Красава после недолгой заминки так и сделала. Проследила, как рабыня стягивает концы лоскута, и сразу выхватила узел у неё из рук. Следом развернулась к белоголовому. Свободную руку в бок уперла, собираясь спросить, где ярл Харальд. Почему самолично не одаривает, а прислужника подсылает…
Но старик вдруг схватил Красаву за руку, подпиравшую бок. И потащил вон, не дав даже слова сказать. Сначала во двор, а потом к рабскому дому.
Ноги у Красавы не шли. Но старик тащил волоком, насильно. Руку ей зажал узловатыми пальцами — и стиснул, как клещами, до боли.
А когда Красава разок уперлась, старик зло рявкнул. Затем оглянулся через плечо, оскалив желтые зубы, крепкие и ровные, несмотря на возраст.
Такой убьет, не поморщится, испуганно решила Красава.
И, прижав к груди узелок с золотом, пошла уже покорно, то и дело переходя на трусцу.
В уме только одна мысль билась — не понравилась ярлу… не понравилась?! Или Забавка, гадина, опять дорогу перешла? Или кто другой из здешних баб?
Да ведь все они рядом с ней уродины!
Старик уже молча завел Красаву в рабский дом. Втолкнул её в одну из малых горниц, устроенных на задах, и ушел, каркнув что-то напоследок.
Красава в полутьме добралась до кровати. Опустилась на неё, оцепенело прижав к груди узелок с золотом. И сидела так, не шевелясь — пока не явился молодой чужанин, несший сундук с отрезами, пожалованными ярлом.
Тут уж Красава поднялась. Проворно пересчитала золотые украшения в узелке и спрятала его на дно сундука. Затем вышла, ступая быстро, упруго.
Время шло к обеду, так что дура Забавка должна быть на ногах. Или в рабском доме сидит с иглой, или бегает по поместью. Только и делов-то — найти да поговорить.
Но если Забавка-подлюка не сыщется, значит, уже сидит в опочивальне у ярла Харальда. Уже поджидает его там. А может, и милуется с ним, тварь этакая…
Однако в рабском доме Забавки не оказалось. Даже щенок её нигде не тявкал!
Черные мысли навалились, сводя с ума. Красава ринулась к главному дому. А там влетела в ярлову опочивальню.
Внутри какая-то рабыня застилала кровать свежими покрывалами. Влажно поблескивали каменные плиты пола. Тянуло запахом цветущих трав, щелоком, мокрой шерстью…
Словно покой мыли, да с пристрастием.
И Красава, сразу обессилев, медленно вышла с хозяйской половины. Пошла бродить по поместью, ещё надеясь наткнуться на гадину Забавку.
Чуть погодя за ней увязался какой-то чужанин. Совсем молоденький, но уже вытянувшийся в длину, долговязый. У бедра его висел короткий меч в обшарпанных деревянных ножнах, на тощих предплечьях, оголенных по обычаю чужан, красовался лишь один железный браслет — на правой руке.
Похоже, рабыня из опочивальни наговорила что-то белоголовому. А тот приставил охрану…
И сколько Красава не ходила по поместью, тощий чужанин таскался следом. В десятке шагов, ближе не подходил.
К вечеру она, не выдержав, снова ворвалась на хозяйскую половину. Сразу кинулась к опочивальне ярла.
За спиной у неё гремели частые шаги. Но Красава все-таки успела — и дверь в покой ярла распахнула прежде, чем молодой парнишка её настиг.
Внутри никого не оказалось. Даже светильники не горели.
Чужанин, грубо ухватив её поперек тела, потащил на двор.
Шторм стих только под утро. Когда Харальд проснулся, снаружи было тихо. Он, не открывая глаз, потянулся, двинув одной рукой. Прислушался.
Под боком едва слышно сопела Добава. Уткнулась головой в его плечо и пригрелась, закутавшись в покрывала.
А снаружи кто-то медленно печатал шаги по галечнику. Раз, другой, третий…
Харальд встал, пытаясь припомнить, куда он швырнул одежду с кинжалом, раздеваясь. Угли костра давно прогорели и потухли, в пещере было темно.
Только впереди на темноту накладывался сероватый лоскут — небо, затянутое тучами, успело посветлеть перед зарей.
Там, на берегу, кто-то подбросил камешек, звонко цокнувший по галечнику.
И Харальд, плюнув на все, двинулся к выходу из пещеры без одежды и без оружия. На ходу ощущая, как внутри что-то начинает звенеть и губы растягиваются в нехорошем оскале. Как наполняется тело ощущением злого, ярого веселья, туманящего голову предвкушением крови. Как оживает в нем берсерк…
Давно он не был в битве. Слишком давно. А оружие можно забрать и у врага, это не беда.
На берег Харальд вышел неслышным шагом. Обогнул лодку, замер на полоске галечника. Раздул ноздри, принюхиваясь к запахам, висевшим в неподвижном воздухе. Пахло солью, водорослями, морем…
И подгнившей человеческой плотью.
Харальд повернул голову в ту сторону, откуда наплывал сладковатый душок человечьей гнили.
В полумраке у одного из валунов затаился человек. Харальд разглядел мощную, слишком мощную шею, идущую покатым уклоном от висков к развороту плеч. Различил выступавшую далеко вперед нижнюю челюсть…
У поджидавшего, как и у него самого, не было ни одежды, ни оружия.
— Берсерк, — негромко, скрипуче сказал гость. — Из тебя получился хороший берсерк.
Харальд молча подошел поближе. Ответил, с шипеньем выдавив сквозь зубы имя, которое не больно-то и любил:
— Ёрмунгард…
Существо на берегу кивнуло, разглядывая его из-под полуопущенных век.
— Сын.
Харальд стоял молча, ожидая следующих слов родителя. Но тот безмолвствовал. Небо над морем потихоньку светлело, волны накатывались на берег с мягким шорохом — и отступали, на прощанье тихо стукнув камушками.
В первый раз, подумал Харальд, когда Ёрмунгард пришел к нему, он не произнес ни слова. Только стоял и смотрел. Может, и сейчас…
— Сын. Близится Фимбулвинтер.
Харальд замер, прищуриваясь. Спросил неспешно:
— Разве волк Фенрир уже сорвался с цепи?
Вместо ответа родитель глянул на море. Долго молчал и лишь потом проскрипел:
— Не доверяй нытью человечьих скальдов, Харальд. Фенрир, мой брат и сын Локки, слишком силен. И нет в мире той цепи, что могла бы удержать его надолго. Говорю тебе — Фенрир давно сорвался. А кое-кто из людей хочет, чтобы моя плоть отравила небо. Грядет Фимбулвинтер. И тот, кто все подстроил, завладеет миром, когда все закончится.
Он снова замолчал. Харальд ощутил вдруг, как зачесались, отчаянно зазудели рубцы на спине — появившиеся в ночь смерти Эйлин.
— Ты чуешь, — снова скрипнул Ёрмунгард. — Ощущаешь то, чего у тебя быть не должно. То, что зовет тебя в небо. Ты моя плоть, способная его отравить. Помни — тебя окружают люди. И любой из них может предать. Любая рука может поднести зелье, куда подмешаны капли моего яда, взятые у меня Тором. Берегись… берегись людей… берегись неба…
Родитель внезапно пригнулся, присел — и перелился в хвост громадной змеи, торчавший из моря. Заостренное бревно хвоста, серое в полумраке, громко зашуршало галечником. И утянулось в темную воду.
Харальд ещё немного постоял на берегу, глядя вдаль. Затем вернулся в пещеру — хмурый и злой.
В уме вновь и вновь звучали слова отца. Вдогонку им летели мысли о шрамах. Об Эйлин, о человеке, желавшем править миром, о том, что за зверь он сам…
Лишь сонное сопенье Добавы заставило эти мысли отступить, подарив ему немного покоя.
Хоть этой можно не опасаться, подумал Харальд, устраиваясь рядом с девчонкой. Во всяком случае, пока она так смотрит — простодушно и без хитрости в глазах.
Его вдруг охватило желание забыть обо всем. Харальд толчком перевернул Добаву на спину. Поцеловал в губы. Грубо, без жалости.
Та, проснувшись, глянула сначала сонно, непонимающе. Потом, когда он оторвался от её рта, заойкала под его ласками.
На море играли красноватые блики далекого рассвета, тлевшего над скалами с востока. Там, где тучи наконец-то разошлись.
На закате ни ярла Харальда, ни Забавки нигде не было. Красава, на пару с тощим чужанином, следовавшим за ней по пятам, в сумерках вновь облазила все поместье. Даже в коровник с курятником заглянула.
Похоже, эти двое куда-то ушли. Может, тварь Забавка опять сбежала? И ярл в погоню за ней кинулся?
Такое тоже нехорошо. Больно много чести. Лучше бы ярл послал за Забавкой своих воинов — да велел наказать там же, где поймают…
Но если так, почему её саму выставили из хозяйской опочивальни? За что немилость такая?
Красава надулась. Может, тоже сбежать? Глядишь, ярл Харальд и о ней вспомнит?
Устав гадать, она к ночи вернулась в рабский дом. Чужанин, приставленный к ней кем-то — хорошо, если самим ярлом, потому как это добрый знак, выходит, бережет для себя — внутрь не вошел.
А Красава сразу наткнулась на старуху, которую не раз видела вместе с Забавкой.
— Бабушка… — запела Красава, склоняясь над бабкой Маленей. — А где Забавушка? Соскучилась я по сестрице. Только найти никак не могу!
Старая карга глянула печально, выдавила:
— Может, нам её уже никогда не увидеть, голубушку нашу. Не помилует её ярл, не пожалеет…
Потом старуха зачем-то захныкала, утирая слезы.
Две рабыни, сидевшие рядом на нарах, тут же принялись утешать старую Маленю, приговаривая гортанные слова и грубовато поглаживая её по плечу.
Красава тишком-молчком ушла в свою каморку, довольно улыбаясь в полутьме.
Значит, мерзавка Забавка и впрямь сбежала. А ярл Харальд отправился её ловить — и назад уже не приведет. Небось, прикончит люто… а тело бросит там, где убьет. Сам, своей рукой изведет разлучницу!
Так вот почему ярл послал того старика одарить её золотом? Сам не мог, за сбежавшей рабыней отправился? Вот и ладно. Ничего, она его дождется.
Однако ночью Красава спала беспокойно. Вертелась с боку на бок, то и дело просыпаясь. И встала рано. Оделась, причесалась кое-как…
А затем побежала во двор, ждать ярла у главного дома. Он ворота минует, а она навстречь кинется. В пояс поклонится, как матушка отцу кланялась… мол, всю-то ночку тебя ждала, соколик ясный! Все глазоньки проглядела!
Тощий чужанин опять вынырнул откуда-то. Уже привычно зашагал следом.
Но появился ярл Харальд не с той стороны, откуда Красава его ждала. Пришел не от ворот, а от лестницы в скалах, ведущей к причалу.
И вернулся не один. Рядом, кутаясь в покрывало и смущенно глядя себе под ноги, шла Забава. Забавка-гадюка, тварь подлая, змеища подколодная…
Красаве, кинувшейся к ним от главного дома, бросилось в глаза сразу все — и пятна алые от жадных мужских поцелуев на шее у подлюки, и встрепанные косы…
И в кровь нацелованные, опухшие губы.
Вот от этого Красава разом встала, как вкопанная.
Вспомнилось вдруг, что ярл Харальд её саму в губы ни разу не целовал. Белое тело рукой мял, обнимал — а поцелуями не одаривал. И от этого сразу захотелось выть, а пуще того — убить гадину!
Харальд, шедший рядом с Забавой, недобро глянул, каркнул что-то. Набежал тощий чужанин, схватил Красаву за руку, поволок в рабский дом…
Она не сопротивлялась.
Тощего парня, который увел по его приказу Кресив, Харальд узнал сразу — Торвальд с Готсмундфьорда, только этим летом пришедший к нему в хирд.
На поле боя парнишка был ловок, хмуро подумал он. Надо будет сказать Кейлеву, чтобы его на время приставили к Кресив. Её теперь нельзя подпускать близко к Добаве. Появилось в красивых голубых глазах что-то безумное…
Как у берсерка. Может, плюнуть на все и отправить девку на торжище во Фрогсгард? Правда, он так и не узнал, есть ли у Кресив дар её сестры.
Харальд глянул на небо. Над головой медленно ползли сероватые облака, в просветах между ними то и дело выглядывало солнце.
Зимовье длится долго, вдруг подумал он. Лучше подождать, мало ли что.
В конце концов, рабский дом у него большой, а воинам все равно нечем заняться. Угла девка не пролежит, охранять её есть кому…
Харальд тронул замершую Добаву за руку. Кивнул, приказывая идти за ним, и размашисто зашагал к хозяйской половине. Но очень скоро остановился — сообразив, что не слышит за спиной шагов девчонки.
Совсем не слышит.
Харальд развернулся, уже хмурясь.
Добава стояла сзади, шагах в десяти. Смотрела неуступчиво, кутаясь в покрывало. Потом громко сказала на своем наречии — это слово он знал:
— Дом.
И, высунув руку из складок покрывала, махнула в сторону рабьего дома.
Харальд вскинул брови.
Может, он и обошелся бы с ней, как следовало — вскинул на плечо да утащил к себе — но тут справа появился Кейлев. И Харальд развернулся к нему.
Старик шел быстро, тяжело отдуваясь. Лицо у него было такое, словно он нес важную весть. Харальд дождался, пока Кейлев встанет перед ним. Глянул безразлично…
— Вчера вечером в Хааленсваге пришли двое, ярл, — объявил Кейлев. — Торвальд и Снугги, из хирдов конунга Ольвдана. Йорингард, крепость Ольвдана, взят. Гудрем Кровавая Секира напал ночью, там мало кто выжил… Торвальд и Снугги просятся к тебе в хирд. Я разрешил им остаться, пока ты не примешь решение. Они понимают, что тебе пока не за что их кормить. Но готовы взять половинную от других воинов часть добычи следующей весной.
Близится Фимбулвинтер, вспомнил Харальд слова родителя.
Тучи текли по небу, обещая скорый дождь.
— Ты правильно сделал, — медленно сказал Харальд. — Времена неспокойные, и люди пригодятся. Я сейчас пойду в зал для пиров. Пусть Торвальд со Снугги явятся туда для разговора. Йорингард от нас не близко — но и недалеко. Вот ещё что…
Он глянул туда, где стояла девчонка — и с изумлением увидел, что русоволосая уже топает по дорожке к рабьему дому. Не дожидаясь его приказа?
Не слушаясь?!
Харальд ощерился. Приказал:
— Эту в мои покои. И человека к двери. Охранять. Кресив тоже сторожить. Близко к русоволосой не подпускать!
— Да я и так приставил к темноволосой стражу, ярл, — отозвался Кейлев. — Хоть ты и не велел. Но мало ли что…
Харальд кивнул, одобряя. Потом развернулся и зашагал к дверям зала для пиров.
Первый приступ ярости уже схлынул, и губы Харальда начали кривиться в едва заметной улыбке. Впрочем, он её быстро стер. Девчонке придется втолковать, что она должна его слушаться.
Следом мысли Харальда перекинулись на другое. Если Гудрем Кровавая Секира решил обосноваться всего в двух днях пути отсюда, случиться может всякое. За окрестностями Хааленсваге нужно приглядывать. Хорошо хоть, ячмень с полей уже собрали.
В зале для пиров было пусто — только у самых дверей, на скамье, похрапывал Ларс. Харальд прошел мимо него неспешным шагом, но будить не стал. Разговору тот не помешает, а после походов всякий может расслабиться.
Кроме того, он для своих воинов ярл, а не нянька. И разговор, который ему предстоял, не тайный.
Харальд сел на свое место — у очага, в котором сейчас не было огня. Замер, перебирая в уме все, что следовало сегодня сделать.
Поговорить с этими двумя. Потом спросить у Кейлева, кто побывал в поместье прошлой весной. Сходить на верфь в устье фьорда. Пожалуй, там лучше выставить охрану. Вдруг Гудрем Секира решит наведаться и сюда?
На мгновенье у Харальда всплыло воспоминание о том, как смотрела на него Добава. И как шла потом мелкими шажками — чтобы покрывало не разлетелось, обнажая ноги — по дорожке к рабьему дому. Ну, с ней он поговорит вечером.
Но старик вдруг схватил Красаву за руку, подпиравшую бок. И потащил вон, не дав даже слова сказать. Сначала во двор, а потом к рабскому дому.
Ноги у Красавы не шли. Но старик тащил волоком, насильно. Руку ей зажал узловатыми пальцами — и стиснул, как клещами, до боли.
А когда Красава разок уперлась, старик зло рявкнул. Затем оглянулся через плечо, оскалив желтые зубы, крепкие и ровные, несмотря на возраст.
Такой убьет, не поморщится, испуганно решила Красава.
И, прижав к груди узелок с золотом, пошла уже покорно, то и дело переходя на трусцу.
В уме только одна мысль билась — не понравилась ярлу… не понравилась?! Или Забавка, гадина, опять дорогу перешла? Или кто другой из здешних баб?
Да ведь все они рядом с ней уродины!
Старик уже молча завел Красаву в рабский дом. Втолкнул её в одну из малых горниц, устроенных на задах, и ушел, каркнув что-то напоследок.
Красава в полутьме добралась до кровати. Опустилась на неё, оцепенело прижав к груди узелок с золотом. И сидела так, не шевелясь — пока не явился молодой чужанин, несший сундук с отрезами, пожалованными ярлом.
Тут уж Красава поднялась. Проворно пересчитала золотые украшения в узелке и спрятала его на дно сундука. Затем вышла, ступая быстро, упруго.
Время шло к обеду, так что дура Забавка должна быть на ногах. Или в рабском доме сидит с иглой, или бегает по поместью. Только и делов-то — найти да поговорить.
Но если Забавка-подлюка не сыщется, значит, уже сидит в опочивальне у ярла Харальда. Уже поджидает его там. А может, и милуется с ним, тварь этакая…
Однако в рабском доме Забавки не оказалось. Даже щенок её нигде не тявкал!
Черные мысли навалились, сводя с ума. Красава ринулась к главному дому. А там влетела в ярлову опочивальню.
Внутри какая-то рабыня застилала кровать свежими покрывалами. Влажно поблескивали каменные плиты пола. Тянуло запахом цветущих трав, щелоком, мокрой шерстью…
Словно покой мыли, да с пристрастием.
И Красава, сразу обессилев, медленно вышла с хозяйской половины. Пошла бродить по поместью, ещё надеясь наткнуться на гадину Забавку.
Чуть погодя за ней увязался какой-то чужанин. Совсем молоденький, но уже вытянувшийся в длину, долговязый. У бедра его висел короткий меч в обшарпанных деревянных ножнах, на тощих предплечьях, оголенных по обычаю чужан, красовался лишь один железный браслет — на правой руке.
Похоже, рабыня из опочивальни наговорила что-то белоголовому. А тот приставил охрану…
И сколько Красава не ходила по поместью, тощий чужанин таскался следом. В десятке шагов, ближе не подходил.
К вечеру она, не выдержав, снова ворвалась на хозяйскую половину. Сразу кинулась к опочивальне ярла.
За спиной у неё гремели частые шаги. Но Красава все-таки успела — и дверь в покой ярла распахнула прежде, чем молодой парнишка её настиг.
Внутри никого не оказалось. Даже светильники не горели.
Чужанин, грубо ухватив её поперек тела, потащил на двор.
***
Шторм стих только под утро. Когда Харальд проснулся, снаружи было тихо. Он, не открывая глаз, потянулся, двинув одной рукой. Прислушался.
Под боком едва слышно сопела Добава. Уткнулась головой в его плечо и пригрелась, закутавшись в покрывала.
А снаружи кто-то медленно печатал шаги по галечнику. Раз, другой, третий…
Харальд встал, пытаясь припомнить, куда он швырнул одежду с кинжалом, раздеваясь. Угли костра давно прогорели и потухли, в пещере было темно.
Только впереди на темноту накладывался сероватый лоскут — небо, затянутое тучами, успело посветлеть перед зарей.
Там, на берегу, кто-то подбросил камешек, звонко цокнувший по галечнику.
И Харальд, плюнув на все, двинулся к выходу из пещеры без одежды и без оружия. На ходу ощущая, как внутри что-то начинает звенеть и губы растягиваются в нехорошем оскале. Как наполняется тело ощущением злого, ярого веселья, туманящего голову предвкушением крови. Как оживает в нем берсерк…
Давно он не был в битве. Слишком давно. А оружие можно забрать и у врага, это не беда.
На берег Харальд вышел неслышным шагом. Обогнул лодку, замер на полоске галечника. Раздул ноздри, принюхиваясь к запахам, висевшим в неподвижном воздухе. Пахло солью, водорослями, морем…
И подгнившей человеческой плотью.
Харальд повернул голову в ту сторону, откуда наплывал сладковатый душок человечьей гнили.
В полумраке у одного из валунов затаился человек. Харальд разглядел мощную, слишком мощную шею, идущую покатым уклоном от висков к развороту плеч. Различил выступавшую далеко вперед нижнюю челюсть…
У поджидавшего, как и у него самого, не было ни одежды, ни оружия.
— Берсерк, — негромко, скрипуче сказал гость. — Из тебя получился хороший берсерк.
Харальд молча подошел поближе. Ответил, с шипеньем выдавив сквозь зубы имя, которое не больно-то и любил:
— Ёрмунгард…
Существо на берегу кивнуло, разглядывая его из-под полуопущенных век.
— Сын.
Харальд стоял молча, ожидая следующих слов родителя. Но тот безмолвствовал. Небо над морем потихоньку светлело, волны накатывались на берег с мягким шорохом — и отступали, на прощанье тихо стукнув камушками.
В первый раз, подумал Харальд, когда Ёрмунгард пришел к нему, он не произнес ни слова. Только стоял и смотрел. Может, и сейчас…
— Сын. Близится Фимбулвинтер.
Харальд замер, прищуриваясь. Спросил неспешно:
— Разве волк Фенрир уже сорвался с цепи?
Вместо ответа родитель глянул на море. Долго молчал и лишь потом проскрипел:
— Не доверяй нытью человечьих скальдов, Харальд. Фенрир, мой брат и сын Локки, слишком силен. И нет в мире той цепи, что могла бы удержать его надолго. Говорю тебе — Фенрир давно сорвался. А кое-кто из людей хочет, чтобы моя плоть отравила небо. Грядет Фимбулвинтер. И тот, кто все подстроил, завладеет миром, когда все закончится.
Он снова замолчал. Харальд ощутил вдруг, как зачесались, отчаянно зазудели рубцы на спине — появившиеся в ночь смерти Эйлин.
— Ты чуешь, — снова скрипнул Ёрмунгард. — Ощущаешь то, чего у тебя быть не должно. То, что зовет тебя в небо. Ты моя плоть, способная его отравить. Помни — тебя окружают люди. И любой из них может предать. Любая рука может поднести зелье, куда подмешаны капли моего яда, взятые у меня Тором. Берегись… берегись людей… берегись неба…
Родитель внезапно пригнулся, присел — и перелился в хвост громадной змеи, торчавший из моря. Заостренное бревно хвоста, серое в полумраке, громко зашуршало галечником. И утянулось в темную воду.
Харальд ещё немного постоял на берегу, глядя вдаль. Затем вернулся в пещеру — хмурый и злой.
В уме вновь и вновь звучали слова отца. Вдогонку им летели мысли о шрамах. Об Эйлин, о человеке, желавшем править миром, о том, что за зверь он сам…
Лишь сонное сопенье Добавы заставило эти мысли отступить, подарив ему немного покоя.
Хоть этой можно не опасаться, подумал Харальд, устраиваясь рядом с девчонкой. Во всяком случае, пока она так смотрит — простодушно и без хитрости в глазах.
Его вдруг охватило желание забыть обо всем. Харальд толчком перевернул Добаву на спину. Поцеловал в губы. Грубо, без жалости.
Та, проснувшись, глянула сначала сонно, непонимающе. Потом, когда он оторвался от её рта, заойкала под его ласками.
На море играли красноватые блики далекого рассвета, тлевшего над скалами с востока. Там, где тучи наконец-то разошлись.
***
На закате ни ярла Харальда, ни Забавки нигде не было. Красава, на пару с тощим чужанином, следовавшим за ней по пятам, в сумерках вновь облазила все поместье. Даже в коровник с курятником заглянула.
Похоже, эти двое куда-то ушли. Может, тварь Забавка опять сбежала? И ярл в погоню за ней кинулся?
Такое тоже нехорошо. Больно много чести. Лучше бы ярл послал за Забавкой своих воинов — да велел наказать там же, где поймают…
Но если так, почему её саму выставили из хозяйской опочивальни? За что немилость такая?
Красава надулась. Может, тоже сбежать? Глядишь, ярл Харальд и о ней вспомнит?
Устав гадать, она к ночи вернулась в рабский дом. Чужанин, приставленный к ней кем-то — хорошо, если самим ярлом, потому как это добрый знак, выходит, бережет для себя — внутрь не вошел.
А Красава сразу наткнулась на старуху, которую не раз видела вместе с Забавкой.
— Бабушка… — запела Красава, склоняясь над бабкой Маленей. — А где Забавушка? Соскучилась я по сестрице. Только найти никак не могу!
Старая карга глянула печально, выдавила:
— Может, нам её уже никогда не увидеть, голубушку нашу. Не помилует её ярл, не пожалеет…
Потом старуха зачем-то захныкала, утирая слезы.
Две рабыни, сидевшие рядом на нарах, тут же принялись утешать старую Маленю, приговаривая гортанные слова и грубовато поглаживая её по плечу.
Красава тишком-молчком ушла в свою каморку, довольно улыбаясь в полутьме.
Значит, мерзавка Забавка и впрямь сбежала. А ярл Харальд отправился её ловить — и назад уже не приведет. Небось, прикончит люто… а тело бросит там, где убьет. Сам, своей рукой изведет разлучницу!
Так вот почему ярл послал того старика одарить её золотом? Сам не мог, за сбежавшей рабыней отправился? Вот и ладно. Ничего, она его дождется.
Однако ночью Красава спала беспокойно. Вертелась с боку на бок, то и дело просыпаясь. И встала рано. Оделась, причесалась кое-как…
А затем побежала во двор, ждать ярла у главного дома. Он ворота минует, а она навстречь кинется. В пояс поклонится, как матушка отцу кланялась… мол, всю-то ночку тебя ждала, соколик ясный! Все глазоньки проглядела!
Тощий чужанин опять вынырнул откуда-то. Уже привычно зашагал следом.
Но появился ярл Харальд не с той стороны, откуда Красава его ждала. Пришел не от ворот, а от лестницы в скалах, ведущей к причалу.
И вернулся не один. Рядом, кутаясь в покрывало и смущенно глядя себе под ноги, шла Забава. Забавка-гадюка, тварь подлая, змеища подколодная…
Красаве, кинувшейся к ним от главного дома, бросилось в глаза сразу все — и пятна алые от жадных мужских поцелуев на шее у подлюки, и встрепанные косы…
И в кровь нацелованные, опухшие губы.
Вот от этого Красава разом встала, как вкопанная.
Вспомнилось вдруг, что ярл Харальд её саму в губы ни разу не целовал. Белое тело рукой мял, обнимал — а поцелуями не одаривал. И от этого сразу захотелось выть, а пуще того — убить гадину!
Харальд, шедший рядом с Забавой, недобро глянул, каркнул что-то. Набежал тощий чужанин, схватил Красаву за руку, поволок в рабский дом…
Она не сопротивлялась.
***
Тощего парня, который увел по его приказу Кресив, Харальд узнал сразу — Торвальд с Готсмундфьорда, только этим летом пришедший к нему в хирд.
На поле боя парнишка был ловок, хмуро подумал он. Надо будет сказать Кейлеву, чтобы его на время приставили к Кресив. Её теперь нельзя подпускать близко к Добаве. Появилось в красивых голубых глазах что-то безумное…
Как у берсерка. Может, плюнуть на все и отправить девку на торжище во Фрогсгард? Правда, он так и не узнал, есть ли у Кресив дар её сестры.
Харальд глянул на небо. Над головой медленно ползли сероватые облака, в просветах между ними то и дело выглядывало солнце.
Зимовье длится долго, вдруг подумал он. Лучше подождать, мало ли что.
В конце концов, рабский дом у него большой, а воинам все равно нечем заняться. Угла девка не пролежит, охранять её есть кому…
Харальд тронул замершую Добаву за руку. Кивнул, приказывая идти за ним, и размашисто зашагал к хозяйской половине. Но очень скоро остановился — сообразив, что не слышит за спиной шагов девчонки.
Совсем не слышит.
Харальд развернулся, уже хмурясь.
Добава стояла сзади, шагах в десяти. Смотрела неуступчиво, кутаясь в покрывало. Потом громко сказала на своем наречии — это слово он знал:
— Дом.
И, высунув руку из складок покрывала, махнула в сторону рабьего дома.
Харальд вскинул брови.
Может, он и обошелся бы с ней, как следовало — вскинул на плечо да утащил к себе — но тут справа появился Кейлев. И Харальд развернулся к нему.
Старик шел быстро, тяжело отдуваясь. Лицо у него было такое, словно он нес важную весть. Харальд дождался, пока Кейлев встанет перед ним. Глянул безразлично…
— Вчера вечером в Хааленсваге пришли двое, ярл, — объявил Кейлев. — Торвальд и Снугги, из хирдов конунга Ольвдана. Йорингард, крепость Ольвдана, взят. Гудрем Кровавая Секира напал ночью, там мало кто выжил… Торвальд и Снугги просятся к тебе в хирд. Я разрешил им остаться, пока ты не примешь решение. Они понимают, что тебе пока не за что их кормить. Но готовы взять половинную от других воинов часть добычи следующей весной.
Близится Фимбулвинтер, вспомнил Харальд слова родителя.
Тучи текли по небу, обещая скорый дождь.
— Ты правильно сделал, — медленно сказал Харальд. — Времена неспокойные, и люди пригодятся. Я сейчас пойду в зал для пиров. Пусть Торвальд со Снугги явятся туда для разговора. Йорингард от нас не близко — но и недалеко. Вот ещё что…
Он глянул туда, где стояла девчонка — и с изумлением увидел, что русоволосая уже топает по дорожке к рабьему дому. Не дожидаясь его приказа?
Не слушаясь?!
Харальд ощерился. Приказал:
— Эту в мои покои. И человека к двери. Охранять. Кресив тоже сторожить. Близко к русоволосой не подпускать!
— Да я и так приставил к темноволосой стражу, ярл, — отозвался Кейлев. — Хоть ты и не велел. Но мало ли что…
Харальд кивнул, одобряя. Потом развернулся и зашагал к дверям зала для пиров.
Первый приступ ярости уже схлынул, и губы Харальда начали кривиться в едва заметной улыбке. Впрочем, он её быстро стер. Девчонке придется втолковать, что она должна его слушаться.
Следом мысли Харальда перекинулись на другое. Если Гудрем Кровавая Секира решил обосноваться всего в двух днях пути отсюда, случиться может всякое. За окрестностями Хааленсваге нужно приглядывать. Хорошо хоть, ячмень с полей уже собрали.
В зале для пиров было пусто — только у самых дверей, на скамье, похрапывал Ларс. Харальд прошел мимо него неспешным шагом, но будить не стал. Разговору тот не помешает, а после походов всякий может расслабиться.
Кроме того, он для своих воинов ярл, а не нянька. И разговор, который ему предстоял, не тайный.
Харальд сел на свое место — у очага, в котором сейчас не было огня. Замер, перебирая в уме все, что следовало сегодня сделать.
Поговорить с этими двумя. Потом спросить у Кейлева, кто побывал в поместье прошлой весной. Сходить на верфь в устье фьорда. Пожалуй, там лучше выставить охрану. Вдруг Гудрем Секира решит наведаться и сюда?
На мгновенье у Харальда всплыло воспоминание о том, как смотрела на него Добава. И как шла потом мелкими шажками — чтобы покрывало не разлетелось, обнажая ноги — по дорожке к рабьему дому. Ну, с ней он поговорит вечером.
