— Мне и хлеб нравится, больше не надо ничего.
— Я не про еду, — ответила я, улыбнувшись. — Если бы ты мог получить все, что угодно в этом мире, чтобы ты хотел?
— Прям все, что угодно могу сказать? — я кивнула, и Том задумался. Интересно, о чем он мечтал? Стать рыцарем? Отправиться в приключения и увидеть дальние страны? Я ведь никогда с Томом не разговаривала, все пыталась сторониться его.
— Я бы хотел котелок, — мечтательно произнес Том.
— Котелок? — озадаченно переспросила я. Может, ослышалась?
— Ага. Глупо, наверное. Правильно все говорят, что я глупый, — Том понурился и стал ковыряться пальцем в земле.
— Не глупо, — исправила я его. — Просто непонятно. Почему котелок? Разве у вас в таверне их не предостаточно?
— Так-то особый. Мамкин. Она его берегла — говорила, что ей от ее матери достался, а той — от своей. Он тяжелый, несуразный, но какая в нем еда получается! — Том даже причмокнул от воспоминаний. — Она все детство мне в нем готовила, говорила — что его давным-давно волшебник заколдовал, что вся еда в том котелке получается самой вкусной. Даже специально там клеймо волшебное поставил — с кругляшом и веткой внутри. И правда ведь волшебство — я вкуснее ничего не ел.
— А где сейчас этот котелок? — совсем растерялась я. Разве так уж трудно среди утвари в таверне нужный найти?
— Отец забрал, да не дает. Держит среди старой утвари. Говорит, что слишком я в бабьи сказки верю. И что в старье таком готовить — только гостей травить. Я ему обещал, что только себе готовить буду, да он сразу злится, да бабой меня называет.
Не сдержавшись, я погладила Тому волосы. Он прикрыл глаза и улыбнулся — ну точно домашний пес. Зачем Туку его постоянно обижать, коли не из собственно прихоти?
— Ты хороший человек, Том.
— Ты тоже хорошая, Мария.
Я закрыла глаза и подставила лицо весеннему солнцу. Как жаль, что ни мне, ни Тому, эта хорошесть ничем помочь не могла.
Горячка Джона не отступала. Я влила в него настой из малины и ивовой коры, обложила мокрыми тряпками. Сбегала в лес, собрала осиновые почки и отварила их вместе с клюквой.
Опять ничего не помогало.
Я стерла злые слезы. Знала же, что нужно его к настоящему лекарю тащить! Нет, поверила в себя, правильно всю Тук говорит – напридумывала себе в голове разного. Теперь смотри, как на твоем попечении второй человек умирает!
Когда прибежал парнишка из трактира Тука, тарабаря, что его невестка поранилась на кухне и ей срочно нужна помощь, я его едва не расцеловала. Мне и впрямь нужно было выйти в люди, пока я не сошла с ума, сидя в разваливающемся доме с умирающим человеком.
«Смогу ли я его незаметно закопать?» – думала я, меняя нагревшиеся тряпки на только что смоченные в ледяной воде. «Есть ли вообще способ незаметно похоронить человека? И как быть с его душой?»
— Пришла? — обрадовался Тук, завидев меня. — Давай быстрее ей помоги. Вечер сегодня занятой, а эта девчонка совсем неуклюжая!
На кухне творился бардак. Сам Тук и несколько его мальчишек возились с котлами. Кто-то чистил картошку, кто-то резал и тушил мясо, девчонка-служанка едва поспевала наполнять вином кружки. В зале громко говорили и смеялись. Вино у Тука было больше похоже на ослиную мочу, и деревенские, за исключением пары пьяниц, им брезговали. Оно расходилось на ура лишь в лютые морозы. Сегодня же кувшины едва успевали пополнять. Видно, Тук не соврал: вечер и впрямь был занятой.
Ивет сидела у печи. Ее левая рука была сильно обожжена.
— Масло или вода?
— Масло со свиным жиром, — поморщившись, ответила Ивет. С ожогами она была хорошо знакома, как и любой, работающий в трактире. Но этот был слишком большой, чтоб обработать самой, а остальные были заняты, носясь сломя голову с кухни в зал и обратно. — Водой я уже промыла.
— Чистой?
— Конечно. Как ты и учила, — словно чистота воды была моей прихотью, а не необходимостью в этом деле.
— Молодец. Где у вас зола?
Ивет показала на стоявший в угу горшок, прибереженный как раз для таких случаев. Я набрала полные ладони золы, и начала раскрашивать ее, внимательно наблюдая за кухней. Требуемую мне драгоценную емкость я обнаружила сразу — маленький, с две ладони бочонок, стоял на самой высокой полке, куда без табурета не забраться. Мальчишкам и вовсе было ее не достать. Но мне роста хватало.
Вытерев руки о подол платья, и шепнула Ивет:
— Отвлеки их.
Она испуганно посмотрела на меня, но я уже поднялась.
Когда Тук вышел с очередной порцией еды, а мальчишки отвлеклись каждый на свое дело, я встала и громко произнесла:
— Нужна еще чистая вода. Я сполосну руки, и начнем.
Я уверенно направилась к выходу, где стояла лоханка с водой. Медленно зачерпнув ковшиком воду, я оглянулась. Ивет все так же растерянно глядела на меня. Жестом я попросила ее поторопиться — Тук мог вернуться в любой момент.
Ивет взяла какую-то плошку с травами, судя по виду, даже не лечеными, и, громко вскрикнув, выронила ее.
— Ох. Моя рука! — запричитала она. — Как же болит! Ох, неужто руку потеряю-ю-ю-ю! Ох я бедная-горемычная!
Кажется, у нее даже слезы на глаза навернулись. Впрочем, ожог и впрямь был страшным.
Мальчишки растерянно переглянулись, им бросились к ней, наперебой предлагая то вино, то воду. На камин и полку над ним они не смотрели. Я тоже бросилась к Ивет, по пути заскочив на табурет и быстро запустив руку в бочонок.
— Сейчас я тебе помогу, прекрати причитать. А вы, ребята, идите работайте, пока Тук не вернулся да тумаков вам не пораздавал!
Мальчишки разбежались. А Ивет вопросительно посмотрела на меня. Я открыла ладонь, и та едва сдержалась, чтобы не охнуть — в ладони была целая пригоршня соли. В свете от печи она переливалась, точно свежий снег. Сама я соли почти не ела – больно дорогое для нас удовольствие. А вот Тук в трактире держал, для праздников, или если богатые люди проезжали, чтоб угостить их получше, да денег побольше собрать.
Быстро бросив ее в золу, я вновь все тщательно перемешала. Добавила немного воды и осторожно нанесла на ожог.
— Тебе бы отдохнуть, — посоветовала я, но повязку все равно накладывала плотно, что б кухонная работа ожога не растревожила.
— Да когда ж отдыхать! Только дороги просохли, сразу всадников появилось! Мы такое количество гостей иногда за месяцы не видывали. В столицу все собираются, на большое празднество. Некоторые у нас даже с ночлегом остановилась. Среди них такие есть – сама б им платила, если на лицо можно было бы весь день любоваться.
Я ударила Ивет по здоровой руке.
— Что за глупости ты несешь!
— Ох, милая, ничего-то ты в жизни не понимаешь. Красивый и обходительный мужчина в наших краях диковинка похлеще заморских чудес. Конечно нужно вдоволь насмотреться!
— Ты осторожна будь. Смотри, чтоб Тук не заметил.
Ивет сразу потеряла весь задор и сосредоточилась на перевязанной руке. Синяки на ее руке видны были даже сквозь ожоги.
— Ну я же не дурочка. Ничего предосудительного не делаю. Жизнь-то мне дорога. Даже травы, что ты мне от бремени нежеланного дала прячу так, что ни один лихой человек не сыщет. Тук-то хочет большую семью, чтоб было кому работать, а я не могу больше рожать. Как же я рада, что ты семьей с нами станешь, Мария! Не могу уже одна в этом доме, с Туком да сыновьями его деревянными!
— Ты не думала сбежать? — спросила я, понизив голос.
Ивет расхохоталась, и яркие стеклянные бусы на ее шее звонко переливались вместе с ней.
— Ты везде будешь женщиной, что только рожать да стряпать и может. Лучше это делать с крышей над головой и на сытый желудок, милая. Ох, зря Бланш тебе голову сказками забила! И сама несчастной была, и тебя от счастья прячет.
Я натянула ткань чуть сильнее, чем следовало, и Ивет охнула. Матушка не была дурной. И не ее вина, что жизнь у нее выдалась тяжелой.
— Ну, прости. Айда я тебе вина за работу налью. Посидишь, может, на красавчика посмотришь и весь ветер в твоей голове улетучится.
Предложение было заманчивым. Вот только...
— Можно без вина? Оно у вас...
— Да я тебе нашего, семейного налью. Отдохни, Мария. Так много в последнее время произошло, ты только мрачнее становишься да не общаешься ни с кем. Дурно это — одна остаешься, демоны всякое на ухо шептать начинают.
Кажется, кроме их шепота я и не слышала больше ничего в последнее время. Да и некуда мне спешить.
— Спасибо за совет. Повязку тебе надо дней десять держать, но менять каждый день. Если боль усилится, или загноится что где — сразу за лекарем посылай.
— Не за тобой?
— Если станет худо, с рукой помощь толкового человека понадобится. А не девчонки, что все время в облаках витает.
Думала, Иветт обидится, но та вновь рассмеялась.
— Ну какое же ты еще дитя, Мария. Иди, сядь в уголке, я принесу вина.
Кроме вина Ивет расщедрилась на свежевыпеченный хлеб и кашу. От одного только запаха закружилась голова – давно я таких яств не пробовала! От сытной пищи и вкусного вина я, впервые за последние дни, расслабилась. Людей в трактире и правда было много, и все больше незнакомых. Грязные, обросшие, даже не умывшиеся с дороги - и о какой только красоте говорила Ивет? Они ели точно животные, чавкая, громко смеясь с едой во рту, не замечая ничего вокруг, не потрудившись снять грязные плащи.
Ивет подлила мне вина, и кивнула в затемненный угол трактира:
— Я тебе про него говорила.
Из-за тени и гомона других гостей я его совсем не заметила. Он сидел, оперившись на стену, и лениво пил. Грязный, небритый, как и остальные, он бы затерялся в толпе, если не взгляд: внимательный и совсем не захмелевший. Мужчина рассматривал посетителей, иногда перебрасываясь с ними парой слов, но было в нем что-то неправильное. Он и впрямь был красив, но не это бросалось в глаза. Я допила вино и грустно посмотрела на пустое дно. Нужно было уходить.
— Добрый вечер.
Моя рука дернулась, сбив чашу со стола, и та ударилась о пол и закатилась за лавку. Передо мной стоял тот самый мужчина. И как только умудрился так быстро с другого конца трактира до меня добраться?!
— Прости, не хотел тебя пугать, — он пригнулся, ловко достав чашу из-под моих ног, посмотрел на меня и улыбнулся. Загорелый, кудрявый, с красивыми черными глазами и по-женски пухлыми губами, которые на нем смотрелись вызывающе, и золотой серьгой в ухе, он отличался от других посетителей как острый нож из драгоценной стали от кучи ржавого лома.
— Я не испугалась. — Я совершенно точно испугалась. Даже сердце в груди билось сильно-сильно. — Я уже ухожу. Можете занять это место, если оно вам больше нравится.
— Не торопись. Я заказал еще вина да вкусной еды, – незнакомец обворожительно улыбнулся. Легко, словно старой знакомой, с которой рад был встретится, хотя я никогда прежде его не видела.
— У меня нет денег. Я пойду, — но выйти мне не удалось. Мужчина сел, закинув ноги на лавку, и единственным способом уйти теперь было перебраться через них.
— Пожалей путника. Скрась ужин своей красотой, а девица? Иль тебя дома муж ревнивый ждет?
Дома меня ждали Джон и очередная бессонная ночь в молитвах и надежде, что и к утру он останется живым. В ответ на мое молчание мужчина улыбнулся.
— Я Этьен. Как и другие, еду в столицу на турнир, надеюсь разжиться золотишком. В одиночестве ужинать не хочу, вот и попытал удачу тебя уговорить. Ужин в приятной компании с долгой дороги в сто раз вкуснее будет.
Мальчишки уже ставили еду нам на стол: кроме хлеба и каш был даже наваристый мясной бульон с луком и щедрыми кусками баранины. Тук поглядывал на меня зло, но молчал – Этьен был щедрым постояльцем, а чрезмерное дружелюбие не было грехом. Нужно было идти. Вот только мясо. И разговор с интересным и здоровым человеком. Я вновь посмотрела на Этьена и поняла, о чем говорила Ивет. Глядя на него сразу возникали томные мысли.
— И что я тебе должна буду за ужин? — сдаваясь, я села обратно, и сразу отломила большой ломоть хлеба, окунув его в похлебку. Хоть наемся.
Ивет принесла нам еще вина и подмигнула мне. Я схватила кусок баранины. Я тут только ради еды, а вовсе на мужчин не засматриваюсь. Ну разве что чуточку.
— Такая молодая, и уже такая подозрительная! – рассмеялся Этьен, наливая нам вино. Смех у него тоже был красивый. — Ничего, я ведь сам тебе компанию навязал. Не видел тебя раньше, вот и удивился – думал, такие красавицы только за морем в волшебной стране обитают.
Языком он молол, точно помелом. Красивый, веселый, щедрый – и скоро уедет. Любая бы засмотрелась.
— Нищая я, денег нет по трактирам ходить да незнакомцев развлекать, — откуда эта грубостью? Этьен не сделал мне ничего, даже вот накормил, а я себя с ним так вела, будто это он заставил меня Джона домой притащить, будто это он с деревенскими сговорился меня под барона положить. — Прости. Тебе веселая компания нужна, а я матушку только похоронила.
Этьен вновь улыбнулся, но улыбка эта от предыдущих отличалась. Грустная, почти робкая.
— Это ты меня прости. Не знал о твоем горе, повел себя, как дурак, — он убрал с лавки ноги. — Я уйду, не буду мешать. Наслаждайся едой.
Он поднялся, а я вдруг сказала:
— Останься. Ты ведь обещал историю.
Этьен внимательно посмотрел на меня. На мои израненные, в мозолях руки, посеревшее от труда и недосыпа лицо, красные глаза, и уселся обратно.
— И правда.
Этьен говорил много – о странах, в которых я никогда не побываю, и людях с чудными обычаями, которых никогда не увижу. Обедневший дворянин, он в отрочестве покинул родной дом и скитался, в поисках богатства и славы. Теперь его дорога лежала в Монлуньер – столицу Физалии, на турнир, объявленный королем Георгом в честь завоевание варварских земель где-то далеко. Беседа была легкой и приятной, а ужин – сытным. Впервые за долгое время я чувствовала себя умиротворенной.
— Спасибо, — поблагодарила я Этьена за вечер и еду.
Он отмахнулся от моих слов.
— Будь осторожна. С этим турниром в столицу стягивается много лихих людей. Лучше не связывайся с незнакомцами.
Возвращаясь домой, я думала, как мне не уснуть мертвецким сном – после дней заботы о Джоне и впервые за месяцы такого сытного ужина глаза слипались. Эту проблемы за меня решила торговка Вив, стоящая посреди моего дома и с любопытством рассматривающая распятие Джона, что до сих пор был в беспамятстве.
— Доброй ночи, — поздоровалась я и только потом вспомнила, что нужно испугаться. — Ой.
— А ты меня удивила, травница Мария. Я думала, либо сбежишь да сгинешь в городе, либо за Тома от безысходности пойдешь и смиришься, как все остальные. Но нет — наша Мария не так проста. Сядь, ты же падаешь от усталости. И как он у тебя при таком внимательном присмотре не помер еще?
— Я делаю, что могу! — разозлилась я.
— Очевидно, весьма немногое, — Вив резко поднялась и протянула мне склянку. Темно-зеленую, с гранями и изящной пробкой. — Выменяла прошлой осенью. Десять капель, чтоб унять лихорадку, и затем по три утром и вечером еще неделю, чтоб она не вернулась.
Я осторожно приоткрыла крышку. Резкий запах заставил глаза слезиться.
— Попробуй, — разрешила Вив и я вылила каплю драгоценного на руку и слизнула. На вкус было совсем не так горько: чуть кисловатый вкус оттенялся сильным, почти земельным травянистым привкусом.
— Таволга вязолистная с водяным трехлистником и исерканским мхом, что на святой земле растет, да кое-какие особые южные травы. Этим настоем с того света вернуть можно.
— Я не про еду, — ответила я, улыбнувшись. — Если бы ты мог получить все, что угодно в этом мире, чтобы ты хотел?
— Прям все, что угодно могу сказать? — я кивнула, и Том задумался. Интересно, о чем он мечтал? Стать рыцарем? Отправиться в приключения и увидеть дальние страны? Я ведь никогда с Томом не разговаривала, все пыталась сторониться его.
— Я бы хотел котелок, — мечтательно произнес Том.
— Котелок? — озадаченно переспросила я. Может, ослышалась?
— Ага. Глупо, наверное. Правильно все говорят, что я глупый, — Том понурился и стал ковыряться пальцем в земле.
— Не глупо, — исправила я его. — Просто непонятно. Почему котелок? Разве у вас в таверне их не предостаточно?
— Так-то особый. Мамкин. Она его берегла — говорила, что ей от ее матери достался, а той — от своей. Он тяжелый, несуразный, но какая в нем еда получается! — Том даже причмокнул от воспоминаний. — Она все детство мне в нем готовила, говорила — что его давным-давно волшебник заколдовал, что вся еда в том котелке получается самой вкусной. Даже специально там клеймо волшебное поставил — с кругляшом и веткой внутри. И правда ведь волшебство — я вкуснее ничего не ел.
— А где сейчас этот котелок? — совсем растерялась я. Разве так уж трудно среди утвари в таверне нужный найти?
— Отец забрал, да не дает. Держит среди старой утвари. Говорит, что слишком я в бабьи сказки верю. И что в старье таком готовить — только гостей травить. Я ему обещал, что только себе готовить буду, да он сразу злится, да бабой меня называет.
Не сдержавшись, я погладила Тому волосы. Он прикрыл глаза и улыбнулся — ну точно домашний пес. Зачем Туку его постоянно обижать, коли не из собственно прихоти?
— Ты хороший человек, Том.
— Ты тоже хорошая, Мария.
Я закрыла глаза и подставила лицо весеннему солнцу. Как жаль, что ни мне, ни Тому, эта хорошесть ничем помочь не могла.
Горячка Джона не отступала. Я влила в него настой из малины и ивовой коры, обложила мокрыми тряпками. Сбегала в лес, собрала осиновые почки и отварила их вместе с клюквой.
Опять ничего не помогало.
Я стерла злые слезы. Знала же, что нужно его к настоящему лекарю тащить! Нет, поверила в себя, правильно всю Тук говорит – напридумывала себе в голове разного. Теперь смотри, как на твоем попечении второй человек умирает!
Когда прибежал парнишка из трактира Тука, тарабаря, что его невестка поранилась на кухне и ей срочно нужна помощь, я его едва не расцеловала. Мне и впрямь нужно было выйти в люди, пока я не сошла с ума, сидя в разваливающемся доме с умирающим человеком.
«Смогу ли я его незаметно закопать?» – думала я, меняя нагревшиеся тряпки на только что смоченные в ледяной воде. «Есть ли вообще способ незаметно похоронить человека? И как быть с его душой?»
— Пришла? — обрадовался Тук, завидев меня. — Давай быстрее ей помоги. Вечер сегодня занятой, а эта девчонка совсем неуклюжая!
На кухне творился бардак. Сам Тук и несколько его мальчишек возились с котлами. Кто-то чистил картошку, кто-то резал и тушил мясо, девчонка-служанка едва поспевала наполнять вином кружки. В зале громко говорили и смеялись. Вино у Тука было больше похоже на ослиную мочу, и деревенские, за исключением пары пьяниц, им брезговали. Оно расходилось на ура лишь в лютые морозы. Сегодня же кувшины едва успевали пополнять. Видно, Тук не соврал: вечер и впрямь был занятой.
Ивет сидела у печи. Ее левая рука была сильно обожжена.
— Масло или вода?
— Масло со свиным жиром, — поморщившись, ответила Ивет. С ожогами она была хорошо знакома, как и любой, работающий в трактире. Но этот был слишком большой, чтоб обработать самой, а остальные были заняты, носясь сломя голову с кухни в зал и обратно. — Водой я уже промыла.
— Чистой?
— Конечно. Как ты и учила, — словно чистота воды была моей прихотью, а не необходимостью в этом деле.
— Молодец. Где у вас зола?
Ивет показала на стоявший в угу горшок, прибереженный как раз для таких случаев. Я набрала полные ладони золы, и начала раскрашивать ее, внимательно наблюдая за кухней. Требуемую мне драгоценную емкость я обнаружила сразу — маленький, с две ладони бочонок, стоял на самой высокой полке, куда без табурета не забраться. Мальчишкам и вовсе было ее не достать. Но мне роста хватало.
Вытерев руки о подол платья, и шепнула Ивет:
— Отвлеки их.
Она испуганно посмотрела на меня, но я уже поднялась.
Когда Тук вышел с очередной порцией еды, а мальчишки отвлеклись каждый на свое дело, я встала и громко произнесла:
— Нужна еще чистая вода. Я сполосну руки, и начнем.
Я уверенно направилась к выходу, где стояла лоханка с водой. Медленно зачерпнув ковшиком воду, я оглянулась. Ивет все так же растерянно глядела на меня. Жестом я попросила ее поторопиться — Тук мог вернуться в любой момент.
Ивет взяла какую-то плошку с травами, судя по виду, даже не лечеными, и, громко вскрикнув, выронила ее.
— Ох. Моя рука! — запричитала она. — Как же болит! Ох, неужто руку потеряю-ю-ю-ю! Ох я бедная-горемычная!
Кажется, у нее даже слезы на глаза навернулись. Впрочем, ожог и впрямь был страшным.
Мальчишки растерянно переглянулись, им бросились к ней, наперебой предлагая то вино, то воду. На камин и полку над ним они не смотрели. Я тоже бросилась к Ивет, по пути заскочив на табурет и быстро запустив руку в бочонок.
— Сейчас я тебе помогу, прекрати причитать. А вы, ребята, идите работайте, пока Тук не вернулся да тумаков вам не пораздавал!
Мальчишки разбежались. А Ивет вопросительно посмотрела на меня. Я открыла ладонь, и та едва сдержалась, чтобы не охнуть — в ладони была целая пригоршня соли. В свете от печи она переливалась, точно свежий снег. Сама я соли почти не ела – больно дорогое для нас удовольствие. А вот Тук в трактире держал, для праздников, или если богатые люди проезжали, чтоб угостить их получше, да денег побольше собрать.
Быстро бросив ее в золу, я вновь все тщательно перемешала. Добавила немного воды и осторожно нанесла на ожог.
— Тебе бы отдохнуть, — посоветовала я, но повязку все равно накладывала плотно, что б кухонная работа ожога не растревожила.
— Да когда ж отдыхать! Только дороги просохли, сразу всадников появилось! Мы такое количество гостей иногда за месяцы не видывали. В столицу все собираются, на большое празднество. Некоторые у нас даже с ночлегом остановилась. Среди них такие есть – сама б им платила, если на лицо можно было бы весь день любоваться.
Я ударила Ивет по здоровой руке.
— Что за глупости ты несешь!
— Ох, милая, ничего-то ты в жизни не понимаешь. Красивый и обходительный мужчина в наших краях диковинка похлеще заморских чудес. Конечно нужно вдоволь насмотреться!
— Ты осторожна будь. Смотри, чтоб Тук не заметил.
Ивет сразу потеряла весь задор и сосредоточилась на перевязанной руке. Синяки на ее руке видны были даже сквозь ожоги.
— Ну я же не дурочка. Ничего предосудительного не делаю. Жизнь-то мне дорога. Даже травы, что ты мне от бремени нежеланного дала прячу так, что ни один лихой человек не сыщет. Тук-то хочет большую семью, чтоб было кому работать, а я не могу больше рожать. Как же я рада, что ты семьей с нами станешь, Мария! Не могу уже одна в этом доме, с Туком да сыновьями его деревянными!
— Ты не думала сбежать? — спросила я, понизив голос.
Ивет расхохоталась, и яркие стеклянные бусы на ее шее звонко переливались вместе с ней.
— Ты везде будешь женщиной, что только рожать да стряпать и может. Лучше это делать с крышей над головой и на сытый желудок, милая. Ох, зря Бланш тебе голову сказками забила! И сама несчастной была, и тебя от счастья прячет.
Я натянула ткань чуть сильнее, чем следовало, и Ивет охнула. Матушка не была дурной. И не ее вина, что жизнь у нее выдалась тяжелой.
— Ну, прости. Айда я тебе вина за работу налью. Посидишь, может, на красавчика посмотришь и весь ветер в твоей голове улетучится.
Предложение было заманчивым. Вот только...
— Можно без вина? Оно у вас...
— Да я тебе нашего, семейного налью. Отдохни, Мария. Так много в последнее время произошло, ты только мрачнее становишься да не общаешься ни с кем. Дурно это — одна остаешься, демоны всякое на ухо шептать начинают.
Кажется, кроме их шепота я и не слышала больше ничего в последнее время. Да и некуда мне спешить.
— Спасибо за совет. Повязку тебе надо дней десять держать, но менять каждый день. Если боль усилится, или загноится что где — сразу за лекарем посылай.
— Не за тобой?
— Если станет худо, с рукой помощь толкового человека понадобится. А не девчонки, что все время в облаках витает.
Думала, Иветт обидится, но та вновь рассмеялась.
— Ну какое же ты еще дитя, Мария. Иди, сядь в уголке, я принесу вина.
Кроме вина Ивет расщедрилась на свежевыпеченный хлеб и кашу. От одного только запаха закружилась голова – давно я таких яств не пробовала! От сытной пищи и вкусного вина я, впервые за последние дни, расслабилась. Людей в трактире и правда было много, и все больше незнакомых. Грязные, обросшие, даже не умывшиеся с дороги - и о какой только красоте говорила Ивет? Они ели точно животные, чавкая, громко смеясь с едой во рту, не замечая ничего вокруг, не потрудившись снять грязные плащи.
Ивет подлила мне вина, и кивнула в затемненный угол трактира:
— Я тебе про него говорила.
Из-за тени и гомона других гостей я его совсем не заметила. Он сидел, оперившись на стену, и лениво пил. Грязный, небритый, как и остальные, он бы затерялся в толпе, если не взгляд: внимательный и совсем не захмелевший. Мужчина рассматривал посетителей, иногда перебрасываясь с ними парой слов, но было в нем что-то неправильное. Он и впрямь был красив, но не это бросалось в глаза. Я допила вино и грустно посмотрела на пустое дно. Нужно было уходить.
— Добрый вечер.
Моя рука дернулась, сбив чашу со стола, и та ударилась о пол и закатилась за лавку. Передо мной стоял тот самый мужчина. И как только умудрился так быстро с другого конца трактира до меня добраться?!
— Прости, не хотел тебя пугать, — он пригнулся, ловко достав чашу из-под моих ног, посмотрел на меня и улыбнулся. Загорелый, кудрявый, с красивыми черными глазами и по-женски пухлыми губами, которые на нем смотрелись вызывающе, и золотой серьгой в ухе, он отличался от других посетителей как острый нож из драгоценной стали от кучи ржавого лома.
— Я не испугалась. — Я совершенно точно испугалась. Даже сердце в груди билось сильно-сильно. — Я уже ухожу. Можете занять это место, если оно вам больше нравится.
— Не торопись. Я заказал еще вина да вкусной еды, – незнакомец обворожительно улыбнулся. Легко, словно старой знакомой, с которой рад был встретится, хотя я никогда прежде его не видела.
— У меня нет денег. Я пойду, — но выйти мне не удалось. Мужчина сел, закинув ноги на лавку, и единственным способом уйти теперь было перебраться через них.
— Пожалей путника. Скрась ужин своей красотой, а девица? Иль тебя дома муж ревнивый ждет?
Дома меня ждали Джон и очередная бессонная ночь в молитвах и надежде, что и к утру он останется живым. В ответ на мое молчание мужчина улыбнулся.
— Я Этьен. Как и другие, еду в столицу на турнир, надеюсь разжиться золотишком. В одиночестве ужинать не хочу, вот и попытал удачу тебя уговорить. Ужин в приятной компании с долгой дороги в сто раз вкуснее будет.
Мальчишки уже ставили еду нам на стол: кроме хлеба и каш был даже наваристый мясной бульон с луком и щедрыми кусками баранины. Тук поглядывал на меня зло, но молчал – Этьен был щедрым постояльцем, а чрезмерное дружелюбие не было грехом. Нужно было идти. Вот только мясо. И разговор с интересным и здоровым человеком. Я вновь посмотрела на Этьена и поняла, о чем говорила Ивет. Глядя на него сразу возникали томные мысли.
— И что я тебе должна буду за ужин? — сдаваясь, я села обратно, и сразу отломила большой ломоть хлеба, окунув его в похлебку. Хоть наемся.
Ивет принесла нам еще вина и подмигнула мне. Я схватила кусок баранины. Я тут только ради еды, а вовсе на мужчин не засматриваюсь. Ну разве что чуточку.
— Такая молодая, и уже такая подозрительная! – рассмеялся Этьен, наливая нам вино. Смех у него тоже был красивый. — Ничего, я ведь сам тебе компанию навязал. Не видел тебя раньше, вот и удивился – думал, такие красавицы только за морем в волшебной стране обитают.
Языком он молол, точно помелом. Красивый, веселый, щедрый – и скоро уедет. Любая бы засмотрелась.
— Нищая я, денег нет по трактирам ходить да незнакомцев развлекать, — откуда эта грубостью? Этьен не сделал мне ничего, даже вот накормил, а я себя с ним так вела, будто это он заставил меня Джона домой притащить, будто это он с деревенскими сговорился меня под барона положить. — Прости. Тебе веселая компания нужна, а я матушку только похоронила.
Этьен вновь улыбнулся, но улыбка эта от предыдущих отличалась. Грустная, почти робкая.
— Это ты меня прости. Не знал о твоем горе, повел себя, как дурак, — он убрал с лавки ноги. — Я уйду, не буду мешать. Наслаждайся едой.
Он поднялся, а я вдруг сказала:
— Останься. Ты ведь обещал историю.
Этьен внимательно посмотрел на меня. На мои израненные, в мозолях руки, посеревшее от труда и недосыпа лицо, красные глаза, и уселся обратно.
— И правда.
Этьен говорил много – о странах, в которых я никогда не побываю, и людях с чудными обычаями, которых никогда не увижу. Обедневший дворянин, он в отрочестве покинул родной дом и скитался, в поисках богатства и славы. Теперь его дорога лежала в Монлуньер – столицу Физалии, на турнир, объявленный королем Георгом в честь завоевание варварских земель где-то далеко. Беседа была легкой и приятной, а ужин – сытным. Впервые за долгое время я чувствовала себя умиротворенной.
— Спасибо, — поблагодарила я Этьена за вечер и еду.
Он отмахнулся от моих слов.
— Будь осторожна. С этим турниром в столицу стягивается много лихих людей. Лучше не связывайся с незнакомцами.
Возвращаясь домой, я думала, как мне не уснуть мертвецким сном – после дней заботы о Джоне и впервые за месяцы такого сытного ужина глаза слипались. Эту проблемы за меня решила торговка Вив, стоящая посреди моего дома и с любопытством рассматривающая распятие Джона, что до сих пор был в беспамятстве.
— Доброй ночи, — поздоровалась я и только потом вспомнила, что нужно испугаться. — Ой.
— А ты меня удивила, травница Мария. Я думала, либо сбежишь да сгинешь в городе, либо за Тома от безысходности пойдешь и смиришься, как все остальные. Но нет — наша Мария не так проста. Сядь, ты же падаешь от усталости. И как он у тебя при таком внимательном присмотре не помер еще?
— Я делаю, что могу! — разозлилась я.
— Очевидно, весьма немногое, — Вив резко поднялась и протянула мне склянку. Темно-зеленую, с гранями и изящной пробкой. — Выменяла прошлой осенью. Десять капель, чтоб унять лихорадку, и затем по три утром и вечером еще неделю, чтоб она не вернулась.
Я осторожно приоткрыла крышку. Резкий запах заставил глаза слезиться.
— Попробуй, — разрешила Вив и я вылила каплю драгоценного на руку и слизнула. На вкус было совсем не так горько: чуть кисловатый вкус оттенялся сильным, почти земельным травянистым привкусом.
— Таволга вязолистная с водяным трехлистником и исерканским мхом, что на святой земле растет, да кое-какие особые южные травы. Этим настоем с того света вернуть можно.
