И вот там, стоя у мачты и беспомощно взирая на то, как имперские стражники, перебив половину его команды, строгают «спицы» для другой половины, Премысл и переменил свое мнение. Раскаялся, значит, … а потом соорудил эту нелепую надстройку на корме и занялся мелкими перевозками, да извозом богатых бездельников по дельте Ра, которую он знал, как свои пять пальцев. Дело, конечно, было не такое прибыльное, как «рыболовство», но зато и руки до сих пор из какого надо места растут, и из задницы ничего не торчит!
Выйти «сухим из воды» ему тогда помог его старинный товарищ по «веселым денечкам», а ныне глава «Черноморской Торговой Гильдии» - Вадим, сын Богданович, по прозванию «Удатный». Премысл мог бы назвать многие, ныне славные, купеческие фамилии, когда-то разжиревшие на беспошлинной торговлишке, а теперь, по-прошествии времени, воротящие нос от своих прежних подельников. Пусть их! Что край, то обычай; что народ, то и вера; а что купец, то и мера! Да только Удатный оказался не из таковских! Не забыл, купец, своего старого товарища, поручился за него и своим словом и всем своим достоянием; и тем спас бывшего подельника от неминуемой погибели. И его самого и его корабельщиков. Так что когда сегодняшней ночью приспел от него посыльный, то Премысл ни о чем того расспрашивать не стал, а быстрехонько собрался, да скорехонько притек на Вадимов двор.
Встретили его там, надо сказать, как почетного гостя, не томили ожиданием в сенях, не досаждали расспросами, а взяли под белы ручки, да прямиком провели в хозяйские покои. А там уже и свеча горит, и стол накрыт, и хозяин сидит. Все чин по чину.
Рыбарь слышал краем уха, что, вроде бы как, аккурат, сегодня, поутру, похоронил Вадим своего старшего сына, Станислава, того самого, что замещал его на все время отъезда. Тайно похоронил, не по-людски. История там какая-то приключилась, мутная, с душком история, непонятная: то ли сам Вадим пришиб сына по пьяной лавочке, то ли лихие люди о том позаботились. … Но только как бы там ни было, а на убитого горем отца купец совсем не походил. Совсем. Рыбарь хорошо знал Удатного, - это был еще тот хитрый лис! Любому хвост покажет, да вокруг пальца обведет!
Помнится, как-то прижали их на подходе к Растову. Перед самым рассветом. Откуда ни возьмись, из-за завесы утреннего тумана вынырнула либурна речной стражи и полным ходом к ладье! Казалось, что все – суши весла! пропал товар! Все так и обомлели, да приуныли (еще бы, ведь столько трудов насмарку!), только один Вадим не растерялся. Схватил он корабельного петуха, одним махом отсек ему голову и ну давай размахивать тушкой во все стороны! Кровь так и брызжет! А он набрал той крови полную пригоршню, да как начал мазать ею всех корабельщиков! Тех оторопь взяла, а он носится вокруг них, как угорелый, по ходу одежду на себе рвет, кровью петушиной брызжет; а у самого волосы, словно у злого духа, - дыбом стоят и лицо, что твоя кровавая маска. Тем временем подгребает к ладье лодка для досмотра. Вадим бежит прямо к стражникам, глаза выпучил, руки, окровавленные раскинул и, радостно так, как будто дорогим гостям, орет на всю реку: «Наконец-то вы пришли! Спасители вы наши! Скорее же дайте нам врача, или лекаря, а то у нас, похоже, что Черная Смерть на корабле приключилась! Как бы мы все здесь не перемерли»! Стражники, как только глянули на него, да на остальную команду (ну, сущая нежить!), так их всех с палубы, словно ветром и сдуло! … В Растов им тогда, помниться, заходить запретили, пришлось разгружать товар прямо на берег…
А Вадим, меж тем, пригласил Премысла за стол, слуг отослал, сам гостю чару налил, да кушанья пододвинул. Выпили, закусили. Поговорили о том, о сем, о Государе – Императоре (да правит он вечно!) посудачили, о погоде, да, конечно же, вспомнили славные денечки. … За окном уже первые петухи пропели, когда, наконец, Ночной Рыбарь не выдержал и повел разговор:
- Спасибо, - говорит, - тебе - хозяин ласковый! За хлеб, да за соль! Да только за добрым угощеньем не могу я умолчать и не спросить о том, какая тебе во мне надобность? Раз уж ты до утра дотерпеть не смог, то, стало быть, дело срочное, а ежели так, то зачем же нам с ним тянуть? А винца мы с тобою и опосля вдосласть напьемся.
Вадим как будто бы только того и ждал. Встал, прикрыл поплотнее двери, потом присел рядышком, налил еще обоим по полной чаше и, задушевно так, говорит:
- Дело у меня к тебе, друг старинный, нешуточное! Ты же знаешь, какая у меня беда с сыном приключилась»?
«Ага, значит все-таки с сыном»! – сразу смекнул Рыбарь и многозначительно кивнул в ответ. Вадим отметил эту двусмысленность и, по всему было видно, что она ему пришлась не по нраву. Купец тяжело встал, отсел на противоположный край стола и, веско бросая слова, уже без всякой теплоты в голосе, продолжил:
- Я говорю об Изборе – своем младшем сыне. Ты ведь, поди, знаешь о его немочи. Все знают. Так вот. Наконец-то нашелся целитель, поставивший его на ноги. Но это только половина дела. Теперь надобно отвести Избора на долечивание. Вот я и спрашиваю тебя: «Возьмешься ли ты за это дело?» Ну, если, конечно, у тебя нет каких иных обязательств.
Премысл аж закусил губу с досады. «Вот так-так-так, попал впросак! - подумал он, - Ведь это же надо было так обмишулиться! Прежде чем подумать плохо, нужно было сначала подумать хорошо!» - и резво вскинулся навстречу Вадиму, чуть не расплескав полную чару.
- Да ты что, Удатный? Да какие, к Водяному Деду, дела?! Это ж я, - Ночной Рыбарь! я добро помню! Да я для тебя все что угодно исполню! Только прикажи!
- Вот и славно, - сухо молвил Вадим, но к чаре не приложился, - тогда, давай, ближе к делу. Ты прав – дело это спешное и не терпит отлагательств. Путь твой неблизкий, - на Туманный остров, в Белую башню, а это, самое малое, - три седмицы в один конец. Так что выходите сегодня, сразу же, как только соберетесь. До третьих петухов. Все, что нужно для похода возьмешь у моего управляющего со склада на пристани, - он уже извещен и ждет тебя. Да, что еще?
Премысла несколько покоробил нарочито деловой тон старого приятеля и он, вначале, было, даже хотел обидеться, но услышав про Туманный остров, сразу же выкинул из головы все обиды и удивленно воззрился на Вадима.
- Помилосердствуй, Удатный! – сдавленно просипел он, уже чувствуя холодное касание «спицы» к своим старым ягодицам, - Ведь на верную смерть посылаешь! «Белая башня» – это же школа «Тайных стражей», мне не скрыть от них свое прошлое! Да и проход к Туманному острову только по «особому приглашению», да и то не для всех! Бывало так, что «Белые Братья» и самому Государю - Императору (да правит он вечно!) оглобли заворачивали, а уж с таким, как я, они и говорить не станут!
- О том не беспокойся, - как ни в чем не бывало, спокойно продолжил Вадим, - я дам тебе провожатого, да такого, какого ты еще доселе не видывал! Того самого целителя, что поставил мне сына на ноги. Ты, главное, до Туманного острова его доставь, а уж как к самому острову подойдешь, так передай ему кормило и про все остальное и думать забудь, - он все сам, в лучшем виде, устроит.
Это был удар ниже пояса. Рыбарь пропустил его и на миг задохнулся, глотая воздух, как рыба, вытащенная из воды. «Отдать кормило «Счастливой щуки» в чужие руки? Да это ж как понимать-то? Позор! Да как же после этого Людям в глаза смотреть!» - бешеной лисицей заметалось у него в голове. Вслух же он процедил сквозь зубы:
- Ты, купец, судя по всему, уже давно не «рыбалил», … и видно, что подзабыл, самую малость, наши речные законы. Ну, а ежели, скажи на милость, выйдет так, что не примет моя ватага твоего лекаря, на ножи его посадит, да на корм рыбам отправит? А? что тогда, с кого будет спрос?
- И о том, почтенный кормчий, ты тоже не печалься. Это, я тебе скажу, такой лекарь, что и с этим вопросом, ежели такая надобность возникнет, то он тоже разберется. Он, на моих глазах, в одиночку, истребил самого Лиходея, а с ним и еще сотню его ухорезов в придачу, так что лучше скажи своим ватажникам, чтобы держали с ним ухо востро, не шалили, а не то, не ровен час, и вовсе без ушей останутся.
Вадим посмотрел на сникшего, растерянного и подавленного Рыбаря и, уже теплее, добавил:
- Поверь мне, если бы я мог довериться кому-то другому, то уж верно не стал бы тебя, мой старый друг, беспокоить. Не за себя – за сына радею! Ведь тех мест никто лучше тебя не знает! Потому и не приказываю тебе, а прошу: «Помоги мне, сделай милость!» Как старого товарища прошу. Исполни мою просьбу – и я твой должник!
- Да что там, - расчувствовался Премысл, - в путь, так в путь: двум смертям не бывать, а одной не миновать! Посмотрим, из какого теста слеплен твой лекарь!
- Добро! – отлегло от сердца у Вадима, - Скажи ватажникам, что я плачу каждому гребцу по золотому, твоему помощнику - Буеславу – десять золотых, ну, а тебе – все остальное. А как вернетесь в Растов, то зимовать можете в моих доках.
С этими словами он выложил на сандаловый стол, глухо звякнувший тяжелый кожаный кошель. Наметанный глаз Рыбаря сразу же определил, что в том кошеле золота столько, что хватит на три такие старые посудины, как его «Счастливая щука». Это было слишком много за такую поездку, и сердце старого ватажника глухо заныло в предвкушении грядущих больших неприятностей.
К третьим петухам все уже было готово. Управляющий, несмотря на столь ранний час, как будто бы поджидал Рыбаря на пристани и не успел тот еще протянуть ему пергамент, как уже повсюду засуетились артельщики и пока его старый и верный помощник Буеслав собирал ватагу по домам, да портовым притонам, все необходимое для похода было уже загружено. Даже новый парус и снасти, которые, «во избежание неизбежных на водах случайностей», запросил не в меру разохотившийся Рыбарь, и те были, без всяких возражений, ему доставлены и аккуратно сложены в трюме возле мачты. Там же уже зябко жались, сонно переминаясь с ноги на ногу, заспанные, полутрезвые и ничего не понимающие ватажники, подбадриваемые отборной бранью, вперемешку с дружескими оплеухами, медведеподобного Буеслава.
Тут как раз и подоспели заказчики похода: Вадим, его сын Избор (что и, правда, приковылял на своих двоих), возле которого крутился какой-то белесый мужик с кожаным коробом, наверное, тот самый «целитель», а с ними еще с десяток норманнов из личной стражи, теснившихся в отдалении небольшой вооруженной группой. Ни одной женщины. Ни, тебе, сестра, ни мать и никто иной из домочадцев, не пришли проводить Избора в дальнюю дорогу. Так что никаких, обычных в таких случаях, слез, рыданий, причитаний, обнимания и целования не случилось. «Воистину что-то не так с этой поездкой!» - снова остро кольнула Премысла тревожная мысль и тут же трусливо спряталась за туго набитый золотом кошель.
Но небольшое прощание все-таки состоялось. Как только молодой господин прошел в приготовленную для него кормовую надстройку и скрылся за занавесом, так сразу Вадим, в нарушение всех правил и обычаев, вдруг вспрыгнул на борт и, подскочив к лекарю, схватил того за плечи, и начал что-то горячо и сбивчиво ему втолковывать. Премысл со своего места всех слов не разобрал, понял только, что клялся глава «Черноморской Торговой Гильдии» этому простому лекарю в любви и вечной дружбе, предлагал пришлому все свое имение, а под конец даже снял с пальца перстень со знаком своего Рода и надел его на палец безродному бродяге. Тот, в свою очередь, нимало не удивившись столь бурному проявлению чувств со стороны, обычно спокойного и рассудительного Вадима, снял со своей руки витое серебряное обручье и, разломив его надвое, отдал одну половину Удатному.
После того, как новоиспеченная родня обменялась между собою символами, статус лекаря в глазах Рыбаря сразу же поднялся на недосягаемую высоту. Еще бы! Ведь теперь перед кормщиком стоял уже не безродный бродяга-лекарь, а член одного из самых уважаемых купеческих родов во всех северо-восточных провинциях Империи! А на Реке, так, к слову сказать, зачастую, слово Главы Торговой Гильдии было намного весомее слова самого Наместника! И уж куда весомее слова Императора!
Это событие заставило Премысла чуть-чуть повнимательнее приглядеться к своему белесому спутнику и вот тут его нутро опять неприятно скрутило. Вроде бы, на первый взгляд, в наружности этого лекаря не было ничего необычного. Волосом бел (не понятно – то ли седой, то ли с рождения такой), на шее гривны с кольцами – знак его лекарского статуса; одет просто, но добротно, навроде купца, или состоятельного ремесленника; на поясе обычный, для этих мест, длинный нож и тяжелая мошна; а иного оружия не видно…. Все так, да не так; и то, да не то! За свою бурную жизнь Рыбарь немало перевидал разных знахарей, врачей, вкупе с лекарями, и никто из них не походил на этого белесого. Вот зачем, спрашивается, простому лекарю боевой нож? Да еще и висящий, к тому же, на воинском поясе, забитым серебром так, что впору какому-нибудь боярину, или воеводе? Да и мошна под стать поясу, - княжеская мошна. На руках тускло серебрятся браслеты, что даются в имперских легионах «за отличие в воинской службе», а из-под обычной серебряной гривны простого лекаря чернеет вороненьем стальная, – знак отличия военного врача. И волосы, белые волосы … какое-то смутное узнавание зашевелилось в душе бывшего разбойника…
Но тут события на палубе дали еще один виток и мысль, что пугливой мышью высунулась, было наружу, снова юркнула в темное подполье памяти.
Неожиданно Вадим решительно отстранился от лекаря и дрожащим от напряжения голосом громко, во всеуслышание, объявил:
- Друг мой и брат Ведун! или Сивый, или еще как там тебя зовут – я не знаю, … но я твердо знаю то, что долог твой путь, что труден он и опасен! но честен и прям! И посему я, Вадим сын Богданович, глава «Черноморской Торговой Гильдии», дарю тебе «боевого холопа», дабы он служил тебе так, как слуга служит своему господину! Отныне ты волен в его жизни и смерти. Хочешь – убей его, и он умрет рабом, а хочешь - продай его, и пусть живет рабом! И на жизнь его, и на смерть его, - на все теперь да будет воля твоя!
Тут же, откуда-то сбоку, выскочил всклоченный заспанный писарь и шустро сунул прямо в руки растерянного, явно не ожидавшего такого поворота событий, лекаря, тугой пергаментный свиток, а Вадим, не говоря более ни слова, развернулся на пятках и, тяжело спрыгнув на пристань, не оборачиваясь, решительно зашагал в сторону города. Группа норманнов сразу же распалась и втащила на ладью какого-то дюжего молодца в нарядной шелковой рубахе с головой, повязанной белым платком. Воины аккуратно усадили детинушку возле мачты, а затем, тепло, по-братски, попрощавшись с Ведуном (или Сивым), обрубили канат, что держал корабль на привязи, оттолкнули борт от пристани и, позвякивая оружием, неспешной трусцой заспешили вслед за уходящим Вадимом.
Тут уж Премысл не стерпел и, снявшись со своего насеста, заспешил к странному попутчику. Тот стоял в кругу возбужденных корабельщиков и выглядел совершенно ошалевшим от нежданно свалившегося на его голову, поистине царского, дара (еще бы! молодой, обученный «боевой холоп» стоил столько же, сколько простой имперский латник зарабатывал за десять лет безупречной службы!) и недоуменно вертел в руках толстый, вощеный, изукрашенный печатями и подписями пергамент.
Выйти «сухим из воды» ему тогда помог его старинный товарищ по «веселым денечкам», а ныне глава «Черноморской Торговой Гильдии» - Вадим, сын Богданович, по прозванию «Удатный». Премысл мог бы назвать многие, ныне славные, купеческие фамилии, когда-то разжиревшие на беспошлинной торговлишке, а теперь, по-прошествии времени, воротящие нос от своих прежних подельников. Пусть их! Что край, то обычай; что народ, то и вера; а что купец, то и мера! Да только Удатный оказался не из таковских! Не забыл, купец, своего старого товарища, поручился за него и своим словом и всем своим достоянием; и тем спас бывшего подельника от неминуемой погибели. И его самого и его корабельщиков. Так что когда сегодняшней ночью приспел от него посыльный, то Премысл ни о чем того расспрашивать не стал, а быстрехонько собрался, да скорехонько притек на Вадимов двор.
Встретили его там, надо сказать, как почетного гостя, не томили ожиданием в сенях, не досаждали расспросами, а взяли под белы ручки, да прямиком провели в хозяйские покои. А там уже и свеча горит, и стол накрыт, и хозяин сидит. Все чин по чину.
Рыбарь слышал краем уха, что, вроде бы как, аккурат, сегодня, поутру, похоронил Вадим своего старшего сына, Станислава, того самого, что замещал его на все время отъезда. Тайно похоронил, не по-людски. История там какая-то приключилась, мутная, с душком история, непонятная: то ли сам Вадим пришиб сына по пьяной лавочке, то ли лихие люди о том позаботились. … Но только как бы там ни было, а на убитого горем отца купец совсем не походил. Совсем. Рыбарь хорошо знал Удатного, - это был еще тот хитрый лис! Любому хвост покажет, да вокруг пальца обведет!
Помнится, как-то прижали их на подходе к Растову. Перед самым рассветом. Откуда ни возьмись, из-за завесы утреннего тумана вынырнула либурна речной стражи и полным ходом к ладье! Казалось, что все – суши весла! пропал товар! Все так и обомлели, да приуныли (еще бы, ведь столько трудов насмарку!), только один Вадим не растерялся. Схватил он корабельного петуха, одним махом отсек ему голову и ну давай размахивать тушкой во все стороны! Кровь так и брызжет! А он набрал той крови полную пригоршню, да как начал мазать ею всех корабельщиков! Тех оторопь взяла, а он носится вокруг них, как угорелый, по ходу одежду на себе рвет, кровью петушиной брызжет; а у самого волосы, словно у злого духа, - дыбом стоят и лицо, что твоя кровавая маска. Тем временем подгребает к ладье лодка для досмотра. Вадим бежит прямо к стражникам, глаза выпучил, руки, окровавленные раскинул и, радостно так, как будто дорогим гостям, орет на всю реку: «Наконец-то вы пришли! Спасители вы наши! Скорее же дайте нам врача, или лекаря, а то у нас, похоже, что Черная Смерть на корабле приключилась! Как бы мы все здесь не перемерли»! Стражники, как только глянули на него, да на остальную команду (ну, сущая нежить!), так их всех с палубы, словно ветром и сдуло! … В Растов им тогда, помниться, заходить запретили, пришлось разгружать товар прямо на берег…
А Вадим, меж тем, пригласил Премысла за стол, слуг отослал, сам гостю чару налил, да кушанья пододвинул. Выпили, закусили. Поговорили о том, о сем, о Государе – Императоре (да правит он вечно!) посудачили, о погоде, да, конечно же, вспомнили славные денечки. … За окном уже первые петухи пропели, когда, наконец, Ночной Рыбарь не выдержал и повел разговор:
- Спасибо, - говорит, - тебе - хозяин ласковый! За хлеб, да за соль! Да только за добрым угощеньем не могу я умолчать и не спросить о том, какая тебе во мне надобность? Раз уж ты до утра дотерпеть не смог, то, стало быть, дело срочное, а ежели так, то зачем же нам с ним тянуть? А винца мы с тобою и опосля вдосласть напьемся.
Вадим как будто бы только того и ждал. Встал, прикрыл поплотнее двери, потом присел рядышком, налил еще обоим по полной чаше и, задушевно так, говорит:
- Дело у меня к тебе, друг старинный, нешуточное! Ты же знаешь, какая у меня беда с сыном приключилась»?
«Ага, значит все-таки с сыном»! – сразу смекнул Рыбарь и многозначительно кивнул в ответ. Вадим отметил эту двусмысленность и, по всему было видно, что она ему пришлась не по нраву. Купец тяжело встал, отсел на противоположный край стола и, веско бросая слова, уже без всякой теплоты в голосе, продолжил:
- Я говорю об Изборе – своем младшем сыне. Ты ведь, поди, знаешь о его немочи. Все знают. Так вот. Наконец-то нашелся целитель, поставивший его на ноги. Но это только половина дела. Теперь надобно отвести Избора на долечивание. Вот я и спрашиваю тебя: «Возьмешься ли ты за это дело?» Ну, если, конечно, у тебя нет каких иных обязательств.
Премысл аж закусил губу с досады. «Вот так-так-так, попал впросак! - подумал он, - Ведь это же надо было так обмишулиться! Прежде чем подумать плохо, нужно было сначала подумать хорошо!» - и резво вскинулся навстречу Вадиму, чуть не расплескав полную чару.
- Да ты что, Удатный? Да какие, к Водяному Деду, дела?! Это ж я, - Ночной Рыбарь! я добро помню! Да я для тебя все что угодно исполню! Только прикажи!
- Вот и славно, - сухо молвил Вадим, но к чаре не приложился, - тогда, давай, ближе к делу. Ты прав – дело это спешное и не терпит отлагательств. Путь твой неблизкий, - на Туманный остров, в Белую башню, а это, самое малое, - три седмицы в один конец. Так что выходите сегодня, сразу же, как только соберетесь. До третьих петухов. Все, что нужно для похода возьмешь у моего управляющего со склада на пристани, - он уже извещен и ждет тебя. Да, что еще?
Премысла несколько покоробил нарочито деловой тон старого приятеля и он, вначале, было, даже хотел обидеться, но услышав про Туманный остров, сразу же выкинул из головы все обиды и удивленно воззрился на Вадима.
- Помилосердствуй, Удатный! – сдавленно просипел он, уже чувствуя холодное касание «спицы» к своим старым ягодицам, - Ведь на верную смерть посылаешь! «Белая башня» – это же школа «Тайных стражей», мне не скрыть от них свое прошлое! Да и проход к Туманному острову только по «особому приглашению», да и то не для всех! Бывало так, что «Белые Братья» и самому Государю - Императору (да правит он вечно!) оглобли заворачивали, а уж с таким, как я, они и говорить не станут!
- О том не беспокойся, - как ни в чем не бывало, спокойно продолжил Вадим, - я дам тебе провожатого, да такого, какого ты еще доселе не видывал! Того самого целителя, что поставил мне сына на ноги. Ты, главное, до Туманного острова его доставь, а уж как к самому острову подойдешь, так передай ему кормило и про все остальное и думать забудь, - он все сам, в лучшем виде, устроит.
Это был удар ниже пояса. Рыбарь пропустил его и на миг задохнулся, глотая воздух, как рыба, вытащенная из воды. «Отдать кормило «Счастливой щуки» в чужие руки? Да это ж как понимать-то? Позор! Да как же после этого Людям в глаза смотреть!» - бешеной лисицей заметалось у него в голове. Вслух же он процедил сквозь зубы:
- Ты, купец, судя по всему, уже давно не «рыбалил», … и видно, что подзабыл, самую малость, наши речные законы. Ну, а ежели, скажи на милость, выйдет так, что не примет моя ватага твоего лекаря, на ножи его посадит, да на корм рыбам отправит? А? что тогда, с кого будет спрос?
- И о том, почтенный кормчий, ты тоже не печалься. Это, я тебе скажу, такой лекарь, что и с этим вопросом, ежели такая надобность возникнет, то он тоже разберется. Он, на моих глазах, в одиночку, истребил самого Лиходея, а с ним и еще сотню его ухорезов в придачу, так что лучше скажи своим ватажникам, чтобы держали с ним ухо востро, не шалили, а не то, не ровен час, и вовсе без ушей останутся.
Вадим посмотрел на сникшего, растерянного и подавленного Рыбаря и, уже теплее, добавил:
- Поверь мне, если бы я мог довериться кому-то другому, то уж верно не стал бы тебя, мой старый друг, беспокоить. Не за себя – за сына радею! Ведь тех мест никто лучше тебя не знает! Потому и не приказываю тебе, а прошу: «Помоги мне, сделай милость!» Как старого товарища прошу. Исполни мою просьбу – и я твой должник!
- Да что там, - расчувствовался Премысл, - в путь, так в путь: двум смертям не бывать, а одной не миновать! Посмотрим, из какого теста слеплен твой лекарь!
- Добро! – отлегло от сердца у Вадима, - Скажи ватажникам, что я плачу каждому гребцу по золотому, твоему помощнику - Буеславу – десять золотых, ну, а тебе – все остальное. А как вернетесь в Растов, то зимовать можете в моих доках.
С этими словами он выложил на сандаловый стол, глухо звякнувший тяжелый кожаный кошель. Наметанный глаз Рыбаря сразу же определил, что в том кошеле золота столько, что хватит на три такие старые посудины, как его «Счастливая щука». Это было слишком много за такую поездку, и сердце старого ватажника глухо заныло в предвкушении грядущих больших неприятностей.
К третьим петухам все уже было готово. Управляющий, несмотря на столь ранний час, как будто бы поджидал Рыбаря на пристани и не успел тот еще протянуть ему пергамент, как уже повсюду засуетились артельщики и пока его старый и верный помощник Буеслав собирал ватагу по домам, да портовым притонам, все необходимое для похода было уже загружено. Даже новый парус и снасти, которые, «во избежание неизбежных на водах случайностей», запросил не в меру разохотившийся Рыбарь, и те были, без всяких возражений, ему доставлены и аккуратно сложены в трюме возле мачты. Там же уже зябко жались, сонно переминаясь с ноги на ногу, заспанные, полутрезвые и ничего не понимающие ватажники, подбадриваемые отборной бранью, вперемешку с дружескими оплеухами, медведеподобного Буеслава.
Тут как раз и подоспели заказчики похода: Вадим, его сын Избор (что и, правда, приковылял на своих двоих), возле которого крутился какой-то белесый мужик с кожаным коробом, наверное, тот самый «целитель», а с ними еще с десяток норманнов из личной стражи, теснившихся в отдалении небольшой вооруженной группой. Ни одной женщины. Ни, тебе, сестра, ни мать и никто иной из домочадцев, не пришли проводить Избора в дальнюю дорогу. Так что никаких, обычных в таких случаях, слез, рыданий, причитаний, обнимания и целования не случилось. «Воистину что-то не так с этой поездкой!» - снова остро кольнула Премысла тревожная мысль и тут же трусливо спряталась за туго набитый золотом кошель.
Но небольшое прощание все-таки состоялось. Как только молодой господин прошел в приготовленную для него кормовую надстройку и скрылся за занавесом, так сразу Вадим, в нарушение всех правил и обычаев, вдруг вспрыгнул на борт и, подскочив к лекарю, схватил того за плечи, и начал что-то горячо и сбивчиво ему втолковывать. Премысл со своего места всех слов не разобрал, понял только, что клялся глава «Черноморской Торговой Гильдии» этому простому лекарю в любви и вечной дружбе, предлагал пришлому все свое имение, а под конец даже снял с пальца перстень со знаком своего Рода и надел его на палец безродному бродяге. Тот, в свою очередь, нимало не удивившись столь бурному проявлению чувств со стороны, обычно спокойного и рассудительного Вадима, снял со своей руки витое серебряное обручье и, разломив его надвое, отдал одну половину Удатному.
После того, как новоиспеченная родня обменялась между собою символами, статус лекаря в глазах Рыбаря сразу же поднялся на недосягаемую высоту. Еще бы! Ведь теперь перед кормщиком стоял уже не безродный бродяга-лекарь, а член одного из самых уважаемых купеческих родов во всех северо-восточных провинциях Империи! А на Реке, так, к слову сказать, зачастую, слово Главы Торговой Гильдии было намного весомее слова самого Наместника! И уж куда весомее слова Императора!
Это событие заставило Премысла чуть-чуть повнимательнее приглядеться к своему белесому спутнику и вот тут его нутро опять неприятно скрутило. Вроде бы, на первый взгляд, в наружности этого лекаря не было ничего необычного. Волосом бел (не понятно – то ли седой, то ли с рождения такой), на шее гривны с кольцами – знак его лекарского статуса; одет просто, но добротно, навроде купца, или состоятельного ремесленника; на поясе обычный, для этих мест, длинный нож и тяжелая мошна; а иного оружия не видно…. Все так, да не так; и то, да не то! За свою бурную жизнь Рыбарь немало перевидал разных знахарей, врачей, вкупе с лекарями, и никто из них не походил на этого белесого. Вот зачем, спрашивается, простому лекарю боевой нож? Да еще и висящий, к тому же, на воинском поясе, забитым серебром так, что впору какому-нибудь боярину, или воеводе? Да и мошна под стать поясу, - княжеская мошна. На руках тускло серебрятся браслеты, что даются в имперских легионах «за отличие в воинской службе», а из-под обычной серебряной гривны простого лекаря чернеет вороненьем стальная, – знак отличия военного врача. И волосы, белые волосы … какое-то смутное узнавание зашевелилось в душе бывшего разбойника…
Но тут события на палубе дали еще один виток и мысль, что пугливой мышью высунулась, было наружу, снова юркнула в темное подполье памяти.
Неожиданно Вадим решительно отстранился от лекаря и дрожащим от напряжения голосом громко, во всеуслышание, объявил:
- Друг мой и брат Ведун! или Сивый, или еще как там тебя зовут – я не знаю, … но я твердо знаю то, что долог твой путь, что труден он и опасен! но честен и прям! И посему я, Вадим сын Богданович, глава «Черноморской Торговой Гильдии», дарю тебе «боевого холопа», дабы он служил тебе так, как слуга служит своему господину! Отныне ты волен в его жизни и смерти. Хочешь – убей его, и он умрет рабом, а хочешь - продай его, и пусть живет рабом! И на жизнь его, и на смерть его, - на все теперь да будет воля твоя!
Тут же, откуда-то сбоку, выскочил всклоченный заспанный писарь и шустро сунул прямо в руки растерянного, явно не ожидавшего такого поворота событий, лекаря, тугой пергаментный свиток, а Вадим, не говоря более ни слова, развернулся на пятках и, тяжело спрыгнув на пристань, не оборачиваясь, решительно зашагал в сторону города. Группа норманнов сразу же распалась и втащила на ладью какого-то дюжего молодца в нарядной шелковой рубахе с головой, повязанной белым платком. Воины аккуратно усадили детинушку возле мачты, а затем, тепло, по-братски, попрощавшись с Ведуном (или Сивым), обрубили канат, что держал корабль на привязи, оттолкнули борт от пристани и, позвякивая оружием, неспешной трусцой заспешили вслед за уходящим Вадимом.
Тут уж Премысл не стерпел и, снявшись со своего насеста, заспешил к странному попутчику. Тот стоял в кругу возбужденных корабельщиков и выглядел совершенно ошалевшим от нежданно свалившегося на его голову, поистине царского, дара (еще бы! молодой, обученный «боевой холоп» стоил столько же, сколько простой имперский латник зарабатывал за десять лет безупречной службы!) и недоуменно вертел в руках толстый, вощеный, изукрашенный печатями и подписями пергамент.
