18+! Имеются эротические сцены - и сцены насилия!
В Вайленсхофф пришла зима.
Расшитое покрывало, подбитое собачьими шкурами – от ревматизма – лежало на коленях короля Готфрида. Большие окна сейчас были закрыты тяжелыми зимними ставнями, в камине, возле которого он сидел, горела дубовая колода.
Дуб дерево упорное во всем, даже в огне. И гореть будет долго, жара даст побольше, чем любое другое…
Готфрид хлебнул подогретого вина, посмотрел на женщину, стоявшую перед ним на коленях. Молодая жена Зигольда оф Дитца, богатого владельца имений Грюфесдорф и Айнштац – впрочем, теперь уже и не богатого, и не владельца, а просто одного из тех, чьи головы украшали сейчас ограду Вайленсхоффа.
Кримгильда стояла на коленях с таким лицом, словно перепила крепкого вина. Сказала, держа стиснутые ладони перед животом:
– Я понимаю, что сюда меня привезли не просто так…
Но тут король Готфрид вдруг расслышал стук – частый, дробный. Доносившийся не со стороны двери, а от одного из окон.
Такого ещё никогда не было, и сначала он опешил, а потом испугался.
Но стук повторился, снова и снова. Был он какой-то костяной, непонятный. Кто-то с той стороны отвесной стены стучал в ставню на его окне.
– Стража! – срывающимся фальцетом крикнул Готфрид. – Ко мне!
Грохотнуло, и в дверь влетели стражники. Кримгильда, не вставая с колен, молча, проворно переползла в угол за камином. Сжалась там, замерла.
В окно опять постучали. Мелкой дробью…
– Снимите ставню. – Готфрид торопливо откинул покрывало с колен, встал и пошел к двери. Замер возле открытой створки.
Стражники переглянулись. Трое из них вытащили мечи, один выдернул засов, державший тяжелые ставни. Торопливо отступил назад.
Свистнул гулявший за стенами замка ветер, створки раскрылись…
И два громадных черных ворона влетели в покои Готфрида. Каркнув, сели на каменную облицовку камина.
Стражники двинулись к ним, но Готфрид с дрожью в голосе приказал:
– Стойте!
Его люди замерли – а он пошел к камину. Шагал уверенно, хоть и припадал на ногу, нывшую больше всего.
Вороны, билось у него в уме. Две черные птицы, слуги его господина. Вотан, их отец, обещавший ему власть над миром – и новое, молодое тело в придачу – имеет как раз таких птиц. Которые служат ему, донося обо всем, что происходит в мире людей.
Вороны сидели неподвижно на каменных плитах, нависавших над огнем. Хотя те уже должны были нагреться от пламени, да так, что человек обжег бы руку.
И обе птицы смотрели на него. Синевато-черные бусины глаз поблескивали.
Глаза Готфрида видели плохо – но уже через пару шагов он разглядел, что на шее одной из двух птиц что-то сверкает. Ловит приглушенные отсветы камина, переливается искрами…
Ещё шаг – и король, подслеповато щурясь, увидел ожерелье, намотанное поверх черного оперенья. Он торопливо вскинул руку. Одна из птиц тут же перелетела на неё, вцепилась когтями в рукав дорогого одеяния.
Локоть Готфрида тут же опустился вниз под тяжестью ворона – тот весил побольше, чем его парадный меч. Предплечье заныло. Но он кое-как удержал птицу на уровне пояса.
Это был тот самый ворон, на шее которого блестело ожерелье – удивительно прекрасное, сиявшее поверх черных перьев. Капли прозрачных камней ловили блики пламени из камина, переплавляя их в багровые искры.
Дар для меня, подумал вдруг Готфрид. Счастливо и радостно подумал. Дар, возможно – да какое возможно, наверняка! – обладал волшебной силой. Может, от неё даже перестанут ныть суставы? И он снова выйдет на охоту зова, как делал ещё совсем недавно, когда был самую малость помоложе – и поздоровей…
Ворон сидел неподвижно, пока Готфрид одной рукой стягивал с его шеи ожерелье. И едва золотая цепь, увешанная камнями, осталась в руке короля, перелетел на камин.
Оба ворона тут же снова каркнули – дружно, слажено. И уставились на короля темными бусинами глаз, словно ожидая чего-то.
Хотят, чтобы одел, сообразил Готфрид.
Что ж, это дар его небесного покровителя и повелителя. Он дрожащими пальцами растянул золотую цепь. Капли камней багрово сверкнули.
Холод и жар. Вот что ощутил Готфрид, когда застегнул цепочку – сбоку, на плече, потому что до собственного загривка все равно не дотянулся бы. До чего же довела его старость...
А потом все эти мысли ушли. Разом, словно кто-то задул огонек.
Стражники, замершие в покоях короля, увидели, как тот вдруг выпрямился. Передернул плечами, досадливо поморщился, расслышав хруст старческих костей в ответ на движение. Бросил, взглянув на воинов:
– Как мои корабли? Строятся?
Голос его прозвучал совсем по иному, теперь уже без старческой слабости.
– Да, мой король, – быстро ответил самый старший из стражников. – Позвать Куртца оф Трубе? Он знает об этом больше моего.
– Куртц оф Трубе, – задумчиво проговорил Готфрид. – Он ведь надзирает за отправкой леса на верфи? Нет, пусть придет утром. А сейчас…
Вороны, тяжело хлопнув крыльями, взлетели с камина – и опустились ему на плечи. Король Готфрид повернулся, посмотрел на Кримгильду, забившуюся в угол возле камина. Улыбнулся.
Та в ответ почему-то заскулила. Стражники удивлено покосились на женщину. С самого начала было ясно, зачем король велел доставить прекрасную жену мятежного оф Дитца сюда, в Вайленсхофф. Чтобы согрела старческое тело. И в королевские покои она вошла с прямой спиной, не проронив слезинки…
Так чего же сейчас хныкать?
– Идите, – тихо бросил король Готфрид, не глядя на стражников.
Кримгильда, замолчав, проводила стражников безумным взглядом – таким, какой бывает у приговоренных к смерти.
Готфрид, в теле которого уже жил другой, повел плечом. Вороны, сидевшие на плечах, тут же перелетели на стол. Король шагнул к ним, на ходу снимая ожерелье. Снова намотал его на шею одной из птиц.
Черные вороны тут же взметнулись. Тяжело хлопнув крыльями, вылетели в окно.
Готфрид шагнул к проему, куда со свистом задувал зимний ветер, выстуживая королевские покои. Замер там, глядя в темноту, под покровом которой лежала долина реки Люнсве.
Кораблями отродье Змея не победить, подумал тот, кто обживал сейчас тело Готфрида. Ёрмунгард перетопит их ради сына…
Но корабли его на время отвлекут. Пусть думает, что все остается по-прежнему. Весной придется пускать посудины Готфрида по одной, по две в сторону Нартвегра. Змей будет топить их, думая, что это все, что угрожает его выродку.
Вайленсхофф расположен слишком далеко от берега, и его присутствия здесь Ёрмунгард не почует. Конечно, остается ещё Локи. Знать бы, где сейчас мотается родитель подлостей и отец коварства.
А ещё здесь остался Мьельнир. И рукавица Тора. Их надо вернуть – иначе кто будет бояться обитателей Асгарда? И что тогда останется от могущества и величья Тора Одинсона? Только пояс Мегингъерд…
Мы сыграем с Локи в тавлеи, решил новый хозяин королевского тела. И посмотрим, кто выиграет.
Он закрыл ставни, обернулся к женщине. Та снова заскулила.
Чует, что её ждет, подумал Один. Но это случится не сразу. Сначала ему надо войти в полную силу. Только потом он сможет принимать душу и кровь, подкрепляя себя. Потому что он единственный из богов, кто не может насытиться обычной едой…
– Сюда, – глуховато сказал Один и показал на стол. – Ложись.
Бабенка выглядела сочной. Нет ничего лучше для закрепления вселения, чем позабавиться сразу же после этого с мягкой женской плотью…
Кримгильда, пошатнувшись, замолчала. Медленно поднялась с колен. Король Готфрид стал другим с того момента, как застегнул на себе ожерелье. Цвет его глаз не изменился, но от их взгляда в её теле плескался животный ужас. Такой, что на коже выступал ледяной пот. И внутренности скручивало судорогой.
Словно сама смерть на неё смотрела. Или что-то похуже смерти…
Она вошла в эти покои, зная, что станет постельной игрушкой старого короля. Но теперь ей казалось, что Готфрид возьмет не только её тело – но и жизнь.
Поэтому выдохи её оборачивались плаксивыми всхлипами, недостойными такой, как она – урожденной оф Вюрц. Кримгильда тонула в ужасе, жалея себя, такую молодую, такую красивую…
А когда старый король приказал ложиться на столешницу, на неё вдруг навалилось оцепенение. И странное понимание того, что она теперь должна сделать.
Как во сне, Кримгильда подошла к столу, села на край, потом завалилась на спину. Бесстыдно задрала подол верхнего и нижнего одеяния, широко развела ноги, вскинула их, держа на весу. Замерла, распластанная на столе.
Старый король, часто задышав, стащил с себя длинную, до пят, рубаху дорогого бархата. Двинулся к ней, на ходу развязывая штаны.
Кримгильда даже не поморщилась, когда он грубо вошел в неё. Широко, с размахом заработал бедрами, входя и выходя, не всегда попадая куда нужно – отчего между ног у неё вспыхивала боль. Но равнодушие окутывало её, не позволяя даже застонать.
Старый Готфрид смотрел на Кримгильду не отрываясь. Блекло-голубые глаза его были жуткими…
Едва Забава вышла с сыроварни, как в лицо ударил ветер, влажно пахнущий весной.
Лед на фьорде, к которому спускались строения крепости, уже успел потемнеть. Посередине залива цепочкой шли полыньи, в которых плескалась вода.
За долгую зиму по всему Йорингарду намело сугробы, кое-где дотягивавшиеся почти до середины низко нависавших крыш. Сейчас они казались осевшими. И немного посерели.
Но снег сойдет ещё не скоро, сказал Харальд. Сначала откроется фьорд, море очистится от льдин…
И уж потом начнет проглядывать земля.
Забава зашагала по дорожке, проложенной между двумя высокими, в её рост, сугробами. Следом, позвякивая железом, топали двое воинов – её стража, всегда ходившая за ней по пятам.
Она шла к кухне. Не по срочному делу, а просто глянуть, как там дела. Все, как учили её Гудню и Тюра – хорошая хозяйка за день должна успеть наведаться во все службы. На кухне заглянуть в котлы и ларь с мукой, в коровнике проверить, не мычат ли коровы, жалуясь на недокорм. Не исхудали ли.
Потом Забава собиралась зайти в ткацкую, посмотреть на пряжу. И на ткань. Там как раз сейчас ткали отрезы для парусов – из грубой, жесткой шерсти, настриженной прошлым летом. А ещё нужно было проверить все веретенца с готовой нитью, напряденные со вчерашнего дня. Чтобы нить везде была толстая, крепкая. Скрученная на совесть. И уже сотканные куски пересмотреть, чтобы уточная нить везде была прибита плотно, ровно. Чтобы парус ветер хорошо держал…
Забава на ходу вздохнула. Как-то странно все повернулось… когда-то её саму наказывали, есть не давая. А теперь ей самой приходилось так поступать. Месяца два назад, когда только начали готовить ткань на паруса, она сначала одну рабыню оставила без ужина. И пообещала, что если на следующий день нить, той бабой спряденная, опять будет растрепанной, неровной и скрученной не туго, кое-как, то голодать ей придется и дальше.
А потом пришлось вторую рабыню лишить еды на время. Не по себе было, совестно – а что делать? Ткань-то готовили для кораблей Харальда. Так что Забава стиснула зубы, вспомнила, каким голосом она разговаривала с Красавой, когда та Неждану побила – и заговорила так же, но уже с рабынями. Оправдываясь про себя, что это всяко лучше, чем порка.
Правда, стражники за спиной и в первый, и во второй раз шепотом предлагали сбегать за кнутом. И Харальд вечером с насмешкой сказал, что мир перевернется, если она вдруг перестанет жалеть рабье мясо…
И хоть мысль о том, куда те корабли поплывут летом, Забаве не нравилась, но она понимала – ей здешних мужиков не переделать. А на одном из кораблей будет Харальд. Опять же, братья её новые, Болли с Ислейвом, тоже собирались уйти в поход. И других мужиков где-то ждали матери, жены и сестры…
А плохой парус, как объяснили ей Гудню с Тюрой, может лопнуть прямо на ветру. Беда для того, кто плывет на корабле – особенно если дело идет к буре, когда надо поскорей добраться до берега.
И позор для хозяйки, что парус готовила.
Хорошо хоть, те два раза помогли – и больше Забаве никого не приходилось морить голодом. Но она ещё долго после этого бегала в ткацкую по два раза на день. Сама разматывала веретенца тех двух баб, проверяя, какую нить спряли. Все боялась недоглядеть…
Гудню с Тюрой уже давно не ходили вместе с Забавой. Ещё два месяца назад жены братьев объявили, что научили свою дротнинг всему, чему могли. И что пора бы ей стать хозяйкой там, где правит муж – а то как бы Харальд не завел ещё одну жену, решив, что первая с хозяйством не справляется. На следующее утро после этих слов Забава пошла обходить все службы одна.
И со временем как-то привыкла. Даже научилась грозно сводить брови на переносице.
Вот только муж однажды заскочил на кухню глотнуть подогретого эля – и наткнулся на неё как раз тогда, когда она хмурилась. И почему-то встревожился, тут же при всех начал спрашивать, уж не болит ли у неё чего. Пришлось хватать Харальда за руку, выводить с кухни, объяснять…
А потом смотреть на его ухмылку и слушать пояснение – мол, он уже решил, что у жены живот свело.
А потом смотреть на его ухмылку и слушать пояснение – мол, он уже решил, что у его жены живот свело.
Забава на ходу поморщилась, вспомнив, как уже в опочивальне, в тот же вечер, Харальд попросил её снова нахмуриться. Сказав, что не часто бывает повод повеселиться. И когда она нахмурилась уже всерьез, задетая его словами, захохотал…
– Дротнинг, посмотри на фьорд! – напряженно бросил вдруг один из воинов, топавших следом за ней.
Забава торопливо метнула взгляд влево – и остановилась, как вкопанная.
Над высокими скалами, уходившими вдаль, к открытому морю, вставал дымок. С южной стороны. Небо затягивали размытые тучи, дым сигнального костра на их светло-сером мареве походил на разлохмаченную тонкую нить.
– Чужие драккары, – хмуро бросил стражник у неё за спиной. – Раз запалили, значит, пристали к берегу.
В следующее мгновенье от навесов на берегу кто-то заорал:
– Все к фьорду! Щиты, копья – взять!
От ворот уже бежали люди. А Забава вдруг вспомнила одно из наставлений Гудню – если конунга нет дома, гостей встречает дротнинг…
Харальда в Йорингарде не было. С утра, едва рассвело, он уехал вместе со Свальдом и ещё двумя десятками людей поохотиться на волков. В последние дни в крепости пару раз наутро замечали наутро волчьи следы – зима кончалась, в лесу становилось голодно, и звери забредали по льду, пробираясь мимо стражи. Пока, правда, никого не тронули, лишь над одним из курятников разгребли дерновую крышу, забравшись по сугробам.
Забава зашагала к берегу. Чуть не сбилась на бег, но один из стражников буркнул сзади:
– Поскользнешься, дротнинг – конунг с нас головы снимет…
Она пристыжено засеменила мелкими шажками. И когда добралась до навесов, вдоль берега уже стояло немало народу. Хирдманы Харальда выкрикивали, давая знать своим, где они стоят:
– Хирд Ларса, здесь! Свейн – тут!
И в толпе словно ручьи текли – люди двигались в разные стороны, пробираясь к своим.
– Где Кейлев? – крикнула Забава, подойдя поближе.
У её отца в хирде было не больше десятка человек – и его имя среди криков так и не прозвучало. То ли люди Кейлева уже стояли рядом с ним, то ли он был занят другим…
ГЛАВА 1. Вайленсхофф
В Вайленсхофф пришла зима.
Расшитое покрывало, подбитое собачьими шкурами – от ревматизма – лежало на коленях короля Готфрида. Большие окна сейчас были закрыты тяжелыми зимними ставнями, в камине, возле которого он сидел, горела дубовая колода.
Дуб дерево упорное во всем, даже в огне. И гореть будет долго, жара даст побольше, чем любое другое…
Готфрид хлебнул подогретого вина, посмотрел на женщину, стоявшую перед ним на коленях. Молодая жена Зигольда оф Дитца, богатого владельца имений Грюфесдорф и Айнштац – впрочем, теперь уже и не богатого, и не владельца, а просто одного из тех, чьи головы украшали сейчас ограду Вайленсхоффа.
Кримгильда стояла на коленях с таким лицом, словно перепила крепкого вина. Сказала, держа стиснутые ладони перед животом:
– Я понимаю, что сюда меня привезли не просто так…
Но тут король Готфрид вдруг расслышал стук – частый, дробный. Доносившийся не со стороны двери, а от одного из окон.
Такого ещё никогда не было, и сначала он опешил, а потом испугался.
Но стук повторился, снова и снова. Был он какой-то костяной, непонятный. Кто-то с той стороны отвесной стены стучал в ставню на его окне.
– Стража! – срывающимся фальцетом крикнул Готфрид. – Ко мне!
Грохотнуло, и в дверь влетели стражники. Кримгильда, не вставая с колен, молча, проворно переползла в угол за камином. Сжалась там, замерла.
В окно опять постучали. Мелкой дробью…
– Снимите ставню. – Готфрид торопливо откинул покрывало с колен, встал и пошел к двери. Замер возле открытой створки.
Стражники переглянулись. Трое из них вытащили мечи, один выдернул засов, державший тяжелые ставни. Торопливо отступил назад.
Свистнул гулявший за стенами замка ветер, створки раскрылись…
И два громадных черных ворона влетели в покои Готфрида. Каркнув, сели на каменную облицовку камина.
Прода от 8.02
Стражники двинулись к ним, но Готфрид с дрожью в голосе приказал:
– Стойте!
Его люди замерли – а он пошел к камину. Шагал уверенно, хоть и припадал на ногу, нывшую больше всего.
Вороны, билось у него в уме. Две черные птицы, слуги его господина. Вотан, их отец, обещавший ему власть над миром – и новое, молодое тело в придачу – имеет как раз таких птиц. Которые служат ему, донося обо всем, что происходит в мире людей.
Вороны сидели неподвижно на каменных плитах, нависавших над огнем. Хотя те уже должны были нагреться от пламени, да так, что человек обжег бы руку.
И обе птицы смотрели на него. Синевато-черные бусины глаз поблескивали.
Глаза Готфрида видели плохо – но уже через пару шагов он разглядел, что на шее одной из двух птиц что-то сверкает. Ловит приглушенные отсветы камина, переливается искрами…
Ещё шаг – и король, подслеповато щурясь, увидел ожерелье, намотанное поверх черного оперенья. Он торопливо вскинул руку. Одна из птиц тут же перелетела на неё, вцепилась когтями в рукав дорогого одеяния.
Локоть Готфрида тут же опустился вниз под тяжестью ворона – тот весил побольше, чем его парадный меч. Предплечье заныло. Но он кое-как удержал птицу на уровне пояса.
Это был тот самый ворон, на шее которого блестело ожерелье – удивительно прекрасное, сиявшее поверх черных перьев. Капли прозрачных камней ловили блики пламени из камина, переплавляя их в багровые искры.
Дар для меня, подумал вдруг Готфрид. Счастливо и радостно подумал. Дар, возможно – да какое возможно, наверняка! – обладал волшебной силой. Может, от неё даже перестанут ныть суставы? И он снова выйдет на охоту зова, как делал ещё совсем недавно, когда был самую малость помоложе – и поздоровей…
Ворон сидел неподвижно, пока Готфрид одной рукой стягивал с его шеи ожерелье. И едва золотая цепь, увешанная камнями, осталась в руке короля, перелетел на камин.
Оба ворона тут же снова каркнули – дружно, слажено. И уставились на короля темными бусинами глаз, словно ожидая чего-то.
Хотят, чтобы одел, сообразил Готфрид.
Что ж, это дар его небесного покровителя и повелителя. Он дрожащими пальцами растянул золотую цепь. Капли камней багрово сверкнули.
Холод и жар. Вот что ощутил Готфрид, когда застегнул цепочку – сбоку, на плече, потому что до собственного загривка все равно не дотянулся бы. До чего же довела его старость...
А потом все эти мысли ушли. Разом, словно кто-то задул огонек.
Стражники, замершие в покоях короля, увидели, как тот вдруг выпрямился. Передернул плечами, досадливо поморщился, расслышав хруст старческих костей в ответ на движение. Бросил, взглянув на воинов:
– Как мои корабли? Строятся?
Голос его прозвучал совсем по иному, теперь уже без старческой слабости.
– Да, мой король, – быстро ответил самый старший из стражников. – Позвать Куртца оф Трубе? Он знает об этом больше моего.
– Куртц оф Трубе, – задумчиво проговорил Готфрид. – Он ведь надзирает за отправкой леса на верфи? Нет, пусть придет утром. А сейчас…
Вороны, тяжело хлопнув крыльями, взлетели с камина – и опустились ему на плечи. Король Готфрид повернулся, посмотрел на Кримгильду, забившуюся в угол возле камина. Улыбнулся.
Та в ответ почему-то заскулила. Стражники удивлено покосились на женщину. С самого начала было ясно, зачем король велел доставить прекрасную жену мятежного оф Дитца сюда, в Вайленсхофф. Чтобы согрела старческое тело. И в королевские покои она вошла с прямой спиной, не проронив слезинки…
Так чего же сейчас хныкать?
– Идите, – тихо бросил король Готфрид, не глядя на стражников.
Кримгильда, замолчав, проводила стражников безумным взглядом – таким, какой бывает у приговоренных к смерти.
Готфрид, в теле которого уже жил другой, повел плечом. Вороны, сидевшие на плечах, тут же перелетели на стол. Король шагнул к ним, на ходу снимая ожерелье. Снова намотал его на шею одной из птиц.
Черные вороны тут же взметнулись. Тяжело хлопнув крыльями, вылетели в окно.
Готфрид шагнул к проему, куда со свистом задувал зимний ветер, выстуживая королевские покои. Замер там, глядя в темноту, под покровом которой лежала долина реки Люнсве.
Кораблями отродье Змея не победить, подумал тот, кто обживал сейчас тело Готфрида. Ёрмунгард перетопит их ради сына…
Но корабли его на время отвлекут. Пусть думает, что все остается по-прежнему. Весной придется пускать посудины Готфрида по одной, по две в сторону Нартвегра. Змей будет топить их, думая, что это все, что угрожает его выродку.
Вайленсхофф расположен слишком далеко от берега, и его присутствия здесь Ёрмунгард не почует. Конечно, остается ещё Локи. Знать бы, где сейчас мотается родитель подлостей и отец коварства.
А ещё здесь остался Мьельнир. И рукавица Тора. Их надо вернуть – иначе кто будет бояться обитателей Асгарда? И что тогда останется от могущества и величья Тора Одинсона? Только пояс Мегингъерд…
Мы сыграем с Локи в тавлеи, решил новый хозяин королевского тела. И посмотрим, кто выиграет.
Он закрыл ставни, обернулся к женщине. Та снова заскулила.
Чует, что её ждет, подумал Один. Но это случится не сразу. Сначала ему надо войти в полную силу. Только потом он сможет принимать душу и кровь, подкрепляя себя. Потому что он единственный из богов, кто не может насытиться обычной едой…
Прода от 12.02
– Сюда, – глуховато сказал Один и показал на стол. – Ложись.
Бабенка выглядела сочной. Нет ничего лучше для закрепления вселения, чем позабавиться сразу же после этого с мягкой женской плотью…
Кримгильда, пошатнувшись, замолчала. Медленно поднялась с колен. Король Готфрид стал другим с того момента, как застегнул на себе ожерелье. Цвет его глаз не изменился, но от их взгляда в её теле плескался животный ужас. Такой, что на коже выступал ледяной пот. И внутренности скручивало судорогой.
Словно сама смерть на неё смотрела. Или что-то похуже смерти…
Она вошла в эти покои, зная, что станет постельной игрушкой старого короля. Но теперь ей казалось, что Готфрид возьмет не только её тело – но и жизнь.
Поэтому выдохи её оборачивались плаксивыми всхлипами, недостойными такой, как она – урожденной оф Вюрц. Кримгильда тонула в ужасе, жалея себя, такую молодую, такую красивую…
А когда старый король приказал ложиться на столешницу, на неё вдруг навалилось оцепенение. И странное понимание того, что она теперь должна сделать.
Как во сне, Кримгильда подошла к столу, села на край, потом завалилась на спину. Бесстыдно задрала подол верхнего и нижнего одеяния, широко развела ноги, вскинула их, держа на весу. Замерла, распластанная на столе.
Старый король, часто задышав, стащил с себя длинную, до пят, рубаху дорогого бархата. Двинулся к ней, на ходу развязывая штаны.
Кримгильда даже не поморщилась, когда он грубо вошел в неё. Широко, с размахом заработал бедрами, входя и выходя, не всегда попадая куда нужно – отчего между ног у неё вспыхивала боль. Но равнодушие окутывало её, не позволяя даже застонать.
Старый Готфрид смотрел на Кримгильду не отрываясь. Блекло-голубые глаза его были жуткими…
ГЛАВА 2. Три месяца спустя
Едва Забава вышла с сыроварни, как в лицо ударил ветер, влажно пахнущий весной.
Лед на фьорде, к которому спускались строения крепости, уже успел потемнеть. Посередине залива цепочкой шли полыньи, в которых плескалась вода.
За долгую зиму по всему Йорингарду намело сугробы, кое-где дотягивавшиеся почти до середины низко нависавших крыш. Сейчас они казались осевшими. И немного посерели.
Но снег сойдет ещё не скоро, сказал Харальд. Сначала откроется фьорд, море очистится от льдин…
И уж потом начнет проглядывать земля.
Забава зашагала по дорожке, проложенной между двумя высокими, в её рост, сугробами. Следом, позвякивая железом, топали двое воинов – её стража, всегда ходившая за ней по пятам.
Она шла к кухне. Не по срочному делу, а просто глянуть, как там дела. Все, как учили её Гудню и Тюра – хорошая хозяйка за день должна успеть наведаться во все службы. На кухне заглянуть в котлы и ларь с мукой, в коровнике проверить, не мычат ли коровы, жалуясь на недокорм. Не исхудали ли.
Потом Забава собиралась зайти в ткацкую, посмотреть на пряжу. И на ткань. Там как раз сейчас ткали отрезы для парусов – из грубой, жесткой шерсти, настриженной прошлым летом. А ещё нужно было проверить все веретенца с готовой нитью, напряденные со вчерашнего дня. Чтобы нить везде была толстая, крепкая. Скрученная на совесть. И уже сотканные куски пересмотреть, чтобы уточная нить везде была прибита плотно, ровно. Чтобы парус ветер хорошо держал…
Забава на ходу вздохнула. Как-то странно все повернулось… когда-то её саму наказывали, есть не давая. А теперь ей самой приходилось так поступать. Месяца два назад, когда только начали готовить ткань на паруса, она сначала одну рабыню оставила без ужина. И пообещала, что если на следующий день нить, той бабой спряденная, опять будет растрепанной, неровной и скрученной не туго, кое-как, то голодать ей придется и дальше.
А потом пришлось вторую рабыню лишить еды на время. Не по себе было, совестно – а что делать? Ткань-то готовили для кораблей Харальда. Так что Забава стиснула зубы, вспомнила, каким голосом она разговаривала с Красавой, когда та Неждану побила – и заговорила так же, но уже с рабынями. Оправдываясь про себя, что это всяко лучше, чем порка.
Правда, стражники за спиной и в первый, и во второй раз шепотом предлагали сбегать за кнутом. И Харальд вечером с насмешкой сказал, что мир перевернется, если она вдруг перестанет жалеть рабье мясо…
И хоть мысль о том, куда те корабли поплывут летом, Забаве не нравилась, но она понимала – ей здешних мужиков не переделать. А на одном из кораблей будет Харальд. Опять же, братья её новые, Болли с Ислейвом, тоже собирались уйти в поход. И других мужиков где-то ждали матери, жены и сестры…
А плохой парус, как объяснили ей Гудню с Тюрой, может лопнуть прямо на ветру. Беда для того, кто плывет на корабле – особенно если дело идет к буре, когда надо поскорей добраться до берега.
И позор для хозяйки, что парус готовила.
Хорошо хоть, те два раза помогли – и больше Забаве никого не приходилось морить голодом. Но она ещё долго после этого бегала в ткацкую по два раза на день. Сама разматывала веретенца тех двух баб, проверяя, какую нить спряли. Все боялась недоглядеть…
Гудню с Тюрой уже давно не ходили вместе с Забавой. Ещё два месяца назад жены братьев объявили, что научили свою дротнинг всему, чему могли. И что пора бы ей стать хозяйкой там, где правит муж – а то как бы Харальд не завел ещё одну жену, решив, что первая с хозяйством не справляется. На следующее утро после этих слов Забава пошла обходить все службы одна.
И со временем как-то привыкла. Даже научилась грозно сводить брови на переносице.
Вот только муж однажды заскочил на кухню глотнуть подогретого эля – и наткнулся на неё как раз тогда, когда она хмурилась. И почему-то встревожился, тут же при всех начал спрашивать, уж не болит ли у неё чего. Пришлось хватать Харальда за руку, выводить с кухни, объяснять…
А потом смотреть на его ухмылку и слушать пояснение – мол, он уже решил, что у жены живот свело.
Прода от 24.02
А потом смотреть на его ухмылку и слушать пояснение – мол, он уже решил, что у его жены живот свело.
Забава на ходу поморщилась, вспомнив, как уже в опочивальне, в тот же вечер, Харальд попросил её снова нахмуриться. Сказав, что не часто бывает повод повеселиться. И когда она нахмурилась уже всерьез, задетая его словами, захохотал…
– Дротнинг, посмотри на фьорд! – напряженно бросил вдруг один из воинов, топавших следом за ней.
Забава торопливо метнула взгляд влево – и остановилась, как вкопанная.
Над высокими скалами, уходившими вдаль, к открытому морю, вставал дымок. С южной стороны. Небо затягивали размытые тучи, дым сигнального костра на их светло-сером мареве походил на разлохмаченную тонкую нить.
– Чужие драккары, – хмуро бросил стражник у неё за спиной. – Раз запалили, значит, пристали к берегу.
В следующее мгновенье от навесов на берегу кто-то заорал:
– Все к фьорду! Щиты, копья – взять!
От ворот уже бежали люди. А Забава вдруг вспомнила одно из наставлений Гудню – если конунга нет дома, гостей встречает дротнинг…
Харальда в Йорингарде не было. С утра, едва рассвело, он уехал вместе со Свальдом и ещё двумя десятками людей поохотиться на волков. В последние дни в крепости пару раз наутро замечали наутро волчьи следы – зима кончалась, в лесу становилось голодно, и звери забредали по льду, пробираясь мимо стражи. Пока, правда, никого не тронули, лишь над одним из курятников разгребли дерновую крышу, забравшись по сугробам.
Забава зашагала к берегу. Чуть не сбилась на бег, но один из стражников буркнул сзади:
– Поскользнешься, дротнинг – конунг с нас головы снимет…
Она пристыжено засеменила мелкими шажками. И когда добралась до навесов, вдоль берега уже стояло немало народу. Хирдманы Харальда выкрикивали, давая знать своим, где они стоят:
– Хирд Ларса, здесь! Свейн – тут!
И в толпе словно ручьи текли – люди двигались в разные стороны, пробираясь к своим.
– Где Кейлев? – крикнула Забава, подойдя поближе.
У её отца в хирде было не больше десятка человек – и его имя среди криков так и не прозвучало. То ли люди Кейлева уже стояли рядом с ним, то ли он был занят другим…
