Разумеется, Лешко не мог не спросить – почему так. Ответ заставил его задуматься. Однако постепенно вслед за недоумением пришло понимание. Знаки-то, как оказалось, больше воины носили. Ну, и кое-кто из волхвов, у кого за плечами уже не одно Посвящение – от молодших до таких ступеней, куда поначалу даже и заглядывать боязно. Да только не у всех богов, как оказалось, свои волхвы были.
В самом деле, зачем тому же Дажьбогу светлому святилища с волхвами в них, коли каждый, где бы ни был, может просто поднять голову – и увидеть не резную капь, а лик самого Дажьбога! Капи, понятно, тоже были, да только в больших святилищах, среди прочих богов. Чтобы во время больших жертвоприношений он тоже свою долю жертв получал.
Оказалось, что и среди служителей Велеса таких, которые носили бы его знаки, не было. Благодар говорил, что им эти знаки и без надобности – Велес, коли кого выделить хочет, и без всяких знаков его своими дарами наделит. Кого-то мудростью великой, кого-то умением видеть незримое для других… А ещё те, кого Велес ведёт, не могут заблудиться, они всегда отыщут верный путь, где бы ни оказались. Хоть в глухих лесах, хоть в чужих незнаемых землях.
Да и знаки, как оказалось, могли быть не только на челе у кого-то. Обереги, наузы и иные предметы, коли делали их с мыслями о каком-то из богов и силу его на сделанное призывали, тоже обретали знак. Даже если мастер либо волхв тот знак и не вычерчивал.
В летнее время Лешко с позволения наставников иной раз уходил в лес даже не по зелья, а просто потому, что там ему лучше думалось. Уходил иной раз и надолго, прихватив с собой только краюшку хлеба да поясной нож. Знал: наставники, коли понадобится, всегда могут глянуть в чашу, чтобы узнать, где он и что с ним. Годами-то парень, почитай, уже почти взрослый, кабы не в святилище жил, так уже и воинское Посвящение мог бы пройти.
Один из таких походов принёс совсем уж нежданную встречу.
В тот раз Лешко забрался довольно далеко. Заблудиться он не боялся – не раз уж убеждался, что всегда точно знает, куда идти, чтобы вернуться домой, в святилище. Пробираясь через густой подлесок, он неожиданно услышал, как кто-то зовёт:
– Помоги, Велесич, не управиться мне самому…
Обращение это, хоть и удивило, относиться могло только к нему. Других людей вокруг уж точно не было.
Раздвинув ветки, он шагнул на поляну. Там возле поваленного дерева в какой-то совсем неудобной позе стоял незнакомец. Поначалу показалось – человек. Однако, взглянув внимательнее, Лешко едва не ахнул. Перед ним в человеческом обличье стоял леший – хозяин здешних мест. И ногу его сжимали железные зубья капкана. Понятно, что освободиться сам он не мог, – прикосновение к кованому железу для нежити [1]
Не без труда вытащив ногу, леший отковылял к лежащему стволу и с протяжным вздохом уселся на него. Взглянул на своего спасителя:
– Благо тебе буди! Я уж не знал, что и делать…
– Да как же тебя, Хозяин, угораздило-то? – отрок с тревогой переводил взгляд с него на капкан, гадая, сколько он здесь простоял, коли поржаветь успел.
Леший махнул рукой:
– Сам виноват! Знал же, что он тут стоит. Да пытался зверёныша из силка освободить, вот и не поостерёгся… Это из дальнего займища мужик на волков ставил, прошлой зимой ещё – больно уж они его и родовичей доняли. Ну, а забрать не смог, лихоманка его унесла.
Зверёныш, про которого он говорил, лисёнок-подросток, уже подобрался к нему и заботливо вылизывал пострадавшую ногу лесного Хозяина.
– А как же родовичи его такое богатство в лесу бросили? – удивился Лешко.
– Так они даже и не ведали, где он капканы-то ставил. Он всё один ходил, никому не доверял. Вроде как слова какие-то заветные говорил, когда ставил, так чтоб другие их не услышали… Три-то капкана они всё же сыскали, а этот вот остался… мне на беду. Я-то про это всё от птиц узнал. Пытался родовичей его и на это место навести, чтоб забрали, да не получилось. Даже вон силок ставили – не заметили… Хоть ты его отсюда унеси, сделай милость!
– Унесу, – кивнул Лешко, – нечего ему здесь делать!
Леший удовлетворённо кивнул, махнул рукой – и у ног его, откуда ни возьмись, появился туесок, полный спелой душистой земляники.
– Возьми вот, полакомись, – поднимаясь на ноги, проговорил он.
Потрепал по загривку лисёнка и исчез, как не было. Лисёнок с любопытством посмотрел на человека, осторожно, бочком, подобрался ближе, на миг ткнулся носом в руку – и одним прыжком скрылся в кустах.
Так он и пришёл в святилище – со ржавым капканом в одной руке и туеском ягод в другой.
Благодар, выслушав его рассказ, только головой покачал. А про то, что леший назвал его Велесичем, сказал, что нежить лесная так, почитай, ко всем служителям Велеса обращается. Потому как в их глазах все, кто кому-то из богов служат, вроде как этому богу детьми считаются. Лешко, поразмыслив, спросил:
– Тогда, выходит, тех, кто Перуну служит, Перуничами назовут?
Однако Благодар усмехнулся:
– Не назовут. Нежить – не люди, им и имя-то Перуна не произнести.
Обдумав его слова, Лешко понял, что волхв прав. Для нежити всё, что связано с Перуном Громовиком, страшно и опасно. Так что и его служителей, всё едино – волхвов или воинов, назовут как угодно, однако не упоминая имени их небесного покровителя.
Капкан отдали кому-то из посадских кузнецов, чтобы попусту не валялся и доброе железо зазря не пропадало. А ягоды сам Лешко предложил посушить, чтоб и на зиму осталось. Понятно, сколько-то поели и свежими.
После этого походы в лес стали для Лешко ещё интереснее и приятнее. Нужные зелия словно сами попадались на глаза, ягод и грибов было в достатке. Самого лесного Хозяина он видел ещё пару раз и никогда не забывал, как положено, оставить на пеньке угощение для него.
Беда пришла откуда не ждали. В один из дней ранней осени, когда Лешко, обдумывая очередной урок, шёл по лесу, навстречу ему из-за деревьев шагнул леший. Не тратя время на приветствия, проговорил:
– Упредить тебя хочу, Велесич. Неладно дело – какая-то нежить пришлая объявилась. Сам я их не видал, да только родичи мои, что в лесах к полудню отсюда живут, сказывали, будто та нежить с людьми что-то делает, что они хоть и живые, а ровно мёртвые. То ли спят, то ли в беспамятстве, и никак их родичи добудиться не могут. Ты уж побереги себя!
– Благо тебе буди, что упредил! – откликнулся Лешко.
Леший, кивнув, исчез.
Когда об этом предостережении Лешко рассказал в святилище, Благодар некоторое время молчал. Потом сказал, что и сам про что-то подобное слышал – будто выше по течению Межицы такое уже несколько раз случалось. А ещё двоих или троих даже и не нашли. Ушли люди в лес и не вернулись. Ведуны тамошние в чашу глядели – вроде живы все, а не возвращаются…
К началу зимы напасть добралась и до Островца. Оставлять дома таких обеспамятевших людей, которых никак не выходит добудиться, родовичи опасались: мало ли, вдруг да на других перекинется? Потому, как сами признавались, после долгих споров их привозили в святилище. Уже к Новогодью таких набралось пятеро. Они лежали в клетях, безгласные, неподвижные. Руки и ноги их оставались гибкими, хоть кожа и казалась почти холодной на ощупь. Слышно было, что они, хоть и медленно и неглубоко, всё-таки дышат. Но пока даже волхвы не могли понять, что это за напасть и как с ней бороться.
Вскоре после Велеса-зимнего Лешко отправился в лес – набрать сосновой хвои для взвара. День выдался тихий, ветер, как видно, дремал где-то под снеговыми перинами. Любуясь заснеженными деревьями, Лешко припоминал то, чему только накануне учил его Благодар, – что делать, коли тебе вдруг приведётся попасть на Кромку. Выходило, что даже и оттуда выбраться хоть и непросто, но можно.
Он не смог бы ответить, в какой момент всё окружающее вдруг заволоклось то ли снежным маревом, то ли туманом. Голова разом сделалась тяжёлой и словно вовсе пустой, глаза сами собой закрывались. Напрасно где-то внутри тот, кто всегда подсказывал ему, кричал об опасности. Тело уже не повиновалось. Лешко медленно опустился на снег.
Его окружала какая-то липкая белёсая муть. Вроде и туман, но какой-то очень плотный, словно из киселя. Однако никаких следов на теле он не оставлял… На теле?..
Только теперь он вдруг понял, что тела у него сейчас просто не было. Вернее, были какие-то смутные очертания – словно кто обвёл его тоненькими едва заметно светящимися линиями. Они даже не виделись, лишь угадывались среди этой мути. Он не смог бы даже ответить, стоит он или лежит. Потому что здесь просто не было ни верха, ни низа, ни каких-то иных направлений. Вялое оцепенение сковывало не хуже пут или цепей, не хотелось ни двигаться, ни даже думать.
Рядом угадывались другие такие же… люди? Или…
Мысленно стиснув зубы, он заставил себя припомнить недавние уроки в святилище. По всему выходило, что он угодил на Кромку. Только… Как это получилось?
Хоть и с трудом, но он сумел припомнить, как пошёл в лес… зачем?.. Кажется, набрать чего-то… Тишина и снег… А после – вдруг поднявшийся вокруг туман – и сон… Вот оно! Сейчас он, словно со стороны, видел, как его тело опускается на снег, беззвучно одними губами шепча: «Нет, нельзя спать… Нельзя…» А потом из тумана выступает какая-то прозрачная тень, похожая на фигуру человека в странном одеянии вроде неподпоясанной рубахи с широкими рукавами и оголовьем вроде тех, что носят северяне, только тут оно было единым целым с рубахой. Протягивает к нему руку – и он, как ни противится, вынужден приближаться. А тело так и остаётся на снегу. Незнакомец бесцветным голосом, звучащим, кажется, в самой голове, говорит: «Ты пойдёшь со мной…» Он пытается вырваться, но в ответ слышит: «Ловцы душ никого не выпускают…» – и проваливается во тьму. И приходит в себя (если это вообще можно так назвать) уже здесь…
Значит, Ловцы душ – вот как называет себя эта нежить, о которой его ещё летом упреждал леший. Эх, знать бы ещё, что они такое… и как отсюда выбраться.
Он не представлял, сколько прошло времени. Здесь его словно и вовсе не было. Про эту особенность Кромки ему говорил наставник… как же его звали?.. Память отказывалась хоть что-то отвечать. Даже и своего имени он сейчас не помнил. Приходилось снова и снова заставлять себя вспоминать. Потому что это, похоже, был единственный путь, чтобы со временем всё же отсюда вырваться. И имена, пожалуй, были не самым главным. Важнее было припомнить, чему его учили там, по ту сторону Кромки.
Неподвижное оцепенение нарушалось редко. Первый, кого он «увидел», показался каким-то странным – может быть, из-за непривычной одежды. Просторная неподпоясанная рубаха с широкими рукавами, похожая на ту, в какую тогда одет был Ловец, и с таким же оголовьем. Вот разве что у этого незнакомца она была не туманно-тёмной и одновременно словно бесцветной, как у Ловцов, а цвета вечернего неба, да ещё и расшита какими-то узорами то ли золотой, то ли серебряной нитью. Лицо, полускрытое наброшенным оголовьем, разглядеть не удалось. Виден был только крупный брезгливо сжатый рот, обрамлённый длинной тронутой проседью бородой и такими же усами. Зато притягивали взгляд большая, с ладонь, подвеска на груди с непонятными узорами и крупным самоцветом посередине и посох с резным, украшенным золотом и камнями навершием. Видно, незнакомец был то ли ведуном, то ли кем-то вроде. Может быть, чародеем. Он просто возник из тумана, словно подошёл откуда-то.
Глядя на незнакомца, он подумал, что, кажется, всё же стоит, а не лежит. Потому что тот явно стоял, разглядывая его. Губы его презрительно искривились, однако он ничего не сказал и шагнул дальше (во всяком случае, так это виделось), вновь исчезая в тумане.
Несколько раз он видел и Ловцов. Их оказалось неожиданно много, но выглядели они неразличимо-одинаковыми.
Ещё больше оказалось таких, как он сам. Если он понимал хоть что-то – человеческие души, уведённые из Яви Ловцами. Но уловить их рядом удавалось только по ощущению присутствия. Ни звуков, ни движения в вязкой и беспросветной мгле не было. Никто не пытался ни заговорить с соседями, ни сделать хоть что-то. Его и самого всё больше охватывало полное безразличие. В самом деле, куда и зачем стремиться, когда здесь так покойно…
Изредка он видел, как Ловцы кого-то забирали. Ну как – видел… Промелькнули тени, несколько отблесков света от таких же бестелесных душ, иногда довольно ярких, иногда совсем тусклых, – и опять тишина. Некоторые позже возвращались. Не все. А иногда, наоборот, появлялись новые души, обычно по несколько за раз. Тогда снова появлялся тот чародей. Иной раз, если приведённые оказывались поблизости, даже удавалось разглядеть, как он то поджимал губы, то, наоборот, удовлетворённо улыбался и кивал.
Чтобы не вовсе потеряться в этом безразличии, он заставлял себя хоть как-то думать. Вспоминать хотя бы то, что получится. Пытаться обдумать всё, что его окружало. Запоминать – хотя запоминать-то особо было нечего. Пока что картина складывалась непонятная. Получалось, что какой-то чародей зачем-то собирает у себя людские души. И за ними отправил Ловцов в земли могутичей…
А потом Ловцы выдернули из толпы его и ещё кого-то. На миг (или, может быть, всё же надолго?) сделалось темно, а потом он вдруг ощутил себя в теле. Только не своём. Кажется, это был довольно высокий мужчина, собственная душа которого… Нет, она была здесь же, только как будто спала. По крайней мере, никак не отреагировала на появление чужака.
Он стоял на площадке, со всех сторон окружённой стенами. Вот только стены эти сложены были не из брёвен, а из обтёсанных камней. Ясно, что он не в землях росавичей…
Вокруг полно было вооружённых людей, непривычная одежда которых подтверждала его предположение. А напротив стояли двое: тот самый чародей, лицо которого он сейчас прекрасно видел, поскольку оголовье своей чуднОй рубахи он откинул, и ещё один человек. Этот второй одет был в яркие шелка, да ещё расшитые золотом и цветными каменьями, а на голове носил золотой же обруч с причудливыми зубцами, тоже украшенный камнями. В мыслях вдруг всплыло слово «корона» – видать, память того, в чьё тело он попал, подсказала. И впрямь, чем-то похоже на те коруны, что девки из боярских и купецких родов на гулянья по велик-дням надевают…
Почтительно склонившись перед этим человеком, чародей объяснял:
– Сейчас, ваше величество, вы увидите, что бывает, ежели в тело подсадить душу… не слишком пригодную для ваших целей. Я мог бы долго объяснять, почему воину лучше подсаживать душу если не воина, так хотя бы мужчины. Тогда он и впрямь становится куда менее уязвим в бою. Но лучше вам взглянуть самому.
В самом деле, зачем тому же Дажьбогу светлому святилища с волхвами в них, коли каждый, где бы ни был, может просто поднять голову – и увидеть не резную капь, а лик самого Дажьбога! Капи, понятно, тоже были, да только в больших святилищах, среди прочих богов. Чтобы во время больших жертвоприношений он тоже свою долю жертв получал.
Оказалось, что и среди служителей Велеса таких, которые носили бы его знаки, не было. Благодар говорил, что им эти знаки и без надобности – Велес, коли кого выделить хочет, и без всяких знаков его своими дарами наделит. Кого-то мудростью великой, кого-то умением видеть незримое для других… А ещё те, кого Велес ведёт, не могут заблудиться, они всегда отыщут верный путь, где бы ни оказались. Хоть в глухих лесах, хоть в чужих незнаемых землях.
Да и знаки, как оказалось, могли быть не только на челе у кого-то. Обереги, наузы и иные предметы, коли делали их с мыслями о каком-то из богов и силу его на сделанное призывали, тоже обретали знак. Даже если мастер либо волхв тот знак и не вычерчивал.
В летнее время Лешко с позволения наставников иной раз уходил в лес даже не по зелья, а просто потому, что там ему лучше думалось. Уходил иной раз и надолго, прихватив с собой только краюшку хлеба да поясной нож. Знал: наставники, коли понадобится, всегда могут глянуть в чашу, чтобы узнать, где он и что с ним. Годами-то парень, почитай, уже почти взрослый, кабы не в святилище жил, так уже и воинское Посвящение мог бы пройти.
Один из таких походов принёс совсем уж нежданную встречу.
В тот раз Лешко забрался довольно далеко. Заблудиться он не боялся – не раз уж убеждался, что всегда точно знает, куда идти, чтобы вернуться домой, в святилище. Пробираясь через густой подлесок, он неожиданно услышал, как кто-то зовёт:
– Помоги, Велесич, не управиться мне самому…
Обращение это, хоть и удивило, относиться могло только к нему. Других людей вокруг уж точно не было.
Раздвинув ветки, он шагнул на поляну. Там возле поваленного дерева в какой-то совсем неудобной позе стоял незнакомец. Поначалу показалось – человек. Однако, взглянув внимательнее, Лешко едва не ахнул. Перед ним в человеческом обличье стоял леший – хозяин здешних мест. И ногу его сжимали железные зубья капкана. Понятно, что освободиться сам он не мог, – прикосновение к кованому железу для нежити [1]
Закрыть
было мучительно. Это какую же боль он должен испытывать, молнией пронеслось в мыслях. Подхватив какую-то палку, Лешко с её помощью кое-как разжал покрытые ржавчиной дуги.Нежить – любые существа, по человеческим меркам, не являющиеся «живыми», – лешии, домовые, водяные и прочие им подобные. Нежить вовсе не обязательно вредна и опасна для человека, просто эти существа сильно отличаются от людей и живут по своим законам, потому столкновение с ними может быть не слишком приятным для обеих сторон. К тому же то, что для нежити шутки и развлечения, далеко не всегда воспринимается так же и людьми.
Не без труда вытащив ногу, леший отковылял к лежащему стволу и с протяжным вздохом уселся на него. Взглянул на своего спасителя:
– Благо тебе буди! Я уж не знал, что и делать…
– Да как же тебя, Хозяин, угораздило-то? – отрок с тревогой переводил взгляд с него на капкан, гадая, сколько он здесь простоял, коли поржаветь успел.
Леший махнул рукой:
– Сам виноват! Знал же, что он тут стоит. Да пытался зверёныша из силка освободить, вот и не поостерёгся… Это из дальнего займища мужик на волков ставил, прошлой зимой ещё – больно уж они его и родовичей доняли. Ну, а забрать не смог, лихоманка его унесла.
Зверёныш, про которого он говорил, лисёнок-подросток, уже подобрался к нему и заботливо вылизывал пострадавшую ногу лесного Хозяина.
– А как же родовичи его такое богатство в лесу бросили? – удивился Лешко.
– Так они даже и не ведали, где он капканы-то ставил. Он всё один ходил, никому не доверял. Вроде как слова какие-то заветные говорил, когда ставил, так чтоб другие их не услышали… Три-то капкана они всё же сыскали, а этот вот остался… мне на беду. Я-то про это всё от птиц узнал. Пытался родовичей его и на это место навести, чтоб забрали, да не получилось. Даже вон силок ставили – не заметили… Хоть ты его отсюда унеси, сделай милость!
– Унесу, – кивнул Лешко, – нечего ему здесь делать!
Леший удовлетворённо кивнул, махнул рукой – и у ног его, откуда ни возьмись, появился туесок, полный спелой душистой земляники.
– Возьми вот, полакомись, – поднимаясь на ноги, проговорил он.
Потрепал по загривку лисёнка и исчез, как не было. Лисёнок с любопытством посмотрел на человека, осторожно, бочком, подобрался ближе, на миг ткнулся носом в руку – и одним прыжком скрылся в кустах.
Так он и пришёл в святилище – со ржавым капканом в одной руке и туеском ягод в другой.
Благодар, выслушав его рассказ, только головой покачал. А про то, что леший назвал его Велесичем, сказал, что нежить лесная так, почитай, ко всем служителям Велеса обращается. Потому как в их глазах все, кто кому-то из богов служат, вроде как этому богу детьми считаются. Лешко, поразмыслив, спросил:
– Тогда, выходит, тех, кто Перуну служит, Перуничами назовут?
Однако Благодар усмехнулся:
– Не назовут. Нежить – не люди, им и имя-то Перуна не произнести.
Обдумав его слова, Лешко понял, что волхв прав. Для нежити всё, что связано с Перуном Громовиком, страшно и опасно. Так что и его служителей, всё едино – волхвов или воинов, назовут как угодно, однако не упоминая имени их небесного покровителя.
Капкан отдали кому-то из посадских кузнецов, чтобы попусту не валялся и доброе железо зазря не пропадало. А ягоды сам Лешко предложил посушить, чтоб и на зиму осталось. Понятно, сколько-то поели и свежими.
После этого походы в лес стали для Лешко ещё интереснее и приятнее. Нужные зелия словно сами попадались на глаза, ягод и грибов было в достатке. Самого лесного Хозяина он видел ещё пару раз и никогда не забывал, как положено, оставить на пеньке угощение для него.
Беда пришла откуда не ждали. В один из дней ранней осени, когда Лешко, обдумывая очередной урок, шёл по лесу, навстречу ему из-за деревьев шагнул леший. Не тратя время на приветствия, проговорил:
– Упредить тебя хочу, Велесич. Неладно дело – какая-то нежить пришлая объявилась. Сам я их не видал, да только родичи мои, что в лесах к полудню отсюда живут, сказывали, будто та нежить с людьми что-то делает, что они хоть и живые, а ровно мёртвые. То ли спят, то ли в беспамятстве, и никак их родичи добудиться не могут. Ты уж побереги себя!
– Благо тебе буди, что упредил! – откликнулся Лешко.
Леший, кивнув, исчез.
Когда об этом предостережении Лешко рассказал в святилище, Благодар некоторое время молчал. Потом сказал, что и сам про что-то подобное слышал – будто выше по течению Межицы такое уже несколько раз случалось. А ещё двоих или троих даже и не нашли. Ушли люди в лес и не вернулись. Ведуны тамошние в чашу глядели – вроде живы все, а не возвращаются…
К началу зимы напасть добралась и до Островца. Оставлять дома таких обеспамятевших людей, которых никак не выходит добудиться, родовичи опасались: мало ли, вдруг да на других перекинется? Потому, как сами признавались, после долгих споров их привозили в святилище. Уже к Новогодью таких набралось пятеро. Они лежали в клетях, безгласные, неподвижные. Руки и ноги их оставались гибкими, хоть кожа и казалась почти холодной на ощупь. Слышно было, что они, хоть и медленно и неглубоко, всё-таки дышат. Но пока даже волхвы не могли понять, что это за напасть и как с ней бороться.
Вскоре после Велеса-зимнего Лешко отправился в лес – набрать сосновой хвои для взвара. День выдался тихий, ветер, как видно, дремал где-то под снеговыми перинами. Любуясь заснеженными деревьями, Лешко припоминал то, чему только накануне учил его Благодар, – что делать, коли тебе вдруг приведётся попасть на Кромку. Выходило, что даже и оттуда выбраться хоть и непросто, но можно.
Он не смог бы ответить, в какой момент всё окружающее вдруг заволоклось то ли снежным маревом, то ли туманом. Голова разом сделалась тяжёлой и словно вовсе пустой, глаза сами собой закрывались. Напрасно где-то внутри тот, кто всегда подсказывал ему, кричал об опасности. Тело уже не повиновалось. Лешко медленно опустился на снег.
Его окружала какая-то липкая белёсая муть. Вроде и туман, но какой-то очень плотный, словно из киселя. Однако никаких следов на теле он не оставлял… На теле?..
Только теперь он вдруг понял, что тела у него сейчас просто не было. Вернее, были какие-то смутные очертания – словно кто обвёл его тоненькими едва заметно светящимися линиями. Они даже не виделись, лишь угадывались среди этой мути. Он не смог бы даже ответить, стоит он или лежит. Потому что здесь просто не было ни верха, ни низа, ни каких-то иных направлений. Вялое оцепенение сковывало не хуже пут или цепей, не хотелось ни двигаться, ни даже думать.
Рядом угадывались другие такие же… люди? Или…
Мысленно стиснув зубы, он заставил себя припомнить недавние уроки в святилище. По всему выходило, что он угодил на Кромку. Только… Как это получилось?
Хоть и с трудом, но он сумел припомнить, как пошёл в лес… зачем?.. Кажется, набрать чего-то… Тишина и снег… А после – вдруг поднявшийся вокруг туман – и сон… Вот оно! Сейчас он, словно со стороны, видел, как его тело опускается на снег, беззвучно одними губами шепча: «Нет, нельзя спать… Нельзя…» А потом из тумана выступает какая-то прозрачная тень, похожая на фигуру человека в странном одеянии вроде неподпоясанной рубахи с широкими рукавами и оголовьем вроде тех, что носят северяне, только тут оно было единым целым с рубахой. Протягивает к нему руку – и он, как ни противится, вынужден приближаться. А тело так и остаётся на снегу. Незнакомец бесцветным голосом, звучащим, кажется, в самой голове, говорит: «Ты пойдёшь со мной…» Он пытается вырваться, но в ответ слышит: «Ловцы душ никого не выпускают…» – и проваливается во тьму. И приходит в себя (если это вообще можно так назвать) уже здесь…
Значит, Ловцы душ – вот как называет себя эта нежить, о которой его ещё летом упреждал леший. Эх, знать бы ещё, что они такое… и как отсюда выбраться.
Он не представлял, сколько прошло времени. Здесь его словно и вовсе не было. Про эту особенность Кромки ему говорил наставник… как же его звали?.. Память отказывалась хоть что-то отвечать. Даже и своего имени он сейчас не помнил. Приходилось снова и снова заставлять себя вспоминать. Потому что это, похоже, был единственный путь, чтобы со временем всё же отсюда вырваться. И имена, пожалуй, были не самым главным. Важнее было припомнить, чему его учили там, по ту сторону Кромки.
Неподвижное оцепенение нарушалось редко. Первый, кого он «увидел», показался каким-то странным – может быть, из-за непривычной одежды. Просторная неподпоясанная рубаха с широкими рукавами, похожая на ту, в какую тогда одет был Ловец, и с таким же оголовьем. Вот разве что у этого незнакомца она была не туманно-тёмной и одновременно словно бесцветной, как у Ловцов, а цвета вечернего неба, да ещё и расшита какими-то узорами то ли золотой, то ли серебряной нитью. Лицо, полускрытое наброшенным оголовьем, разглядеть не удалось. Виден был только крупный брезгливо сжатый рот, обрамлённый длинной тронутой проседью бородой и такими же усами. Зато притягивали взгляд большая, с ладонь, подвеска на груди с непонятными узорами и крупным самоцветом посередине и посох с резным, украшенным золотом и камнями навершием. Видно, незнакомец был то ли ведуном, то ли кем-то вроде. Может быть, чародеем. Он просто возник из тумана, словно подошёл откуда-то.
Глядя на незнакомца, он подумал, что, кажется, всё же стоит, а не лежит. Потому что тот явно стоял, разглядывая его. Губы его презрительно искривились, однако он ничего не сказал и шагнул дальше (во всяком случае, так это виделось), вновь исчезая в тумане.
Несколько раз он видел и Ловцов. Их оказалось неожиданно много, но выглядели они неразличимо-одинаковыми.
Ещё больше оказалось таких, как он сам. Если он понимал хоть что-то – человеческие души, уведённые из Яви Ловцами. Но уловить их рядом удавалось только по ощущению присутствия. Ни звуков, ни движения в вязкой и беспросветной мгле не было. Никто не пытался ни заговорить с соседями, ни сделать хоть что-то. Его и самого всё больше охватывало полное безразличие. В самом деле, куда и зачем стремиться, когда здесь так покойно…
Изредка он видел, как Ловцы кого-то забирали. Ну как – видел… Промелькнули тени, несколько отблесков света от таких же бестелесных душ, иногда довольно ярких, иногда совсем тусклых, – и опять тишина. Некоторые позже возвращались. Не все. А иногда, наоборот, появлялись новые души, обычно по несколько за раз. Тогда снова появлялся тот чародей. Иной раз, если приведённые оказывались поблизости, даже удавалось разглядеть, как он то поджимал губы, то, наоборот, удовлетворённо улыбался и кивал.
Чтобы не вовсе потеряться в этом безразличии, он заставлял себя хоть как-то думать. Вспоминать хотя бы то, что получится. Пытаться обдумать всё, что его окружало. Запоминать – хотя запоминать-то особо было нечего. Пока что картина складывалась непонятная. Получалось, что какой-то чародей зачем-то собирает у себя людские души. И за ними отправил Ловцов в земли могутичей…
А потом Ловцы выдернули из толпы его и ещё кого-то. На миг (или, может быть, всё же надолго?) сделалось темно, а потом он вдруг ощутил себя в теле. Только не своём. Кажется, это был довольно высокий мужчина, собственная душа которого… Нет, она была здесь же, только как будто спала. По крайней мере, никак не отреагировала на появление чужака.
Он стоял на площадке, со всех сторон окружённой стенами. Вот только стены эти сложены были не из брёвен, а из обтёсанных камней. Ясно, что он не в землях росавичей…
Вокруг полно было вооружённых людей, непривычная одежда которых подтверждала его предположение. А напротив стояли двое: тот самый чародей, лицо которого он сейчас прекрасно видел, поскольку оголовье своей чуднОй рубахи он откинул, и ещё один человек. Этот второй одет был в яркие шелка, да ещё расшитые золотом и цветными каменьями, а на голове носил золотой же обруч с причудливыми зубцами, тоже украшенный камнями. В мыслях вдруг всплыло слово «корона» – видать, память того, в чьё тело он попал, подсказала. И впрямь, чем-то похоже на те коруны, что девки из боярских и купецких родов на гулянья по велик-дням надевают…
Почтительно склонившись перед этим человеком, чародей объяснял:
– Сейчас, ваше величество, вы увидите, что бывает, ежели в тело подсадить душу… не слишком пригодную для ваших целей. Я мог бы долго объяснять, почему воину лучше подсаживать душу если не воина, так хотя бы мужчины. Тогда он и впрямь становится куда менее уязвим в бою. Но лучше вам взглянуть самому.
