Не помнишь, как его зовут? И не надо. Борода его теперь зовут. Да, то смешное вечернее шоу на радио, где они пели и дразнили власть, пока не началась война.
А потом жандармы поймали его и отрезали язык. Помнишь этот ужас? Они снимали на видео, и генерал хвастался этим в новостях. Говорил, что теперь даже извиняться нечем…
А ты думаешь, почему он всегда молчит? Нечем ему говорить, понятно? То, что у него револьвер в кармане, я знал. Ну и что? А у тебя что, не было оружия? Я знаю, что в поезде нельзя. Петр Федорович мне говорил. И Борода знал. Но если бы он не пристрелил того парня, я бы остался на перроне. И вообще, мародеров была банда — не двое, а больше. Я их приметил, только не увидел, как один ко мне из-под колес подобрался с битой этой проклятой. Нет, кровь остановилась. Я вижу, сколько пальцев ты показываешь, не надо. Я в порядке. Лучше вон Бороде укол сделай, он совсем плох.
Убийце нельзя находиться в поезде? Что за правила такие? Почему не поедем дальше? Что за чушь? Почему мы останавливаемся?
Я снова потерял сознание. И больше ничего не слышал.
Когда я пришел в себя окончательно, было серое утро. Поезд стоял посреди степи. Напротив меня сидели Жорж, Лия и маленький художник. Я так и не узнал его имени. Голова у меня немного гудела, но не болела.
— Слушай, Борода. Тот парень, которого ты застрелил, он умер. В общем, есть правило простое: пока убийца на борту, поезд не тронется. Ты прости… Нельзя ничего сделать.
Я смотрел на него, и в голове у меня медленно складывались разрозненные воспоминания о вчерашнем дне. Я перевел взгляд на Лию. В ее огромных глазах я увидел панику, жуткий страх. Она боялась меня, боялась Жоржа, боялась всего. Маленькая испуганная женщина посреди этой огромной бесконечной войны. Я сел как мог прямо, взял со стола стакан чая. Горячий и сладкий чай обжигал. Я верил Жоржу. Нельзя ничего сделать.
Я посмотрел в глаза Лии и кивнул. Протянул руку и взял в свои руки ее холодные тонкие пальцы. Тихонько сжал их. Потом повернулся к Жоржу и тоже кивнул.
Как Жорж умел понимать меня так хорошо без слов? Он помог мне встать, помог надеть мое теплое пальто, а вместо старой вязаной шапки надел на меня толстую ушанку с кожаным верхом. Револьвер лежал на столе. Я опустил его в карман пальто. Маленький человек и Лия остались в купе, а мы с Жоржем спустились из вагона на пепельную, хрустящую инеем траву. Я закурил. Все было понятно. Жорж обнял меня, приложил руку к козырьку фуражки жестом всех настоящих проводников и запрыгнул на ступеньку тронувшегося поезда.
Я смотрел, как поезд уходит, пока от него не остался один только далекий стук колес. Потом присел на рельсы, проверил револьвер и добавил два патрона в барабан. Всего у меня оставалось их восемь. Шесть теперь в барабане и два в левом кармане брюк. Сигарет было всего три. И, собственно, сигареты беспокоили меня больше, чем патроны.
— Иди вдоль пути, Борода. Станция Счастье — она там, на том конце дороги. Недалеко, — так сказал на прощание Жорж и махнул рукой на юго-запад. — Ты и пешком доберешься. А если я смогу… но вряд ли я смогу… Это ведь ты стрелял, Борода, не она? Ладно, не говори ничего. Прощай.
Идти было легко, мой саквояж почти ничего не весил, там был запас сухарей доброй старушки, большая бутылка чистой воды, пачка чая, подаренная Жоржем, и книга Ремарка. Я был сыт. Спички, три сигареты, теплое пальто. Что еще нужно путнику? Кое-какие деньги у меня были.
Впереди показался переезд. Проселочная дорога пересекала железнодорожный путь. Стоял даже домик смотрителя. Я надеялся в нем передохнуть и, может быть, заварить горячего чаю. Спешить было некуда. Домики давно стояли пустыми. Я был спокоен и, наверное, после безопасности в поезде беспечен. Поэтому не сразу приметил машину, стоявшую за переездом. Я оглянулся по сторонам. Даже голые редкие деревья остались далеко позади. Степь, холодная и пустая. Бежать и прятаться некуда. Поздно. Я знал, что это за машина. Черные стекла. Фургон с рекламной надписью про «Здоровье с доставкой на дом». Это были они. Те, кто так долго шел за мной по следу. Неважно, что я был уже никем и не представлял опасности для режима. Неважно, что я был бесполезен как источник информации, ничего не знал о сопротивлении и все мое окружение уже было уничтожено. Неважно, что я не хотел и не мог драться. Подлый режим мстителен и не забывает ничего.
Я вспомнил старый черно-белый фильм про стрелка, которому враги сломали пальцы перед дуэлью. Он еще таскал за собой гроб с пулеметом на веревке… не помнишь? Ну и ладно, говорю же, это старый фильм. Я надвинул на глаза шапку Жоржа, достал из кармана револьвер и взвел курок. Я стрелял плохо, но ведь и это тоже уже не имеет значения.
Я пошел навстречу темным фигурам, вышедшим из фургона. Широким неудобным шагом, стараясь не оступиться на стылых черных шпалах. И стараясь не показывать страх. У меня было восемь хороших причин не бояться. И три сигареты.
Да, сигареты… я остановился, сунул в зубы сигарету, чиркнул спичкой, глубоко затянулся… Хорошо. И я пошел в сторону станции Счастье. Туда, где нет и не было войны.
Конец
А потом жандармы поймали его и отрезали язык. Помнишь этот ужас? Они снимали на видео, и генерал хвастался этим в новостях. Говорил, что теперь даже извиняться нечем…
А ты думаешь, почему он всегда молчит? Нечем ему говорить, понятно? То, что у него револьвер в кармане, я знал. Ну и что? А у тебя что, не было оружия? Я знаю, что в поезде нельзя. Петр Федорович мне говорил. И Борода знал. Но если бы он не пристрелил того парня, я бы остался на перроне. И вообще, мародеров была банда — не двое, а больше. Я их приметил, только не увидел, как один ко мне из-под колес подобрался с битой этой проклятой. Нет, кровь остановилась. Я вижу, сколько пальцев ты показываешь, не надо. Я в порядке. Лучше вон Бороде укол сделай, он совсем плох.
Убийце нельзя находиться в поезде? Что за правила такие? Почему не поедем дальше? Что за чушь? Почему мы останавливаемся?
Я снова потерял сознание. И больше ничего не слышал.
Когда я пришел в себя окончательно, было серое утро. Поезд стоял посреди степи. Напротив меня сидели Жорж, Лия и маленький художник. Я так и не узнал его имени. Голова у меня немного гудела, но не болела.
— Слушай, Борода. Тот парень, которого ты застрелил, он умер. В общем, есть правило простое: пока убийца на борту, поезд не тронется. Ты прости… Нельзя ничего сделать.
Я смотрел на него, и в голове у меня медленно складывались разрозненные воспоминания о вчерашнем дне. Я перевел взгляд на Лию. В ее огромных глазах я увидел панику, жуткий страх. Она боялась меня, боялась Жоржа, боялась всего. Маленькая испуганная женщина посреди этой огромной бесконечной войны. Я сел как мог прямо, взял со стола стакан чая. Горячий и сладкий чай обжигал. Я верил Жоржу. Нельзя ничего сделать.
Я посмотрел в глаза Лии и кивнул. Протянул руку и взял в свои руки ее холодные тонкие пальцы. Тихонько сжал их. Потом повернулся к Жоржу и тоже кивнул.
Как Жорж умел понимать меня так хорошо без слов? Он помог мне встать, помог надеть мое теплое пальто, а вместо старой вязаной шапки надел на меня толстую ушанку с кожаным верхом. Револьвер лежал на столе. Я опустил его в карман пальто. Маленький человек и Лия остались в купе, а мы с Жоржем спустились из вагона на пепельную, хрустящую инеем траву. Я закурил. Все было понятно. Жорж обнял меня, приложил руку к козырьку фуражки жестом всех настоящих проводников и запрыгнул на ступеньку тронувшегося поезда.
Эпилог
Я смотрел, как поезд уходит, пока от него не остался один только далекий стук колес. Потом присел на рельсы, проверил револьвер и добавил два патрона в барабан. Всего у меня оставалось их восемь. Шесть теперь в барабане и два в левом кармане брюк. Сигарет было всего три. И, собственно, сигареты беспокоили меня больше, чем патроны.
— Иди вдоль пути, Борода. Станция Счастье — она там, на том конце дороги. Недалеко, — так сказал на прощание Жорж и махнул рукой на юго-запад. — Ты и пешком доберешься. А если я смогу… но вряд ли я смогу… Это ведь ты стрелял, Борода, не она? Ладно, не говори ничего. Прощай.
Идти было легко, мой саквояж почти ничего не весил, там был запас сухарей доброй старушки, большая бутылка чистой воды, пачка чая, подаренная Жоржем, и книга Ремарка. Я был сыт. Спички, три сигареты, теплое пальто. Что еще нужно путнику? Кое-какие деньги у меня были.
Впереди показался переезд. Проселочная дорога пересекала железнодорожный путь. Стоял даже домик смотрителя. Я надеялся в нем передохнуть и, может быть, заварить горячего чаю. Спешить было некуда. Домики давно стояли пустыми. Я был спокоен и, наверное, после безопасности в поезде беспечен. Поэтому не сразу приметил машину, стоявшую за переездом. Я оглянулся по сторонам. Даже голые редкие деревья остались далеко позади. Степь, холодная и пустая. Бежать и прятаться некуда. Поздно. Я знал, что это за машина. Черные стекла. Фургон с рекламной надписью про «Здоровье с доставкой на дом». Это были они. Те, кто так долго шел за мной по следу. Неважно, что я был уже никем и не представлял опасности для режима. Неважно, что я был бесполезен как источник информации, ничего не знал о сопротивлении и все мое окружение уже было уничтожено. Неважно, что я не хотел и не мог драться. Подлый режим мстителен и не забывает ничего.
Я вспомнил старый черно-белый фильм про стрелка, которому враги сломали пальцы перед дуэлью. Он еще таскал за собой гроб с пулеметом на веревке… не помнишь? Ну и ладно, говорю же, это старый фильм. Я надвинул на глаза шапку Жоржа, достал из кармана револьвер и взвел курок. Я стрелял плохо, но ведь и это тоже уже не имеет значения.
Я пошел навстречу темным фигурам, вышедшим из фургона. Широким неудобным шагом, стараясь не оступиться на стылых черных шпалах. И стараясь не показывать страх. У меня было восемь хороших причин не бояться. И три сигареты.
Да, сигареты… я остановился, сунул в зубы сигарету, чиркнул спичкой, глубоко затянулся… Хорошо. И я пошел в сторону станции Счастье. Туда, где нет и не было войны.
Конец
