Однако прежде надо выставить усиленную стражу у стен поместья. Послать дозор к устью фьорда. Отправить людей в Мейдехольм и Фрогсгард, ближние крупные поселения. Пусть узнают, что там говорят о Гудреме Секире. Нет ли слухов о том, что Гудрем хочет заглянуть в гости к окрестным ярлам?
Гости из Йорингарда
Торвальд и Снугги, судя по всему, бежали из Йорингарда не сразу. У Торвальда, хмурого здоровяка со светлой бородой, рубаха на поясе с левого бока была разодрана и окровавлена. Сквозь прореху виднелась заскорузлая тряпка в багрово-водянистых разводах.
Шел Торвальд медленно, тяжело, но держался при этом прямо. Снугги припадал на одну ногу, по его лицу то и дело пробегала дерганая гримаса.
Похоже, Снугги оглушили, зайдя сзади, подумал Харальд. И оба выжили лишь потому, что свалились с ног, получив раны. Потом оклемались, сумели ускользнуть…
Из оружия у Торвальда имелось копье с зазубренным наконечником. У Снугги — плохонький меч. Браслетов на предплечьях нет, значит, люди Гудрема обобрали их прямо там, на поле боя.
— Приветствуем тебя, ярл Харальд, — переглянувшись со Снугги, сказал Торвальд.
Дышал он неровно, судорожно — знак, что стоять с прямой спиной ему нелегко. Но нездоровой красноты, говорящей о том, что рана в боку воспалилась, Харальд на лице Торвальда не видел. Значит, удар прошелся вскользь, не вспоров кишки.
Поскольку ярл продолжал молчать, разглядывая гостей, Снугги поспешно добавил:
— Мы знаем, что воинов в хирд в это время года уже не набирают, но готовы взять меньше других в следующих походах. Можем даже отслужить первые два похода за еду и кров, что ты дашь нам в эту зиму, ярл. Все, что мы имели, осталось в Йорингарде. И нашим серебром теперь распоряжаются люди Гудрема.
Харальд шевельнул бровями, не сводя с них взгляда. Связано ли нападение Гудрема Секиры на Йорингард с тем, что грозит ему самому?
Сначала является Ёрмунгард с его предупреждением, потом оказывается, что в двух днях пути отсюда разгромили конунга Ольвдана. Отважного воина, водившего в походы двенадцать драккаров…
До сих пор лучше всяких мечей Хааленсваге охраняла слава хозяина-берсерка. Да и слухи о том, кто его отец, все-таки гуляли по Нартвегру.
Но нет в мире той цепи, припомнил Харальд слова родителя, что может удержать Фенрира надолго. А кое-кто из людей хочет, чтобы плоть Ёрмунгарда отравила небо. Уж не намек ли это на погребальный костер?
И нет такой славы, которая будет охранять кого-то вечно. Ольвдан тоже славился как конунг, не знавший поражений.
— Я хочу, — негромко бросил Харальд, — услышать, что случилось в Йорингарде. Почему Гудрем Секира напал на Ольвдана? Как я помню, его владения — в южном Нартвегре. Зачем он явился в Йорингард? Может, ему было за что мстить Ольвдану? Но сперва сядьте.
Он перевел взгляд на Кейлева, появившегося в проеме раскрытых дверей.
— Эля нам всем. Промочить горло.
На лицах Торвальда и Снугги, до этого глядевших невесело, появились кривые улыбки. Ярл приглашает сесть, хочет угостить и выслушать. Это добрый знак.
Торвальд первым подошел к боковому столу, от которого до ярлова стола оставалось шага три. Опустился на скамью медленно, чтобы рана в боку не ответила новой вспышкой боли. Выдохнул:
— Между Гудремом Кровавой Секирой и конунгом Ольвданом никогда не было ни вражды, ни крови, насколько я знаю. И в походах драккары Гудрема нам не встречались. Гудрем Секира и конунгом-то себя объявил только этим летом — после того, как ярл Хрорик Черный встал под его руку.
Харальд нахмурился, спросил:
— Как пал Йорингард?
— Гудрем Секира налетел ночью, скрытно. Мы со Снугги в ту ночь стояли на северной стене. А хирды Гудрема начали штурм в том месте, где южная стена подходит к воде. И конунгу Ольвдану не повезло, потому что большая часть его хирдов разошлась по домам. Все, у кого были семьи, ушли на зимовье к себе.
У меня то же самое, подумал Харальд. От полного хирда в восемьдесят шесть копий осталось меньше половины.
— И так вышло, что вместо двенадцати хирдов у конунга Ольвдана было от силы четыре, — объявил Торвальд.
Снугги молча кивнул, подтверждая.
— А Гудрем пришел в Йорингард на восьми драккарах, — продолжал Торвальд. — И все были с полными хирдами. Шесть его, два Хрорика Черного. Мы со Снугги, когда все началось, кинулись по берегу к южной стене…
В двери зала проскользнула рабыня с подносом. Поставила перед ярлом кувшин с элем, чашу, поднесла второй кувшин воинам.
Харальд налил, пригубил сам. Торвальд жадно присосался к чаше с элем. Добавил мрачно:
— Снугги дали по затылку, мне пропороли брюхо. Мы и свалились. Нам повезло — когда мы очнулись, люди Гудрема уже грабили кладовые в поместье. Да тискали баб. Так что мы смогли по-тихому уйти. Уже в Дротсфьорде, у знакомого Снугги, узнали, что Гудрем сумел взять Ольвдана живым. И казнил его медленной смертью — привязал за руки и ноги к паре своих драккаров, потом велел гребцам сесть на весла. Теперь конунгу не попасть в Вальхаллу — после такой позорной смерти, подаренной не острым железом. А половинки тела Гудрем бросил в море, прокричав, что это жертва Ёрм…
Слова замерли на губах у Торвальда, и он снова торопливо приложился к чаше.
Харальд, глядя на него, вспомнил, как пахло от родителя подгнившей человечьей плотью. Выходит, Гудрем решил задобрить самого Мирового Змея?
— Когда это случилось? — спросил он, помолчав.
— Шесть дней назад. Мы два дня отлеживались у знакомого Снугги, потом четыре дня добирались сюда. У Снугги был зашит кусок серебряной пластинки в поясе, мы смогли выменять на него кое-какое оружие и еду. Ты примешь нас, ярл?
— Скажите мне вот что, — неспешно проговорил Харальд. — Ты, Торвальд, и ты, Снугги… почему вы пришли именно ко мне?
Воины переглянулись. На этот раз за двоих ответил Снугги:
— Потому что нет того нартвега, который рискнет выйти в море после того, как поднимет меч на тебя, ярл!
Мне бы твою уверенность, подумал Харальд. И с чего это Гудрем решил принести жертву именно Ёрмунгарду? Он воин, дело воина — поминать Одина, убивая.
Впрочем, весной, перед первыми походами, некоторые задабривают жертвой и Мирового Змея. Но нынче не время для походов…
Харальд снова глотнул эля. Спросил:
— Где сейчас Гудрем? В Йорингарде?
— Когда мы пустились в путь четыре дня назад, он был там. — Торвальд осушил чашу до дна. — Говорят, он объявил себя конунгом Йорингарда. Теперь он конунг и в своем Вёллинхеле, и в крепости Ольвдана.
Значит, Гудрем решил обосноваться в северном Нартвегре надолго, решил Харальд. Заявил ровно:
— Я беру вас в хирд. В весеннем походе получите половинную долю. Но если зимой здесь будет бой, и вы покажете себя хорошо, то пойдете наравне с другими, с целой долей.
— Мы благодарим тебя, ярл! — быстро сказал просиявший Торвальд.
Снугги тоже заулыбался, кивнул довольно.
Харальд перевел взгляд на Кейлева, стоявшего в проеме распахнутых дверей.
— Подбери им оружие из наших кладовых, Кейлев. Хорошее оружие. Кольчуги, шлемы. И покажи, где стоят сундуки тех, кто не вернулся из походов этим летом. Пусть возьмут себе их одежду. И все остальное, что понадобится.
— Благодарим, ярл! — уже хором сказали викинги.
Харальд глянул на Ларса, успевшего проснуться — и теперь тихо сидевшего на скамье у дверей.
— Жить будете в мужском доме, как положено. Ларс, сходи с ними. Найди им место. Кейлев, ко мне. Надо поговорить.
То, что было в лодке и там, в пещере, стало для Забавы праздником. Тихим счастьем.
Ласкал. Укрывал, чтоб не мерзла. И когда есть сел, ей в руку куски совал, как дитю малому.
Только раз нахмурился — когда она отказалась от горького напитка, что был в баклаге. Сам поднес к её губам горлышко, сказал что-то, глядя с прищуром.
И Забава послушалась.
Такого крепкого питья она никогда не пила, а потому сразу захмелела. Затем все было как в тумане. И пещера, и костер рядом, и лицо Харальда над ней, руки его — по обеим сторонам, оградой от всего и всех… тепло его тела рядом.
Утром Забава проснулась оттого, что он опять целовал — а губы, опухшие ещё с вечера, больно, но сладко ныли.
После этого по лестнице в скалах она взбиралась, прислушиваясь к тихой радости внутри. Думать ни о чем не хотелось.
Но когда зашагала по двору, опустила голову.
День уже занялся. Бабы из рабского дома бегали туда-сюда, чужане стояли малой толпой у дома по правую руку, разговаривая о чем-то. Ещё несколько человек дрались на мечах перед большим домом, слева.
И все посматривали на неё, идущую рядом с Харальдом. Глазели с любопытством.
Ловя их взгляды, Забава понимала — все знают, каким делом она с Харальдом занималась прошлой ночью. Почему идет, кутаясь в покрывало, а снизу видны распоротые платье с сорочицей.
Потом со стороны хозяйской половины прибежала Красава. И на Забаву словно холодной водой плеснули. Глаза у сестры были дикие, бешеные.
Харальд Красаву перед собой долго терпеть не стал. Махнул рукой, и на сестру тут же налетел какой-то чужанин. Схватил да поволок в сторону.
Следом Харальд и Забаве махнул — чтобы за ним шла.
В свою опочивальню поведет, поняла Забава. До сегодняшнего дня Красаву в ней держал, а теперь её поселит. На кровать, чужим телом нагретую, положит...
А у нас-то в Ладоге, горько подумалось Забаве, люди на постелях простынки меняют. А этот — баб.
Хоть бы по разным домам разводил. Чтобы бабы на его пороге не сталкивались нос к носу!
И тут как настом снежным внутри хрустнуло, нитью перетянутой лопнуло — и в груди заныло. От обиды, чего с ней давно не случалось.
Дома, в Ладоге, бывало, только и глядишь, как всю работу переделать да под руку тетке не попасться. Там не до того, чтобы обиды в себе тетешкать. А здесь словно надломилось что-то…
Может, не будь Забава в то утро так счастлива, да не метнись Красава навстречу, ничего бы и не было.
Но вышло так, словно она от печи распаренная — да сразу на мороз лютый выскочила.
Даже мысль о том, что здешний ярл не только бабий убивец, но и хозяин всему, в том числе и жизни её, не остановила.
Забава застыла на месте, глядя в спину Харальду-чужанину. Тот, махнув ей рукой, зашагал было уверенно. Но через несколько шагов остановился. Обернулся, глянул непонимающе.
— Дом, — бросила Забава то слово, которое Харальд сам пару раз ей говорил.
Следом ткнула в сторону рабьего дома. Замерла, выжидая. Подумала — хоть бы там оставил. Там и бабка Маленя, и люди вокруг. И щенок, им подаренный, тоже где-то там дожидается…
А в его покоях что? Стены каменные. И если к двери опять чужанина приставят, то не выйдешь даже.
Харальд на неё блеснул глазами — страшно, яро. Но тут же повернулся к белоголовому старику, подошедшему откуда-то справа.
Забава, увидев, что ему не до неё, решила по-тихому удрать. С теткой Настой так иногда получалось — если скрыться с глаз, то потом могла и забыть, в чем Забава провинилась…
Она почти дошла до рабьего дома, когда сзади налетел белоголовый старик. Вцепился в руку и потащил за собой.
А затем втолкнул её в покой хозяйский — тот самый, со стеной, увешанной оружием. И задвинул засов снаружи.
Через некоторое время какой-то чужанин, сначала постучав, принес пару светильников — до того Забава сидела в темноте. Следом явилась бабка Маленя. Принесла еды и новое платье. Снова шелковое, расшитое по рукавам и подолу.
Бабка пришла, да так и осталась с Забавой.
Щенок, как сказала Маленя, дожидался её на псарне…
С делами Харальд покончил засветло. Стражу к ограде и воротам приставил. К устью фьорда отправил лодку, велев грести к берегу и запалить там костер, если заметят в море кого-то чужого.
На верфи, стоящей в укромном месте, в изогнутом отроге фьорда, работу пока прекратили. Всех людей, посланных в помощь мастеру, Харальд отозвал. Сейчас они нужней в поместье, для стражи и дозоров.
Торкиля-кузнеца, работавшего в крохотной кузнице рядом с верфью, он попросил не зажигать огня несколько дней. Чтобы дым не выдал это место тому, кто подплывет с моря.
Люди, посланные во Фрогсгард и Мейдехольм, уже ушли. Обратно Харальд их ждал только на следующий день. На всякий случай он приказал не спешить. Потолкаться среди людей, послушать, что они говорят…
Кейлев сообщил, что прошлой весной в Хааленсваге заходили только два бродячих торговца. Имена их старик запомнил, так что Харальд велел посланным во Фрогсгард и Мейдехольм поспрашивать и о них.
На сегодня все было сделано. И Харальд, поднимаясь от причала, решил, что пора заняться бабами.
Точнее, одной бабой. Той, что сидела в его опочивальне.
Старуха, которую Кейлев приставил к Добаве, на этот раз примостилась не на кровати, а на одном из сундуков. Харальд, увидев её, довольно кивнул.
Самое время поговорить с девчонкой построже. А для этого понадобится переводчик.
Сама девчонка тоже почему-то сидела на сундуке. Брезгует его кроватью? Ну вот, кое-что и проясняется.
Бабы, подумал Харальд, усаживаясь на кровать напротив Добавы. То им место не то, то пахнет не так, то другая здесь лежала…
Вскочившая старуха поклонилась и бочком двинулась к двери.
— Сядь, где сидела, — уронил Харальд.
Затем дождался, пока старуха дохромает до того сундука, с которого встала. Объявил — громко, медленно, как раз для старых ушей:
— Сейчас переведешь то, что я скажу. Слово в слово. Если девчонка чего-то не поймет, за каждую её промашку накажу тебя. Поняла?
Старуха, вздрогнув, кивнула. Он перевел взгляд на Добаву.
Та глядела насторожено, но внимательно. Хорошо, подумал Харальд. Продолжил так же неспешно:
— Говорю для тебя, Добава. Если ты опять не сделаешь того, что я велю — ударю. Если это будет при всех, ударю в полную силу. Это мой дом, моя земля, и здесь никто не смеет мне перечить. Особенно рабы. Бить я привык мужчин, так что тебя могу и покалечить. Будешь потом жить с изуродованным лицом. Или с шеей, свернутой набок.
Он подождал, давая старухе время перевести все до конца. Добавил, оскаливаясь — нарочно для девчонки зубы скалил:
— Не забудь сказать ей про лицо. Пусть поймет, что может остаться уродиной. Или калекой.
Девчонка уставилась на него с обидой в синем взоре.
Битый щенок, недовольно решил Харальд. Может, это потому, что пригрозил ударить только один раз? Обычная девка сразу испугалась бы — за лицо, за красоту. На худой конец, кивнула бы послушно, глаза опустила. А эта…
Харальд посмотрел на старуху, спросил:
— Ты перевела? Все до конца, слово в слово?
— Да, ярл! — Старая рабыня отчаянно закивала. Шепотом сказала Добаве что-то ещё.
И та, помедлив, наконец кивнула. Но губы, опухшие с прошлой ночи, поджала ещё обиженней, чем прежде.
Не этим бы сейчас с ней заниматься, подумал неожиданно Харальд. Но выбора нет. И времени, чтобы с ней нянчиться, тоже. Теперь не до того. Жаль, что напугать не получилось. На пещеру, возле которой они вчера причалили, девчонка и то смотрела испуганней…
Воспоминания вдруг налетели — и ударили наотмашь. Как по морде открытой ладонью съездили.
ГЛАВА 2
Гости из Йорингарда
Торвальд и Снугги, судя по всему, бежали из Йорингарда не сразу. У Торвальда, хмурого здоровяка со светлой бородой, рубаха на поясе с левого бока была разодрана и окровавлена. Сквозь прореху виднелась заскорузлая тряпка в багрово-водянистых разводах.
Шел Торвальд медленно, тяжело, но держался при этом прямо. Снугги припадал на одну ногу, по его лицу то и дело пробегала дерганая гримаса.
Похоже, Снугги оглушили, зайдя сзади, подумал Харальд. И оба выжили лишь потому, что свалились с ног, получив раны. Потом оклемались, сумели ускользнуть…
Из оружия у Торвальда имелось копье с зазубренным наконечником. У Снугги — плохонький меч. Браслетов на предплечьях нет, значит, люди Гудрема обобрали их прямо там, на поле боя.
— Приветствуем тебя, ярл Харальд, — переглянувшись со Снугги, сказал Торвальд.
Дышал он неровно, судорожно — знак, что стоять с прямой спиной ему нелегко. Но нездоровой красноты, говорящей о том, что рана в боку воспалилась, Харальд на лице Торвальда не видел. Значит, удар прошелся вскользь, не вспоров кишки.
Поскольку ярл продолжал молчать, разглядывая гостей, Снугги поспешно добавил:
— Мы знаем, что воинов в хирд в это время года уже не набирают, но готовы взять меньше других в следующих походах. Можем даже отслужить первые два похода за еду и кров, что ты дашь нам в эту зиму, ярл. Все, что мы имели, осталось в Йорингарде. И нашим серебром теперь распоряжаются люди Гудрема.
Харальд шевельнул бровями, не сводя с них взгляда. Связано ли нападение Гудрема Секиры на Йорингард с тем, что грозит ему самому?
Сначала является Ёрмунгард с его предупреждением, потом оказывается, что в двух днях пути отсюда разгромили конунга Ольвдана. Отважного воина, водившего в походы двенадцать драккаров…
До сих пор лучше всяких мечей Хааленсваге охраняла слава хозяина-берсерка. Да и слухи о том, кто его отец, все-таки гуляли по Нартвегру.
Но нет в мире той цепи, припомнил Харальд слова родителя, что может удержать Фенрира надолго. А кое-кто из людей хочет, чтобы плоть Ёрмунгарда отравила небо. Уж не намек ли это на погребальный костер?
И нет такой славы, которая будет охранять кого-то вечно. Ольвдан тоже славился как конунг, не знавший поражений.
— Я хочу, — негромко бросил Харальд, — услышать, что случилось в Йорингарде. Почему Гудрем Секира напал на Ольвдана? Как я помню, его владения — в южном Нартвегре. Зачем он явился в Йорингард? Может, ему было за что мстить Ольвдану? Но сперва сядьте.
Он перевел взгляд на Кейлева, появившегося в проеме раскрытых дверей.
— Эля нам всем. Промочить горло.
На лицах Торвальда и Снугги, до этого глядевших невесело, появились кривые улыбки. Ярл приглашает сесть, хочет угостить и выслушать. Это добрый знак.
Торвальд первым подошел к боковому столу, от которого до ярлова стола оставалось шага три. Опустился на скамью медленно, чтобы рана в боку не ответила новой вспышкой боли. Выдохнул:
— Между Гудремом Кровавой Секирой и конунгом Ольвданом никогда не было ни вражды, ни крови, насколько я знаю. И в походах драккары Гудрема нам не встречались. Гудрем Секира и конунгом-то себя объявил только этим летом — после того, как ярл Хрорик Черный встал под его руку.
Харальд нахмурился, спросил:
— Как пал Йорингард?
— Гудрем Секира налетел ночью, скрытно. Мы со Снугги в ту ночь стояли на северной стене. А хирды Гудрема начали штурм в том месте, где южная стена подходит к воде. И конунгу Ольвдану не повезло, потому что большая часть его хирдов разошлась по домам. Все, у кого были семьи, ушли на зимовье к себе.
У меня то же самое, подумал Харальд. От полного хирда в восемьдесят шесть копий осталось меньше половины.
— И так вышло, что вместо двенадцати хирдов у конунга Ольвдана было от силы четыре, — объявил Торвальд.
Снугги молча кивнул, подтверждая.
— А Гудрем пришел в Йорингард на восьми драккарах, — продолжал Торвальд. — И все были с полными хирдами. Шесть его, два Хрорика Черного. Мы со Снугги, когда все началось, кинулись по берегу к южной стене…
В двери зала проскользнула рабыня с подносом. Поставила перед ярлом кувшин с элем, чашу, поднесла второй кувшин воинам.
Харальд налил, пригубил сам. Торвальд жадно присосался к чаше с элем. Добавил мрачно:
— Снугги дали по затылку, мне пропороли брюхо. Мы и свалились. Нам повезло — когда мы очнулись, люди Гудрема уже грабили кладовые в поместье. Да тискали баб. Так что мы смогли по-тихому уйти. Уже в Дротсфьорде, у знакомого Снугги, узнали, что Гудрем сумел взять Ольвдана живым. И казнил его медленной смертью — привязал за руки и ноги к паре своих драккаров, потом велел гребцам сесть на весла. Теперь конунгу не попасть в Вальхаллу — после такой позорной смерти, подаренной не острым железом. А половинки тела Гудрем бросил в море, прокричав, что это жертва Ёрм…
Слова замерли на губах у Торвальда, и он снова торопливо приложился к чаше.
Харальд, глядя на него, вспомнил, как пахло от родителя подгнившей человечьей плотью. Выходит, Гудрем решил задобрить самого Мирового Змея?
— Когда это случилось? — спросил он, помолчав.
— Шесть дней назад. Мы два дня отлеживались у знакомого Снугги, потом четыре дня добирались сюда. У Снугги был зашит кусок серебряной пластинки в поясе, мы смогли выменять на него кое-какое оружие и еду. Ты примешь нас, ярл?
— Скажите мне вот что, — неспешно проговорил Харальд. — Ты, Торвальд, и ты, Снугги… почему вы пришли именно ко мне?
Воины переглянулись. На этот раз за двоих ответил Снугги:
— Потому что нет того нартвега, который рискнет выйти в море после того, как поднимет меч на тебя, ярл!
Мне бы твою уверенность, подумал Харальд. И с чего это Гудрем решил принести жертву именно Ёрмунгарду? Он воин, дело воина — поминать Одина, убивая.
Впрочем, весной, перед первыми походами, некоторые задабривают жертвой и Мирового Змея. Но нынче не время для походов…
Харальд снова глотнул эля. Спросил:
— Где сейчас Гудрем? В Йорингарде?
— Когда мы пустились в путь четыре дня назад, он был там. — Торвальд осушил чашу до дна. — Говорят, он объявил себя конунгом Йорингарда. Теперь он конунг и в своем Вёллинхеле, и в крепости Ольвдана.
Значит, Гудрем решил обосноваться в северном Нартвегре надолго, решил Харальд. Заявил ровно:
— Я беру вас в хирд. В весеннем походе получите половинную долю. Но если зимой здесь будет бой, и вы покажете себя хорошо, то пойдете наравне с другими, с целой долей.
— Мы благодарим тебя, ярл! — быстро сказал просиявший Торвальд.
Снугги тоже заулыбался, кивнул довольно.
Харальд перевел взгляд на Кейлева, стоявшего в проеме распахнутых дверей.
— Подбери им оружие из наших кладовых, Кейлев. Хорошее оружие. Кольчуги, шлемы. И покажи, где стоят сундуки тех, кто не вернулся из походов этим летом. Пусть возьмут себе их одежду. И все остальное, что понадобится.
— Благодарим, ярл! — уже хором сказали викинги.
Харальд глянул на Ларса, успевшего проснуться — и теперь тихо сидевшего на скамье у дверей.
— Жить будете в мужском доме, как положено. Ларс, сходи с ними. Найди им место. Кейлев, ко мне. Надо поговорить.
***
То, что было в лодке и там, в пещере, стало для Забавы праздником. Тихим счастьем.
Ласкал. Укрывал, чтоб не мерзла. И когда есть сел, ей в руку куски совал, как дитю малому.
Только раз нахмурился — когда она отказалась от горького напитка, что был в баклаге. Сам поднес к её губам горлышко, сказал что-то, глядя с прищуром.
И Забава послушалась.
Такого крепкого питья она никогда не пила, а потому сразу захмелела. Затем все было как в тумане. И пещера, и костер рядом, и лицо Харальда над ней, руки его — по обеим сторонам, оградой от всего и всех… тепло его тела рядом.
Утром Забава проснулась оттого, что он опять целовал — а губы, опухшие ещё с вечера, больно, но сладко ныли.
После этого по лестнице в скалах она взбиралась, прислушиваясь к тихой радости внутри. Думать ни о чем не хотелось.
Но когда зашагала по двору, опустила голову.
День уже занялся. Бабы из рабского дома бегали туда-сюда, чужане стояли малой толпой у дома по правую руку, разговаривая о чем-то. Ещё несколько человек дрались на мечах перед большим домом, слева.
И все посматривали на неё, идущую рядом с Харальдом. Глазели с любопытством.
Ловя их взгляды, Забава понимала — все знают, каким делом она с Харальдом занималась прошлой ночью. Почему идет, кутаясь в покрывало, а снизу видны распоротые платье с сорочицей.
Потом со стороны хозяйской половины прибежала Красава. И на Забаву словно холодной водой плеснули. Глаза у сестры были дикие, бешеные.
Харальд Красаву перед собой долго терпеть не стал. Махнул рукой, и на сестру тут же налетел какой-то чужанин. Схватил да поволок в сторону.
Следом Харальд и Забаве махнул — чтобы за ним шла.
В свою опочивальню поведет, поняла Забава. До сегодняшнего дня Красаву в ней держал, а теперь её поселит. На кровать, чужим телом нагретую, положит...
А у нас-то в Ладоге, горько подумалось Забаве, люди на постелях простынки меняют. А этот — баб.
Хоть бы по разным домам разводил. Чтобы бабы на его пороге не сталкивались нос к носу!
И тут как настом снежным внутри хрустнуло, нитью перетянутой лопнуло — и в груди заныло. От обиды, чего с ней давно не случалось.
Дома, в Ладоге, бывало, только и глядишь, как всю работу переделать да под руку тетке не попасться. Там не до того, чтобы обиды в себе тетешкать. А здесь словно надломилось что-то…
Может, не будь Забава в то утро так счастлива, да не метнись Красава навстречу, ничего бы и не было.
Но вышло так, словно она от печи распаренная — да сразу на мороз лютый выскочила.
Даже мысль о том, что здешний ярл не только бабий убивец, но и хозяин всему, в том числе и жизни её, не остановила.
Забава застыла на месте, глядя в спину Харальду-чужанину. Тот, махнув ей рукой, зашагал было уверенно. Но через несколько шагов остановился. Обернулся, глянул непонимающе.
— Дом, — бросила Забава то слово, которое Харальд сам пару раз ей говорил.
Следом ткнула в сторону рабьего дома. Замерла, выжидая. Подумала — хоть бы там оставил. Там и бабка Маленя, и люди вокруг. И щенок, им подаренный, тоже где-то там дожидается…
А в его покоях что? Стены каменные. И если к двери опять чужанина приставят, то не выйдешь даже.
Харальд на неё блеснул глазами — страшно, яро. Но тут же повернулся к белоголовому старику, подошедшему откуда-то справа.
Забава, увидев, что ему не до неё, решила по-тихому удрать. С теткой Настой так иногда получалось — если скрыться с глаз, то потом могла и забыть, в чем Забава провинилась…
Она почти дошла до рабьего дома, когда сзади налетел белоголовый старик. Вцепился в руку и потащил за собой.
А затем втолкнул её в покой хозяйский — тот самый, со стеной, увешанной оружием. И задвинул засов снаружи.
Через некоторое время какой-то чужанин, сначала постучав, принес пару светильников — до того Забава сидела в темноте. Следом явилась бабка Маленя. Принесла еды и новое платье. Снова шелковое, расшитое по рукавам и подолу.
Бабка пришла, да так и осталась с Забавой.
Щенок, как сказала Маленя, дожидался её на псарне…
***
С делами Харальд покончил засветло. Стражу к ограде и воротам приставил. К устью фьорда отправил лодку, велев грести к берегу и запалить там костер, если заметят в море кого-то чужого.
На верфи, стоящей в укромном месте, в изогнутом отроге фьорда, работу пока прекратили. Всех людей, посланных в помощь мастеру, Харальд отозвал. Сейчас они нужней в поместье, для стражи и дозоров.
Торкиля-кузнеца, работавшего в крохотной кузнице рядом с верфью, он попросил не зажигать огня несколько дней. Чтобы дым не выдал это место тому, кто подплывет с моря.
Люди, посланные во Фрогсгард и Мейдехольм, уже ушли. Обратно Харальд их ждал только на следующий день. На всякий случай он приказал не спешить. Потолкаться среди людей, послушать, что они говорят…
Кейлев сообщил, что прошлой весной в Хааленсваге заходили только два бродячих торговца. Имена их старик запомнил, так что Харальд велел посланным во Фрогсгард и Мейдехольм поспрашивать и о них.
На сегодня все было сделано. И Харальд, поднимаясь от причала, решил, что пора заняться бабами.
Точнее, одной бабой. Той, что сидела в его опочивальне.
Старуха, которую Кейлев приставил к Добаве, на этот раз примостилась не на кровати, а на одном из сундуков. Харальд, увидев её, довольно кивнул.
Самое время поговорить с девчонкой построже. А для этого понадобится переводчик.
Сама девчонка тоже почему-то сидела на сундуке. Брезгует его кроватью? Ну вот, кое-что и проясняется.
Бабы, подумал Харальд, усаживаясь на кровать напротив Добавы. То им место не то, то пахнет не так, то другая здесь лежала…
Вскочившая старуха поклонилась и бочком двинулась к двери.
— Сядь, где сидела, — уронил Харальд.
Затем дождался, пока старуха дохромает до того сундука, с которого встала. Объявил — громко, медленно, как раз для старых ушей:
— Сейчас переведешь то, что я скажу. Слово в слово. Если девчонка чего-то не поймет, за каждую её промашку накажу тебя. Поняла?
Старуха, вздрогнув, кивнула. Он перевел взгляд на Добаву.
Та глядела насторожено, но внимательно. Хорошо, подумал Харальд. Продолжил так же неспешно:
— Говорю для тебя, Добава. Если ты опять не сделаешь того, что я велю — ударю. Если это будет при всех, ударю в полную силу. Это мой дом, моя земля, и здесь никто не смеет мне перечить. Особенно рабы. Бить я привык мужчин, так что тебя могу и покалечить. Будешь потом жить с изуродованным лицом. Или с шеей, свернутой набок.
Он подождал, давая старухе время перевести все до конца. Добавил, оскаливаясь — нарочно для девчонки зубы скалил:
— Не забудь сказать ей про лицо. Пусть поймет, что может остаться уродиной. Или калекой.
Девчонка уставилась на него с обидой в синем взоре.
Битый щенок, недовольно решил Харальд. Может, это потому, что пригрозил ударить только один раз? Обычная девка сразу испугалась бы — за лицо, за красоту. На худой конец, кивнула бы послушно, глаза опустила. А эта…
Харальд посмотрел на старуху, спросил:
— Ты перевела? Все до конца, слово в слово?
— Да, ярл! — Старая рабыня отчаянно закивала. Шепотом сказала Добаве что-то ещё.
И та, помедлив, наконец кивнула. Но губы, опухшие с прошлой ночи, поджала ещё обиженней, чем прежде.
Не этим бы сейчас с ней заниматься, подумал неожиданно Харальд. Но выбора нет. И времени, чтобы с ней нянчиться, тоже. Теперь не до того. Жаль, что напугать не получилось. На пещеру, возле которой они вчера причалили, девчонка и то смотрела испуганней…
Воспоминания вдруг налетели — и ударили наотмашь. Как по морде открытой ладонью съездили.
