«Вряд ли, – произнесла муравьиха. – Мало шансов, что из десяти личинок останется хотя бы одна царица. Но если так произойдёт, они полетят в бесплодные горы и пустыни, туда, где люди не живут. Они будут соблюдать договор, как я его соблюдала».
«Хорошо, – согласился Корпус. – Но клянусь Сияющими Чертогами, если договор будет нарушен, мы истребим весь твой род!»
– Вот и ладненько! Вот и договорились! – облегчённо рассмеялся Вегрик.
Когда они вернулись в зал, огонь всё также горел вокруг Утопия и Кирикисьи. Монахиня подливала в него масла, хотя муравьи уже отступили.
– Гасите костёр! Все разногласия со здешней хозяйкой улажены. Берём плесени, сколько надо, и топаем домой! – сказал Вегрик товарищам.
Стоявшая рядом с ним муравьиная царица что-то недовольно прошипела и дёрнула плечами под стальной рукой.
– Я говорила, что сэр Вегрик одолеет адскую тварь! – воскликнула Кирикисья. – А ты всё талдычил: прими да прими у меня исповедь перед смертью. Как будто мне тут заняться больше нечем.
– Исповедаться – оно никогда не вредно, – промямлил Уховёрт.
– Конечно, – согласилась монахиня. – Исповедь врачует душу. Однако ж и греховодник ты! Никогда бы не подумала, что один старик может столько наблудить! Особенно тот случай с… как ты говорил, её звали?
– Но-но! – возмутился Утопий. – Не забывай-ка про тайну исповеди!
– Не знаю, распространяется ли это на меня. Я ведь не настоящий священник, а всего лишь монахиня. Надо будет у настоятельницы спросить, – захихикала Кирикисья.
Погасить огонь оказалось непросто. Монастырское масло, и впрямь, горело очень хорошо. Пришлось Корпусу на руках переносить Утопия и Кирикисью через пламя. Вегрик опасался, как бы в этот момент муравьиха снова не попробовала улизнуть, но тревоги его оказались напрасными. Царица стояла, гордо подняв голову, и даже не пошевелилась.
«Светящиеся нити на потолке и стенах – это и есть палящая грибовница. – пояснял Корпус. - С ней надо быть очень осторожным. Она пожирает время. Всё, что ни коснется её, истлевает и обращается в прах. Только муравьи и деревья, которые растут в лесу, живут с ней рядом. Муравьи поедают плесень и кормят её листьями, а грибница питает корни деревьев. Они не могут друг без друга. Если увидишь лес, похожий на Тамдортский, знай, что в нём найдёшь и муравейник».
Вегрик передал слова шлема монахине. Кирикисья с пониманием кивнула, потом достала из сумки металлические щипчики и подцепила несколько светящихся нитей со стены. Металл тут же потемнел и рассыпался. Нитки грибницы упали на пол, и одна из них задела мизинец монахини. Прямо на глазах палец высох и скрючился. Кирикисья с открытым ртом смотрела на покалеченную руку.
– Больно? – с тревогой спросил Уховёрт, отодвигаясь подальше от стены.
– Нет, – простонала Кирикисья. – Но как же мы эту штуку до монастыря донесём?
Корпус подобрал бутылку, в которой до этого была святая вода, и направился к стене.
«Эй, ты что делаешь?! – боязливо воскликнул Вегрик. – Хочешь, чтобы у меня тоже пальцы отсохли?!»
Не обращая на него внимания, Корпус снял со стены пучок плесени и поместил его в бутылку.
«Мы не боимся времени. Стекло – тоже. И скажи монахине, что при работе с грибовницей надо использовать золотые инструменты. Нашим друзьям пора выбираться наружу. Для безопасности мы будем рядом с царицей, пока они не покинут лес. Пусть наберут по дороге листьев и бросят их в бутылку. Грибовницу надо кормить, иначе она погибнет».
Монахиня тем временем вылила остатки масла в огонь и протянула пустую бутыль сапожнику.
– Сэр Вегрик, набери-ка мне жгучей плесени и в эту посуду!
Сапожник сидел напротив муравьиной царицы, дожидаясь, пока Утопий и Кирикисья выберутся из проклятого леса. Корпус молчал. Молчала и муравьиха. Насекомые суетились вокруг своей родительницы, ткали новый подол платья взамен сгоревшего. Множество нитей страшной плесени светились над головой. Вегрик то и дело пытался почесать зудящие места муравьиных укусов, но через латы это сделать было непросто.
Постепенно сапожник привык к отвратительному облику муравьихи. «В общем-то, нормальная бабенка, – решил он. – По крайней мере, до пояса. Вроде бы, не такая уж она и старая, чтобы помирать при следующей линьке. На лице совсем нет морщин, и грудь…»
«Пусть человек прекратит думать обо мне всякие глупости!» – сказала царица.
Вегрик и забыл, что эта гадина слышит его мысли. Неудобно получилось. Сапожник извинился и переместил думы в то счастливое время, когда он избавится от докучливых доспехов, купит трактир и заживёт в своё удовольствие.
Часа через три шлем решил, что пора и им отправляться.
«Надеюсь, ты помнишь мои слова про договор», – сказал он на прощание муравьихе.
Та не ответила.
Когда они выбрались из башни, над Тамдортским лесом вставало солнце. Вегрик подумал с беспокойством, не заблудились ли Утопий и Кирикисья в темноте. Впрочем, старик всегда хвастал, что умеет находить дорогу по звёздам.
Корпус припустил трусцой. Вегрику порядком надоела эта беготня.
«Мы не можем для разнообразия хоть раз шагом пройтись?» – спросил он.
«Нет времени, – ответил шлем. – Грибовницу долго не сохранишь».
Сапожник вздохнул, смирившись с тем, что покоя ему в ближайшее время не видать. Судя по всему, без роздыху ещё и телегу заставят тащить до монастыря.
Через некоторое время он спросил:
«Что за договор, о котором ты толковал с той дамочкой? Эти твари на людей нападали?»
«Да. Они принесли много бед, – сказал шлем. – Никто уже и не помнит, как давно это было. Первые муравьи появились из-за Южного моря. Как и откуда их принесло – не известно. Они сразу принялись строить муравейники, разводить грибовницу и деревья. Сначала это было несколько лесов наподобие Тамдортского. Но муравьи плодились. Их самцы и самки, способные к продолжению рода, при рождении имеют крылья. Созрев, они взлетают с башен наподобие той, которую ты видел, и женятся в полёте. Самка несёт с собой кусочек грибовницы и семена деревьев. Так она основывает новый муравейник и разводит новый лес. Скоро муравьи расселились едва ли не по всей земле. Тут и там появлялись их леса. Потом некоторые муравейники вдруг начали сниматься с места и отправляться в кочевье, пожирая всё на своем пути. Тогда стало ясно, что с муравьями надо покончить. Началась долгая война. Она унесла много сил и жизней. Мы жгли муравейники, они опустошали города. В конце был заключен договор, по которому муравьи обещали не расселяться дальше и питаться лишь грибовницей. С тех пор прошло много времени. Сейчас в известном нам мире едва ли наберётся пять уцелевших муравейников. Но кто знает, возможно там, за Южным морем, лежит целая земля, где только муравьи и живут».
«Плевать я хотел на то, что происходит за Южным морем, – сказал Вегрик. – Меня больше беспокоит, что эти твари всё ещё у нас под боком копошатся!»
«У нас много такого копошится под боком, о чём лучше не знать, – изрёк Корпус. – Муравьи из этого – далеко не самое страшное. Их мало осталось. Можно было бы с ними покончить, но договор – есть договор. Кроме того, где бы мы достали палящую грибовницу, если бы их не было?»
«Выходит, когда мы отправлялись в Тамдортский лес, ты знал, какая дрянь там живёт, и ничего мне не сказал?!» – возмутился Вегрик.
«Незачем было заранее тебя пугать. Отваги в тебе не так уж много. Надо её бережно тратить», – ответил Корпус, и сапожнику в его словах послышалась насмешка.
Вегрик и Утопий Уховёрт, раздевшись до одних закатанных по колено подштанников, сидели на кровати в комнате постоялого двора, и Кирикисья смазывала вонючей мазью места муравьиных укусов на их телах. Сапожнику для такого дела пришлось снять латы и остаться в одном только шлеме. Рядом на столе стояли две набитые листвой бутылки, в которых светилась опасная грибница.
– А это что у тебя за язва? – спросила Кирикисья, ткнув Вегрика в незаживающую царапину, оставшуюся от клыков оборотня. – Давай-ка я её тоже смажу.
– Мажь, тётушка. Вдруг поможет, – горько усмехнулся сапожник.
– Тебя-то саму тоже, наверное, муравьи покусали, – сказал Утопий. – Как закончишь, я обработаю твои раны.
– Ещё чего придумал! – возмутилась Кирикисья. – Так я и разнагишалась перед тобой! Знаю, что там у тебя на уме! Слышала о твоих похождениях! Особенно с этой… как её там? Сама как-нибудь управлюсь.
Уховёрт обиженно поджал губы.
– Конечно, нехорошо так говорить, – вымолвил он, – да только твой высохший палец – это Божье наказание за то, что ты нарушаешь тайну исповеди.
Кирикисья умолкла и принялась с ожесточением натирать Утопия вонючей мазью там, где надо и не надо.
К полудню все были готовы отправляться в обратный путь. Уховёрт расплатился за комнаты, с сомнением изучил счёт за ужин Вегрика, но, всё-таки, прибавил положенные деньги, а отдавать четверть пфеннига за красивую улыбку подавальщицы наотрез отказался. «Я и сам улыбаюсь не хуже!» – заявил старик.
– Извини, – развёл руками Вегрик. – Сама видишь, в латах у меня карманов нет, монету положить некуда. Вот и приходится денежные дела слугам доверять. А они жадные – ужас просто! Кстати, там от моего ужина много еды осталось. Птица и пирог – даже не тронутые. Ты, небось, себе их забрала. Вот тебе и плата за улыбку.
– Нужны мне ваши пироги! – обиженно фыркнула пышногрудая подавальщица.
Они вышли на улицу. В обеих руках Кирикисья бережно несла бутылки со жгучей плесенью. На кухне постоялого двора она выторговала две стеклянные пробки от графинов, чтобы заткнуть горлышки, но всё равно опасалась, как бы едкая дрянь не выскочила наружу. Утопий на всякий случай держался от неё подальше. Ему совсем не хотелось, чтобы по нехорошей случайности и у него что-нибудь отсохло.
Когда все устроились в повозке, Корпус привычно взялся за оглобли. При виде рыцаря, который впрягается вместо лошади, у хозяина постоялого двора глаза полезли на лоб.
– Это тренировка! – пояснил Утопий. – Мой хозяин так перед рыцарским турниром закаляет выносливость.
По деревне Корпус тащил телегу медленно, чтобы не шокировать крестьян. Но, оказавшись за околицей, он потихоньку начал набирать скорость.
Теперь они ехали днём, и по дороге то и дело попадались люди.
– Это тренировка! Мой хозяин тренирует выносливость! – кричал Уховёрт всякий раз при виде прохожих, чтобы не плодить лишних слухов.
«Пожалуй, ещё одно такое приключение, – думал про себя Вегрик, – и я околею».
«Вполне возможно», – отвечал ему Корпус.
Крант Стулий Эспажуль, внук капитана гвардии, сын капитана гвардии и сам – бывший капитан гвардии герцога Пшильского, едва отъехав от монастыря, позволил коню перейти на шаг. Предстояло многое обдумать.
С давних пор из поколения в поколение мужчины его семьи служили в гвардии. И он, выросший возле казарм, никогда не помышлял о другой судьбе. В детстве Эспажуль из игрушек признавал лишь деревянные мечи и копья. День, когда его зачислили в гвардию и выдали алебарду, был самым счастливым в жизни. Несмотря на то, что отец ходил в капитанском чине, никаких поблажек юноше не делали. Наравне со всеми он стоял в ночных караулах и надрывался на тренировочной площадке. Такая жизнь нравилась Эспажулю. Его преданность Пшильскому герцогу была безгранична, и он частенько представлял в мечтах, как жертвует собой, защищая сиятельную особу.
Служба шла без нареканий. Вскоре Эспажуль получил офицерский чин, а вместе с ним и право занять небольшой домик возле казарм. Через несколько лет он стал капитаном, как дед и отец раньше, и был доволен своей жизнью, пока не повстречал Эльту. С тех пор всё пошло наперекосяк.
Девушка ни днём, ни ночью не выходила из головы гвардейского капитана. Две недели ему повсюду мерещились голубые глаза и слышался чудесный голос. Наконец, Эспажуль набрался храбрости и отправился к дяде Эльты, чтобы просить её руки. Родел не возражал. Гвардейский капитан – должность серьёзная и надёжная. Почему бы и не отдать племянницу за уважаемого человека. Однако Эльта ответила решительным отказом. Мол, она знает, какая жизнь у гвардейцев, и не желает считать каждую монету от одного жалования до следующего. Ей нужен состоятельный муж, а не служака, каких тринадцать на дюжину.
Эспажуль ушёл из таверны Родела в ярости. Это он-то, капитан гвардии, - тринадцать на дюжину?! Он, между прочим, получает семь гульденов в месяц, не считая подарков к праздничным дням и обмундирования! Так что же ещё надо этой пигалице?!
Однако, вернувшись домой, Эспажуль оглядел скромную обстановку казённых комнат и призадумался. Семь гульденов, конечно, неплохие деньги, и ему одному такого жалования вполне хватает. Но достаточно ли этого будет, чтобы содержать молодую жену? Её дядя, хозяин таверны, наверняка не скупился на наряды и всякие там дамские штучки. Оно и понятно. Родел-то куда больше зарабатывает своими не слишком чистыми делишками. Конечно, Эльта не привыкла к такой жизни, которую ей мог предложить Эспажуль.
Тут капитана взяла злость. Отчего всё устроено так несправедливо?! Одним богатство достаётся даром, а другие честно трудятся день и ночь и едва сводят концы с концами. Герцог щедро раздаривает золото и имения придворным шутам и подхалимам, а верную гвардию держит на голодном пайке. Только на прошлой неделе он отсыпал полсотни гульденов какому-то кретину, который поразвлёк гостей на пиру тем, что ухитрялся поджигать свои зловонные ветры.
Чем дальше Эспажуль размышлял, тем яснее становилось, что герцог туп, как пробка, и служить такому за скромное жалование – небольшая честь. Пару раз он заводил разговор о прибавке, и в итоге ему выдали разовое вспоможение в десять гульденов. Капитан хотел было швырнуть эту подачку казначею в лицо, но потом, всё же, сложил монеты в кошель.
Мысли об Эльте терзали Эспажуля, не давали ни спать, ни есть. Он ненавидел эту вздорную девицу и любил её до беспамятства. Одного слова Эльты было бы достаточно, чтобы капитан пошёл хоть к чёрту на рога или же придушил её собственными руками.
Так прошёл целый мучительный год, в завершении которого герцог вдруг распустил гвардию. Эспажулю выдали месячное жалование и указали на дверь, попросив заодно и казённый дом освободить. Куда было податься бывшему капитану? Уж конечно, не стоило проситься на службу к Роделу. Не стоило наниматься туда, где Эльта постоянно будет перед глазами. Лучше было бы держаться от неё подальше, не видеть, забыть навсегда. Умом Эспажуль это понимал, а ноги сами понесли его к таверне. И к несчастью, Родел принял бывшего капитана. Когда содержишь подпольный игорный дом, твёрдая рука, привычная к клинку, лишней не бывает. Вместе с Эспажулем в таверну устроился и бородатый Хлост, который раньше служил в гвардии солдатом.
Бывшему капитану новая работа была не по душе, но делал он её на совесть. Со временем Эспажуль вник в тонкости карточной игры. Он научился сохранять невозмутимость при хорошей раздаче, наблюдать за противниками, подсчитывать и предугадывать. Родел начал приглашать его в игру, которая проходила в общем зале для завлечения новичков. Эспажуль справлялся хорошо. Когда надо, он проигрывал, чтобы потом его компаньоны сорвали большой куш. И кто бы там что ни говорил, бывший капитан, как и Родел, никогда не жульничал. Он просто играл лучше, чем прочие.
«Хорошо, – согласился Корпус. – Но клянусь Сияющими Чертогами, если договор будет нарушен, мы истребим весь твой род!»
– Вот и ладненько! Вот и договорились! – облегчённо рассмеялся Вегрик.
***
Когда они вернулись в зал, огонь всё также горел вокруг Утопия и Кирикисьи. Монахиня подливала в него масла, хотя муравьи уже отступили.
– Гасите костёр! Все разногласия со здешней хозяйкой улажены. Берём плесени, сколько надо, и топаем домой! – сказал Вегрик товарищам.
Стоявшая рядом с ним муравьиная царица что-то недовольно прошипела и дёрнула плечами под стальной рукой.
– Я говорила, что сэр Вегрик одолеет адскую тварь! – воскликнула Кирикисья. – А ты всё талдычил: прими да прими у меня исповедь перед смертью. Как будто мне тут заняться больше нечем.
– Исповедаться – оно никогда не вредно, – промямлил Уховёрт.
– Конечно, – согласилась монахиня. – Исповедь врачует душу. Однако ж и греховодник ты! Никогда бы не подумала, что один старик может столько наблудить! Особенно тот случай с… как ты говорил, её звали?
– Но-но! – возмутился Утопий. – Не забывай-ка про тайну исповеди!
– Не знаю, распространяется ли это на меня. Я ведь не настоящий священник, а всего лишь монахиня. Надо будет у настоятельницы спросить, – захихикала Кирикисья.
Погасить огонь оказалось непросто. Монастырское масло, и впрямь, горело очень хорошо. Пришлось Корпусу на руках переносить Утопия и Кирикисью через пламя. Вегрик опасался, как бы в этот момент муравьиха снова не попробовала улизнуть, но тревоги его оказались напрасными. Царица стояла, гордо подняв голову, и даже не пошевелилась.
«Светящиеся нити на потолке и стенах – это и есть палящая грибовница. – пояснял Корпус. - С ней надо быть очень осторожным. Она пожирает время. Всё, что ни коснется её, истлевает и обращается в прах. Только муравьи и деревья, которые растут в лесу, живут с ней рядом. Муравьи поедают плесень и кормят её листьями, а грибница питает корни деревьев. Они не могут друг без друга. Если увидишь лес, похожий на Тамдортский, знай, что в нём найдёшь и муравейник».
Вегрик передал слова шлема монахине. Кирикисья с пониманием кивнула, потом достала из сумки металлические щипчики и подцепила несколько светящихся нитей со стены. Металл тут же потемнел и рассыпался. Нитки грибницы упали на пол, и одна из них задела мизинец монахини. Прямо на глазах палец высох и скрючился. Кирикисья с открытым ртом смотрела на покалеченную руку.
– Больно? – с тревогой спросил Уховёрт, отодвигаясь подальше от стены.
– Нет, – простонала Кирикисья. – Но как же мы эту штуку до монастыря донесём?
Корпус подобрал бутылку, в которой до этого была святая вода, и направился к стене.
«Эй, ты что делаешь?! – боязливо воскликнул Вегрик. – Хочешь, чтобы у меня тоже пальцы отсохли?!»
Не обращая на него внимания, Корпус снял со стены пучок плесени и поместил его в бутылку.
«Мы не боимся времени. Стекло – тоже. И скажи монахине, что при работе с грибовницей надо использовать золотые инструменты. Нашим друзьям пора выбираться наружу. Для безопасности мы будем рядом с царицей, пока они не покинут лес. Пусть наберут по дороге листьев и бросят их в бутылку. Грибовницу надо кормить, иначе она погибнет».
Монахиня тем временем вылила остатки масла в огонь и протянула пустую бутыль сапожнику.
– Сэр Вегрик, набери-ка мне жгучей плесени и в эту посуду!
***
Сапожник сидел напротив муравьиной царицы, дожидаясь, пока Утопий и Кирикисья выберутся из проклятого леса. Корпус молчал. Молчала и муравьиха. Насекомые суетились вокруг своей родительницы, ткали новый подол платья взамен сгоревшего. Множество нитей страшной плесени светились над головой. Вегрик то и дело пытался почесать зудящие места муравьиных укусов, но через латы это сделать было непросто.
Постепенно сапожник привык к отвратительному облику муравьихи. «В общем-то, нормальная бабенка, – решил он. – По крайней мере, до пояса. Вроде бы, не такая уж она и старая, чтобы помирать при следующей линьке. На лице совсем нет морщин, и грудь…»
«Пусть человек прекратит думать обо мне всякие глупости!» – сказала царица.
Вегрик и забыл, что эта гадина слышит его мысли. Неудобно получилось. Сапожник извинился и переместил думы в то счастливое время, когда он избавится от докучливых доспехов, купит трактир и заживёт в своё удовольствие.
Часа через три шлем решил, что пора и им отправляться.
«Надеюсь, ты помнишь мои слова про договор», – сказал он на прощание муравьихе.
Та не ответила.
***
Когда они выбрались из башни, над Тамдортским лесом вставало солнце. Вегрик подумал с беспокойством, не заблудились ли Утопий и Кирикисья в темноте. Впрочем, старик всегда хвастал, что умеет находить дорогу по звёздам.
Корпус припустил трусцой. Вегрику порядком надоела эта беготня.
«Мы не можем для разнообразия хоть раз шагом пройтись?» – спросил он.
«Нет времени, – ответил шлем. – Грибовницу долго не сохранишь».
Сапожник вздохнул, смирившись с тем, что покоя ему в ближайшее время не видать. Судя по всему, без роздыху ещё и телегу заставят тащить до монастыря.
Через некоторое время он спросил:
«Что за договор, о котором ты толковал с той дамочкой? Эти твари на людей нападали?»
«Да. Они принесли много бед, – сказал шлем. – Никто уже и не помнит, как давно это было. Первые муравьи появились из-за Южного моря. Как и откуда их принесло – не известно. Они сразу принялись строить муравейники, разводить грибовницу и деревья. Сначала это было несколько лесов наподобие Тамдортского. Но муравьи плодились. Их самцы и самки, способные к продолжению рода, при рождении имеют крылья. Созрев, они взлетают с башен наподобие той, которую ты видел, и женятся в полёте. Самка несёт с собой кусочек грибовницы и семена деревьев. Так она основывает новый муравейник и разводит новый лес. Скоро муравьи расселились едва ли не по всей земле. Тут и там появлялись их леса. Потом некоторые муравейники вдруг начали сниматься с места и отправляться в кочевье, пожирая всё на своем пути. Тогда стало ясно, что с муравьями надо покончить. Началась долгая война. Она унесла много сил и жизней. Мы жгли муравейники, они опустошали города. В конце был заключен договор, по которому муравьи обещали не расселяться дальше и питаться лишь грибовницей. С тех пор прошло много времени. Сейчас в известном нам мире едва ли наберётся пять уцелевших муравейников. Но кто знает, возможно там, за Южным морем, лежит целая земля, где только муравьи и живут».
«Плевать я хотел на то, что происходит за Южным морем, – сказал Вегрик. – Меня больше беспокоит, что эти твари всё ещё у нас под боком копошатся!»
«У нас много такого копошится под боком, о чём лучше не знать, – изрёк Корпус. – Муравьи из этого – далеко не самое страшное. Их мало осталось. Можно было бы с ними покончить, но договор – есть договор. Кроме того, где бы мы достали палящую грибовницу, если бы их не было?»
«Выходит, когда мы отправлялись в Тамдортский лес, ты знал, какая дрянь там живёт, и ничего мне не сказал?!» – возмутился Вегрик.
«Незачем было заранее тебя пугать. Отваги в тебе не так уж много. Надо её бережно тратить», – ответил Корпус, и сапожнику в его словах послышалась насмешка.
***
Вегрик и Утопий Уховёрт, раздевшись до одних закатанных по колено подштанников, сидели на кровати в комнате постоялого двора, и Кирикисья смазывала вонючей мазью места муравьиных укусов на их телах. Сапожнику для такого дела пришлось снять латы и остаться в одном только шлеме. Рядом на столе стояли две набитые листвой бутылки, в которых светилась опасная грибница.
– А это что у тебя за язва? – спросила Кирикисья, ткнув Вегрика в незаживающую царапину, оставшуюся от клыков оборотня. – Давай-ка я её тоже смажу.
– Мажь, тётушка. Вдруг поможет, – горько усмехнулся сапожник.
– Тебя-то саму тоже, наверное, муравьи покусали, – сказал Утопий. – Как закончишь, я обработаю твои раны.
– Ещё чего придумал! – возмутилась Кирикисья. – Так я и разнагишалась перед тобой! Знаю, что там у тебя на уме! Слышала о твоих похождениях! Особенно с этой… как её там? Сама как-нибудь управлюсь.
Уховёрт обиженно поджал губы.
– Конечно, нехорошо так говорить, – вымолвил он, – да только твой высохший палец – это Божье наказание за то, что ты нарушаешь тайну исповеди.
Кирикисья умолкла и принялась с ожесточением натирать Утопия вонючей мазью там, где надо и не надо.
***
К полудню все были готовы отправляться в обратный путь. Уховёрт расплатился за комнаты, с сомнением изучил счёт за ужин Вегрика, но, всё-таки, прибавил положенные деньги, а отдавать четверть пфеннига за красивую улыбку подавальщицы наотрез отказался. «Я и сам улыбаюсь не хуже!» – заявил старик.
– Извини, – развёл руками Вегрик. – Сама видишь, в латах у меня карманов нет, монету положить некуда. Вот и приходится денежные дела слугам доверять. А они жадные – ужас просто! Кстати, там от моего ужина много еды осталось. Птица и пирог – даже не тронутые. Ты, небось, себе их забрала. Вот тебе и плата за улыбку.
– Нужны мне ваши пироги! – обиженно фыркнула пышногрудая подавальщица.
Они вышли на улицу. В обеих руках Кирикисья бережно несла бутылки со жгучей плесенью. На кухне постоялого двора она выторговала две стеклянные пробки от графинов, чтобы заткнуть горлышки, но всё равно опасалась, как бы едкая дрянь не выскочила наружу. Утопий на всякий случай держался от неё подальше. Ему совсем не хотелось, чтобы по нехорошей случайности и у него что-нибудь отсохло.
Когда все устроились в повозке, Корпус привычно взялся за оглобли. При виде рыцаря, который впрягается вместо лошади, у хозяина постоялого двора глаза полезли на лоб.
– Это тренировка! – пояснил Утопий. – Мой хозяин так перед рыцарским турниром закаляет выносливость.
По деревне Корпус тащил телегу медленно, чтобы не шокировать крестьян. Но, оказавшись за околицей, он потихоньку начал набирать скорость.
Теперь они ехали днём, и по дороге то и дело попадались люди.
– Это тренировка! Мой хозяин тренирует выносливость! – кричал Уховёрт всякий раз при виде прохожих, чтобы не плодить лишних слухов.
«Пожалуй, ещё одно такое приключение, – думал про себя Вегрик, – и я околею».
«Вполне возможно», – отвечал ему Корпус.
Прода от 03.12.2020, 06:58
Глава 9. Бывший гвардеец
Крант Стулий Эспажуль, внук капитана гвардии, сын капитана гвардии и сам – бывший капитан гвардии герцога Пшильского, едва отъехав от монастыря, позволил коню перейти на шаг. Предстояло многое обдумать.
С давних пор из поколения в поколение мужчины его семьи служили в гвардии. И он, выросший возле казарм, никогда не помышлял о другой судьбе. В детстве Эспажуль из игрушек признавал лишь деревянные мечи и копья. День, когда его зачислили в гвардию и выдали алебарду, был самым счастливым в жизни. Несмотря на то, что отец ходил в капитанском чине, никаких поблажек юноше не делали. Наравне со всеми он стоял в ночных караулах и надрывался на тренировочной площадке. Такая жизнь нравилась Эспажулю. Его преданность Пшильскому герцогу была безгранична, и он частенько представлял в мечтах, как жертвует собой, защищая сиятельную особу.
Служба шла без нареканий. Вскоре Эспажуль получил офицерский чин, а вместе с ним и право занять небольшой домик возле казарм. Через несколько лет он стал капитаном, как дед и отец раньше, и был доволен своей жизнью, пока не повстречал Эльту. С тех пор всё пошло наперекосяк.
Девушка ни днём, ни ночью не выходила из головы гвардейского капитана. Две недели ему повсюду мерещились голубые глаза и слышался чудесный голос. Наконец, Эспажуль набрался храбрости и отправился к дяде Эльты, чтобы просить её руки. Родел не возражал. Гвардейский капитан – должность серьёзная и надёжная. Почему бы и не отдать племянницу за уважаемого человека. Однако Эльта ответила решительным отказом. Мол, она знает, какая жизнь у гвардейцев, и не желает считать каждую монету от одного жалования до следующего. Ей нужен состоятельный муж, а не служака, каких тринадцать на дюжину.
Эспажуль ушёл из таверны Родела в ярости. Это он-то, капитан гвардии, - тринадцать на дюжину?! Он, между прочим, получает семь гульденов в месяц, не считая подарков к праздничным дням и обмундирования! Так что же ещё надо этой пигалице?!
Однако, вернувшись домой, Эспажуль оглядел скромную обстановку казённых комнат и призадумался. Семь гульденов, конечно, неплохие деньги, и ему одному такого жалования вполне хватает. Но достаточно ли этого будет, чтобы содержать молодую жену? Её дядя, хозяин таверны, наверняка не скупился на наряды и всякие там дамские штучки. Оно и понятно. Родел-то куда больше зарабатывает своими не слишком чистыми делишками. Конечно, Эльта не привыкла к такой жизни, которую ей мог предложить Эспажуль.
Тут капитана взяла злость. Отчего всё устроено так несправедливо?! Одним богатство достаётся даром, а другие честно трудятся день и ночь и едва сводят концы с концами. Герцог щедро раздаривает золото и имения придворным шутам и подхалимам, а верную гвардию держит на голодном пайке. Только на прошлой неделе он отсыпал полсотни гульденов какому-то кретину, который поразвлёк гостей на пиру тем, что ухитрялся поджигать свои зловонные ветры.
Чем дальше Эспажуль размышлял, тем яснее становилось, что герцог туп, как пробка, и служить такому за скромное жалование – небольшая честь. Пару раз он заводил разговор о прибавке, и в итоге ему выдали разовое вспоможение в десять гульденов. Капитан хотел было швырнуть эту подачку казначею в лицо, но потом, всё же, сложил монеты в кошель.
Мысли об Эльте терзали Эспажуля, не давали ни спать, ни есть. Он ненавидел эту вздорную девицу и любил её до беспамятства. Одного слова Эльты было бы достаточно, чтобы капитан пошёл хоть к чёрту на рога или же придушил её собственными руками.
Так прошёл целый мучительный год, в завершении которого герцог вдруг распустил гвардию. Эспажулю выдали месячное жалование и указали на дверь, попросив заодно и казённый дом освободить. Куда было податься бывшему капитану? Уж конечно, не стоило проситься на службу к Роделу. Не стоило наниматься туда, где Эльта постоянно будет перед глазами. Лучше было бы держаться от неё подальше, не видеть, забыть навсегда. Умом Эспажуль это понимал, а ноги сами понесли его к таверне. И к несчастью, Родел принял бывшего капитана. Когда содержишь подпольный игорный дом, твёрдая рука, привычная к клинку, лишней не бывает. Вместе с Эспажулем в таверну устроился и бородатый Хлост, который раньше служил в гвардии солдатом.
Бывшему капитану новая работа была не по душе, но делал он её на совесть. Со временем Эспажуль вник в тонкости карточной игры. Он научился сохранять невозмутимость при хорошей раздаче, наблюдать за противниками, подсчитывать и предугадывать. Родел начал приглашать его в игру, которая проходила в общем зале для завлечения новичков. Эспажуль справлялся хорошо. Когда надо, он проигрывал, чтобы потом его компаньоны сорвали большой куш. И кто бы там что ни говорил, бывший капитан, как и Родел, никогда не жульничал. Он просто играл лучше, чем прочие.
