Я отскочила и зажала себе рот руками. Не хватало еще, чтоб из-за крика те всадники вернулись. Кто знает, что они с одинокой девушкой на тракте сделают? А если они этого вот искали? Объясняй потом, что не я его жизни лишила. А коли и впрямь то демоны были, что только умершие души в ад утаскивают, так ведь и меня с ним за пару утащить могут – рассказывай потом, что я живая и вообще к его грехам непричастная!
Стараясь не шуметь, я осторожно положила ему старых листьев на глаза и начала читать заупокойную. Возможности провести хоть сколько-нибудь достойный обряд у меня не было, а оставлять человека без последней молитвы, что должна осветить ему путь к Суду, было жестоко. Вдруг обернется потом злым мертвецом и пойдет по соседним деревням народ пугать?
Вот бы трактирщика Тука испугал.
Опять злые мысли! Я перекрестилась, зажмурилась и потрясла головой, надеясь, что они меня оставят. В пути они мне точно не помогут, лишь позволят чертям за них ухватиться, приблизиться ко мне да начать нашептывать другие дурные идеи и слова.
Стоило мне подумать о чертовщине, как мертвец рядом со мной резко вздохнул и открыл глаза. Я отшатнулась, но он схватил меня за руку. Я завизжала.
— По… мо… ги, — Дышал тяжело, со свистом. Демон или человек? Остаться и помочь или бежать быстрее к дорожному кресту, упасть на колени да молиться, пока солнце не встанет?
Я дрожала от страха. Хотелось сбежать, но вот только... Матушке ведь тоже никто не помог. Как долго она лежала одна, на полу, пытаясь дотянуться до полки и встать? Разве не я только что злилась, подозревая что староста намеренно бросил ее одну? Могла ли сейчас поступить так же?
Закрыв глаза и прошептав матери-заступнице молитву, я осторожно дотронулась до державшей меня руки. Та была холодная, но, прислушавшись, я уловила биение сердца. Редкое. Если все это не было мороком, то ему и правда нужна помощь, и как можно скорее. Я нашла среди своих склянок укрепляющий настой. Моему ночному незнакомцу явно нужна была помощь хорошего лекаря, и чем быстрее мы до него доберемся, тем больше у него было шансов.
— Выпей. Это поможет идти.
Незнакомец выпил и поморщился. Да, горько, но крестьянским травникам что делать-то?! Мед и другие травы изменят не только вкус, но и свойства настойки, а сахар только у зажиточных бывает, да и то по праздникам.
— Сможешь встать? Сама я не смогу тебя до постоялого двора донести.
— Не... постоялый... двор. Найдут, — опираясь на мою руку, мужчина, после нескольких попыток, смог подняться. Он сразу же упал на меня, и мы оба едва вновь не оказались на земле. Я перехватила его за руку и пояс, так, чтоб перенести основной его вес на меня, и мы медленно начали выбираться на тракт. Получалось плохо. Он все хватался за распятие, висевшее на шее. Молился наверняка. Я тоже перебирала все известные мне молитвы и просила святых обо всем – и о помощи, и о защите, и о силе – чтоб не упасть под весом этого человека.
Но не ко всем моим просьбам святые были благосклонны. Ноги по влажной земле скользили, и пару раз мы падали обратно, и, если б склон не был таким сухим, то точно не смогли бы выбраться. Я осмотрелась. Постоялый двор и деревня находились одинаково далеко от нас. Идти придется несколько часов, и то если без отдыха. При ярком свете луны я смогла рассмотреть спасенного. Бок простой рубахи, явно с чужого плеча, был темнее. Я приподняла край рубахи, и увидела самодельную перевязку. Хорошо. Больше шансов, что дойдет до места.
— Можем на постоялый двор отправиться — там младший сын управляющего людей штопает, — я вновь попыталась уговорить его. — Или в деревню мою, к барону де Плюсси попробовать обратиться.
Он помотал головой, точно упрямый мул.
— Помоги сама. Смыслишь же.
Разговаривал он уже четче, но короткими, рубленными фразами, словно каждое слово давалось с трудом. Настой сработал или не такая уж и серьезная была рана, а сознание он потерял от падения? Осмотреть бы его – но не класть же посреди дороги!
—Вдруг тебе лекарь настоящий нужен? Я людей штопать не умею, только в травах немного разбираюсь. Не боишься помереть под моим присмотром?
— Нет. Только ты. Иначе – смерть. Щедро отплачу.
Я еще раз посмотрела на его испачканную рубаху, слишком большие, подвязанные поясом штаны, да протертую до дыр обувь. Выглядел беднее меня.
— Поклянись, что меня не тронешь, и я помогу. Богом и королем поклянись.
Лицо незнакомца дернулось. Я задержала дыхание. Неужели не сможет? Неужели лихого человека подобрала, и тот сразу как в себя придет, меня на тот свет отправит?
— Клянусь. Справедливейшим и милосердным Богом и истинным королем Физалии. Я не причиню тебе зла. И пусть гром поразит меня, коль дерзну стать клятвоотступником.
Мы отправились обратно в мою деревню. Мой неудавшийся побег продлился меньше ночи.
С каждым шагом, что приближал меня к деревне, я сомневалась. Решиться на побег в неизвестность было страшно и вместе с тем так освежающе легко. Я знала, что оставляла позади и к чему теперь возвращаюсь.
Стоило ли ради жизни одного незнакомца рисковать своим будущем?
Нет. Я не хотела быть женой Тома, не хотела даже думать о бароне де Плюсси, но и равнодушно пройти мимо чужого страдания не могла. Даже при мыслях о таком я затылком ощущала укоряющий взгляд матушки.
Незнакомец споткнулся на ровном месте, и мы едва не упали вновь. Даже при скупом лунном свете было видно, что его лицо покрылось испариной. Дыхание его вновь участилось.
— Как тебя звать?
Он посмотрел на меня,будто не понял, о чем спрашиваю. Или собственное имя от боли позабыл?
—...Джон.
— Тебе придется дойти самому, Джон. Помни — я не донесу.
Он посмотрел на меня и медленно моргнул. Кивнул. Медленно, считая шаг за шагом и стараясь не упасть, мы шли. Готова поклясться всеми святыми – дорога назад была трижды длиннее! Небо на востоке начало сереть к моменту, когда мы добрались к покосившимся воротам моего дома. Джон переставлял ноги только чудом — большая часть его веса уже давно была на мне. Я думала, что смогла уйти совсем недалеко, но дорога обратно заняла большую часть ночи.
Одновременно хотелось спать, кричать, плакать и злиться, что не бросила Джона там, где нашла, но пришлось молча закатать рукава и работать. Вновь набрать ледяную колодезную воду, вновь скрип половиц и хриплое дыхание человека в покосившемся доме, вновь привычно обтирать больного.
Рука Джона дернулась, когда я принялась развязывать его рубаху. Он схватился за распятие. Маленькое, золотое, оно было украшено искусной резьбой, и больше походило на женское. Подарок невесты?
— Я не трону, не воровка ведь. Мне нужно осмотреть и промыть рану.
Дождавшись, когда он кивнет, я сняла с него рубаху и развязала пропитанную кровью повязку. Это тряпье придется сжечь — из-за грязи и крови вновь использовать его, даже после стирки, опасно.
Рана оказалась небольшой, но глубокой и даже на вид опасной. Я никогда подобного не видела. В деревне-то все больше от инструментов — кто лопатой палец ноги отрежет, кто с топором в лесу не управится и по ноге себе ударит.
Я плеснула на рану вином. Джон выругался, но явно пришел в сознание.
— Зашить и перевязать?
— И прижечь.
Мгновенье мы смотрели друг другу в глаза. Я отвела взгляд первой.
— В дурном месте находится. Если что-то в животе задело, то я выходить тебя не смогу.
— Не задело. Бог.. .не бросит, — слова Джона вновь звучали все тише и медленнее. Стоило поторопиться. Как говорится, на бога надежды хороши, но и самому рассиживаться не стоит.
Я растопила печь. Омыла руки вином. Достала из склянки на полке иглы. Я их даже с собой не брала — сделаны они были кое-как, а и зашивала я раньше только тех, кто либо совсем беден был, либо кого поопытнее мог и не дождаться. Сунула кончиками в огонь. Сама сделала большой глоток вина и предложила Джону. Тот благоразумно не отказался. Я протянула ему древко из вишни, что смачивала в дурман-траве.
— Прикуси.
Я помолилась, но руки мои дрожали, и в душе не было уверенности.
— Бог правда поддерживает тебя?
— До сих пор... не бросил... же.
— Тогда помолись ему с особым усердием, — попросила я и начала штопать. Джон продержался пару стежков, после застонал. Я старалась шить быстро, но не небрежно. Где-то рану вновь приходилось смачивать вином. Дурман-трава то ли не действовала, то ли боль была слишком сильной и держала его в сознании. Судя по солнцу прошло не более получаса, но, как по мне, так не менее дня. Когда я закончила, Джон был без сознания.
Нам обоим оставалось лишь надеяться, что он очнется. Еще один труп в моем доме объяснить будет трудно. Нанеся сверху мазь из тысячелистника и полыни, я перебинтовала его. Хотелось выпить остатки вина и уснуть, забыв о всех бедах, но нужно было работать. Из-за Джона, я опоздала к началу работ в поле. Одна из женщин зло крикнула мне:
— Мы за тебя работать не будем! Отдыхать она вздумала! Чтоб все отработала — хоть до ночи в этой земле копайся!
В том году я помогла ей с пальцем на ноге. Тот был уже совсем черный, но мои мази и растворы вернули ему прежний вид, даже не пришлось отрезать. Помню, она плакала и клялась мне, что по гроб своей жизни сделанное добро не забудет.
Как плоха оказалась ее память!
Другие женщины шикнули на нее, кто-то начал говорить про мою матушку, а я взялась за работу. Та шла медленно – тело болело еще с последнего рабочего дня, да и перенос тяжестей делу не помог. Женщины не переставали шептаться за моей спиной. Даже Мия, недавно родившая ребенка, уже работала, а я чего удумала, не вовремя приходить да страдать! Похороны, чай не роды – ни крови не теряешь, ни усилий не прикладываешь. Говорят, эта нищая травница барона заинтересовала, вот и возомнила о себе невесть что!
Сплетни кружили во круг меня, словно назойливые осы и кусали так же больно. Пытаясь отвлечься, я полола и копала с таким усилием, что мозоли на руках протерлись до крови. Боль отрезвляла. Она разбавляло то беспросветное злое отчаянье, что я ощущала беспрестанно, и потому я еще сильнее хваталась за инструмент. Отец Госс, видя мое состояние, сжалился и попросил присматривать за работой детей, что мастерили новый забор взамен сгнившего за эту зиму. Я все равно помогала – даже простая работа отвлекала от беспокойства и тяжелых мыслей.
К концу работ мои руки выглядели ужасно, но я хотя бы могла глубоко вздохнуть, не всхлипывая. Следовало выпить крепко заваренной мелиссы с сон-травой, вот только часть меня сопротивлялась этому. Как я смею стараться убежать от своей боли? Не будет ли это предательством по отношению к матушке? Если бы я заботилась о ней лучше, была бы она сейчас жива?
Да и вдруг Джону помощь понадобиться.
Следующие пару дней прошли как в тумане. Забота о больном, работа в поле и помощь в церкви, отнимали столько сил, что даже маячивший на горизонте трактирщик Тук перестал меня пугать. Отец Госс предлагал отдохнуть, поправиться для начала, и помогать потом, по мере сил. Но я все равно приходила. Посреди третьей ночи у Джона началась лихорадка. Я постоянно наносила ему на рану мази от воспаления, поила укрепляющими настоями, держала на его лбу одну из тряпок из приданного, смоченную в ледяной ходе. Но ни корень ивы, ни шалфей с малиной не помогали.
Почти все заготовленные мною лекарственные настойки и мази заканчивались, а Джон продолжал бредить. Он сжимал крестик, просил у кого-то прощения, и клялся вернуть лилии.
Я же кляла себя за самонадеянность. Разве была я способна лечить раненых? Деревенская девица не ровня ученым мужам! Не следовало слушать просьб Джона, не следовало соглашаться на то, что сделать была не способна!
Каждый день я посещала церковь и молила Бога простить мою самонадеянность и спасти жизнь Джона. Отец Госс пытался утешить меня, говоря о матушке, но я лишь начинала плакать, когда к чувству вины прибавлялось горе.
Встала спозаранку – чтоб успеть и о Джоне позаботиться, и себя покормить. Распахнула дверь и взвизгнула, точно полевая мышка. Под дверью стояли два ведра с колодезной водой. И Том. Я даже глаза протерла, чтоб понять, не привиделось ли мне.
— Ты что тут делаешь? — глупо спросила я. От недосыпа в голову лезла всякая ерунда. Может, заблудился?
— Воды тебе принес, — Том неловко показал на два крепко сбитых ведра. Из них-то наверняка вода не вытекала, как из моих.
—Зачем?
— Так надо же, — пояснил он и сделал неопределенный жест рукой. Я все еще смотрела на него, не понимая. — Отец приказал. Ухаживать там. Потом приданое.
Том шагнул назад и потупился, будто его за чем-то непристойным поймали. Я присмотрелась к человеку, за которого меня сватали. Он был широк в плечах и коренаст. Глаза, как и у отца – близко посажены друг к другу, но цвет был красивый — точно у политой дождем плодоносной земли. Густая темная шевелюра была небрежно перевязана засаленной лентой, но непослушные волосы выбивались из хвоста и торчали во все стороны. На руках ожоги от кипящего масла. Взгляд у Тома был открытый и наивный, и весь он напоминал огромную дворнягу, что готова вилять хвостом от одного лишь ласкового слова.
—Спасибо, — улыбнулась я. Том широко улыбнулся в ответ и почесал огромной ладонью у себя в затылке. Хвост от этого совсем растрепался. — Но не нужно. Я всегда сама справлялась. Ни к чему тебя утруждать.
И рядом с моим домом с его временным обитателем тоже якшаться не стоит. Кто знает, когда Джон в себя придет. Том мне был безразличен, ну может жалела его иногда, из-за побоев отца да недалекого ума, но про Джона-то я ничего толком не знаю.
—Но отец сказал - носить. Постоянно.
Ох. Святые, и не отвертишься ведь. Том в своей жизни только трактирщика Тука и слушает.
— Тогда у ворот оставляй. Негоже тебе ко мне во двор заходить, да еще и до рассвета, народ дурное начнет говорить.
— Так я их поколочу, чтоб молчали, — предложил Том и меня проняла невольная дрожь. Меня ты тоже потом будешь бить, чтоб тихо сидела, если отец прикажет? Правду говорят, даже добрая собака может больно укусить.
— Сделай, как я прошу. Тебя ведь отец попросил мне помочь? Оставленные у ворот ведра мне очень помогут.
— А, вона оно как. Ну тогда ладно. Свидимся еще.
— Свидимся.
И скорее, чем я надеялась. Следуя наставлениям отца, Том назойливо вертелся радом. Ходил по пятам, помогал с работой в поле. Хотелось бы сказать, что он лишь мешался — но здоровый мужчина справлялся с вспахиванием земли куда быстрее меня самой. Вместе с ним работа спорилась, и я уставала меньше. Я благодарила Тома, а он лишь широко улыбался в ответ:
— Я и не устал совсем. Столько же могу сейчас проработать.
Я протянула Тому кусок хлеба. Выглядел он не особо аппетитно, я его из остатков отсыревшей муки пекла, да травы лечебные добавила, а они горчинку давали. Но Том взял, и с благодарностью съел, хотя жил у отцовского трактира и наверняка через день ел свежую выпечку. Обрадовать его было так же легко, как малого ребенка. Представляя его в доме жесткого к людям Тука, я невольно начинала беспокоиться о таком наивном Томе.
— Чего бы ты хотел? — спросила я. Полуденное солнце, уже почти жаркое в эту пору, разморило меня. В такие моменты, наполненные запахом свежей земли и молодой травы, которая вот-вот должна была вылезти из земли, жизнь будто замирала.
Стараясь не шуметь, я осторожно положила ему старых листьев на глаза и начала читать заупокойную. Возможности провести хоть сколько-нибудь достойный обряд у меня не было, а оставлять человека без последней молитвы, что должна осветить ему путь к Суду, было жестоко. Вдруг обернется потом злым мертвецом и пойдет по соседним деревням народ пугать?
Вот бы трактирщика Тука испугал.
Опять злые мысли! Я перекрестилась, зажмурилась и потрясла головой, надеясь, что они меня оставят. В пути они мне точно не помогут, лишь позволят чертям за них ухватиться, приблизиться ко мне да начать нашептывать другие дурные идеи и слова.
Стоило мне подумать о чертовщине, как мертвец рядом со мной резко вздохнул и открыл глаза. Я отшатнулась, но он схватил меня за руку. Я завизжала.
— По… мо… ги, — Дышал тяжело, со свистом. Демон или человек? Остаться и помочь или бежать быстрее к дорожному кресту, упасть на колени да молиться, пока солнце не встанет?
Я дрожала от страха. Хотелось сбежать, но вот только... Матушке ведь тоже никто не помог. Как долго она лежала одна, на полу, пытаясь дотянуться до полки и встать? Разве не я только что злилась, подозревая что староста намеренно бросил ее одну? Могла ли сейчас поступить так же?
Закрыв глаза и прошептав матери-заступнице молитву, я осторожно дотронулась до державшей меня руки. Та была холодная, но, прислушавшись, я уловила биение сердца. Редкое. Если все это не было мороком, то ему и правда нужна помощь, и как можно скорее. Я нашла среди своих склянок укрепляющий настой. Моему ночному незнакомцу явно нужна была помощь хорошего лекаря, и чем быстрее мы до него доберемся, тем больше у него было шансов.
— Выпей. Это поможет идти.
Незнакомец выпил и поморщился. Да, горько, но крестьянским травникам что делать-то?! Мед и другие травы изменят не только вкус, но и свойства настойки, а сахар только у зажиточных бывает, да и то по праздникам.
— Сможешь встать? Сама я не смогу тебя до постоялого двора донести.
— Не... постоялый... двор. Найдут, — опираясь на мою руку, мужчина, после нескольких попыток, смог подняться. Он сразу же упал на меня, и мы оба едва вновь не оказались на земле. Я перехватила его за руку и пояс, так, чтоб перенести основной его вес на меня, и мы медленно начали выбираться на тракт. Получалось плохо. Он все хватался за распятие, висевшее на шее. Молился наверняка. Я тоже перебирала все известные мне молитвы и просила святых обо всем – и о помощи, и о защите, и о силе – чтоб не упасть под весом этого человека.
Но не ко всем моим просьбам святые были благосклонны. Ноги по влажной земле скользили, и пару раз мы падали обратно, и, если б склон не был таким сухим, то точно не смогли бы выбраться. Я осмотрелась. Постоялый двор и деревня находились одинаково далеко от нас. Идти придется несколько часов, и то если без отдыха. При ярком свете луны я смогла рассмотреть спасенного. Бок простой рубахи, явно с чужого плеча, был темнее. Я приподняла край рубахи, и увидела самодельную перевязку. Хорошо. Больше шансов, что дойдет до места.
— Можем на постоялый двор отправиться — там младший сын управляющего людей штопает, — я вновь попыталась уговорить его. — Или в деревню мою, к барону де Плюсси попробовать обратиться.
Он помотал головой, точно упрямый мул.
— Помоги сама. Смыслишь же.
Разговаривал он уже четче, но короткими, рубленными фразами, словно каждое слово давалось с трудом. Настой сработал или не такая уж и серьезная была рана, а сознание он потерял от падения? Осмотреть бы его – но не класть же посреди дороги!
—Вдруг тебе лекарь настоящий нужен? Я людей штопать не умею, только в травах немного разбираюсь. Не боишься помереть под моим присмотром?
— Нет. Только ты. Иначе – смерть. Щедро отплачу.
Я еще раз посмотрела на его испачканную рубаху, слишком большие, подвязанные поясом штаны, да протертую до дыр обувь. Выглядел беднее меня.
— Поклянись, что меня не тронешь, и я помогу. Богом и королем поклянись.
Лицо незнакомца дернулось. Я задержала дыхание. Неужели не сможет? Неужели лихого человека подобрала, и тот сразу как в себя придет, меня на тот свет отправит?
— Клянусь. Справедливейшим и милосердным Богом и истинным королем Физалии. Я не причиню тебе зла. И пусть гром поразит меня, коль дерзну стать клятвоотступником.
Мы отправились обратно в мою деревню. Мой неудавшийся побег продлился меньше ночи.
С каждым шагом, что приближал меня к деревне, я сомневалась. Решиться на побег в неизвестность было страшно и вместе с тем так освежающе легко. Я знала, что оставляла позади и к чему теперь возвращаюсь.
Стоило ли ради жизни одного незнакомца рисковать своим будущем?
Нет. Я не хотела быть женой Тома, не хотела даже думать о бароне де Плюсси, но и равнодушно пройти мимо чужого страдания не могла. Даже при мыслях о таком я затылком ощущала укоряющий взгляд матушки.
Незнакомец споткнулся на ровном месте, и мы едва не упали вновь. Даже при скупом лунном свете было видно, что его лицо покрылось испариной. Дыхание его вновь участилось.
— Как тебя звать?
Он посмотрел на меня,будто не понял, о чем спрашиваю. Или собственное имя от боли позабыл?
—...Джон.
— Тебе придется дойти самому, Джон. Помни — я не донесу.
Он посмотрел на меня и медленно моргнул. Кивнул. Медленно, считая шаг за шагом и стараясь не упасть, мы шли. Готова поклясться всеми святыми – дорога назад была трижды длиннее! Небо на востоке начало сереть к моменту, когда мы добрались к покосившимся воротам моего дома. Джон переставлял ноги только чудом — большая часть его веса уже давно была на мне. Я думала, что смогла уйти совсем недалеко, но дорога обратно заняла большую часть ночи.
Одновременно хотелось спать, кричать, плакать и злиться, что не бросила Джона там, где нашла, но пришлось молча закатать рукава и работать. Вновь набрать ледяную колодезную воду, вновь скрип половиц и хриплое дыхание человека в покосившемся доме, вновь привычно обтирать больного.
Рука Джона дернулась, когда я принялась развязывать его рубаху. Он схватился за распятие. Маленькое, золотое, оно было украшено искусной резьбой, и больше походило на женское. Подарок невесты?
— Я не трону, не воровка ведь. Мне нужно осмотреть и промыть рану.
Дождавшись, когда он кивнет, я сняла с него рубаху и развязала пропитанную кровью повязку. Это тряпье придется сжечь — из-за грязи и крови вновь использовать его, даже после стирки, опасно.
Рана оказалась небольшой, но глубокой и даже на вид опасной. Я никогда подобного не видела. В деревне-то все больше от инструментов — кто лопатой палец ноги отрежет, кто с топором в лесу не управится и по ноге себе ударит.
Я плеснула на рану вином. Джон выругался, но явно пришел в сознание.
— Зашить и перевязать?
— И прижечь.
Мгновенье мы смотрели друг другу в глаза. Я отвела взгляд первой.
— В дурном месте находится. Если что-то в животе задело, то я выходить тебя не смогу.
— Не задело. Бог.. .не бросит, — слова Джона вновь звучали все тише и медленнее. Стоило поторопиться. Как говорится, на бога надежды хороши, но и самому рассиживаться не стоит.
Я растопила печь. Омыла руки вином. Достала из склянки на полке иглы. Я их даже с собой не брала — сделаны они были кое-как, а и зашивала я раньше только тех, кто либо совсем беден был, либо кого поопытнее мог и не дождаться. Сунула кончиками в огонь. Сама сделала большой глоток вина и предложила Джону. Тот благоразумно не отказался. Я протянула ему древко из вишни, что смачивала в дурман-траве.
— Прикуси.
Я помолилась, но руки мои дрожали, и в душе не было уверенности.
— Бог правда поддерживает тебя?
— До сих пор... не бросил... же.
— Тогда помолись ему с особым усердием, — попросила я и начала штопать. Джон продержался пару стежков, после застонал. Я старалась шить быстро, но не небрежно. Где-то рану вновь приходилось смачивать вином. Дурман-трава то ли не действовала, то ли боль была слишком сильной и держала его в сознании. Судя по солнцу прошло не более получаса, но, как по мне, так не менее дня. Когда я закончила, Джон был без сознания.
Нам обоим оставалось лишь надеяться, что он очнется. Еще один труп в моем доме объяснить будет трудно. Нанеся сверху мазь из тысячелистника и полыни, я перебинтовала его. Хотелось выпить остатки вина и уснуть, забыв о всех бедах, но нужно было работать. Из-за Джона, я опоздала к началу работ в поле. Одна из женщин зло крикнула мне:
— Мы за тебя работать не будем! Отдыхать она вздумала! Чтоб все отработала — хоть до ночи в этой земле копайся!
В том году я помогла ей с пальцем на ноге. Тот был уже совсем черный, но мои мази и растворы вернули ему прежний вид, даже не пришлось отрезать. Помню, она плакала и клялась мне, что по гроб своей жизни сделанное добро не забудет.
Как плоха оказалась ее память!
Другие женщины шикнули на нее, кто-то начал говорить про мою матушку, а я взялась за работу. Та шла медленно – тело болело еще с последнего рабочего дня, да и перенос тяжестей делу не помог. Женщины не переставали шептаться за моей спиной. Даже Мия, недавно родившая ребенка, уже работала, а я чего удумала, не вовремя приходить да страдать! Похороны, чай не роды – ни крови не теряешь, ни усилий не прикладываешь. Говорят, эта нищая травница барона заинтересовала, вот и возомнила о себе невесть что!
Сплетни кружили во круг меня, словно назойливые осы и кусали так же больно. Пытаясь отвлечься, я полола и копала с таким усилием, что мозоли на руках протерлись до крови. Боль отрезвляла. Она разбавляло то беспросветное злое отчаянье, что я ощущала беспрестанно, и потому я еще сильнее хваталась за инструмент. Отец Госс, видя мое состояние, сжалился и попросил присматривать за работой детей, что мастерили новый забор взамен сгнившего за эту зиму. Я все равно помогала – даже простая работа отвлекала от беспокойства и тяжелых мыслей.
К концу работ мои руки выглядели ужасно, но я хотя бы могла глубоко вздохнуть, не всхлипывая. Следовало выпить крепко заваренной мелиссы с сон-травой, вот только часть меня сопротивлялась этому. Как я смею стараться убежать от своей боли? Не будет ли это предательством по отношению к матушке? Если бы я заботилась о ней лучше, была бы она сейчас жива?
Да и вдруг Джону помощь понадобиться.
Следующие пару дней прошли как в тумане. Забота о больном, работа в поле и помощь в церкви, отнимали столько сил, что даже маячивший на горизонте трактирщик Тук перестал меня пугать. Отец Госс предлагал отдохнуть, поправиться для начала, и помогать потом, по мере сил. Но я все равно приходила. Посреди третьей ночи у Джона началась лихорадка. Я постоянно наносила ему на рану мази от воспаления, поила укрепляющими настоями, держала на его лбу одну из тряпок из приданного, смоченную в ледяной ходе. Но ни корень ивы, ни шалфей с малиной не помогали.
Почти все заготовленные мною лекарственные настойки и мази заканчивались, а Джон продолжал бредить. Он сжимал крестик, просил у кого-то прощения, и клялся вернуть лилии.
Я же кляла себя за самонадеянность. Разве была я способна лечить раненых? Деревенская девица не ровня ученым мужам! Не следовало слушать просьб Джона, не следовало соглашаться на то, что сделать была не способна!
Каждый день я посещала церковь и молила Бога простить мою самонадеянность и спасти жизнь Джона. Отец Госс пытался утешить меня, говоря о матушке, но я лишь начинала плакать, когда к чувству вины прибавлялось горе.
***
Встала спозаранку – чтоб успеть и о Джоне позаботиться, и себя покормить. Распахнула дверь и взвизгнула, точно полевая мышка. Под дверью стояли два ведра с колодезной водой. И Том. Я даже глаза протерла, чтоб понять, не привиделось ли мне.
— Ты что тут делаешь? — глупо спросила я. От недосыпа в голову лезла всякая ерунда. Может, заблудился?
— Воды тебе принес, — Том неловко показал на два крепко сбитых ведра. Из них-то наверняка вода не вытекала, как из моих.
—Зачем?
— Так надо же, — пояснил он и сделал неопределенный жест рукой. Я все еще смотрела на него, не понимая. — Отец приказал. Ухаживать там. Потом приданое.
Том шагнул назад и потупился, будто его за чем-то непристойным поймали. Я присмотрелась к человеку, за которого меня сватали. Он был широк в плечах и коренаст. Глаза, как и у отца – близко посажены друг к другу, но цвет был красивый — точно у политой дождем плодоносной земли. Густая темная шевелюра была небрежно перевязана засаленной лентой, но непослушные волосы выбивались из хвоста и торчали во все стороны. На руках ожоги от кипящего масла. Взгляд у Тома был открытый и наивный, и весь он напоминал огромную дворнягу, что готова вилять хвостом от одного лишь ласкового слова.
—Спасибо, — улыбнулась я. Том широко улыбнулся в ответ и почесал огромной ладонью у себя в затылке. Хвост от этого совсем растрепался. — Но не нужно. Я всегда сама справлялась. Ни к чему тебя утруждать.
И рядом с моим домом с его временным обитателем тоже якшаться не стоит. Кто знает, когда Джон в себя придет. Том мне был безразличен, ну может жалела его иногда, из-за побоев отца да недалекого ума, но про Джона-то я ничего толком не знаю.
—Но отец сказал - носить. Постоянно.
Ох. Святые, и не отвертишься ведь. Том в своей жизни только трактирщика Тука и слушает.
— Тогда у ворот оставляй. Негоже тебе ко мне во двор заходить, да еще и до рассвета, народ дурное начнет говорить.
— Так я их поколочу, чтоб молчали, — предложил Том и меня проняла невольная дрожь. Меня ты тоже потом будешь бить, чтоб тихо сидела, если отец прикажет? Правду говорят, даже добрая собака может больно укусить.
— Сделай, как я прошу. Тебя ведь отец попросил мне помочь? Оставленные у ворот ведра мне очень помогут.
— А, вона оно как. Ну тогда ладно. Свидимся еще.
— Свидимся.
И скорее, чем я надеялась. Следуя наставлениям отца, Том назойливо вертелся радом. Ходил по пятам, помогал с работой в поле. Хотелось бы сказать, что он лишь мешался — но здоровый мужчина справлялся с вспахиванием земли куда быстрее меня самой. Вместе с ним работа спорилась, и я уставала меньше. Я благодарила Тома, а он лишь широко улыбался в ответ:
— Я и не устал совсем. Столько же могу сейчас проработать.
Я протянула Тому кусок хлеба. Выглядел он не особо аппетитно, я его из остатков отсыревшей муки пекла, да травы лечебные добавила, а они горчинку давали. Но Том взял, и с благодарностью съел, хотя жил у отцовского трактира и наверняка через день ел свежую выпечку. Обрадовать его было так же легко, как малого ребенка. Представляя его в доме жесткого к людям Тука, я невольно начинала беспокоиться о таком наивном Томе.
— Чего бы ты хотел? — спросила я. Полуденное солнце, уже почти жаркое в эту пору, разморило меня. В такие моменты, наполненные запахом свежей земли и молодой травы, которая вот-вот должна была вылезти из земли, жизнь будто замирала.
