Сердце застыло куском льда, от осознания, что подобное могло означать лишь две вещи: либо она спятила окончательно, либо это смерть пришла за нею. Волосы на голове зашевелились от холодящего душу дыхания. Впрочем, никакого дуновения ветра не было, это опять сыграло злую шутку воображение Сашки. Спокойствие пришло только с появлением в палате отца, который не произвёл впечатления, что кому-то удивился в палате. Он вёл себя, как обычно, что заставило девушку ещё больше разволноваться, хоть и не выказать ничего эдакого, и не отреагировать ни на приветствие, ни на угощения.
На следующий день приход гостя повторился, что напугало Александру снова. Она не понимала, что это творится, но и спросить об этом медсестёр или отца она не могла — вдруг сочтут спятившей. А ещё через два дня Саша осознала, что наоборот ждёт прихода этого человека, или нелюдя. Она могла бы даже угадать, что делает это существо — оно всегда садилось в дальнее кресло и неотравно следило за ней. Нет, даже не так, оно впитывало в себя все эмоции и реакции девушки.И отчего-то Сашке стало казаться, что это непременно девушка. Может не совсем юная, но точно особь женского пола.
Через неделю таких посещений Саша впервый за эти дни решила нарушить столь привычное теперь уже молчание. Едва проснулась, выползая из очередного кошмара со своим участием в кровавой гонке, девушка стала придумывать в своей голове, как начать разговор с гостем, что спросить, чтобы точно получить ответ на свой вопрос. От возбуждения она даже не обратила внимание на слова медсестры, что её сегодня выписывают, чтобы она готовилась отправиться домой.
Никто не пришёл. Вернее за ней приехали отец и Артур, чтобы переправить домой, но невидимый гость не пришёл. В душе снова что-то оборвалось и понеслось в бездонную бездну, обрушая за собой все мосты, что связывали Александру с внешним миром. Именно поэтому она безвольным кулём дала себя транспортировать в кремле-каталке, на руках отнести к машине и уложить в постель. Саша никак не отреагировала на обьятия Артура, на поглаживания отца, она стала амёбой.
И не придёт к ней больше никто, ведь она покиула то место, где могла ещё хоть как-то существовать, вернувшись в родную квартиру. Только теперь она не казалась ей такой приветливой и светлой. Какой свет, когда всё кругом погружено в беспросветную мглу? И лишь запахи знакомых предметов впивались острыми иглами в сознание. Она помнила и могла бы до мельчайших деталей представить обстановку прихожей, в которой они одномоментно оказались, но душила в себе всё это, боясь поверить, что сможет здесь жить как раньше.
Не сможет!
И уж точно не как раньше. Прошлая жизнь сгорела в том автомобиле, что нёс её к финишу первой, но который не выдержал её давления.
Отец же радовался словно ребёнок, нервно посмеиваясь и лопоча о том, что теперь-то они заживут. Глупо. Этому никогда не бывать. Жизнь закончила свой бег, оставив её у разбитого корыта пожинать плоды своих юношеских выходок. Все спешили вперёд, а она способна нынче лишь плестись старой развалиной, скрченой калекой. Она никому не нужна.
Никому не нужна! Она обуза и непосильная ноша!
Тем не менее, Александра позволила родителю проводить её в девичью спальню и уложить в постель. Да, всё именно так. Теперь её место здесь. В наглухо закрытой комнати с задёрнутыми шторами, в обжигающе холодной постели. Здравствуй, вечный ныне спутник — скупое одиночество.
Вот бы ещё все вокруг в один миг забыли о ней, тогда бы она просто легла в кровать, сложила бы руки на груди и осталась бы лежать в ожидании конца своих мучений. Сейчас ситуация была очень похожа на ту, которой хотелось воспалённому мозгу и израненой душе. Саша лежала на спине, укрытая пледом, на котором, она помнила, было изображение гоночного болида Формулы-1. Он был кроваво красный, с яркими чёрными шинами и сверкающими стёками. Ей не суждено больше его увидеть. Ей отныне не суждено больше ничего сделать из того, к чему она привыкла за последние годы. Не почувствовать ветра в ушах, а только до дикости раздражающее тиканье настольных часов.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Казалось, они набирали громкость с каждой секундой.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Ничего кроме этих звуков, бьющих по перепонкам, слышно не было. Только молотом колотящие тики-токи.
Тик-так.
— А-аа, — затыкая ладонями уши, закричала во всё горло Александра.
На её крик тут же примчался отец. Он подскочил к дочери и схватил ту за плечи, пытаясь понять где у неё болит чтобы помочь. Но та не реагировала на его вопросы, продолжая кричать. Из глаз её текли розовые слёзы.
— Убери их! Убери! — кричала девушка, бьясь в конвульсиях. — Я оглохну. Сойду с ума. Убери!
Скворцов ничего н е мог понять. Что убрать? Куда убрать? Но Саша ничего не могла толком сказать, рыдая. От боли за дочь, мужчина и сам плакал как ребёнок. Ему хотелось помочь, но он не знал как. Он желал бы забратьвсе недуги единственного родного человека себе, да только никак этого не сделать. Он ведь спрашивал врача, можно ли у него глаза забрать и пересадить любимой Саньке.
— Санечка, милая, — хлюпая носом, причитал Серафим. — Ты только сажи, что мне сделать, всё сдюжу. Только скажи.
— Убери это грохоочущее чудовище. Я ненавижу этот звук. Убери!
И потянулись похожие друг на друга дни. Каждое утро начиналось с пробуждения, если только открытие глаз можно назвать пробуждением. Перед взором всё так же простиралась непроглядная тьма. Александра лежала, не шевелясь, какое-то время, глядя пустыми глазами в ужасающую неизвестность. Она не понимала, для чего яркие сны оставляют её, погружая в черноту действительности. Но сколько бы Саша не лежала, ничего не менялось. Сон не приходил, укрывая своим ярким покрывалом, ведь только во время сновидений она могла видеть, могла наслаждаться буйством красок. Раньше девушка никогда не замечала, как прекрасен мир вокруг. Мысленно она вспоминала каждую деталь интерьера собственной комнаты, малейшую шероховатость на обоях, перелив органзы на окне, неровные узоры на ковре, которые могли складываться в причудливые картины, стоило только приглядеться. Раньше, это было, как само собой разумеющееся, неважное и неинтересное. А теперь, когда всё вокруг покрылось тьмой, так мучительно стало без привычных игр цветов, их переливов. Ведь даже ночь, по сути, не была столь черна, пряча в своих складках отблески проезжающих машин, играющие в прятки фонарные столбы. Сейчас Саша погружена не в ночную синь, а в подземную мглу, куда не проникает и толики света внешнего мира. Да, она потеряла связь с миром.
И так происходит всегда. Мы не ценим то, что имеем, не замечаем того, что рядом с нами. Для нас это становится обыденным и серым, тогда, как лишившись этого в один миг, начинаешь потихоньку умирать. Не зря же говорят: Что имеем, не храним, потерявши плачем. Александра почувствовала это на себе в полной мере. Да, она готова была плакать. Не просто плакать, а рыдать навзрыд. Только слезами ничего не исправить, ничего не вернут назад.
В один из дней к Александре подошёл отец и долго молча стоял, верно думая, что она спит. Только она просто лежала, не видя смысла в том, чтобы держать глаза открытыми, когда ничего вокруг всё равно не увидишь. Потом он слабо коснулся плеча дочери, заставляя ту вздрогнуть от неожиданности.
— Санечка, к тебе гости, — он говорил мягко, но девушка слышала за этим напускным спокойствием горечь. Ему было тягостно видеть перед собой её, которая стала навечно обузой. Саша промолчала, стиснув зубы.
Серафим вздохнул и прошаркал прочь из комнаты. Девушка было подумала, что теперь-то она вновь сможет погрузиться в уныние, которое стало её постоянным спутником, но не тут то было. Дверь в спальню отворилась и кто-то вошёл. То, что это был не отец, Александра могла сказать со всей ответственностью, так как за последнюю неделю изучила его шаги от и до. Кроме того, этот кто-то передвигался весьма странно, то ли на костылях, то ли с палкой.
— Кто здесь? — против воли вырвалось у Саши. Из-за долгого молчания голос был хриплый и словно принадлежал чужому человеку.
— Доброе утро, — раздался приятный мелодичный женский голос от стола (по крайней мере, Александра верила, что правильно запомнила расстановку мебели в собственной комнате).
Саша не стала отвечать, нахмурившись и непроизвольно надув губы. Ответом на это стал смешок со сторону незнакомки, которую зачем-то привёл в их дом отец. Оставалось надеяться, что это замена ей, калеке-дочери, чтобы скрасить одиночество и разделить хоть с кем-то свою ношу.
— Можешь не отвечать, — задорно отозвалась та, что нарушила уединение Александры. — Ещё тогда, когда ты в больнице лежала, я поняла, что ты интересная личность. Твой лечащий врач пригласил меня, чтобы я поговорила с тобой. Меня Таней зовут. Тебе, возможно, не интересно, но мне двадцать семь лет, четырнадцать из которых я не вижу.
Саша чуть дёрнулась, непроизвольно поворачивая голову в сторону голоса. Правду ли она говорит, или это какая-то специальная терапия для психически неуравновешеных?
На следующий день приход гостя повторился, что напугало Александру снова. Она не понимала, что это творится, но и спросить об этом медсестёр или отца она не могла — вдруг сочтут спятившей. А ещё через два дня Саша осознала, что наоборот ждёт прихода этого человека, или нелюдя. Она могла бы даже угадать, что делает это существо — оно всегда садилось в дальнее кресло и неотравно следило за ней. Нет, даже не так, оно впитывало в себя все эмоции и реакции девушки.И отчего-то Сашке стало казаться, что это непременно девушка. Может не совсем юная, но точно особь женского пола.
Через неделю таких посещений Саша впервый за эти дни решила нарушить столь привычное теперь уже молчание. Едва проснулась, выползая из очередного кошмара со своим участием в кровавой гонке, девушка стала придумывать в своей голове, как начать разговор с гостем, что спросить, чтобы точно получить ответ на свой вопрос. От возбуждения она даже не обратила внимание на слова медсестры, что её сегодня выписывают, чтобы она готовилась отправиться домой.
Никто не пришёл. Вернее за ней приехали отец и Артур, чтобы переправить домой, но невидимый гость не пришёл. В душе снова что-то оборвалось и понеслось в бездонную бездну, обрушая за собой все мосты, что связывали Александру с внешним миром. Именно поэтому она безвольным кулём дала себя транспортировать в кремле-каталке, на руках отнести к машине и уложить в постель. Саша никак не отреагировала на обьятия Артура, на поглаживания отца, она стала амёбой.
И не придёт к ней больше никто, ведь она покиула то место, где могла ещё хоть как-то существовать, вернувшись в родную квартиру. Только теперь она не казалась ей такой приветливой и светлой. Какой свет, когда всё кругом погружено в беспросветную мглу? И лишь запахи знакомых предметов впивались острыми иглами в сознание. Она помнила и могла бы до мельчайших деталей представить обстановку прихожей, в которой они одномоментно оказались, но душила в себе всё это, боясь поверить, что сможет здесь жить как раньше.
Не сможет!
И уж точно не как раньше. Прошлая жизнь сгорела в том автомобиле, что нёс её к финишу первой, но который не выдержал её давления.
Отец же радовался словно ребёнок, нервно посмеиваясь и лопоча о том, что теперь-то они заживут. Глупо. Этому никогда не бывать. Жизнь закончила свой бег, оставив её у разбитого корыта пожинать плоды своих юношеских выходок. Все спешили вперёд, а она способна нынче лишь плестись старой развалиной, скрченой калекой. Она никому не нужна.
Никому не нужна! Она обуза и непосильная ноша!
Тем не менее, Александра позволила родителю проводить её в девичью спальню и уложить в постель. Да, всё именно так. Теперь её место здесь. В наглухо закрытой комнати с задёрнутыми шторами, в обжигающе холодной постели. Здравствуй, вечный ныне спутник — скупое одиночество.
Вот бы ещё все вокруг в один миг забыли о ней, тогда бы она просто легла в кровать, сложила бы руки на груди и осталась бы лежать в ожидании конца своих мучений. Сейчас ситуация была очень похожа на ту, которой хотелось воспалённому мозгу и израненой душе. Саша лежала на спине, укрытая пледом, на котором, она помнила, было изображение гоночного болида Формулы-1. Он был кроваво красный, с яркими чёрными шинами и сверкающими стёками. Ей не суждено больше его увидеть. Ей отныне не суждено больше ничего сделать из того, к чему она привыкла за последние годы. Не почувствовать ветра в ушах, а только до дикости раздражающее тиканье настольных часов.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Казалось, они набирали громкость с каждой секундой.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Ничего кроме этих звуков, бьющих по перепонкам, слышно не было. Только молотом колотящие тики-токи.
Тик-так.
— А-аа, — затыкая ладонями уши, закричала во всё горло Александра.
На её крик тут же примчался отец. Он подскочил к дочери и схватил ту за плечи, пытаясь понять где у неё болит чтобы помочь. Но та не реагировала на его вопросы, продолжая кричать. Из глаз её текли розовые слёзы.
— Убери их! Убери! — кричала девушка, бьясь в конвульсиях. — Я оглохну. Сойду с ума. Убери!
Скворцов ничего н е мог понять. Что убрать? Куда убрать? Но Саша ничего не могла толком сказать, рыдая. От боли за дочь, мужчина и сам плакал как ребёнок. Ему хотелось помочь, но он не знал как. Он желал бы забратьвсе недуги единственного родного человека себе, да только никак этого не сделать. Он ведь спрашивал врача, можно ли у него глаза забрать и пересадить любимой Саньке.
— Санечка, милая, — хлюпая носом, причитал Серафим. — Ты только сажи, что мне сделать, всё сдюжу. Только скажи.
— Убери это грохоочущее чудовище. Я ненавижу этот звук. Убери!
Глава 13. Достучаться
И потянулись похожие друг на друга дни. Каждое утро начиналось с пробуждения, если только открытие глаз можно назвать пробуждением. Перед взором всё так же простиралась непроглядная тьма. Александра лежала, не шевелясь, какое-то время, глядя пустыми глазами в ужасающую неизвестность. Она не понимала, для чего яркие сны оставляют её, погружая в черноту действительности. Но сколько бы Саша не лежала, ничего не менялось. Сон не приходил, укрывая своим ярким покрывалом, ведь только во время сновидений она могла видеть, могла наслаждаться буйством красок. Раньше девушка никогда не замечала, как прекрасен мир вокруг. Мысленно она вспоминала каждую деталь интерьера собственной комнаты, малейшую шероховатость на обоях, перелив органзы на окне, неровные узоры на ковре, которые могли складываться в причудливые картины, стоило только приглядеться. Раньше, это было, как само собой разумеющееся, неважное и неинтересное. А теперь, когда всё вокруг покрылось тьмой, так мучительно стало без привычных игр цветов, их переливов. Ведь даже ночь, по сути, не была столь черна, пряча в своих складках отблески проезжающих машин, играющие в прятки фонарные столбы. Сейчас Саша погружена не в ночную синь, а в подземную мглу, куда не проникает и толики света внешнего мира. Да, она потеряла связь с миром.
И так происходит всегда. Мы не ценим то, что имеем, не замечаем того, что рядом с нами. Для нас это становится обыденным и серым, тогда, как лишившись этого в один миг, начинаешь потихоньку умирать. Не зря же говорят: Что имеем, не храним, потерявши плачем. Александра почувствовала это на себе в полной мере. Да, она готова была плакать. Не просто плакать, а рыдать навзрыд. Только слезами ничего не исправить, ничего не вернут назад.
В один из дней к Александре подошёл отец и долго молча стоял, верно думая, что она спит. Только она просто лежала, не видя смысла в том, чтобы держать глаза открытыми, когда ничего вокруг всё равно не увидишь. Потом он слабо коснулся плеча дочери, заставляя ту вздрогнуть от неожиданности.
— Санечка, к тебе гости, — он говорил мягко, но девушка слышала за этим напускным спокойствием горечь. Ему было тягостно видеть перед собой её, которая стала навечно обузой. Саша промолчала, стиснув зубы.
Серафим вздохнул и прошаркал прочь из комнаты. Девушка было подумала, что теперь-то она вновь сможет погрузиться в уныние, которое стало её постоянным спутником, но не тут то было. Дверь в спальню отворилась и кто-то вошёл. То, что это был не отец, Александра могла сказать со всей ответственностью, так как за последнюю неделю изучила его шаги от и до. Кроме того, этот кто-то передвигался весьма странно, то ли на костылях, то ли с палкой.
— Кто здесь? — против воли вырвалось у Саши. Из-за долгого молчания голос был хриплый и словно принадлежал чужому человеку.
— Доброе утро, — раздался приятный мелодичный женский голос от стола (по крайней мере, Александра верила, что правильно запомнила расстановку мебели в собственной комнате).
Саша не стала отвечать, нахмурившись и непроизвольно надув губы. Ответом на это стал смешок со сторону незнакомки, которую зачем-то привёл в их дом отец. Оставалось надеяться, что это замена ей, калеке-дочери, чтобы скрасить одиночество и разделить хоть с кем-то свою ношу.
— Можешь не отвечать, — задорно отозвалась та, что нарушила уединение Александры. — Ещё тогда, когда ты в больнице лежала, я поняла, что ты интересная личность. Твой лечащий врач пригласил меня, чтобы я поговорила с тобой. Меня Таней зовут. Тебе, возможно, не интересно, но мне двадцать семь лет, четырнадцать из которых я не вижу.
Саша чуть дёрнулась, непроизвольно поворачивая голову в сторону голоса. Правду ли она говорит, или это какая-то специальная терапия для психически неуравновешеных?
