К тому же, вбил себе в голову создание сверхмощного Дунайского королевства. Гачек усмехнулся.
- Неглупый человек, а метит в Александры Македонские.
Но дон Мигель не поддержал шутливого тона своего секретаря.
- Это весьма неплохая идея. Как бы Корвин не расправлялся с Ягеллонами, каким бы образом не разорял владения императора, только мощный союз этих трёх стран сможет противостоять самой страшной опасности, какая только может угрожать христианам – быть захваченными мусульманами. Ислам как хорошо поднявшееся тесто: пока мы – испанцы - в ходе реконкисты выдавливаем арабов в Африку, на Европу с другой стороны лезут османы. Разумеется, Корвин понимает, какая опасность нависла над его страной, полностью посвящая себя решению этой проблемы.
- Честолюбивый монарх, - почему-то улыбнулся Эрих. - Интересно, удастся ли ему осуществить задуманное?
- Посмотрим… - философски вздохнул дон Мигель.
Так в разговорах прошла основная часть пути, и вскоре перед путниками показались стены одного из самых прекрасных городов той эпохи – великолепной Флоренции. В описываемый период этот город не только вышел на одно из первых мест в Европе по производству шёлковых тканей, но и стал крупнейшим финансовым центром Западной Европы, что не могло не сказаться на его облике. Центр города уже украшал инженерный шедевр Брунеллески и Джотто - кафедральный собор Санта-Мария-дель- Фьора, в котором могло поместиться всё население города. Возвышалась многоярусная Капанилла Джотто, восхищал путешественников Баптистерий Сан-Джованни с его великолепными мозаиками, огромный дворец Питти и палаццо Веккьо – дворец заседаний Сеньории. И везде, куда не кинешь взгляд, можно было увидеть городской герб – флорентийскую лилию.
В общем, во Флоренции было на что посмотреть, и на лице разглядывающего улицы Эриха отражался такой восторг, что де ла Верда и Гачек покровительственно улыбались.
Они попали во Флоренцию незадолго до Масленицы - во время ежегодного карнавала. Он хотя и отличался от венецианского длительностью и размахом, но всё равно это было выдающееся по красочности и веселости событие в жизни города: помимо костюмированного шествия проводились турниры, состязания поэтов и музыкантов, праздники цветов.
С Лоренцо де ла Верде нужно было встретиться по весьма деликатному делу, касающемуся займа для испанской венценосной четы, но какие уж тут переговоры, когда в городе не прекращаются многолюдные празднества, в которых правитель играет центральную роль. Затесавшись в толпу горожан, испанцы его видели то во главе процессии, то на трибуне во время состязаний, то дарящего цветы певцам. Впрочем, граф и сам не торопился заканчивать свои дела, искренне наслаждаясь видом танцующих и веселящихся людей. Прихватив с собой Гачека и Эриха, он бродил по нарядным улицам и площадям. Со всех окон свисали гобелены и ковры, балконы украшали цветочные гирлянды, воздух пропитался запахом лакомств и вина. Принарядившись в маски и затесавшись в толпу, чужеземцы смотрели на выступления фокусников и акробатов, смеялись над выходками фигляров.
Поначалу Гачек ожидал, что дон Мигель сразу же по приезде кинется искать мастерскую Боттичелли, но граф почему-то не спешил наводить справки. Может, решил дождаться конца карнавала, а может, хотел сначала заняться поручением королей.
Но вскоре оказалось, что даже во время столь многолюдных празднеств, когда весь город, забросив дела, кружится в танцах, мимо внимания Лоренцо не прошло прибытие де ла Верды.
Утром перед состязанием поэтов за графом прислали из дворца Медичи. И хотя дон Мигель собирался в спешке, он не забыл прихватить с собой и Эриха.
- Такой случай нельзя упускать, - назидательно заметил граф, приказывая юнцу надеть лучшее платье. – Лоренцо – один из самых выдающихся личностей нашего времени. Как знать, может, на склоне лет ты с гордостью будешь рассказывать своим внукам об этой встрече.
Но конечно же, ни дону Мигелю, ни Гачеку не приходило в голову, какой неожиданный оборот примет встреча из-за участия в ней юного трирца.
Внешне Лоренцо не оправдывал своего прозвища «Великолепный». Он был на редкость некрасив: свернутый набок нос «уточкой», выдающаяся вперед нижняя челюсть с непропорционально большой нижней губой придавали ему угрюмый вид, даже когда он смеялся. Немудрено, что едва завидев властителя Флоренции, Эрих разочарованно опустил глаза. Зато красивый златокудрый паренек обратил на себя внимание Медичи.
Пока дон Мигель излагал ему своё дело, Лоренцо вроде бы слушал внимательно, и всё же его глаза то и дело останавливались на Эрихе. Брови де ла Верды недоуменно взлетели вверх: он вообще-то ожидал большего внимания со стороны банкира. Ведь речь шла о далеко не шуточной сумме.
- Юный идальго – ваш родственник? – поинтересовался Медичи, когда они в общих чертах обсудили интересующий графа вопрос.
- В какой-то степени. Это Эрих фон Валленберг – младший сын трирского барона Гуго фон Валленберга.
- Вот как?
Гачек замер: а вдруг Лоренцо сейчас признается, что был знаком с матерью подростка? Но Медичи сейчас мало интересовали родители Эриха.
- Завтра у нас костюмированное представление, которое открывается выездом Венеры в сопровождении Амура со стрелами: паренёк, который должен был его изображать, внезапно заболел. Мне об этом только сейчас сообщили. Не мог бы юный фон Валленберг изобразить языческого божка?
Дон Мигель недовольно поморщился, но цена уступки Лоренцо католическим королям была слишком велика, чтобы особо привередничать.
- Думаю, Эрих будет рад услужить народу Флоренции. Зима 1487 года была затяжной, снежной и невероятно холодной, особенно для южных герцогств Франции. В Гиени даже в конце февраля морозы словно позабыли о грядущей весне.
Однако, несмотря на порывистый ветер и яростно багровое солнце, одна из ведущих из Бордо обледенелых дорог была забита людьми с раннего утра. Ехали по своим делам торговцы, цокали по прикатанному снегу копытца груженых осликов, брели, опираясь на посохи, толпы паломников, побывавшие в базилике святого Серина – покровителя Бордо. Бренча пока что пустыми кружками для подаяния, зябко кутались в сюрко нищенствующие монахи. Шныряло здесь и предостаточно личностей, которым никогда не сидится дома: они камельку родного очага всегда предпочтут даже пронизывающую стужу или изнуряющую жару. Таких праздношатающихся зевак немало ошивается вблизи богатых городов: непонятно в каких заботах они толкутся на постоялых дворах и в местах скопления народа, чтобы первыми узнавать новости и в свою очередь разносить их по округе.
Вблизи от городских ворот с колокольней Гросс-Коош возвышалась церковь Сент-Элу, поклониться которой считал нужным каждый покидающий Бордо паломник. Осенив себя крестным знамением, они потом останавливались уже за пределами города у статуи св. Марцелла.
Укрытая от непогоды деревянным ящиком, установленная на каменном столбе статуя святого была хорошо заметна издалека. Считалось, что она обладает чудотворной силой, поэтому у её подножья всегда было многолюдно. Вот и сейчас на подходе к святыне собралась небольшая толпа жаждущих приложиться к ногам св. Марцелла. Среди них стоял молодой священник в потрепанной рясе. Он держал за повод ослика, на котором, закутавшись в суконную накидку с капюшоном, сидела нахохлившаяся от холода юная девушка.
Их очередь уже подходила, когда из городских ворот выехали десятка два рыцарей в богатых доспехах. Бились на ветру сине-белые орифламмы с крестами и замками, а во главе отряда скакал предводитель в зеркальных латах с искусными золочеными насечками, изображающими родовой герб. И хотя забрало его шлема было поднято, отражающееся в доспехах солнце ослепляло глаза встречных путников, мешая разглядеть надменное лицо.
Люди у статуи св. Марцелла заволновались.
- Судя по всему, знатный сеньор. Кто же это?
- Почему он не преклонил колено перед св. Марцеллом?
Но кто-то из наиболее досужих путников сумел опознать гербы на орифламмах:
- Так ведь это сам граф дю Валль. Никак надумал посетить собственные владения. С чего бы это?
- А почему ему и не приехать? – удивился кто-то в толпе.
- Он - чужак. Северянин. Гневом Божьим ставший сеньором столь обширных владений в Гиени.
- Как же это могло произойти?
- Покойный король Людовик (не тем будет упомянут у статуи св. Марцелла покойный государь) сыграл с дю Валлями злую шутку, отдав столь богатейший лён иноземцу: граф даже не француз.
Толпа возмущенно загудела.
- А чего ещё ожидать от северян? От них всегда только неприятности, - был однозначный вывод.
В этом кратком обмене репликами как в зеркале отразились настроения людей, живущих на юге французского королевства в конце XV века.
Дело в том, что вплоть до 1453 года Гиень была английской территорией. В соответствии с условиями соглашения в Бретиньи в 1360 году над ней был установлен суверенитет английского короля. Столетняя война стала для Бордо временем экономического процветания: местные вина наводнили английский рынок, позволяя богатеть торговцам и виноделам. Увы, король Карл VII положил этому конец, и в результате многочисленных войн Гиень вновь отошла к французской короне, сразу же потеряв и все привилегии на английских рынках вина.
Это обстоятельство не добавляли любви к северным соседям, не говоря уже о сильном различии в культурном отношении между северянами и южанами: именно через Бордо проходила невидимая граница двух цивилизаций. Здесь говорили и писали вплоть до конца XV века на гасконском диалекте лангедокского языка.
Перекинувшись ещё парочкой нелицеприятных эпитетов о северянах, толпа успокоилась, напрочь забыв о проскакавших мимо всадниках, и лишь молодой священник задумчиво смотрел им вслед, пока не подошла его очередь припасть к святыне. Когда это же сделала его спутница, они продолжили свой путь.
- Оноре, - обратилась девушка к священнику, когда они отъехали уже на достаточное расстояние от городских ворот, - неужели всё настолько плохо, если епископ вызвал графа из Амбуаза?
- Всегда нужно уповать на милость Господню, - после некоторой заминки заметил кюре, - но если этот честолюбец покинул ради своего лена столь нуждающуюся в поддержке регентшу, значит, нас ждут нелегкие дни.
- А вдруг граф покажет себя справедливым господином и заступится за своих подданных?
- Он – чужак, Анжелин, а после кровавой расправы над графом Раймондом Тулузским даже местные вельможи стараются не связываться с инквизицией.
- Неужели за 300 лет мир ничуть не изменился?
- Ах, моя наивная сестра, мир не меняется тысячелетиями. Чтобы это понять, достаточно открыть любую страницу Ветхого завета. Вспомни «Екклесиаст»: «Есть время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий». Посмотрим, что выберет для себя граф.
КАРЕЛ.
А между тем скачущий в свои владения граф дю Валль чувствовал себя настолько сильно встревоженным, что ему было не до статуи местного святого у дороги, и уж тем более не до столпившихся вокруг неё людей. Положение одного из богатейших вельмож Гиени налагало на него тяжелые обязанности и отнюдь не дарило уверенности в завтрашнем дне: чересчур неспокойными для французских крупных феодалов оказались времена, последовавшие за смертью Людовика XI.
На момент смерти отца юному королю Карлу VIII едва исполнилось тринадцать лет, и регентшей при брате стала его старшая сестра Анна Боже. Женщина хотя и ещё совсем молодая, но властная и разумная. Сам Людовик, скептически относившийся ко всему человечеству в целом, не отказывал старшей дочери в здравомыслии.
«Она — наименее глупая из всех женщин Франции, ибо судьбе не было угодно познакомить меня ни с одной умной» - передавали его слова из уст в уста придворные льстецы, но сам Карел сомневался, что его покойный сюзерен перед кем-то так разоткровенничался. Похвалы Людовика, как правило, носили исключительно неискренний и язвительный характер: его хорошее отношение к человеку выражалось скорее в молчаливой оценке его достоинств.
Будучи лично обязанным всем, что имел, королю, Карел был одним из немногих вельмож, к которым этот коронованный скептик был сравнительно лоялен. Однако и дю Валль немало натерпелся от его тяжелого характера, особенно когда Людовик добровольно заточил себя в замке Лош.
Замок был окружен тремя рядами зубчатых стен и охранялся отрядом шотландцев. Мало кто мог похвастаться доверием короля, кроме двух приближенных к нему людей: брадобрея Оливье, прозванного Дьяволом, и Тристана Пустынника, зачастую бравшего на себя обязанности палача. Окружающий замок лес был изрыт волчьими ямами и ловушками, а на деревьях болтались висельники. В глубоком подземелье в узких железных клетках, где нельзя было разогнуться, сидели впавшие в немилость политические противники государя. Говорят, его величество любил спускаться в сырую тьму и, прогуливаясь между клеток невыносимо мучающихся людей, вести разговоры с Оливье и Тристаном, делая вид, что не слышит криков и стонов.
Каждый раз, направляясь по призыву короля в это чудовищное место, Карел не знал, чем для него закончится посещение сюзерена: тюрьмой или новым поручением. После двух инсультов характер короля необратимо изменился, и властитель всё чаще напоминал безжалостного безумца. И каждый раз, когда на нём останавливался взгляд его беспокойных лисьих глаза, у Карела тошнотворной тревогой замирало сердце.
Король не скрывал, что считает его беспринципным пройдохой. Это в какой-то степени их даже сближало.
- Ну что, хитроумный морав, - говорил Людовик при каждой встрече, - послужим своему королю? Ты ведь умеешь ловить птицу удачи? А в деле, которое я хочу тебе поручить, это не последний фактор. Кто-кто, а уж ты, куманек, своего никогда не упустишь… - и дальше шло само дело.
Вся французская элита на протяжении многих столетий была надежно связана между собой родственными узами. Карел же оставался чужеземным пришельцем, за спиной которого не было сплоченного дворянского клана. Порой это делало его уязвимым до полной беззащитности.
К тому же обстановка в королевстве была взрывоопасной.
Болезнь не только состарила капризного сюзерена до срока, но ещё и заставила волноваться о судьбе единственного сына. Дофин был слишком юн, чтобы взвалить на себя нелегкие заботы о недавно объединенном королевстве.
Одним из главных претендентов на регентство считал себя зять короля Луи II Орлеанский, женатый на его младшей дочери – Жанне Французской. Отчаянный авантюрист и молодой повеса сразу же после похорон Людовика XI решил пойти напролом, заявив о намерении обосноваться вместе с многочисленной свитой в резиденции короля Карла VIII – в замке Амбуаз.
Однако прозорливая Анна де Божё сразу же разгадала его немудрящую хитрость и, сославшись на волю отца, решительно потребовала, чтобы гарнизон Амбуазского замка присягнул ей на верность,
Но положение Анны оставалось ненадежным, потому что до конца верный себе осторожничавший Людовик не оставил письменных распоряжений относительно регентства старшей дочери. И теперь только Генеральные штаты могли решить вопрос об опекунстве над юным королем. Созыва Генеральных штатов одновременно потребовали и Анна де Божё, и Луи Орлеанский.
- Неглупый человек, а метит в Александры Македонские.
Но дон Мигель не поддержал шутливого тона своего секретаря.
- Это весьма неплохая идея. Как бы Корвин не расправлялся с Ягеллонами, каким бы образом не разорял владения императора, только мощный союз этих трёх стран сможет противостоять самой страшной опасности, какая только может угрожать христианам – быть захваченными мусульманами. Ислам как хорошо поднявшееся тесто: пока мы – испанцы - в ходе реконкисты выдавливаем арабов в Африку, на Европу с другой стороны лезут османы. Разумеется, Корвин понимает, какая опасность нависла над его страной, полностью посвящая себя решению этой проблемы.
- Честолюбивый монарх, - почему-то улыбнулся Эрих. - Интересно, удастся ли ему осуществить задуманное?
- Посмотрим… - философски вздохнул дон Мигель.
Так в разговорах прошла основная часть пути, и вскоре перед путниками показались стены одного из самых прекрасных городов той эпохи – великолепной Флоренции. В описываемый период этот город не только вышел на одно из первых мест в Европе по производству шёлковых тканей, но и стал крупнейшим финансовым центром Западной Европы, что не могло не сказаться на его облике. Центр города уже украшал инженерный шедевр Брунеллески и Джотто - кафедральный собор Санта-Мария-дель- Фьора, в котором могло поместиться всё население города. Возвышалась многоярусная Капанилла Джотто, восхищал путешественников Баптистерий Сан-Джованни с его великолепными мозаиками, огромный дворец Питти и палаццо Веккьо – дворец заседаний Сеньории. И везде, куда не кинешь взгляд, можно было увидеть городской герб – флорентийскую лилию.
В общем, во Флоренции было на что посмотреть, и на лице разглядывающего улицы Эриха отражался такой восторг, что де ла Верда и Гачек покровительственно улыбались.
Они попали во Флоренцию незадолго до Масленицы - во время ежегодного карнавала. Он хотя и отличался от венецианского длительностью и размахом, но всё равно это было выдающееся по красочности и веселости событие в жизни города: помимо костюмированного шествия проводились турниры, состязания поэтов и музыкантов, праздники цветов.
С Лоренцо де ла Верде нужно было встретиться по весьма деликатному делу, касающемуся займа для испанской венценосной четы, но какие уж тут переговоры, когда в городе не прекращаются многолюдные празднества, в которых правитель играет центральную роль. Затесавшись в толпу горожан, испанцы его видели то во главе процессии, то на трибуне во время состязаний, то дарящего цветы певцам. Впрочем, граф и сам не торопился заканчивать свои дела, искренне наслаждаясь видом танцующих и веселящихся людей. Прихватив с собой Гачека и Эриха, он бродил по нарядным улицам и площадям. Со всех окон свисали гобелены и ковры, балконы украшали цветочные гирлянды, воздух пропитался запахом лакомств и вина. Принарядившись в маски и затесавшись в толпу, чужеземцы смотрели на выступления фокусников и акробатов, смеялись над выходками фигляров.
Поначалу Гачек ожидал, что дон Мигель сразу же по приезде кинется искать мастерскую Боттичелли, но граф почему-то не спешил наводить справки. Может, решил дождаться конца карнавала, а может, хотел сначала заняться поручением королей.
Но вскоре оказалось, что даже во время столь многолюдных празднеств, когда весь город, забросив дела, кружится в танцах, мимо внимания Лоренцо не прошло прибытие де ла Верды.
Утром перед состязанием поэтов за графом прислали из дворца Медичи. И хотя дон Мигель собирался в спешке, он не забыл прихватить с собой и Эриха.
- Такой случай нельзя упускать, - назидательно заметил граф, приказывая юнцу надеть лучшее платье. – Лоренцо – один из самых выдающихся личностей нашего времени. Как знать, может, на склоне лет ты с гордостью будешь рассказывать своим внукам об этой встрече.
Но конечно же, ни дону Мигелю, ни Гачеку не приходило в голову, какой неожиданный оборот примет встреча из-за участия в ней юного трирца.
Внешне Лоренцо не оправдывал своего прозвища «Великолепный». Он был на редкость некрасив: свернутый набок нос «уточкой», выдающаяся вперед нижняя челюсть с непропорционально большой нижней губой придавали ему угрюмый вид, даже когда он смеялся. Немудрено, что едва завидев властителя Флоренции, Эрих разочарованно опустил глаза. Зато красивый златокудрый паренек обратил на себя внимание Медичи.
Пока дон Мигель излагал ему своё дело, Лоренцо вроде бы слушал внимательно, и всё же его глаза то и дело останавливались на Эрихе. Брови де ла Верды недоуменно взлетели вверх: он вообще-то ожидал большего внимания со стороны банкира. Ведь речь шла о далеко не шуточной сумме.
- Юный идальго – ваш родственник? – поинтересовался Медичи, когда они в общих чертах обсудили интересующий графа вопрос.
- В какой-то степени. Это Эрих фон Валленберг – младший сын трирского барона Гуго фон Валленберга.
- Вот как?
Гачек замер: а вдруг Лоренцо сейчас признается, что был знаком с матерью подростка? Но Медичи сейчас мало интересовали родители Эриха.
- Завтра у нас костюмированное представление, которое открывается выездом Венеры в сопровождении Амура со стрелами: паренёк, который должен был его изображать, внезапно заболел. Мне об этом только сейчас сообщили. Не мог бы юный фон Валленберг изобразить языческого божка?
Дон Мигель недовольно поморщился, но цена уступки Лоренцо католическим королям была слишком велика, чтобы особо привередничать.
- Думаю, Эрих будет рад услужить народу Флоренции. Зима 1487 года была затяжной, снежной и невероятно холодной, особенно для южных герцогств Франции. В Гиени даже в конце февраля морозы словно позабыли о грядущей весне.
Однако, несмотря на порывистый ветер и яростно багровое солнце, одна из ведущих из Бордо обледенелых дорог была забита людьми с раннего утра. Ехали по своим делам торговцы, цокали по прикатанному снегу копытца груженых осликов, брели, опираясь на посохи, толпы паломников, побывавшие в базилике святого Серина – покровителя Бордо. Бренча пока что пустыми кружками для подаяния, зябко кутались в сюрко нищенствующие монахи. Шныряло здесь и предостаточно личностей, которым никогда не сидится дома: они камельку родного очага всегда предпочтут даже пронизывающую стужу или изнуряющую жару. Таких праздношатающихся зевак немало ошивается вблизи богатых городов: непонятно в каких заботах они толкутся на постоялых дворах и в местах скопления народа, чтобы первыми узнавать новости и в свою очередь разносить их по округе.
Вблизи от городских ворот с колокольней Гросс-Коош возвышалась церковь Сент-Элу, поклониться которой считал нужным каждый покидающий Бордо паломник. Осенив себя крестным знамением, они потом останавливались уже за пределами города у статуи св. Марцелла.
Укрытая от непогоды деревянным ящиком, установленная на каменном столбе статуя святого была хорошо заметна издалека. Считалось, что она обладает чудотворной силой, поэтому у её подножья всегда было многолюдно. Вот и сейчас на подходе к святыне собралась небольшая толпа жаждущих приложиться к ногам св. Марцелла. Среди них стоял молодой священник в потрепанной рясе. Он держал за повод ослика, на котором, закутавшись в суконную накидку с капюшоном, сидела нахохлившаяся от холода юная девушка.
Их очередь уже подходила, когда из городских ворот выехали десятка два рыцарей в богатых доспехах. Бились на ветру сине-белые орифламмы с крестами и замками, а во главе отряда скакал предводитель в зеркальных латах с искусными золочеными насечками, изображающими родовой герб. И хотя забрало его шлема было поднято, отражающееся в доспехах солнце ослепляло глаза встречных путников, мешая разглядеть надменное лицо.
Люди у статуи св. Марцелла заволновались.
- Судя по всему, знатный сеньор. Кто же это?
- Почему он не преклонил колено перед св. Марцеллом?
Но кто-то из наиболее досужих путников сумел опознать гербы на орифламмах:
- Так ведь это сам граф дю Валль. Никак надумал посетить собственные владения. С чего бы это?
- А почему ему и не приехать? – удивился кто-то в толпе.
- Он - чужак. Северянин. Гневом Божьим ставший сеньором столь обширных владений в Гиени.
- Как же это могло произойти?
- Покойный король Людовик (не тем будет упомянут у статуи св. Марцелла покойный государь) сыграл с дю Валлями злую шутку, отдав столь богатейший лён иноземцу: граф даже не француз.
Толпа возмущенно загудела.
- А чего ещё ожидать от северян? От них всегда только неприятности, - был однозначный вывод.
В этом кратком обмене репликами как в зеркале отразились настроения людей, живущих на юге французского королевства в конце XV века.
Дело в том, что вплоть до 1453 года Гиень была английской территорией. В соответствии с условиями соглашения в Бретиньи в 1360 году над ней был установлен суверенитет английского короля. Столетняя война стала для Бордо временем экономического процветания: местные вина наводнили английский рынок, позволяя богатеть торговцам и виноделам. Увы, король Карл VII положил этому конец, и в результате многочисленных войн Гиень вновь отошла к французской короне, сразу же потеряв и все привилегии на английских рынках вина.
Это обстоятельство не добавляли любви к северным соседям, не говоря уже о сильном различии в культурном отношении между северянами и южанами: именно через Бордо проходила невидимая граница двух цивилизаций. Здесь говорили и писали вплоть до конца XV века на гасконском диалекте лангедокского языка.
Перекинувшись ещё парочкой нелицеприятных эпитетов о северянах, толпа успокоилась, напрочь забыв о проскакавших мимо всадниках, и лишь молодой священник задумчиво смотрел им вслед, пока не подошла его очередь припасть к святыне. Когда это же сделала его спутница, они продолжили свой путь.
- Оноре, - обратилась девушка к священнику, когда они отъехали уже на достаточное расстояние от городских ворот, - неужели всё настолько плохо, если епископ вызвал графа из Амбуаза?
- Всегда нужно уповать на милость Господню, - после некоторой заминки заметил кюре, - но если этот честолюбец покинул ради своего лена столь нуждающуюся в поддержке регентшу, значит, нас ждут нелегкие дни.
- А вдруг граф покажет себя справедливым господином и заступится за своих подданных?
- Он – чужак, Анжелин, а после кровавой расправы над графом Раймондом Тулузским даже местные вельможи стараются не связываться с инквизицией.
- Неужели за 300 лет мир ничуть не изменился?
- Ах, моя наивная сестра, мир не меняется тысячелетиями. Чтобы это понять, достаточно открыть любую страницу Ветхого завета. Вспомни «Екклесиаст»: «Есть время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий». Посмотрим, что выберет для себя граф.
КАРЕЛ.
А между тем скачущий в свои владения граф дю Валль чувствовал себя настолько сильно встревоженным, что ему было не до статуи местного святого у дороги, и уж тем более не до столпившихся вокруг неё людей. Положение одного из богатейших вельмож Гиени налагало на него тяжелые обязанности и отнюдь не дарило уверенности в завтрашнем дне: чересчур неспокойными для французских крупных феодалов оказались времена, последовавшие за смертью Людовика XI.
На момент смерти отца юному королю Карлу VIII едва исполнилось тринадцать лет, и регентшей при брате стала его старшая сестра Анна Боже. Женщина хотя и ещё совсем молодая, но властная и разумная. Сам Людовик, скептически относившийся ко всему человечеству в целом, не отказывал старшей дочери в здравомыслии.
«Она — наименее глупая из всех женщин Франции, ибо судьбе не было угодно познакомить меня ни с одной умной» - передавали его слова из уст в уста придворные льстецы, но сам Карел сомневался, что его покойный сюзерен перед кем-то так разоткровенничался. Похвалы Людовика, как правило, носили исключительно неискренний и язвительный характер: его хорошее отношение к человеку выражалось скорее в молчаливой оценке его достоинств.
Будучи лично обязанным всем, что имел, королю, Карел был одним из немногих вельмож, к которым этот коронованный скептик был сравнительно лоялен. Однако и дю Валль немало натерпелся от его тяжелого характера, особенно когда Людовик добровольно заточил себя в замке Лош.
Замок был окружен тремя рядами зубчатых стен и охранялся отрядом шотландцев. Мало кто мог похвастаться доверием короля, кроме двух приближенных к нему людей: брадобрея Оливье, прозванного Дьяволом, и Тристана Пустынника, зачастую бравшего на себя обязанности палача. Окружающий замок лес был изрыт волчьими ямами и ловушками, а на деревьях болтались висельники. В глубоком подземелье в узких железных клетках, где нельзя было разогнуться, сидели впавшие в немилость политические противники государя. Говорят, его величество любил спускаться в сырую тьму и, прогуливаясь между клеток невыносимо мучающихся людей, вести разговоры с Оливье и Тристаном, делая вид, что не слышит криков и стонов.
Каждый раз, направляясь по призыву короля в это чудовищное место, Карел не знал, чем для него закончится посещение сюзерена: тюрьмой или новым поручением. После двух инсультов характер короля необратимо изменился, и властитель всё чаще напоминал безжалостного безумца. И каждый раз, когда на нём останавливался взгляд его беспокойных лисьих глаза, у Карела тошнотворной тревогой замирало сердце.
Король не скрывал, что считает его беспринципным пройдохой. Это в какой-то степени их даже сближало.
- Ну что, хитроумный морав, - говорил Людовик при каждой встрече, - послужим своему королю? Ты ведь умеешь ловить птицу удачи? А в деле, которое я хочу тебе поручить, это не последний фактор. Кто-кто, а уж ты, куманек, своего никогда не упустишь… - и дальше шло само дело.
Вся французская элита на протяжении многих столетий была надежно связана между собой родственными узами. Карел же оставался чужеземным пришельцем, за спиной которого не было сплоченного дворянского клана. Порой это делало его уязвимым до полной беззащитности.
К тому же обстановка в королевстве была взрывоопасной.
Болезнь не только состарила капризного сюзерена до срока, но ещё и заставила волноваться о судьбе единственного сына. Дофин был слишком юн, чтобы взвалить на себя нелегкие заботы о недавно объединенном королевстве.
Одним из главных претендентов на регентство считал себя зять короля Луи II Орлеанский, женатый на его младшей дочери – Жанне Французской. Отчаянный авантюрист и молодой повеса сразу же после похорон Людовика XI решил пойти напролом, заявив о намерении обосноваться вместе с многочисленной свитой в резиденции короля Карла VIII – в замке Амбуаз.
Однако прозорливая Анна де Божё сразу же разгадала его немудрящую хитрость и, сославшись на волю отца, решительно потребовала, чтобы гарнизон Амбуазского замка присягнул ей на верность,
Но положение Анны оставалось ненадежным, потому что до конца верный себе осторожничавший Людовик не оставил письменных распоряжений относительно регентства старшей дочери. И теперь только Генеральные штаты могли решить вопрос об опекунстве над юным королем. Созыва Генеральных штатов одновременно потребовали и Анна де Божё, и Луи Орлеанский.
