Женщина резко поднялась, спрятав под платьем странное тело.
– Мерзавцы, – прошипела она. – Я сказала уходить.
Утопий от ужаса и отвращения не мог и рта раскрыть. Он видел, как муравьи ползают по вышедшей из женщины куче, подхватывают по одной горошине и тащат куда-то вглубь зала. Также муравьи во множестве бегали и по светящимся стенам. У некоторых в челюстях были обгрызенные листья. Что за дьявольское место?!
– Мы вас не побеспокоим, – заговорила Кирикисья. – Нам всего-то и нужно, что немного светящейся плесени.
Женщина сделала несколько шагов вперёд.
– Вы ничего не возьмёте. Вы не уйдёте теперь.
– Ты чего замер?! – закричала монахиня. – Лей воду!
– Изыди, сатана! – пролепетал Утопий и одеревеневшей рукой, в которой была зажата бутылка, несколько раз махнул в сторону женщины.
Святая вода попала на лицо и платье ведьмы, однако толку от этого не было. Ничего не растаяло и не зашипело. Исчадье ада будто бы и не заметило волшебную влагу. Тогда Уховёрт с криком швырнул бутылку во врага. Сосуд ударил женщину в грудь и, не разбившись, упал ей под ноги.
Блёклая плёнка часто замелькала на глазах ведьмы. Она широко раскрыла рот и издала тонкий едва слышимый визг, от которого у Утопия и Кирикисьи заложило уши.
Муравьи тотчас же двинулись к ним, собираясь в сплошную копошащуюся массу. Утопий развернулся, чтобы бежать, но за спиной в туннеле насекомых, кажется, было ещё больше.
– Вас разрежут, – сказала женщина.
Кирикисья достала бутыль с маслом, плеснула вокруг и подожгла от лампы. Пламя вспыхнуло ярко. Насекомые, наползавшие в первых рядах, скорчились от жара, но следом их собратья продолжали упрямо идти в огонь. Скоро обгоревшие муравьи горкой возвышались на границе пылающего круга, а новые насекомые всё также ползли навстречу пламени.
– Так вам, мерзкие козявки! – торжествовала Кирикисья. – А это тебе, отродье сатаны!
С этими словами монахиня запустила в ведьму лампой с горящим фитилем. Масло расплескалось, попало на подол платья, и ткань вспыхнула. Женщина заверещала, замахала руками. Муравьи поспешили ей на помощь. Они ползли по платью и отважно бросались в огонь, пытались затушить его своими телами. Вскоре насекомые толстым слоем облепили ведьму, и пламя, лишившись воздуха, погасло. Часть широкого подола сгорела, и теперь Утопий ясно видел, что ведьма только сверху выглядит как человек, снизу же, под платьем, человечья фигура переходит в продолговатое муравьиное брюхо, подпираемое четырьмя лапами.
Убедившись, что хозяйка вне опасности, муравьи вновь бросились на штурм огненной преграды, оберегавшей пришельцев. Кирикисья подлила масла, и пламя вспыхнуло ярче.
– Надо было бежать, – сказал Утопий.
– Как же! Дали они тебе убежать! И десяти шагов не сделаешь, как эти твари набросятся гурьбой и раздерут на кусочки. А через огонь им не пройти. Вот ведьму хорошо было бы садануть посохом как следует. Но теперь до неё не дотянешься.
– Что будем делать, когда огонь погаснет?
– В нашем монастыре доброе масло. Оно долго горит. Этой бутыли, пожалуй, часа на три хватит.
– Боюсь, что три часа нас не спасут, – промолвил Утопий.
Тут что-то шмякнулось ему на голову, поползло по шапке, и острые клешни вцепились в кожу на загривке. Уховёрт охнул, взмахнул рукой и размазал напавшего на него муравья. Следом за первым насекомым с потолка полетело второе и третье. Видать, они поняли: раз нельзя добраться до чужаков через огонь, так можно напасть на них сверху.
– Нам конец! – орал Утопий, пытаясь достать из-за шиворота пару муравьев.
– К дьяволу! К дьяволу! – вопила монахиня и молотила посохом там, где муравьи по трупам своих товарищей почти уже сумели преодолеть огонь.
Насекомые всё пребывали, и не было им числа.
Ведьма в это время отошла подальше, присела не все свои четыре лапы и, склонив голову, наблюдала, как её подданные разделываются с нарушителями покоя.
Тело Утопия зудело от множества укусов. С детства ненавидел он всяких там букашек-таракашек, а теперь под его рубахой ползало с десяток гнусных многоногих тварей с острыми жвалами. И всё больше насекомых подбиралось к нему. Он хотел бы упасть на пол и кататься, чтобы раздавить эту мерзость. Но разве тут свалишься, когда вокруг огонь? Если бы Утопий знал, что такой конец ему уготован, то ещё мальчишкой не стал бы изучать премудрости чистки ушей, а сразу пошёл бы в ополчение и получил пику в бок в первом же бою. От бессилия Уховёрт кричал. Кричал и плакал, как баба, у которой на базаре украли кошелёк. И даже ещё хуже. Кирикисья же с остервенением лупила посохом направо и налево, не забывая плескать вокруг маслом.
Тут послышался металлический лязг. «Конечно, – подумал Утопий, – у них в запасе есть твари и покрупнее». Бряцанье панциря приближалось. Старик зажмурился в мольбе к Всевышнему о быстрой и безболезненной смерти. Поэтому всё, что происходило дальше, из людей видела только Кирикисья.
Кирикисья изо всех сил лупила посохом по наползавшим муравьям. Несколько десятков жвал уже впились ей в спину, в подмышки и в другие менее скромные места. Это было больно. Но такая боль только раззадоривала старую монахиню. «И это всё? Всё, что вы можете сделать? – хохотала она про себя. – А вот я вам ещё масла подолью!» Кирикисья думала, а не рвануть ли напоследок через огненный круг и не попробовать ли садануть посохом эту дрянь, что присела там, в уголке. Понятно, что ряса сразу вспыхнет от масляного жара, понятно, что тысячи тварей тут же вопьются в её тело. Это будет больно. Очень больно. Но разве не сумеет она преодолеть такую боль, чтобы успеть нанести хоть пару хороших ударов по башке мерзкой ведьмы?
Кирикисья не была уверена в ответе. Боль – такая вещь, что не скажешь заранее, как поведёт себя тело, когда она придёт. Боль бывает разная. Одну ты привык сносить и вроде бы её не замечаешь. А другая, та, к которой не привык, сразу заставит скулить и просить пощады. Кирикисья не знала, как поступить, а поэтому просто продолжала молотить посохом по контуру огненного кольца.
Возможно, старик прав, и надо было бежать в самом начале. Или, по крайней мере, когда муравьи отвлеклись на свою поджаренную царицу – тогда тоже можно было пуститься наутёк. И они бы выбрались из этого чёртова подземелья покусанными, но живыми. Может быть. Но тогда уж точно не видать Кирикисье волшебной жгучей плесени.
Тут послышался металлический лязг. Но Кирикисья не обращала на него внимания, так как была увлечена своей работой. Посох вниз – посох вверх, и ещё удар. Как бы там ни было, пусть этих тварей подохнет побольше!
Серебристая фигура молнией промелькнула мимо монахини, и грохнулась возле ведьмы.
– Что за дрянь?! Меня сейчас стошнит! Что за дрянь?! – услышала Кирикисья знакомый голос.
Вегрик проснулся под вечер голодный, как волк. Мышцы его гудели после ночной пробежки. Понятно, что всю тяжесть тащил на себе Корпус, но даже в волшебных латах ноги нужно переставлять. В комнате никого не было. Из-за двери просачивались соблазнительные запахи жареного мяса. И куда подевался проклятый Уховёрт?! Ведь у него остались все деньги. У Вегрика в карманах не было и монетки, чтобы заплатить за ужин.
Сапожник прошёл в общий зал. Там за криво сколоченным столом какой-то бородатый мужик хлебал лапшу с курятиной. Вегрик сглотнул голодную слюну. Где же носит этого Уховёрта с деньгами?!
Пышногрудая подавальщица с улыбкой осведомилась, не желает ли отужинать ваша милость.
– Желаю, – сказал сапожник, усаживаясь за стол позади бородатого мужика. – Неси-ка всё, что есть на кухне! А как увидишь моего слугу, скажи, чтобы он заплатил за ужин да ещё дал тебе сверху четверть пфеннига за красивую улыбку.
Подавальщица улыбнулась шире, рассчитывая, видимо, дотянуть хотя бы до половины пфеннига, и ушла исполнять приказание.
Вскоре перед Вегриком появилось баранье жаркое с печёной репой и прочими овощами, свиная рулька, какая-то птица, фаршированная гречкой и черносливом, пирог с курятиной, пирог со шпинатом, диким луком и яйцом, пирог с яблоками, а также целая миска спелых вишен. От такого количества снеди сапожник впал в замешательство, не зная, с чего начать. Потом одной рукой он схватил кусок баранины, второй – сладкий пирог и запихнул всё это в рот разом.
Появился хозяин постоялого двора и с поклоном осведомился, хорошо ли спалось вашей милости, довольна ли ваша милость ужином. Вегрик кивнул, что, мол, всё в порядке. Затем, прожевав суховатое мясо, он спросил, куда подевались его спутники. Хозяин постоялого двора сообщил, что монахиня и пожилой слуга утром совершили прогулку по деревне, после чего направились в сторону Тамдортского леса и до сего часа не возвращались.
«Проклятье! – встрепенулся Корпус. – Им нельзя было идти одним! Опасность нависла над нашими друзьями! Надо спешить!»
Поножи разогнулись и подняли сапожника из-за стола.
«Дай мне поесть по-людски!» – потребовал Вегрик.
«На это нет времени».
Сапожник едва успел прихватить со стола пирог, прежде чем доспехи понесли его к выходу.
Корпус бежал по лесу, не останавливаясь, будто заранее знал, куда им нужно. Вегрик уминал пирог на ходу и мысленно жаловался на свою тяжёлую судьбу: вот и сна его лишают, и еды, и вечно надо куда-то спешить, а ноги у него не казённые, и когда же мытарствам наступит конец, и чёрт бы побрал эти проклятые доспехи.
Башни они достигли уже затемно, с разгона забрались в окно и спустились по винтовой лестнице. Увидев пролом в стене, Корпус устремился в тоннель. Вегрик не любил подземелья и по доброй воле туда ни за что бы не полез. Но кто его спрашивал?
В тоннеле было темно, и сапожник опасался, как бы им не врезаться в какую-нибудь стену или, что ещё хуже, в яму не свалиться. Но Корпуса, похоже, это не волновало. Он бежал подземным ходом, не снижая скорости. В темноте показались оранжевые отсветы, будто от огня. Под ногами что-то захрустело. Корпус ворвался в большой зал со светящимся потолком. Вегрик успел заметить, что у входа горит костёр и кто-то размахивает палкой. Немного дальше сидела женщина, фигура которой показалась сапожнику странной. К ней-то и бросился Корпус, но наступил на валявшуюся на полу бутылку, споткнулся, упал, успев-таки ухватить женщину за ногу. Вегрик увидел прямо перед лицом огромное чёрное муравьиное брюхо, покрытое редкими толстыми волосками. Он почувствовал, как в латы забирается что-то мелкое и копошащееся.
– Что за дрянь?! Меня сейчас стошнит! Что за дрянь?! – завопил сапожник.
Женщина вырвалась из хватки рыцаря и, прихрамывая, побежала в дальний конец зала. В стальной перчатке остался сегмент её лапы. Корпус поднялся и бросился вдогонку за чудовищем.
– Так её! Наподдай этой твари! – услышал Вегрик голос Кирикисьи.
В этот момент сапожник почувствовал боль, словно его разом укололи сотней булавок. Какая-то гадость ползала по его телу под доспехами и кусала.
– Пауки! – завопил Вегрик. – Снимите с меня пауков!
«Это муравьи. Они не успеют причинить тебе серьёзного вреда, – успокоил его шлем. – Нам нужно догнать их царицу. Терпи!»
Легко сказать! Но как тут вытерпишь, если злобная мелюзга грызёт тебя, а ты не можешь её стряхнуть, потому что дурацкие латы не дают ни рукой, ни ногой пошевелить по своей воле. У Вегрика началась истерика. Он орал, трепыхался внутри доспехов, но Корпус не обращал на это внимания и гнался за муравьиной царицей.
Несмотря на повреждённую ногу, она бежала быстро, пыталась скрыться в норах, отходивших от дальнего конца зала. Ходы ветвились, становились ниже и теснее. Муравьиха бежала, прижавшись к полу, будто бы на четвереньках. Корпусу приходилось пригибаться. Когда он, казалось, готов был схватить ведьму, та уворачивалась, ускользала в боковые проходы. В темноте Вегрик не мог видеть, что происходит, да и не хотел. Но, всё же, он почувствовал, как стальная перчатка сомкнулась на ведьминой шее. Доспехи прижали царицу к полу.
«Скажи своим детям, чтобы они отошли от людей, или умрёшь!» – приказал Корпус.
– Пусть эти твари убираются, или я оторву тебе голову! – заорал Вегрик, озвучивая голос шлема.
«Нет нужды повторять. Она хорошо меня слышит, – сказал Корпус и сильнее сжал пальцы на шее муравьиной царицы. – Ну же! Отзови своих детей!»
Послышался долгий клацающий звук, будто зубы стучали о зубы, и тут же насекомые разжали челюсти, начали выбираться из-под лат.
– То-то же! – с облегчением выдохнул сапожник.
«Зачем ты пришёл?! – услышал он в своих мыслях мелодичный женский голос. – Мы не нарушали договор».
Похоже, это говорила муравьиха.
«Нам нужна палящая грибовница», – ответил Корпус.
«Я ничего тебе не должна. Я не нарушала договор. Мои дети не выходили за пределы леса, не трогали людей. Наоборот, люди пришли сюда».
«Мы возьмем немного грибовницы и уйдём. Нам нужно только это».
«С людьми нельзя договариваться, – продолжала муравьиха. – Вы истребляли мой народ, заливали огнём наши дома. Люди не держат слово. Ты ничего не получишь!»
«По части истребления твой народ тяжело превзойти. Не вы ли кочевали целыми армиями и уничтожали деревню за деревней?! Не вы ли превращали пашни в бесплодные леса, в которых только сами и можете жить?!»
«То было раньше. Мы давно не покидаем установленных границ и не употребляем в пищу ничего, кроме грибных нитей. Вы нарушили договор. Пришли с огнём, жгли моих детей. Ты сломал мне ногу».
«Отрастёт при следующей линьке. А детей у тебя появляется по тысяче на дню, – ответил Корпус. – И договор ты нарушила первая. Не вы ли клялись, что не будете основывать новые муравейники? Думаешь, мы не знаем, когда строятся отлетные башни и для чего они служат?! Твои крылатые наследники уже вылупились? Где ты их прячешь?! По договору они должны быть уничтожены».
«Ты этого не сделаешь! – воскликнула муравьиха. – Ты не найдёшь их!»
«Тогда мы убьём тебя, и некому будет позаботиться о личинках».
– Правильно! Кончай её! Нечего заразу плодить! – заявил немного пришедший в себя Вегрик.
«Если я погибну, некому будет удержать моих детей, – произнесла муравьиная царица. – Они убьют человека, которого ты водишь, и тех двоих, что жгут костёр».
«Пусть так, – согласился Корпус. – Но и наследники не выживут без твоего молока. Муравейник погибнет без царицы. А много ли их осталось?»
До Вегрика дошло, что сейчас решается вопрос его жизни и смерти. Геройская гибель от муравьиных челюстей ему никак не улыбалась.
– Подождите! Давайте не будем пороть горячку и договоримся миром! – затараторил сапожник. – Чёрт с ними, с этими личинками! Не станем никого убивать. Просто возьмём плесень, за которой пришли, и уйдём восвояси.
«Человек говорит разумно, – поддержала его муравьиха. – Оставь в покое моих детей и забирай то, что тебе нужно!»
«Нельзя допустить, чтобы вы опять расплодились!» – возразил Корпус.
«Я и не думала нарушать договор, – вкрадчиво сказала муравьиха. – Моё время на исходе. Вряд ли я переживу следующую линьку. Муравейнику понадобится новая царица. Только для этого я отложила яйца с крылатыми наследниками. Сейчас вылупилось всего десять личинок. Я не знаю, сколько из них окажутся девочками. Кроме того, не все наследники выживают после первого полёта. Кто-то должен занять моё место».
«Что будет, если после полёта выживет больше одной самки? – спросил Корпус. – Куда денутся лишние?»
– Мерзавцы, – прошипела она. – Я сказала уходить.
Утопий от ужаса и отвращения не мог и рта раскрыть. Он видел, как муравьи ползают по вышедшей из женщины куче, подхватывают по одной горошине и тащат куда-то вглубь зала. Также муравьи во множестве бегали и по светящимся стенам. У некоторых в челюстях были обгрызенные листья. Что за дьявольское место?!
– Мы вас не побеспокоим, – заговорила Кирикисья. – Нам всего-то и нужно, что немного светящейся плесени.
Женщина сделала несколько шагов вперёд.
– Вы ничего не возьмёте. Вы не уйдёте теперь.
– Ты чего замер?! – закричала монахиня. – Лей воду!
– Изыди, сатана! – пролепетал Утопий и одеревеневшей рукой, в которой была зажата бутылка, несколько раз махнул в сторону женщины.
Святая вода попала на лицо и платье ведьмы, однако толку от этого не было. Ничего не растаяло и не зашипело. Исчадье ада будто бы и не заметило волшебную влагу. Тогда Уховёрт с криком швырнул бутылку во врага. Сосуд ударил женщину в грудь и, не разбившись, упал ей под ноги.
Блёклая плёнка часто замелькала на глазах ведьмы. Она широко раскрыла рот и издала тонкий едва слышимый визг, от которого у Утопия и Кирикисьи заложило уши.
Муравьи тотчас же двинулись к ним, собираясь в сплошную копошащуюся массу. Утопий развернулся, чтобы бежать, но за спиной в туннеле насекомых, кажется, было ещё больше.
– Вас разрежут, – сказала женщина.
Кирикисья достала бутыль с маслом, плеснула вокруг и подожгла от лампы. Пламя вспыхнуло ярко. Насекомые, наползавшие в первых рядах, скорчились от жара, но следом их собратья продолжали упрямо идти в огонь. Скоро обгоревшие муравьи горкой возвышались на границе пылающего круга, а новые насекомые всё также ползли навстречу пламени.
– Так вам, мерзкие козявки! – торжествовала Кирикисья. – А это тебе, отродье сатаны!
С этими словами монахиня запустила в ведьму лампой с горящим фитилем. Масло расплескалось, попало на подол платья, и ткань вспыхнула. Женщина заверещала, замахала руками. Муравьи поспешили ей на помощь. Они ползли по платью и отважно бросались в огонь, пытались затушить его своими телами. Вскоре насекомые толстым слоем облепили ведьму, и пламя, лишившись воздуха, погасло. Часть широкого подола сгорела, и теперь Утопий ясно видел, что ведьма только сверху выглядит как человек, снизу же, под платьем, человечья фигура переходит в продолговатое муравьиное брюхо, подпираемое четырьмя лапами.
Убедившись, что хозяйка вне опасности, муравьи вновь бросились на штурм огненной преграды, оберегавшей пришельцев. Кирикисья подлила масла, и пламя вспыхнуло ярче.
– Надо было бежать, – сказал Утопий.
– Как же! Дали они тебе убежать! И десяти шагов не сделаешь, как эти твари набросятся гурьбой и раздерут на кусочки. А через огонь им не пройти. Вот ведьму хорошо было бы садануть посохом как следует. Но теперь до неё не дотянешься.
– Что будем делать, когда огонь погаснет?
– В нашем монастыре доброе масло. Оно долго горит. Этой бутыли, пожалуй, часа на три хватит.
– Боюсь, что три часа нас не спасут, – промолвил Утопий.
Тут что-то шмякнулось ему на голову, поползло по шапке, и острые клешни вцепились в кожу на загривке. Уховёрт охнул, взмахнул рукой и размазал напавшего на него муравья. Следом за первым насекомым с потолка полетело второе и третье. Видать, они поняли: раз нельзя добраться до чужаков через огонь, так можно напасть на них сверху.
– Нам конец! – орал Утопий, пытаясь достать из-за шиворота пару муравьев.
– К дьяволу! К дьяволу! – вопила монахиня и молотила посохом там, где муравьи по трупам своих товарищей почти уже сумели преодолеть огонь.
Насекомые всё пребывали, и не было им числа.
Ведьма в это время отошла подальше, присела не все свои четыре лапы и, склонив голову, наблюдала, как её подданные разделываются с нарушителями покоя.
Тело Утопия зудело от множества укусов. С детства ненавидел он всяких там букашек-таракашек, а теперь под его рубахой ползало с десяток гнусных многоногих тварей с острыми жвалами. И всё больше насекомых подбиралось к нему. Он хотел бы упасть на пол и кататься, чтобы раздавить эту мерзость. Но разве тут свалишься, когда вокруг огонь? Если бы Утопий знал, что такой конец ему уготован, то ещё мальчишкой не стал бы изучать премудрости чистки ушей, а сразу пошёл бы в ополчение и получил пику в бок в первом же бою. От бессилия Уховёрт кричал. Кричал и плакал, как баба, у которой на базаре украли кошелёк. И даже ещё хуже. Кирикисья же с остервенением лупила посохом направо и налево, не забывая плескать вокруг маслом.
Тут послышался металлический лязг. «Конечно, – подумал Утопий, – у них в запасе есть твари и покрупнее». Бряцанье панциря приближалось. Старик зажмурился в мольбе к Всевышнему о быстрой и безболезненной смерти. Поэтому всё, что происходило дальше, из людей видела только Кирикисья.
***
Кирикисья изо всех сил лупила посохом по наползавшим муравьям. Несколько десятков жвал уже впились ей в спину, в подмышки и в другие менее скромные места. Это было больно. Но такая боль только раззадоривала старую монахиню. «И это всё? Всё, что вы можете сделать? – хохотала она про себя. – А вот я вам ещё масла подолью!» Кирикисья думала, а не рвануть ли напоследок через огненный круг и не попробовать ли садануть посохом эту дрянь, что присела там, в уголке. Понятно, что ряса сразу вспыхнет от масляного жара, понятно, что тысячи тварей тут же вопьются в её тело. Это будет больно. Очень больно. Но разве не сумеет она преодолеть такую боль, чтобы успеть нанести хоть пару хороших ударов по башке мерзкой ведьмы?
Кирикисья не была уверена в ответе. Боль – такая вещь, что не скажешь заранее, как поведёт себя тело, когда она придёт. Боль бывает разная. Одну ты привык сносить и вроде бы её не замечаешь. А другая, та, к которой не привык, сразу заставит скулить и просить пощады. Кирикисья не знала, как поступить, а поэтому просто продолжала молотить посохом по контуру огненного кольца.
Возможно, старик прав, и надо было бежать в самом начале. Или, по крайней мере, когда муравьи отвлеклись на свою поджаренную царицу – тогда тоже можно было пуститься наутёк. И они бы выбрались из этого чёртова подземелья покусанными, но живыми. Может быть. Но тогда уж точно не видать Кирикисье волшебной жгучей плесени.
Тут послышался металлический лязг. Но Кирикисья не обращала на него внимания, так как была увлечена своей работой. Посох вниз – посох вверх, и ещё удар. Как бы там ни было, пусть этих тварей подохнет побольше!
Серебристая фигура молнией промелькнула мимо монахини, и грохнулась возле ведьмы.
– Что за дрянь?! Меня сейчас стошнит! Что за дрянь?! – услышала Кирикисья знакомый голос.
***
Вегрик проснулся под вечер голодный, как волк. Мышцы его гудели после ночной пробежки. Понятно, что всю тяжесть тащил на себе Корпус, но даже в волшебных латах ноги нужно переставлять. В комнате никого не было. Из-за двери просачивались соблазнительные запахи жареного мяса. И куда подевался проклятый Уховёрт?! Ведь у него остались все деньги. У Вегрика в карманах не было и монетки, чтобы заплатить за ужин.
Сапожник прошёл в общий зал. Там за криво сколоченным столом какой-то бородатый мужик хлебал лапшу с курятиной. Вегрик сглотнул голодную слюну. Где же носит этого Уховёрта с деньгами?!
Пышногрудая подавальщица с улыбкой осведомилась, не желает ли отужинать ваша милость.
– Желаю, – сказал сапожник, усаживаясь за стол позади бородатого мужика. – Неси-ка всё, что есть на кухне! А как увидишь моего слугу, скажи, чтобы он заплатил за ужин да ещё дал тебе сверху четверть пфеннига за красивую улыбку.
Подавальщица улыбнулась шире, рассчитывая, видимо, дотянуть хотя бы до половины пфеннига, и ушла исполнять приказание.
Вскоре перед Вегриком появилось баранье жаркое с печёной репой и прочими овощами, свиная рулька, какая-то птица, фаршированная гречкой и черносливом, пирог с курятиной, пирог со шпинатом, диким луком и яйцом, пирог с яблоками, а также целая миска спелых вишен. От такого количества снеди сапожник впал в замешательство, не зная, с чего начать. Потом одной рукой он схватил кусок баранины, второй – сладкий пирог и запихнул всё это в рот разом.
Появился хозяин постоялого двора и с поклоном осведомился, хорошо ли спалось вашей милости, довольна ли ваша милость ужином. Вегрик кивнул, что, мол, всё в порядке. Затем, прожевав суховатое мясо, он спросил, куда подевались его спутники. Хозяин постоялого двора сообщил, что монахиня и пожилой слуга утром совершили прогулку по деревне, после чего направились в сторону Тамдортского леса и до сего часа не возвращались.
«Проклятье! – встрепенулся Корпус. – Им нельзя было идти одним! Опасность нависла над нашими друзьями! Надо спешить!»
Поножи разогнулись и подняли сапожника из-за стола.
«Дай мне поесть по-людски!» – потребовал Вегрик.
«На это нет времени».
Сапожник едва успел прихватить со стола пирог, прежде чем доспехи понесли его к выходу.
Корпус бежал по лесу, не останавливаясь, будто заранее знал, куда им нужно. Вегрик уминал пирог на ходу и мысленно жаловался на свою тяжёлую судьбу: вот и сна его лишают, и еды, и вечно надо куда-то спешить, а ноги у него не казённые, и когда же мытарствам наступит конец, и чёрт бы побрал эти проклятые доспехи.
Башни они достигли уже затемно, с разгона забрались в окно и спустились по винтовой лестнице. Увидев пролом в стене, Корпус устремился в тоннель. Вегрик не любил подземелья и по доброй воле туда ни за что бы не полез. Но кто его спрашивал?
В тоннеле было темно, и сапожник опасался, как бы им не врезаться в какую-нибудь стену или, что ещё хуже, в яму не свалиться. Но Корпуса, похоже, это не волновало. Он бежал подземным ходом, не снижая скорости. В темноте показались оранжевые отсветы, будто от огня. Под ногами что-то захрустело. Корпус ворвался в большой зал со светящимся потолком. Вегрик успел заметить, что у входа горит костёр и кто-то размахивает палкой. Немного дальше сидела женщина, фигура которой показалась сапожнику странной. К ней-то и бросился Корпус, но наступил на валявшуюся на полу бутылку, споткнулся, упал, успев-таки ухватить женщину за ногу. Вегрик увидел прямо перед лицом огромное чёрное муравьиное брюхо, покрытое редкими толстыми волосками. Он почувствовал, как в латы забирается что-то мелкое и копошащееся.
– Что за дрянь?! Меня сейчас стошнит! Что за дрянь?! – завопил сапожник.
Женщина вырвалась из хватки рыцаря и, прихрамывая, побежала в дальний конец зала. В стальной перчатке остался сегмент её лапы. Корпус поднялся и бросился вдогонку за чудовищем.
– Так её! Наподдай этой твари! – услышал Вегрик голос Кирикисьи.
В этот момент сапожник почувствовал боль, словно его разом укололи сотней булавок. Какая-то гадость ползала по его телу под доспехами и кусала.
– Пауки! – завопил Вегрик. – Снимите с меня пауков!
«Это муравьи. Они не успеют причинить тебе серьёзного вреда, – успокоил его шлем. – Нам нужно догнать их царицу. Терпи!»
Легко сказать! Но как тут вытерпишь, если злобная мелюзга грызёт тебя, а ты не можешь её стряхнуть, потому что дурацкие латы не дают ни рукой, ни ногой пошевелить по своей воле. У Вегрика началась истерика. Он орал, трепыхался внутри доспехов, но Корпус не обращал на это внимания и гнался за муравьиной царицей.
Несмотря на повреждённую ногу, она бежала быстро, пыталась скрыться в норах, отходивших от дальнего конца зала. Ходы ветвились, становились ниже и теснее. Муравьиха бежала, прижавшись к полу, будто бы на четвереньках. Корпусу приходилось пригибаться. Когда он, казалось, готов был схватить ведьму, та уворачивалась, ускользала в боковые проходы. В темноте Вегрик не мог видеть, что происходит, да и не хотел. Но, всё же, он почувствовал, как стальная перчатка сомкнулась на ведьминой шее. Доспехи прижали царицу к полу.
«Скажи своим детям, чтобы они отошли от людей, или умрёшь!» – приказал Корпус.
– Пусть эти твари убираются, или я оторву тебе голову! – заорал Вегрик, озвучивая голос шлема.
«Нет нужды повторять. Она хорошо меня слышит, – сказал Корпус и сильнее сжал пальцы на шее муравьиной царицы. – Ну же! Отзови своих детей!»
Послышался долгий клацающий звук, будто зубы стучали о зубы, и тут же насекомые разжали челюсти, начали выбираться из-под лат.
– То-то же! – с облегчением выдохнул сапожник.
«Зачем ты пришёл?! – услышал он в своих мыслях мелодичный женский голос. – Мы не нарушали договор».
Похоже, это говорила муравьиха.
«Нам нужна палящая грибовница», – ответил Корпус.
«Я ничего тебе не должна. Я не нарушала договор. Мои дети не выходили за пределы леса, не трогали людей. Наоборот, люди пришли сюда».
«Мы возьмем немного грибовницы и уйдём. Нам нужно только это».
«С людьми нельзя договариваться, – продолжала муравьиха. – Вы истребляли мой народ, заливали огнём наши дома. Люди не держат слово. Ты ничего не получишь!»
«По части истребления твой народ тяжело превзойти. Не вы ли кочевали целыми армиями и уничтожали деревню за деревней?! Не вы ли превращали пашни в бесплодные леса, в которых только сами и можете жить?!»
«То было раньше. Мы давно не покидаем установленных границ и не употребляем в пищу ничего, кроме грибных нитей. Вы нарушили договор. Пришли с огнём, жгли моих детей. Ты сломал мне ногу».
«Отрастёт при следующей линьке. А детей у тебя появляется по тысяче на дню, – ответил Корпус. – И договор ты нарушила первая. Не вы ли клялись, что не будете основывать новые муравейники? Думаешь, мы не знаем, когда строятся отлетные башни и для чего они служат?! Твои крылатые наследники уже вылупились? Где ты их прячешь?! По договору они должны быть уничтожены».
«Ты этого не сделаешь! – воскликнула муравьиха. – Ты не найдёшь их!»
«Тогда мы убьём тебя, и некому будет позаботиться о личинках».
– Правильно! Кончай её! Нечего заразу плодить! – заявил немного пришедший в себя Вегрик.
«Если я погибну, некому будет удержать моих детей, – произнесла муравьиная царица. – Они убьют человека, которого ты водишь, и тех двоих, что жгут костёр».
«Пусть так, – согласился Корпус. – Но и наследники не выживут без твоего молока. Муравейник погибнет без царицы. А много ли их осталось?»
До Вегрика дошло, что сейчас решается вопрос его жизни и смерти. Геройская гибель от муравьиных челюстей ему никак не улыбалась.
– Подождите! Давайте не будем пороть горячку и договоримся миром! – затараторил сапожник. – Чёрт с ними, с этими личинками! Не станем никого убивать. Просто возьмём плесень, за которой пришли, и уйдём восвояси.
«Человек говорит разумно, – поддержала его муравьиха. – Оставь в покое моих детей и забирай то, что тебе нужно!»
«Нельзя допустить, чтобы вы опять расплодились!» – возразил Корпус.
«Я и не думала нарушать договор, – вкрадчиво сказала муравьиха. – Моё время на исходе. Вряд ли я переживу следующую линьку. Муравейнику понадобится новая царица. Только для этого я отложила яйца с крылатыми наследниками. Сейчас вылупилось всего десять личинок. Я не знаю, сколько из них окажутся девочками. Кроме того, не все наследники выживают после первого полёта. Кто-то должен занять моё место».
«Что будет, если после полёта выживет больше одной самки? – спросил Корпус. – Куда денутся лишние?»
