Фрол осенил себя «двоеперстным крестом», Фрол в точности повторил действия отца – он тоже успел заметить светящиеся на груди Каина символы.
- Боже милостивый... – выдавил Петр.
- Упаси братку... – добавил Фрол.
На сеновал вбежала Прасковья в слезах и бросилась к вымокшему до нитки Ваньке. Рухнув на сырое сено рядом с сыном, она начала его тормошить:
- Ванечка! Ванечка! Очнись, сыночек! Открой глазки!
Клубы пара давно рассеялись, а Фрол с Петром продолжали стоять каменными истуканами. Мальчишка пришел в себя и открыл глаза.
Он с недоумением оглянулся по сторонам:
- Мам... Тять...
- Ванечка, живой! – сама не своя от счастья запричитала Прасковья.
Неожиданно мальчишка дернулся, вспомнив о встрече с мертвым иаманом, и и из всех сил впился руками в мать:
- Не пускайте его больше ко мне! Я не хочу... не надо! – Схватившись рукой за обожженную грудь, мальчишка сморщился от боли и заплакал навзрыд. - Больно, маменька! Как больно! Вот тут!
Прасковья обняла сына, и они вместе заревели. Фрол с Петром вновь истово перекрестились. На сеновал заглянули два мужика-соседа, одетые лишь в исподние рубахи и порты: Онисим, крупный мужик в годах, с встопорщенной солидной бородой с проседью и Степан – молодой мужичок, чуть постарше Фрола.
- Где горит? – выдохнул Онисим.
- Потушили уже? – первым смекнул Степан, оценив мокрое сено и валяющиеся рядом ведра.
- Потушили... – едва слышно произнес Петр.
- Все живы - здоровы? – участливо поинтересовался сосед, взлохмачивая и без того неопрятную бороду.
- Живы... – шевельнул одним губами Петр.
- С Божьей помощью! – Онисим перекрестился. - Значит, все хорошо будет!
- Не знаю, будет ли... – выдавил из себя Петр.
- Ты чего такой смурной, Петруха? – не понял печали Пеньковых Онисим. - Все ведь хорошо закончилось! Радоваться надо...
- Не до радости сейчас, мужики... – глухо произнес Петр. - Собирайте сход – беда пришла!
В свежесрубленной избе старосты Прокопа – пожилого, но еще здорового и кряжистого мужика, с густыми кустистыми бровями, длинной, до пояса седой бородой, сидели по лавкам вдоль стены такие же бородатые и угрюмые односельчане-староверы: Филат, Евлампий, Поликарп, Петр, Фрол, Онисим и Степан. Женщин в избу старосты не пускали – ибо неча!
Обстановка в избе Прокопа была простой и неказистой: бревенчатые светлые стены, еще не потемневшие от времени; массивные лавки и стол, срубленные из полубревен; единственным украшением избы были закопченные иконы в красном углу над лампадкой.
Сквозь маленькие оконца, затянутые бычьим пузырем, в помещение робко проникали пока еще тусклые утренние лучи солнца. Царящий в избе полумрак, едва-едва разгоняла одинокая лучина, вставленная в кованный металлический светец. Перед Прокопом стоял Ванька в обгоревшей на груди рубахе. Сквозь прогоревшую прореху виднелся уродливый ожог, похожий на большое тавро, в которое превратился погрузившийся в тело мальчишки амулет. Красные рубцы, словно от ожога, повторяли переплетения иероглифов и знаков одной из сторон языческой святыни.
Прокоп взял со стола светец и поднес к самой Ванькиной груди, стараясь получше рассмотреть «отпечаток» амулета на груди. Увиденное ему явно не понравилось. Староста нахмурился, скривив губы, покусал длинный седой ус и, наконец, поставил светец обратно на стол.
Ладно, иди, Ванька! – наконец отпустил он мальчишку. - Если нужда будет - позову.
Ванька судорожно кивнул и выскользнул за дверь. Едва только за ним закрылась входная дверь, Прокоп тяжело вздохнул, словно ему на плечи упал неподъемный груз.
С лавки с потухшим взором поднялся Петр:
- Что скажешь, Прокоп? Да и вы, мужики, не молчите.
Староста еще раз испустил тяжкий вздох, обвел тяжелым взглядом присутствующих в избе мужиков и глухо произнес, словно припечатал:
- Бесова печать это, не иначе!
Сидевшие до этого тихо и неподвижно мужики зашевелились и зашумели.
- Да как же это возможно, Прокоп? – первым высказался Степан. - Мы ведь все по Закону Божию живем... Словом и делом Его славим...
- Дикие это места, Степа, дикие, - произнес в ответ староста. - Крещеным людом почти не хожены. Церквами и храмами, да молитвами православными не освященные. И народец местный, богомерзкий, требы кровавые своим божкам языческим ставит... Сильны бесы в этих краях далеких... Дюже сильны!
- А правду мальчонка сказывал, что светилась в ночи бесова печать? – поинтересовался Евлампий, стараясь не встречаться взглядом с Петром.
- Ну, ты же сам его рассказку слышал и рубаху прожженную видел, - ответил Прокоп. - Чего тебе еще треба?
Правду светилась, Евлампий, - ответил ему Петр, – вон Фролка тоже видал.
Фрол поспешно кивнул, подтверждая слова отца.
- Решить всем миром надобно: как дальше с этим жить будем? – наконец, произнес староста.
- Так для того и собрались! – кивнул Степан.
- А чего решать тут? Скверну бесову только огнем первородным выжечь можно! – крикнул со своего места Филат, с которым Петр водил дружбу.
Лицо Петра перекашивается, такие слова он ожидал услышать от кого угодно, но только не от Филата..
- Так ты что, сына мово заживо сжечь хочешь? - он резко повернулся к уже бывшему другу.
- Кроме Гари древлеблагочестивой – нету у него другого пути, чтобы душу свою, бесммертную от Геены огненной уберечь! – крикнул Филат, не отводя взгляда.
- Ах, ты... – Старший Пеньков бросился к Филату и схватил его за грудки.
Филат оттолкнул Петра, а после сам бросился на него с кулаками. На выручку отцу кинулся Фрол, но на его дороге вырос Степан, не давая Фролу ввязаться в потасовку.
- А ну, цыть! - Прокоп со всей дури влупил пудовым кулачищем по столу. От мощного удара пудового кулака даже светец подпрыгнул на столе. - Развели тут петушиные бои! Тьфу, прости Господи, - Прокоп перекрестился, - словно дети малые!
Евлампий и Онинисим вклинились промеж дерущихся - Петром и Филатом. К ним присоединились Евлампий с Поликарп. Схватив драчунов за руки, они, пусть и с трудом, но растащили их по разным лавкам.
- Охолонули? - Прокоп исподлобья посмотрел тяжелым взглядом на драчунов, переводя взгляд с одного на другого. - Ведь не враги вы друг дружке... Друзьями считались! Нам же вместе вот так, - Прокоп сжал до хруста кулак, демонстрируя его собравшимся в его избе мужикам, - держаться должно. Иначе не выживем в этом диком краю! Не дурни, чай, сопливые – а мужики! Понятие иметь должны! А, Филат? Петр?
- Понимаю, я, Прокоп! – скрепя сердце, произнес Петр. - Понимаю! Но, скажи мне, как я сына своего, кровного, да на костер? А? И так в дороге двоих схоронил! - Петр сгорбился и спрятал лицо в ладонях. - Не переживет Прасковья такой потери... И так только-только отходить стала...
Прокоп вновь тяжело вздохнул:
- Тяжко тебе, Петр... Но вспомни библейского патриарха Авраама и сына его – Исаака...
Петр отнял ладони от лица, выпрямился и, не мигая, посмотрел в глаза старосте:
- И ты туда же, Прокоп?
Прокоп, наконец, не выдержал и увел взгляд в сторону:
- Да, туда же: ибо нет у нас права на ошибку!
Наконец староста собрался с силами, вновь «нашел» блестящие в свете лучины глаза Петра, и больше не отводил взгляд в сторону.
- Сына же, родный... Петр дрожащим голосом произнес Петр, по его щеке поползла одинокая слезинка.
- А о других ты подумал? – как припечатал старшего Пенькова староста. - О тех, кто бок о бок с тобой все это время: о родне, соседях? Есть у тебя право очернить их души перед лицом Вседержителя?
Мужики истово перекрестись, а Петр горестно мотнул головой, понимая, что и у односельчан должно быть право на благочестивое посмертие.
- Вот, сам ведь осознаешь! – продолжил убеждать его Прокоп. - А у нас, после ереси Никонианской, даже священника своего нету, чтобы по старому канону хоть малые грехи отпустить! А тут такое...
Филат вдруг поднялся на ноги с лавки и приложил руку к груди:
- Ты, Петро, не серчай на меня! Не со зла я такой выход предложил: тоже за своих боюсь. Но нет у нас другого выхода! А, мужики, разве я не прав? Ну, Степан, Онисим, Поликарп? Чего вы все сидите, словно немтыри тихушные? Тяжело такое в глаза сказать тому, с кем ты не один год в дороге мыкался, и не один пуд соли съел? Но если не мы, то кто? А? – было видно, что ему с трудом дались эти слова.
Филат уселся на место, а Петр вновь закрыл лицо руками, его плечи беззвучно вздрагивали.
- Прав Филат, - согласился с его словами староста, - кроме нас некому... Решили всем миром Ваньку Петрова сына...
Неожиданно с лавки подскочил Степан:
- Погодьте, мужики! Я надысь в остроге Нерчинском был и там люди знающие мне одну сказку сказывали: поселился, дескать, в пустоши на Черной речке, отшельник - слепой старец Феофан. Те, кто с ним встречался, бают, чудеса чудесные тот слепец творит – не иначе осенен он святой Божьей благодатью!
Плечи Петра перестали ходуном. Он отнял руки от лица, смахнул слезинки и с надеждой прислушался к словам односельчанина.
- Тебе, Петруха, все одно терять нечего, - продолжил Степан, - вези мальца к старцу – может быть, он помочь горю сумеет!
- Хм, да, - произнес Прокоп, - мне тоже сказывали про того старца. Но, правда, то, иль байка – не знаю.
- Но попытаться-то можно! – воскликнул Степан с воодушевлением. - А вдруг, не врут добрые люди? И отшельник тот – действительно святой человек.
- Были такие случаи, были... – припомнил старик. - Черная речка... Это верст триста в один конец...
- Не меньше, - подтвердил Степан.
- Вот что, Петр, собирайся, - решил староста, - повезешь мальца в уединенный старцев скит. А там, глядишь, с Божьей помощью... А мы твоим семейным всем миром поможем.
- Боже милостивый... – выдавил Петр.
- Упаси братку... – добавил Фрол.
На сеновал вбежала Прасковья в слезах и бросилась к вымокшему до нитки Ваньке. Рухнув на сырое сено рядом с сыном, она начала его тормошить:
- Ванечка! Ванечка! Очнись, сыночек! Открой глазки!
Клубы пара давно рассеялись, а Фрол с Петром продолжали стоять каменными истуканами. Мальчишка пришел в себя и открыл глаза.
Он с недоумением оглянулся по сторонам:
- Мам... Тять...
- Ванечка, живой! – сама не своя от счастья запричитала Прасковья.
Неожиданно мальчишка дернулся, вспомнив о встрече с мертвым иаманом, и и из всех сил впился руками в мать:
- Не пускайте его больше ко мне! Я не хочу... не надо! – Схватившись рукой за обожженную грудь, мальчишка сморщился от боли и заплакал навзрыд. - Больно, маменька! Как больно! Вот тут!
Прасковья обняла сына, и они вместе заревели. Фрол с Петром вновь истово перекрестились. На сеновал заглянули два мужика-соседа, одетые лишь в исподние рубахи и порты: Онисим, крупный мужик в годах, с встопорщенной солидной бородой с проседью и Степан – молодой мужичок, чуть постарше Фрола.
- Где горит? – выдохнул Онисим.
- Потушили уже? – первым смекнул Степан, оценив мокрое сено и валяющиеся рядом ведра.
- Потушили... – едва слышно произнес Петр.
- Все живы - здоровы? – участливо поинтересовался сосед, взлохмачивая и без того неопрятную бороду.
- Живы... – шевельнул одним губами Петр.
- С Божьей помощью! – Онисим перекрестился. - Значит, все хорошо будет!
- Не знаю, будет ли... – выдавил из себя Петр.
- Ты чего такой смурной, Петруха? – не понял печали Пеньковых Онисим. - Все ведь хорошо закончилось! Радоваться надо...
- Не до радости сейчас, мужики... – глухо произнес Петр. - Собирайте сход – беда пришла!
***
В свежесрубленной избе старосты Прокопа – пожилого, но еще здорового и кряжистого мужика, с густыми кустистыми бровями, длинной, до пояса седой бородой, сидели по лавкам вдоль стены такие же бородатые и угрюмые односельчане-староверы: Филат, Евлампий, Поликарп, Петр, Фрол, Онисим и Степан. Женщин в избу старосты не пускали – ибо неча!
Обстановка в избе Прокопа была простой и неказистой: бревенчатые светлые стены, еще не потемневшие от времени; массивные лавки и стол, срубленные из полубревен; единственным украшением избы были закопченные иконы в красном углу над лампадкой.
Сквозь маленькие оконца, затянутые бычьим пузырем, в помещение робко проникали пока еще тусклые утренние лучи солнца. Царящий в избе полумрак, едва-едва разгоняла одинокая лучина, вставленная в кованный металлический светец. Перед Прокопом стоял Ванька в обгоревшей на груди рубахе. Сквозь прогоревшую прореху виднелся уродливый ожог, похожий на большое тавро, в которое превратился погрузившийся в тело мальчишки амулет. Красные рубцы, словно от ожога, повторяли переплетения иероглифов и знаков одной из сторон языческой святыни.
Прокоп взял со стола светец и поднес к самой Ванькиной груди, стараясь получше рассмотреть «отпечаток» амулета на груди. Увиденное ему явно не понравилось. Староста нахмурился, скривив губы, покусал длинный седой ус и, наконец, поставил светец обратно на стол.
Ладно, иди, Ванька! – наконец отпустил он мальчишку. - Если нужда будет - позову.
Ванька судорожно кивнул и выскользнул за дверь. Едва только за ним закрылась входная дверь, Прокоп тяжело вздохнул, словно ему на плечи упал неподъемный груз.
С лавки с потухшим взором поднялся Петр:
- Что скажешь, Прокоп? Да и вы, мужики, не молчите.
Староста еще раз испустил тяжкий вздох, обвел тяжелым взглядом присутствующих в избе мужиков и глухо произнес, словно припечатал:
- Бесова печать это, не иначе!
Сидевшие до этого тихо и неподвижно мужики зашевелились и зашумели.
- Да как же это возможно, Прокоп? – первым высказался Степан. - Мы ведь все по Закону Божию живем... Словом и делом Его славим...
- Дикие это места, Степа, дикие, - произнес в ответ староста. - Крещеным людом почти не хожены. Церквами и храмами, да молитвами православными не освященные. И народец местный, богомерзкий, требы кровавые своим божкам языческим ставит... Сильны бесы в этих краях далеких... Дюже сильны!
- А правду мальчонка сказывал, что светилась в ночи бесова печать? – поинтересовался Евлампий, стараясь не встречаться взглядом с Петром.
- Ну, ты же сам его рассказку слышал и рубаху прожженную видел, - ответил Прокоп. - Чего тебе еще треба?
Правду светилась, Евлампий, - ответил ему Петр, – вон Фролка тоже видал.
Фрол поспешно кивнул, подтверждая слова отца.
- Решить всем миром надобно: как дальше с этим жить будем? – наконец, произнес староста.
- Так для того и собрались! – кивнул Степан.
- А чего решать тут? Скверну бесову только огнем первородным выжечь можно! – крикнул со своего места Филат, с которым Петр водил дружбу.
Лицо Петра перекашивается, такие слова он ожидал услышать от кого угодно, но только не от Филата..
- Так ты что, сына мово заживо сжечь хочешь? - он резко повернулся к уже бывшему другу.
- Кроме Гари древлеблагочестивой – нету у него другого пути, чтобы душу свою, бесммертную от Геены огненной уберечь! – крикнул Филат, не отводя взгляда.
- Ах, ты... – Старший Пеньков бросился к Филату и схватил его за грудки.
Филат оттолкнул Петра, а после сам бросился на него с кулаками. На выручку отцу кинулся Фрол, но на его дороге вырос Степан, не давая Фролу ввязаться в потасовку.
- А ну, цыть! - Прокоп со всей дури влупил пудовым кулачищем по столу. От мощного удара пудового кулака даже светец подпрыгнул на столе. - Развели тут петушиные бои! Тьфу, прости Господи, - Прокоп перекрестился, - словно дети малые!
Евлампий и Онинисим вклинились промеж дерущихся - Петром и Филатом. К ним присоединились Евлампий с Поликарп. Схватив драчунов за руки, они, пусть и с трудом, но растащили их по разным лавкам.
- Охолонули? - Прокоп исподлобья посмотрел тяжелым взглядом на драчунов, переводя взгляд с одного на другого. - Ведь не враги вы друг дружке... Друзьями считались! Нам же вместе вот так, - Прокоп сжал до хруста кулак, демонстрируя его собравшимся в его избе мужикам, - держаться должно. Иначе не выживем в этом диком краю! Не дурни, чай, сопливые – а мужики! Понятие иметь должны! А, Филат? Петр?
- Понимаю, я, Прокоп! – скрепя сердце, произнес Петр. - Понимаю! Но, скажи мне, как я сына своего, кровного, да на костер? А? И так в дороге двоих схоронил! - Петр сгорбился и спрятал лицо в ладонях. - Не переживет Прасковья такой потери... И так только-только отходить стала...
Прокоп вновь тяжело вздохнул:
- Тяжко тебе, Петр... Но вспомни библейского патриарха Авраама и сына его – Исаака...
Петр отнял ладони от лица, выпрямился и, не мигая, посмотрел в глаза старосте:
- И ты туда же, Прокоп?
Прокоп, наконец, не выдержал и увел взгляд в сторону:
- Да, туда же: ибо нет у нас права на ошибку!
Наконец староста собрался с силами, вновь «нашел» блестящие в свете лучины глаза Петра, и больше не отводил взгляд в сторону.
- Сына же, родный... Петр дрожащим голосом произнес Петр, по его щеке поползла одинокая слезинка.
- А о других ты подумал? – как припечатал старшего Пенькова староста. - О тех, кто бок о бок с тобой все это время: о родне, соседях? Есть у тебя право очернить их души перед лицом Вседержителя?
Мужики истово перекрестись, а Петр горестно мотнул головой, понимая, что и у односельчан должно быть право на благочестивое посмертие.
- Вот, сам ведь осознаешь! – продолжил убеждать его Прокоп. - А у нас, после ереси Никонианской, даже священника своего нету, чтобы по старому канону хоть малые грехи отпустить! А тут такое...
Филат вдруг поднялся на ноги с лавки и приложил руку к груди:
- Ты, Петро, не серчай на меня! Не со зла я такой выход предложил: тоже за своих боюсь. Но нет у нас другого выхода! А, мужики, разве я не прав? Ну, Степан, Онисим, Поликарп? Чего вы все сидите, словно немтыри тихушные? Тяжело такое в глаза сказать тому, с кем ты не один год в дороге мыкался, и не один пуд соли съел? Но если не мы, то кто? А? – было видно, что ему с трудом дались эти слова.
Филат уселся на место, а Петр вновь закрыл лицо руками, его плечи беззвучно вздрагивали.
- Прав Филат, - согласился с его словами староста, - кроме нас некому... Решили всем миром Ваньку Петрова сына...
Неожиданно с лавки подскочил Степан:
- Погодьте, мужики! Я надысь в остроге Нерчинском был и там люди знающие мне одну сказку сказывали: поселился, дескать, в пустоши на Черной речке, отшельник - слепой старец Феофан. Те, кто с ним встречался, бают, чудеса чудесные тот слепец творит – не иначе осенен он святой Божьей благодатью!
Плечи Петра перестали ходуном. Он отнял руки от лица, смахнул слезинки и с надеждой прислушался к словам односельчанина.
- Тебе, Петруха, все одно терять нечего, - продолжил Степан, - вези мальца к старцу – может быть, он помочь горю сумеет!
- Хм, да, - произнес Прокоп, - мне тоже сказывали про того старца. Но, правда, то, иль байка – не знаю.
- Но попытаться-то можно! – воскликнул Степан с воодушевлением. - А вдруг, не врут добрые люди? И отшельник тот – действительно святой человек.
- Были такие случаи, были... – припомнил старик. - Черная речка... Это верст триста в один конец...
- Не меньше, - подтвердил Степан.
- Вот что, Петр, собирайся, - решил староста, - повезешь мальца в уединенный старцев скит. А там, глядишь, с Божьей помощью... А мы твоим семейным всем миром поможем.
