Кого, говорят, ты видел? Пьяный что ли? Но это они поначалу над ним смеялись, потом-то и сами примечать стали, вроде в поле баба какая, вроде в саване гуляет. Некоторые ещё помышляли к колодцу тому ходить, якобы хорошее место, само очистилось, да только бегом оттуда возвращались.
Немного погодя поле заросло, травы полевые высокие до деревни дошли. Так она по травам до деревни добралась…
- Кто?
- Она, полудница, та самая, про которую спрашиваешь. И к тебе захаживала. Наш дом с краю первый, ты тут спать не мог. Как о полдень – ты в крик. Не спишь - и всё. А нам косить да жать надо. Некому с тобой сидеть. И матери работы не давал. Как полдень, ты в крик на всю деревню: мало, что на окраине, а слышно на три версты, как орёшь. Матка твоя раз пришла домой, да так в дверях и застыла. Видит, колыбель твою баба с косой качает, сама с ног до головы в простыни зашита, только пятна старые, грязные по всей одежде, вроде как в земле валялась, а от сеней до нее следы мокрые. Колыбель твою качает и плачет. С тех пор вы и съехали. Я одна тут осталась. А Лариса говорила, что как съехали в город, ты плакать и перестал.
- Мама ничего такого не рассказывала…
- Конечно, и никто не расскажет. Горемыка знает, когда про неё речь-то, она тут как тут…
- Неужто?
- До сих пор! И мне, старой, страшно…
- Ну, спасибо, бабуль, что рассказала. Ну и история. А что с дедом Максимом стало?
- Кто его знает, тут война, немцы, убёг куда или повесили?..
Я вышел на улицу, впереди расстилалось то самое поле. На небе по-прежнему не было ни облачка. Меня разбирал задор, хотелось пойти туда, к колодцу, заглянуть в его воды, может, и увидеть на дне его харю колдуна, да и кому бы не захотелось побывать в таком мистическом местечке.
Я решился. Вышел бодро, что со мной может случиться? Тут рукой подать через поле. Метров сто. Не больше. Подходя к полю, однако, почувствовал, как уши мои холодеют, так всегда бывает, не сказать, что от страха, больше – от волнения. Всё-таки тронула за душу история.
В поле задуло. Ветер пылил позёмкой с наметённых сугробов. Это меня слегка напугало, но всё же поле – открытое место, есть где ветерку разгуляться. Ничего не обычного. Я двинулся вперёд, правда, теперь медленнее. Ветер стих.
Вот и середина. На душе стало совсем легко. Если б что и было тут такое, то уж давно бы себя проявило. Я обернулся назад, на дом…
Пурга застилала глаза, дальше руки было не видно ничего, дом скрылся из виду за снежной пеленой. Как же так? Ведь только что был ясный день. Повернулся вперёд. Что за чудеса? Чистое небо над головой, тропинка через поле под ногами прямо к колодцу. Откуда б здесь взяться тропинке? Кто натоптал? Нет, что-то здесь не то. Как бы ни было впереди ласково да хорошо, а надо возвращаться. Повернулся к дому, снег слепит глаза, забивается под ворот и в рукава, сугробы наросли по пояс. Идти невыносимо трудно, ветер стал сильнее, буквально валит с ног. Сделал несколько шагов, остановился. Тряхнул головой. Опять солнце на пути и тишь да гладь, и… колодец впереди. Как так? Впереди колодец? В другую ж сторону шёл. Отвернулся. Глаза протёр. Опять колодец впереди. Сколько ни стоял, как ни вертелся, всё одно выходило – к колодцу дорогу заманивала. А дома как и ни бывало моего нигде.
Что ж тут делать? Креститься начал. Только себя крестным знамением осенил, так и следы свои увидел, не ту тропку ровную да гладкую, а свои в сугробах, так и пошёл след в след по ним.
Веселее стало. Иду, про себя молитву творю. А много ли я их знаю? Только «Господи, помилуй». Вот её и повторяю, а сам крещусь без устали. Страшно, а вы как думали? Вот и дом мой видать.
И случись тут, расслабился да в сердцах как выкрикну: А иди-ка ты Васильна …!
И под локоть меня как кто-то хвать!
Тут уж не скажу, что случилось, признаюсь только, на мгновение очень тепло стало, а больше и не помню ничего. В себя только в сенях пришел. Помню, стою, ору, что есть мочи. И не молитвы совсем. А бабушка вокруг меня с горохом своим ходит…
В городе снежок. И железнодорожный переезд. Как везде.
Ничего необычного, пятничный вечер, спешка домой, опущенный шлагбаум и вереница машин, выжидающая, когда пройдет поезд, и дорога вновь откроется. А там, в конце дороги: дом, теплая жена, бубнящий муж, коты и дети, - так или иначе всех ждет вечер пятницы, времени терять нельзя ни секунды.
Вьется снежок, кто-то курит, приоткрыв дверь машины, кто-то чистит стекла, кто-то переговаривается...
Вся эта шумящая, слепящая огнями карусель, замершая, словно перед прыжком в прекрасное далеко, застывшая в ожидании вечерне-пятничных чудес, готовая с шумом сорваться каждую секунду и умчать, разбрасывая снежные искры из-под колес в пьянящий синий сумрак, окутанный белесой дымкой снегопада.
Снег, снег, снег, декабрь, огни вдоль дорог, нарядные блестящие елки на островках пешеходных закоулков...
И вдруг новые огни, и вой сирен, и уже совсем другое несется по дороге, не радостное. Вся великолепная бальная кавалькада, растянувшаяся перед переездом, моментально исчезла из виду, словно бродячий пес, напуганный грозным окриком, настроение предвкушения приятного вечера испарилось, снег перестал быть узором, превратившись в больничный приговор. Красные огни, мелькающие. Совсем не те, что сияют безжизненным светом вдоль дорог. Красные, умоляющие о спасении, еще живые, зовущие на помощь, воющие от боли. Другие огни. Другой голос заполонил Вселенную, наполнив все пространство, сверху до низу болью и горем. Машина скорой помощи.
Как? Разве в такой чудесный, синий, яркий, снежный, сказочный вечер кто-то может страдать? Нет! Скорее, пусть проедут скорее, только не сегодня, не сейчас, не надо боли, не сейчас, не в вечер пятницы.
Переезд закрыт.
Беснующиеся горящие огни, вопль отчаяния застыли, обессилев, смирившись с судьбой впереди нарядной процессии. Проезда нет. Не спасти. Не успеть.
Сирена еще раз вскрикнула и задохнулась. Уже рядом зажглись еще одни. Беспощадные и неумолимые. Огни приближающегося поезда.
Но что-то вдруг произошло. Еще непонятно что, но что-то важное, что-то удивительное, чудесное, что-то невозможное, чего не бывает никогда.
Птицей взметнулась из своей сторожки у железнодорожной стрелки женщина в годах и телогрейке, накинутой кое-как на грузное тело:
- Стой! Стой! - выбежала она на рельсы, загораживая своим, хоть и не малым, но совершенно хрупким и ничем не защищенным телом, дорогу скоропомощной буханке.
- Стой! - хрипло выплёвывала железнодорожница маленькие слова, смешанные с паром и испугом, заслоняя руками себя, и дорогу, и приближающийся поезд, пытаясь не пустить машину через переезд, озаренный жгучими огнями паровоза.
- Врр, - напугала ее скоропомощная буханка.
Машина дернулась вперед и застыла.
Железнодорожница устояла. Молча, не отступив ни на шаг.
- Врр, - увереннее выпалила машина. - Врр!
Маневр. Еще один. И карета скорой помощи обогнула смелую железнодорожницу, едва не задев боком стального гиганта-паровоза, и легко помчалась дальше.
И снова сирена. Но уже не обреченно, не страшно, а с надеждой: "Успеем, братцы! Спасем!"
Железнодорожница прянула назад к сторожке.
Я стояла завороженная. Глядя вслед машине, думая о том, какой ад, вероятно, творится внутри нее, раз водитель решился на такой поступок: и врачи кричат: "Жми! Давай!" и пациент стонет, и свои мысли....
И стояла восхищенная удивительной женщиной, чье имя я не узнаю никогда, бросившейся почти под колеса, защищая и свой пост, и людей.
Вот ведь какая штука: и водитель жизнь спасал, и железнодорожница; и те, и другие ценой своей, единственной, хрупкой, которая никогда не повторится!
Меньше минуты потребовалось людям на то, чтобы принять судьбоносные решения.
Поезд закрыл от тех, кто остался по эту сторону, удаляющуюся мигающую буханку и удивительную женщину. Потихоньку вечер пятницы забирал свое, поселяясь в уголках глаз ожиданием всевозможных приятностей.
Сложные чувства. Но то, что я в один вечер увидела героических людей, не титанов, не генералов, простых людей, обычных, у которых дома ржавая вода и коты, дети и жены с мужьями, пьющие соседи и болеющие родители... - это удивительно. Хотя, наверняка, кто-то скажет, что так поступать нельзя. И да, будет прав.
И все же это так прекрасно! Спасибо, люди! Спасибо вам!
Так я и знал наперед,
Что они красивы, эти грибы,
Убивающие людей!
Кобаяси Исса
Товарищ не любит собирать грибы. Монотонность шагания по лесу, высматривание знакомых шляпок под деревьями, вдох-выдох, вдох-выдох, пенье птиц, - вот это вот всё утомляет его.
Товарищ не любит собирать грибы, но любит интернет. Он находит гриб и тестирует его сначала в разных приложениях, потом смотрит отзывы, затем, когда интернет убеждает его, что поганка съедобна, - испытывает непосредственно на себе.
Поэтому мы второй год едим и собираем поганки. Те самые, которых всегда обходили стороной. Всевозможные грибы с юбочками, какие-то широкие зонтики...
В ближайшем лесочке не осталось незнакомцев, ближайшие съедобные поганки – отныне далеко, где-то на юге родины.
Мы тоже разлюбили собирать грибы, в этом нет больше смысла, нет азарта, риска нет. Да и благодаря товарищу и умению собирать грибы, кроме подберезовиков, белых, лисичек, горяшек, занятие стало слишком утомительным. Ведро набирается через полчаса. А что делать остальные 4 часа в лесу в ожидании автобуса?
Вот так интернет всё портит.
Раньше я всегда подавала. Мало, но обязательно. Потом стала различать: этому на водку, не стоит, пропьет он, те - воруют, у них золота полно, кто ж в золоте попрошайничает, вон те, за деревом, да они все время тут стоят.
Да и подавать, как раньше, мелочь, стало неудобно.
Тут ведь как. Сначала ты профессор по этике подаяний, точно знаешь: кому надо, кому нет. Потом спокойно на трупик кошачий посреди дороги смотришь...
Очень быстро история эта раскручивается. Незаметно. Кажется, и не изменилась я вовсе. Просто подмечать стала в людях что-то, плохое, в основном, раньше и не обращала внимания, а тут вон, поумнела. У нас же, если человек радостный, оптимист - не иначе дурак. Человек умный всегда наскребет в карманах на критику. Рассудительная стала. Тьфу.
- Помоги, девушка, документы...
Отвернулась, чтоб не видеть, кому мелочь кинула, чтоб и мысли не возникло рассуждать, достоин или нет... Звякнула монета в коробке.
- Спасибо, спасибо, дай Бог тебе...
Про себя думаю: "Это ты еще не знаешь, какое тебе спасибо, что напоминаешь, чтоб я человеком оставалась за сущие копейки, душу мою бережешь. Тебе спасибо, а ты и не знаешь".
Давным-давно, в школе, среди прочих, мы проходили рассказ И. Тургенева "Хорь и Калиныч". Учительница пыталась нам объяснить новаторство автора. "Тургенев, - говорила она, - показал, что и у мужика есть душа, есть красота и поэзия в его жизни."
Тоже мне открытие. Все и так знают, что каждый человек, даже не очень удавшийся в социальном плане, личность.
В то же время учительница по истории цитировала Сократа: "Раб - подлый человек". Я от души презирала мыслителя, удивляясь, как такое возможно. Ну ладно, дело было на заре становления человечества, можно сделать вид, что он такое не говорил.
На встречу мне по мосту сегодня двое: мама и сын, мальчишка лет восьми.
- Есть же всякие малоимущие! - разгоряченно почти выкрикивала лозунги мать. - Есть те, у которых нет одежды, обуви!
"Надо же, - подумалось мне. - Какая мама, с детства приучает ребенка, что ситуации в жизни могут быть, разные, раскрывает мир перед ребеночком. Какая забота о человечестве! Не то, что эти – за тряпки душу продадут".
- Вот кто-то смотрит, что лежит мешок с обувью и взял, - не унималась мама мальчишки покорно склонившего голову и впитывающего каждое слово.
Ах, вон чего они тут малоимущих вспомнили! Оказывается, дитятко сменку посеял. А мамаша по Сократу шпарит: раб – подлый, малоимущий – значит вор.
Да, скоро школьники начнут понимать, в чем новаторство рассказа Тургенева "Хорь и Калиныч", страшно и удивительно будет думать, что малоимущие тоже люди, что там и красота, бывает, гостит, и поэзия, и совесть, и даже ум с эстетическими идеями и чувством прекрасного, ну, пока нигде сменка бесхозная им по дороге не встретилась, конечно же
Праздник подходил к концу. Салаты доедены, вино допито. До ближайшего магазина километра два, но он закрыт до утра. На часах - три ночи.
Вокруг - непроглядная тьма, взявшая в кольцо заснеженную лужайку вокруг двухэтажного коттеджа, одиноко стоящего посреди леса, в отдалении от трассы и населенных пунктов.
Справа во тьме, метрах в пятистах, озерцо не озерцо, а что-то больше похожее на пруд с банькой на берегу. Слева, впереди и позади – елки, елки, елки… Между ними - неширокая пешая тропинка.
В рекламе говорилось: отдых для тех, кто ищет покоя в душе, какая-то цитата то ли Будды, то ли Конфуция, слова типа «релакс» и «йога».
Данила выбрал это местечко для корпоратива. Хозяйка быстро согласилась, хотя он честно ее предупредил: никаких медитаций, строго бедлам с блек-джеком и барышнями.
Поначалу было весело: творили что хотели, без оглядки на соседей и полицию, им тут попросту неоткуда было взяться.
Но вскоре оказалось, что за пару часов они сотворили все те безумства, о которых мечтали, и фантазия с выпивкой на этом иссякли. Подступила тоска. Спать не хотелось. Час маялись без дела и алкоголя. Почерпнуть темы для новых развлечений было неоткуда: интернет в глуши не работал. Уйти тоже некуда: даже если и удастся преодолеть пешком в ночной глуши два километра до трассы, то совсем не факт, что там в новогоднюю ночь кто-то захочет подбирать попутчика.
Однако…
- Вот, что мы делали в пионерском лагере, - нашлась секретарша Тиночка. – Мы ночью выбирались на трассу и пугали народ. Говорили, что если натянуть нитку белую посредине – в свете фар автомобиля она покажется водиле канатом.
- Бред, - пробубнил сисадмин. – Это байки.
- Ну, а что ты сам-то можешь предложить? – капризно ответила Тиночка.
- В общем, идея неплохая. Да и прогуляться тоже можно. Но стоит выбрать действительно проверенную стратегию. Жаль, вина не осталось. Из него бы вышли отличные пятна крови. Выйти на дорогу можно, свежий воздух нам не повредит. Но нитку тянуть мы не будем. Мы будем наряжаться в простыни с пятнами крови! И…
- Тормозить машины!!! – радостно захлопала в ладоши Екатерина. – Да! А чем мы нарисуем пятна крови?!
- А вы не забыли, что у вашего дизайнера все-таки художественное образование? – откликнулся Евгений. – Я, между прочим, думал утром взяться за пейзаж… Краски у меня с собой.
Через несколько минут изумительный привиденческий прикид был готов. Под руководством Евгения решили отойти от шаблонных призраков. По-быстрому соорудили юбку и кофту, вместо обычного балахона. Если бы кто-то увидел привидение в стиле Карлсона – сразу бы догадались, что это розыгрыш. Поэтому создали просторный силуэт из двух компонентов, которые густо заляпали пятнами кровавых оттенков.
У Тиночки нашлись краски для лица, она ловко соорудила на лице Инги мертвенный макияж.
Немного погодя поле заросло, травы полевые высокие до деревни дошли. Так она по травам до деревни добралась…
- Кто?
- Она, полудница, та самая, про которую спрашиваешь. И к тебе захаживала. Наш дом с краю первый, ты тут спать не мог. Как о полдень – ты в крик. Не спишь - и всё. А нам косить да жать надо. Некому с тобой сидеть. И матери работы не давал. Как полдень, ты в крик на всю деревню: мало, что на окраине, а слышно на три версты, как орёшь. Матка твоя раз пришла домой, да так в дверях и застыла. Видит, колыбель твою баба с косой качает, сама с ног до головы в простыни зашита, только пятна старые, грязные по всей одежде, вроде как в земле валялась, а от сеней до нее следы мокрые. Колыбель твою качает и плачет. С тех пор вы и съехали. Я одна тут осталась. А Лариса говорила, что как съехали в город, ты плакать и перестал.
- Мама ничего такого не рассказывала…
- Конечно, и никто не расскажет. Горемыка знает, когда про неё речь-то, она тут как тут…
- Неужто?
- До сих пор! И мне, старой, страшно…
- Ну, спасибо, бабуль, что рассказала. Ну и история. А что с дедом Максимом стало?
- Кто его знает, тут война, немцы, убёг куда или повесили?..
Я вышел на улицу, впереди расстилалось то самое поле. На небе по-прежнему не было ни облачка. Меня разбирал задор, хотелось пойти туда, к колодцу, заглянуть в его воды, может, и увидеть на дне его харю колдуна, да и кому бы не захотелось побывать в таком мистическом местечке.
Я решился. Вышел бодро, что со мной может случиться? Тут рукой подать через поле. Метров сто. Не больше. Подходя к полю, однако, почувствовал, как уши мои холодеют, так всегда бывает, не сказать, что от страха, больше – от волнения. Всё-таки тронула за душу история.
В поле задуло. Ветер пылил позёмкой с наметённых сугробов. Это меня слегка напугало, но всё же поле – открытое место, есть где ветерку разгуляться. Ничего не обычного. Я двинулся вперёд, правда, теперь медленнее. Ветер стих.
Вот и середина. На душе стало совсем легко. Если б что и было тут такое, то уж давно бы себя проявило. Я обернулся назад, на дом…
Пурга застилала глаза, дальше руки было не видно ничего, дом скрылся из виду за снежной пеленой. Как же так? Ведь только что был ясный день. Повернулся вперёд. Что за чудеса? Чистое небо над головой, тропинка через поле под ногами прямо к колодцу. Откуда б здесь взяться тропинке? Кто натоптал? Нет, что-то здесь не то. Как бы ни было впереди ласково да хорошо, а надо возвращаться. Повернулся к дому, снег слепит глаза, забивается под ворот и в рукава, сугробы наросли по пояс. Идти невыносимо трудно, ветер стал сильнее, буквально валит с ног. Сделал несколько шагов, остановился. Тряхнул головой. Опять солнце на пути и тишь да гладь, и… колодец впереди. Как так? Впереди колодец? В другую ж сторону шёл. Отвернулся. Глаза протёр. Опять колодец впереди. Сколько ни стоял, как ни вертелся, всё одно выходило – к колодцу дорогу заманивала. А дома как и ни бывало моего нигде.
Что ж тут делать? Креститься начал. Только себя крестным знамением осенил, так и следы свои увидел, не ту тропку ровную да гладкую, а свои в сугробах, так и пошёл след в след по ним.
Веселее стало. Иду, про себя молитву творю. А много ли я их знаю? Только «Господи, помилуй». Вот её и повторяю, а сам крещусь без устали. Страшно, а вы как думали? Вот и дом мой видать.
И случись тут, расслабился да в сердцах как выкрикну: А иди-ка ты Васильна …!
И под локоть меня как кто-то хвать!
Тут уж не скажу, что случилось, признаюсь только, на мгновение очень тепло стало, а больше и не помню ничего. В себя только в сенях пришел. Помню, стою, ору, что есть мочи. И не молитвы совсем. А бабушка вокруг меня с горохом своим ходит…
Часть Храбрость, или Так Нельзя?
В городе снежок. И железнодорожный переезд. Как везде.
Ничего необычного, пятничный вечер, спешка домой, опущенный шлагбаум и вереница машин, выжидающая, когда пройдет поезд, и дорога вновь откроется. А там, в конце дороги: дом, теплая жена, бубнящий муж, коты и дети, - так или иначе всех ждет вечер пятницы, времени терять нельзя ни секунды.
Вьется снежок, кто-то курит, приоткрыв дверь машины, кто-то чистит стекла, кто-то переговаривается...
Вся эта шумящая, слепящая огнями карусель, замершая, словно перед прыжком в прекрасное далеко, застывшая в ожидании вечерне-пятничных чудес, готовая с шумом сорваться каждую секунду и умчать, разбрасывая снежные искры из-под колес в пьянящий синий сумрак, окутанный белесой дымкой снегопада.
Снег, снег, снег, декабрь, огни вдоль дорог, нарядные блестящие елки на островках пешеходных закоулков...
И вдруг новые огни, и вой сирен, и уже совсем другое несется по дороге, не радостное. Вся великолепная бальная кавалькада, растянувшаяся перед переездом, моментально исчезла из виду, словно бродячий пес, напуганный грозным окриком, настроение предвкушения приятного вечера испарилось, снег перестал быть узором, превратившись в больничный приговор. Красные огни, мелькающие. Совсем не те, что сияют безжизненным светом вдоль дорог. Красные, умоляющие о спасении, еще живые, зовущие на помощь, воющие от боли. Другие огни. Другой голос заполонил Вселенную, наполнив все пространство, сверху до низу болью и горем. Машина скорой помощи.
Как? Разве в такой чудесный, синий, яркий, снежный, сказочный вечер кто-то может страдать? Нет! Скорее, пусть проедут скорее, только не сегодня, не сейчас, не надо боли, не сейчас, не в вечер пятницы.
Переезд закрыт.
Беснующиеся горящие огни, вопль отчаяния застыли, обессилев, смирившись с судьбой впереди нарядной процессии. Проезда нет. Не спасти. Не успеть.
Сирена еще раз вскрикнула и задохнулась. Уже рядом зажглись еще одни. Беспощадные и неумолимые. Огни приближающегося поезда.
Но что-то вдруг произошло. Еще непонятно что, но что-то важное, что-то удивительное, чудесное, что-то невозможное, чего не бывает никогда.
Птицей взметнулась из своей сторожки у железнодорожной стрелки женщина в годах и телогрейке, накинутой кое-как на грузное тело:
- Стой! Стой! - выбежала она на рельсы, загораживая своим, хоть и не малым, но совершенно хрупким и ничем не защищенным телом, дорогу скоропомощной буханке.
- Стой! - хрипло выплёвывала железнодорожница маленькие слова, смешанные с паром и испугом, заслоняя руками себя, и дорогу, и приближающийся поезд, пытаясь не пустить машину через переезд, озаренный жгучими огнями паровоза.
- Врр, - напугала ее скоропомощная буханка.
Машина дернулась вперед и застыла.
Железнодорожница устояла. Молча, не отступив ни на шаг.
- Врр, - увереннее выпалила машина. - Врр!
Маневр. Еще один. И карета скорой помощи обогнула смелую железнодорожницу, едва не задев боком стального гиганта-паровоза, и легко помчалась дальше.
И снова сирена. Но уже не обреченно, не страшно, а с надеждой: "Успеем, братцы! Спасем!"
Железнодорожница прянула назад к сторожке.
Я стояла завороженная. Глядя вслед машине, думая о том, какой ад, вероятно, творится внутри нее, раз водитель решился на такой поступок: и врачи кричат: "Жми! Давай!" и пациент стонет, и свои мысли....
И стояла восхищенная удивительной женщиной, чье имя я не узнаю никогда, бросившейся почти под колеса, защищая и свой пост, и людей.
Вот ведь какая штука: и водитель жизнь спасал, и железнодорожница; и те, и другие ценой своей, единственной, хрупкой, которая никогда не повторится!
Меньше минуты потребовалось людям на то, чтобы принять судьбоносные решения.
Поезд закрыл от тех, кто остался по эту сторону, удаляющуюся мигающую буханку и удивительную женщину. Потихоньку вечер пятницы забирал свое, поселяясь в уголках глаз ожиданием всевозможных приятностей.
Сложные чувства. Но то, что я в один вечер увидела героических людей, не титанов, не генералов, простых людей, обычных, у которых дома ржавая вода и коты, дети и жены с мужьями, пьющие соседи и болеющие родители... - это удивительно. Хотя, наверняка, кто-то скажет, что так поступать нельзя. И да, будет прав.
И все же это так прекрасно! Спасибо, люди! Спасибо вам!
Часть Грибоедово горе от ума
Так я и знал наперед,
Что они красивы, эти грибы,
Убивающие людей!
Кобаяси Исса
Товарищ не любит собирать грибы. Монотонность шагания по лесу, высматривание знакомых шляпок под деревьями, вдох-выдох, вдох-выдох, пенье птиц, - вот это вот всё утомляет его.
Товарищ не любит собирать грибы, но любит интернет. Он находит гриб и тестирует его сначала в разных приложениях, потом смотрит отзывы, затем, когда интернет убеждает его, что поганка съедобна, - испытывает непосредственно на себе.
Поэтому мы второй год едим и собираем поганки. Те самые, которых всегда обходили стороной. Всевозможные грибы с юбочками, какие-то широкие зонтики...
В ближайшем лесочке не осталось незнакомцев, ближайшие съедобные поганки – отныне далеко, где-то на юге родины.
Мы тоже разлюбили собирать грибы, в этом нет больше смысла, нет азарта, риска нет. Да и благодаря товарищу и умению собирать грибы, кроме подберезовиков, белых, лисичек, горяшек, занятие стало слишком утомительным. Ведро набирается через полчаса. А что делать остальные 4 часа в лесу в ожидании автобуса?
Вот так интернет всё портит.
Часть Душу за копейки
Раньше я всегда подавала. Мало, но обязательно. Потом стала различать: этому на водку, не стоит, пропьет он, те - воруют, у них золота полно, кто ж в золоте попрошайничает, вон те, за деревом, да они все время тут стоят.
Да и подавать, как раньше, мелочь, стало неудобно.
Тут ведь как. Сначала ты профессор по этике подаяний, точно знаешь: кому надо, кому нет. Потом спокойно на трупик кошачий посреди дороги смотришь...
Очень быстро история эта раскручивается. Незаметно. Кажется, и не изменилась я вовсе. Просто подмечать стала в людях что-то, плохое, в основном, раньше и не обращала внимания, а тут вон, поумнела. У нас же, если человек радостный, оптимист - не иначе дурак. Человек умный всегда наскребет в карманах на критику. Рассудительная стала. Тьфу.
- Помоги, девушка, документы...
Отвернулась, чтоб не видеть, кому мелочь кинула, чтоб и мысли не возникло рассуждать, достоин или нет... Звякнула монета в коробке.
- Спасибо, спасибо, дай Бог тебе...
Про себя думаю: "Это ты еще не знаешь, какое тебе спасибо, что напоминаешь, чтоб я человеком оставалась за сущие копейки, душу мою бережешь. Тебе спасибо, а ты и не знаешь".
Часть Хорь и Калиныч
Давным-давно, в школе, среди прочих, мы проходили рассказ И. Тургенева "Хорь и Калиныч". Учительница пыталась нам объяснить новаторство автора. "Тургенев, - говорила она, - показал, что и у мужика есть душа, есть красота и поэзия в его жизни."
Тоже мне открытие. Все и так знают, что каждый человек, даже не очень удавшийся в социальном плане, личность.
В то же время учительница по истории цитировала Сократа: "Раб - подлый человек". Я от души презирала мыслителя, удивляясь, как такое возможно. Ну ладно, дело было на заре становления человечества, можно сделать вид, что он такое не говорил.
На встречу мне по мосту сегодня двое: мама и сын, мальчишка лет восьми.
- Есть же всякие малоимущие! - разгоряченно почти выкрикивала лозунги мать. - Есть те, у которых нет одежды, обуви!
"Надо же, - подумалось мне. - Какая мама, с детства приучает ребенка, что ситуации в жизни могут быть, разные, раскрывает мир перед ребеночком. Какая забота о человечестве! Не то, что эти – за тряпки душу продадут".
- Вот кто-то смотрит, что лежит мешок с обувью и взял, - не унималась мама мальчишки покорно склонившего голову и впитывающего каждое слово.
Ах, вон чего они тут малоимущих вспомнили! Оказывается, дитятко сменку посеял. А мамаша по Сократу шпарит: раб – подлый, малоимущий – значит вор.
Да, скоро школьники начнут понимать, в чем новаторство рассказа Тургенева "Хорь и Калиныч", страшно и удивительно будет думать, что малоимущие тоже люди, что там и красота, бывает, гостит, и поэзия, и совесть, и даже ум с эстетическими идеями и чувством прекрасного, ну, пока нигде сменка бесхозная им по дороге не встретилась, конечно же
Часть Крик совы (ужасы бытовые с участием сов)
Праздник подходил к концу. Салаты доедены, вино допито. До ближайшего магазина километра два, но он закрыт до утра. На часах - три ночи.
Вокруг - непроглядная тьма, взявшая в кольцо заснеженную лужайку вокруг двухэтажного коттеджа, одиноко стоящего посреди леса, в отдалении от трассы и населенных пунктов.
Справа во тьме, метрах в пятистах, озерцо не озерцо, а что-то больше похожее на пруд с банькой на берегу. Слева, впереди и позади – елки, елки, елки… Между ними - неширокая пешая тропинка.
В рекламе говорилось: отдых для тех, кто ищет покоя в душе, какая-то цитата то ли Будды, то ли Конфуция, слова типа «релакс» и «йога».
Данила выбрал это местечко для корпоратива. Хозяйка быстро согласилась, хотя он честно ее предупредил: никаких медитаций, строго бедлам с блек-джеком и барышнями.
Поначалу было весело: творили что хотели, без оглядки на соседей и полицию, им тут попросту неоткуда было взяться.
Но вскоре оказалось, что за пару часов они сотворили все те безумства, о которых мечтали, и фантазия с выпивкой на этом иссякли. Подступила тоска. Спать не хотелось. Час маялись без дела и алкоголя. Почерпнуть темы для новых развлечений было неоткуда: интернет в глуши не работал. Уйти тоже некуда: даже если и удастся преодолеть пешком в ночной глуши два километра до трассы, то совсем не факт, что там в новогоднюю ночь кто-то захочет подбирать попутчика.
Однако…
- Вот, что мы делали в пионерском лагере, - нашлась секретарша Тиночка. – Мы ночью выбирались на трассу и пугали народ. Говорили, что если натянуть нитку белую посредине – в свете фар автомобиля она покажется водиле канатом.
- Бред, - пробубнил сисадмин. – Это байки.
- Ну, а что ты сам-то можешь предложить? – капризно ответила Тиночка.
- В общем, идея неплохая. Да и прогуляться тоже можно. Но стоит выбрать действительно проверенную стратегию. Жаль, вина не осталось. Из него бы вышли отличные пятна крови. Выйти на дорогу можно, свежий воздух нам не повредит. Но нитку тянуть мы не будем. Мы будем наряжаться в простыни с пятнами крови! И…
- Тормозить машины!!! – радостно захлопала в ладоши Екатерина. – Да! А чем мы нарисуем пятна крови?!
- А вы не забыли, что у вашего дизайнера все-таки художественное образование? – откликнулся Евгений. – Я, между прочим, думал утром взяться за пейзаж… Краски у меня с собой.
Через несколько минут изумительный привиденческий прикид был готов. Под руководством Евгения решили отойти от шаблонных призраков. По-быстрому соорудили юбку и кофту, вместо обычного балахона. Если бы кто-то увидел привидение в стиле Карлсона – сразу бы догадались, что это розыгрыш. Поэтому создали просторный силуэт из двух компонентов, которые густо заляпали пятнами кровавых оттенков.
У Тиночки нашлись краски для лица, она ловко соорудила на лице Инги мертвенный макияж.
