- Может и так, - с тяжелым вздохом согласилась я, - но больно дорого.
Тамара снисходительно глянула на неофитку.
- Жанна, милочка, ты - молодой специалист да ещё поехавший в деревню. Администрация обязана предоставить тебе жилье.
- Но вроде бы я сама ушла из общежития.
- И что? Значит, они не создали подходящих условий для проживания. Пусть платят и за свет, и за дрова, и за квартиру. Пиши заявление в профком.
Иногда в коллективах встречаются люди, которые обожают выступать против начальства, особенно когда есть законный повод для недовольства, и мне повезло, что я наткнулась именно на Тамару Львовну. Она была горластая, языкастая, и стоило директору неосторожно дать повод для критики, как наши совещания превращались в своеобразный бой быков, где быком выступало пытающееся усмирить смутьянку руководство, а красной тряпкой – законы о труде. Трудовой кодекс Тамара Львовна знала наизусть и, будучи историком по профессии, пользовалась им виртуозно.
Вот и сейчас глаза её возбужденно засверкали, лицо просияло удовлетворенной улыбкой, и было видно, насколько ей радостна сама мысль о предстоящей схватке с начальством.
Да, не все было плохо в эпохе, которую остряки от истории назвали «застоем». Сейчас бы Тамару Львовну уволили в мановение ока, элементарно прервав с ней трудовое соглашение по ставшей тривиальной причине «вы нам не подходите». И доказывай потом другому работодателю, что ты не прыгала пьяной по школьной столовой, задрав юбку на голову, и не орала нецензурные выражения в адрес министра образования.
Тамара лихо провернула заседание профкома, посвященное моей особе. Правда, директор вяло промямлил, что я могу вернуться в общежитие, но эта идея не вызвала энтузиазма в том числе и у снохи деда Фили.
- Там конфликтная ситуация, - постно напомнила она.
- Никогда не буду извиняться перед Филиппом Васильевичем, - хмуро буркнула я, - он меня оскорбил.
- Вы уверены? – едко осведомилась вредная тетка.
Конечно, современным молодым людям этого не понять. Но я застала времена, когда девушки, чтобы защитить свою честь от нападок похабных маразматиков, брали справки из гинекологии, подтверждавшие их девственность.
Лично присутствовала на свадьбе, где мать, не сохранившую так называемую «честь» невесты, усадили на шкуру, поливали водкой и били веником. И учтите, это происходило не в каменном веке, а всего лишь около тридцати лет назад. А моя подруга была свидетельницей, как мать девицы наоборот «блюдущей» себя катали по всему селу на мотоцикле под красным знаменем. Другой мой знакомый поведал душераздирающую историю, как на жениха «проштрафившейся» невесты натянули хомут, наверное, намекая на то, что он конь, а его невеста лошадь. По крайней мере, я твердо уверена, что все жители той деревни обладали сходным интеллектом.
Но вернемся к нашему повествованию.
- Что вы этим хотите сказать? – взвилась я.
Тетка только ехидно ощерилась, и неизвестно чем всё закончилось, если бы не вмешательство буквально тающей от наслаждения Тамары Львовны. В кои-то веки такая разборка: будет о чём потолковать с подругами.
- Вы настаиваете, что Жанна Ивановна ведет аморальный образ жизни? И можете подтвердить это фактами и показаниями свидетелей в случае судебного разбирательства? – промурлыкала она, глядя прямо в глаза моей противницы.
- Какого судебного разбирательства? – опешила та.
- На вас и вашего свекра подам в суд за клевету! – ухватилась я за внезапную помощь.
Неизвестно, до чего мы в конце концов дошли бы, может и действительно до суда, но вся эта история порядком надоела нашему директору.
- Всё, - рявкнул он, - достаточно. Пусть Жанна Ивановна живет на квартире, если ей так хочется. Техникум поможет с платой жилья.
Вот так всё и закончилось. Хоть маленькая победа, но всё равно приятно.
Кстати, выяснение отношений в учительском коллективе не такая уж и редкость. Как-то я была свидетельницей немало позабавившей меня сцены.
Так как наш техникум был сельскохозяйственным, немаловажной фигурой являлся преподаватель агрономии. «Немаловажной» в смысле специальности, а вот в остальном Бог явно обделил нашего Игоря Васильевича: корявый, потрёпанный жизнью мужичонка с инфантильной улыбкой на сизых губах, между тем обладал каким-то фантастическим по мощи мужским либидо, и имел ошеломляющий успех среди дам чуть старше среднего возраста. А их у нас в коллективе было немало. Все вроде бы замужние, а вот… как говорится «и на старуху бывает поруха».
Я уже числилась в отпуске, но по каким-то причинам были перебои с деньгами (что в ту пору происходило не редко), и «отпускных» не получила, поэтому то и дело уныло наведывалась в учебное заведение в чаянии заветных средств.
Между тем, на втором этаже шёл ремонт и две дамы под пятьдесят - наша химичка Алла Митрофановна и преподаватель этики Полина Георгиевна что-то доделывали в своих кабинетах прежде, чем также уйти на отдых. Бухгалтерия находилась прямо перед кабинетом химии. Выйдя не солоно нахлебавшись из её дверей, я увидела драку. Две дамы под пятьдесят (не привокзальные бомжовки, женщины с высшим образованием, учителя!) лупили друг друга что есть сил вениками.
- Я знаю, почему он дал тебе банку с медом, - орала Алла Митрофановна, - ты с ним… (дальше идет настолько нецензурная брань, что изложить её даже отдаленную суть нормальным языком не представляется возможным)
- А ты со свечкой над нами стояла? - не оставалась в долгу Полина Георгиевна, норовя попасть веником прямо в лицо соперницы. - Игорь Васильевич мне жаловался, что ты ему проходу не даешь!
- Кто жаловался, кому жаловался, - химичка все же умудрилась дотянуться рукой до кудряшек противницы, - да ты сама….
И началась рукопашная. Пузырясь от удовольствия, я помчалась искать нашу «любимую» завучиху Раису Федоровну. Баба с деловым видом ковырялась пальцем в стене коридора первого этажа. Я давно заметила, что стоит кому-то начать ковыряться, значит, ему делать совсем нечего, а рабочий день надо как-нибудь «убить».
- Там Алла Митрофановна и Полина Георгиевна убивают друг друга из-за неразделенной любви к Игорю Васильевичу и меду! – злорадно ликуя, сообщила я.
Прошипев что-то типа «старые дуры», их любимая подруга резво стартовала на второй этаж, а я пошла искать виновника торжества. Игорь Васильевич стоял среди трактористов на заднем дворе техникума, задумчиво взирая на какой-то поломанный агрегат.
- Там, Игорь Васильевич, - невинно округлила я глаза, - из-за вас две дамы убивают друг друга!
- Чё? – растерялся он.
- Не «чё», а любовь, - укорила я его за черствость, - великое и возвышенное чувство, которое вы внушили этим несчастным. Вы уж в следующий раз аккуратнее с мёдом: дали банку одной, не забудьте и про другую.
То, что я увидела на его лице, с лихвой окупило все мои старания: странная помесь тоски, злости, испуга, да что там… ужаса! Мгновение, и он стремглав помчался в учебное здание, а я тоскливо поковыляла домой. Увы, кроме морального удовлетворения мне эта сцена дала мало. Без денег в отпуск не уедешь.
Но это забегая опять-таки вперед, а тогда…
С Дюрягиным отношения у нас после всех этих перипетий были натянутыми. Не сказать, чтобы я так уж безоговорочно поверила наветам деда Фили, но приязненных чувств у меня нежеланный кавалер также не вызывал. Он силился о чем-то поговорить, но до поры до времени мне удавалось избегать выяснения отношений. А собственно что парень мог мне сказать? Что вахтер лгал? Я и сама это знаю, а дальше-то что? Ни честный Дюрягин, ни лгун мне не был нужен.
Вся эта неопределенность тянулась до майских праздников, а потом всё-таки нам пришлось столкнуться.
Первое мая в стране Советов любили.
Во-первых, весна. Во-вторых, выходной день, что также во времена СССР было немаловажно. А в третьих, к маю все покупали обновки и с гордостью их напяливали, поэтому все города в эти дни были заполнены несчастными женщинами, с мучительными гримасами ковыляющими на вдребезги растертых новыми туфлями ногах. Красота в любые времена требует жертв. Машин в ту пору в личном обиходе было мало, а по перекрытым для прохода колонн улицам не ходили даже автобусы.
А вообще-то, если честно, было весело. С утра весь город наполнялся музыкой, кумачовыми красками, пьяными с гармошками мужиками и лотками с мороженым. В ожидании пробега перед трибуной в колоннах плясали под гармонь, пили водку и смеялись в нетерпеливом ожидании праздничного застолья.
Ладно, май. А вот про демонстрации на ноябрьские праздники особый разговор!
В городе, где я тогда жила в ноябре уже были морозы под сорок и снежные заносы, но местные власти это интересовало мало. Чтобы бороться с холодом, резко возрастало употребление водки и увеличивалось количество пляшущих в пьяном угаре, но в тех колоннах, где шли школьники горячительные напитки отсутствовали.
Заботливые мамы напяливали на детей по трое штанов, укутывали их в шали и теплые шубки, но те всё равно мерзли. Когда я шествовала со школьной колонной мимо трибуны местных «партайгеноссе», мне было не до почтительного лицезрения «отцов города»: дай Бог, чтобы шаловливые дети ничего не умудрились натворить: выскочить за оцепление или показать язык какому-нибудь секретарю райкома.
В тот день я промчалась с учениками мимо трибуны, кому-то навязала портрет одного из престарелых кремлевских «членов» и, дав огромный круг, вернулась опять к началу шествия, где торчал со своей колонной мой муж. Тот взирал на упоенно пляшущих коллег по цеху, взгромоздив на шею плотно закутанного во всё теплое пятилетнего младшего брата. Не в пример школьной колонне здесь было весело и шумно. Выплясывая под гармошку, мы прошествовали мимо трибун, и только тут я умудрилась обратить внимание на стоящих там людей.
Зрелище того стоило.
Солидно набравшись на трибуне покачивалось, зябко притоптывая, местное начальство, а по сторонам от сановного возвышения стояли унылые ряды каких-то работяг с лентами через плечо, на которых по красному золотом было написано «Ударник производства». Лица у бедолаг были неестественно пурпурными, носы свисали баклажанами, и весь вид одуревших от тоски и окоченения людей служил яркой иллюстрацией к воззванию «Пьянству бой!»
- Вот, - указала я своему супругу, - смотри, что значит, в стране Советов быть передовиком производства.
- Мне это не грозит, - фыркнул муж, - чтобы стать объектом подобного издевательства нужно непременно иметь партбилет.
Ах, все мы тогда были диссидентами. Молодости свойственно критиковать всех и вся.
Ну, вот опять я отвлеклась. А ведь вещала о делах, которые происходили на год раньше описываемых событий.
В поселке никаких трибун не строили, и демонстрации проводить было и некому, и негде: всё взрослое население уже участвовало в «битве за урожай», что вполне естественно для весенней поры. Увы, такое положение дел не устроило нашего директора. Ему очень хотелось показать свою лояльность к доживающей последние годы власти, и хотя мужик Федор Александрович был неглупый, у него в голове бегали свои «тараканы».
Для начала преподавателей обязали заставить иногородних детей остаться в праздничные дни в общежитии. Это было по-настоящему жестоко. Ведь учащиеся могли увидеться с родителями только либо в зимние каникулы, либо на майские или ноябрьские праздники. Поездки были сопряжены и с обменом гардероба по сезону, да и обыкновенную тоску по дому также не нужно скидывать со счета. Даже шестнадцатилетние подростки всё равно остаются детьми.
И вот, грозно хмуря брови и делая каменные лица, мы на все умоляющие просьбы детей отпустить их на праздники домой отвечали категоричным отказом. Думаю, на том свете с нас за это взыщется при перечне смертных грехов.
Так или иначе, но утром первого мая во дворе техникума собралась толпа подростков, весьма непочтительно размахивающих флагами, портретами членов правительства и картонными голубями.
Этими голубям почему-то придавалось огромное значение, и наш завуч по воспитательной работе Фрол Аркадьевич метался в толпе, нервно допрашивая всех подряд:
- Где «голубья», где «голубья»? Поставьте ровно «голубьев»!
Почему «голубья», а не голуби? Не знаю, но тогда я ещё с уважением относилась к культуре речи, и меня это слово доводило до нервной дрожи.
Впрочем, смеялись над незадачливым «филологом» и студенты, пряча за спиной злополучные картонные макеты птиц и жизнерадостно хихикая над любыми неизбежными в таких случаях неурядицами.
Построить расшалившихся парней и девушек в какое-либо подобие колонны было делом непростым, и потребовало от опекающих кураторов напряжения всех имеющихся в распоряжении голосовых связок.
Наконец-то, наши неимоверные усилия увенчались успехом и всё плотно сбитое стадо бодро вывалилось из ворот на грязные просторы не приспособленного к такого рода демонстрациям посёлка. Из репродуктора сельсовета вырывались звуки бравурных, жизнеутверждающих маршей, а над серыми покосившимися заборами уныло свисали кумачовые полотнища самодельных стягов. Вот, пожалуй, и весь праздничный антураж, потому что бродячим там и сям курам было глубоко безразлично, какие у людей праздники, а в больших лужах разбитых тракторами дорог повседневно блаженствовали счастливо хрюкающие свиньи.
И вот посреди этого деревенского благолепия по колено в грязи деловито мчалась почти тысяча юношей и девушек, стремясь как можно быстрее покончить с никчемным делом и расползтись, кто куда.
Студенты неслись с такой скоростью, что за ними не поспевали запыхавшиеся преподаватели, а так как на дороге встречалось огромное количество луж, и их приходилось то и дело обходить, вскоре наша стройная колонна превратилась в бесформенную орду.
Утомившись, портреты правителей взвалили на плечи, а кто и уныло поволок по земле. То там, то здесь вкось и вкривь маячили те самые «голубья» - особый предмет заботы нашего Фрола Аркадьевича, и непотребно скомканные во все стороны торчали подобно пикам многочисленные знамена.
Всем беспорядочным скопом мы выкатились к местному сельсовету – скромному зданию под линялым, условно красного цвета стягом, которое отнюдь не украшали возвышающиеся невдалеке терриконы навоза с ближайших ферм.
На утлое облезлое крыльцо выбрался вытирающий пот председатель колхоза и в ужасе увидел, как площадку перед правлением, тесня торчащие здесь же грязные трактора и прочие сельскохозяйственные приспособления, заполняют орды радостно ревущих студентов.
Разбаловавшиеся детки моментально взобрались на жалобно крякнувшие агрегаты, вызвав у руководства колхоза нервный крик ужаса, но особенно досталось группке гипсовых, обшарпанных пионеров в середине пересохшего ещё в далекие 50-е бассейна. Какой-то находчивый весельчак сунул мальчику с останками горна в руку злополучного голубя. Его примеру последовали остальные, и вся группа гипсовых монстров оказалась щедро утыкана портретами «членов» и всеми наличными «голубьями».
- Немедленно прекратите, снимите… поставьте… слезьте!
Крики и увещевания неслись со всех сторон, но толку от них было мало.
Теснота не давала маневра пытающим навести порядок преподавателям, а всеобщий радостный рёв делал все команды неслышными.
Что-то истошно патриотическое вещал, обращаясь к толпе несчастный председатель; размахивал руками, пытаясь обратить на себя внимание наш директор; подпрыгивала в бессильном гневе завучиха – толку не было.
Тамара снисходительно глянула на неофитку.
- Жанна, милочка, ты - молодой специалист да ещё поехавший в деревню. Администрация обязана предоставить тебе жилье.
- Но вроде бы я сама ушла из общежития.
- И что? Значит, они не создали подходящих условий для проживания. Пусть платят и за свет, и за дрова, и за квартиру. Пиши заявление в профком.
Иногда в коллективах встречаются люди, которые обожают выступать против начальства, особенно когда есть законный повод для недовольства, и мне повезло, что я наткнулась именно на Тамару Львовну. Она была горластая, языкастая, и стоило директору неосторожно дать повод для критики, как наши совещания превращались в своеобразный бой быков, где быком выступало пытающееся усмирить смутьянку руководство, а красной тряпкой – законы о труде. Трудовой кодекс Тамара Львовна знала наизусть и, будучи историком по профессии, пользовалась им виртуозно.
Вот и сейчас глаза её возбужденно засверкали, лицо просияло удовлетворенной улыбкой, и было видно, насколько ей радостна сама мысль о предстоящей схватке с начальством.
Да, не все было плохо в эпохе, которую остряки от истории назвали «застоем». Сейчас бы Тамару Львовну уволили в мановение ока, элементарно прервав с ней трудовое соглашение по ставшей тривиальной причине «вы нам не подходите». И доказывай потом другому работодателю, что ты не прыгала пьяной по школьной столовой, задрав юбку на голову, и не орала нецензурные выражения в адрес министра образования.
Тамара лихо провернула заседание профкома, посвященное моей особе. Правда, директор вяло промямлил, что я могу вернуться в общежитие, но эта идея не вызвала энтузиазма в том числе и у снохи деда Фили.
- Там конфликтная ситуация, - постно напомнила она.
- Никогда не буду извиняться перед Филиппом Васильевичем, - хмуро буркнула я, - он меня оскорбил.
- Вы уверены? – едко осведомилась вредная тетка.
Конечно, современным молодым людям этого не понять. Но я застала времена, когда девушки, чтобы защитить свою честь от нападок похабных маразматиков, брали справки из гинекологии, подтверждавшие их девственность.
Лично присутствовала на свадьбе, где мать, не сохранившую так называемую «честь» невесты, усадили на шкуру, поливали водкой и били веником. И учтите, это происходило не в каменном веке, а всего лишь около тридцати лет назад. А моя подруга была свидетельницей, как мать девицы наоборот «блюдущей» себя катали по всему селу на мотоцикле под красным знаменем. Другой мой знакомый поведал душераздирающую историю, как на жениха «проштрафившейся» невесты натянули хомут, наверное, намекая на то, что он конь, а его невеста лошадь. По крайней мере, я твердо уверена, что все жители той деревни обладали сходным интеллектом.
Но вернемся к нашему повествованию.
- Что вы этим хотите сказать? – взвилась я.
Тетка только ехидно ощерилась, и неизвестно чем всё закончилось, если бы не вмешательство буквально тающей от наслаждения Тамары Львовны. В кои-то веки такая разборка: будет о чём потолковать с подругами.
- Вы настаиваете, что Жанна Ивановна ведет аморальный образ жизни? И можете подтвердить это фактами и показаниями свидетелей в случае судебного разбирательства? – промурлыкала она, глядя прямо в глаза моей противницы.
- Какого судебного разбирательства? – опешила та.
- На вас и вашего свекра подам в суд за клевету! – ухватилась я за внезапную помощь.
Неизвестно, до чего мы в конце концов дошли бы, может и действительно до суда, но вся эта история порядком надоела нашему директору.
- Всё, - рявкнул он, - достаточно. Пусть Жанна Ивановна живет на квартире, если ей так хочется. Техникум поможет с платой жилья.
Вот так всё и закончилось. Хоть маленькая победа, но всё равно приятно.
Кстати, выяснение отношений в учительском коллективе не такая уж и редкость. Как-то я была свидетельницей немало позабавившей меня сцены.
Так как наш техникум был сельскохозяйственным, немаловажной фигурой являлся преподаватель агрономии. «Немаловажной» в смысле специальности, а вот в остальном Бог явно обделил нашего Игоря Васильевича: корявый, потрёпанный жизнью мужичонка с инфантильной улыбкой на сизых губах, между тем обладал каким-то фантастическим по мощи мужским либидо, и имел ошеломляющий успех среди дам чуть старше среднего возраста. А их у нас в коллективе было немало. Все вроде бы замужние, а вот… как говорится «и на старуху бывает поруха».
Я уже числилась в отпуске, но по каким-то причинам были перебои с деньгами (что в ту пору происходило не редко), и «отпускных» не получила, поэтому то и дело уныло наведывалась в учебное заведение в чаянии заветных средств.
Между тем, на втором этаже шёл ремонт и две дамы под пятьдесят - наша химичка Алла Митрофановна и преподаватель этики Полина Георгиевна что-то доделывали в своих кабинетах прежде, чем также уйти на отдых. Бухгалтерия находилась прямо перед кабинетом химии. Выйдя не солоно нахлебавшись из её дверей, я увидела драку. Две дамы под пятьдесят (не привокзальные бомжовки, женщины с высшим образованием, учителя!) лупили друг друга что есть сил вениками.
- Я знаю, почему он дал тебе банку с медом, - орала Алла Митрофановна, - ты с ним… (дальше идет настолько нецензурная брань, что изложить её даже отдаленную суть нормальным языком не представляется возможным)
- А ты со свечкой над нами стояла? - не оставалась в долгу Полина Георгиевна, норовя попасть веником прямо в лицо соперницы. - Игорь Васильевич мне жаловался, что ты ему проходу не даешь!
- Кто жаловался, кому жаловался, - химичка все же умудрилась дотянуться рукой до кудряшек противницы, - да ты сама….
И началась рукопашная. Пузырясь от удовольствия, я помчалась искать нашу «любимую» завучиху Раису Федоровну. Баба с деловым видом ковырялась пальцем в стене коридора первого этажа. Я давно заметила, что стоит кому-то начать ковыряться, значит, ему делать совсем нечего, а рабочий день надо как-нибудь «убить».
- Там Алла Митрофановна и Полина Георгиевна убивают друг друга из-за неразделенной любви к Игорю Васильевичу и меду! – злорадно ликуя, сообщила я.
Прошипев что-то типа «старые дуры», их любимая подруга резво стартовала на второй этаж, а я пошла искать виновника торжества. Игорь Васильевич стоял среди трактористов на заднем дворе техникума, задумчиво взирая на какой-то поломанный агрегат.
- Там, Игорь Васильевич, - невинно округлила я глаза, - из-за вас две дамы убивают друг друга!
- Чё? – растерялся он.
- Не «чё», а любовь, - укорила я его за черствость, - великое и возвышенное чувство, которое вы внушили этим несчастным. Вы уж в следующий раз аккуратнее с мёдом: дали банку одной, не забудьте и про другую.
То, что я увидела на его лице, с лихвой окупило все мои старания: странная помесь тоски, злости, испуга, да что там… ужаса! Мгновение, и он стремглав помчался в учебное здание, а я тоскливо поковыляла домой. Увы, кроме морального удовлетворения мне эта сцена дала мало. Без денег в отпуск не уедешь.
Но это забегая опять-таки вперед, а тогда…
С Дюрягиным отношения у нас после всех этих перипетий были натянутыми. Не сказать, чтобы я так уж безоговорочно поверила наветам деда Фили, но приязненных чувств у меня нежеланный кавалер также не вызывал. Он силился о чем-то поговорить, но до поры до времени мне удавалось избегать выяснения отношений. А собственно что парень мог мне сказать? Что вахтер лгал? Я и сама это знаю, а дальше-то что? Ни честный Дюрягин, ни лгун мне не был нужен.
Вся эта неопределенность тянулась до майских праздников, а потом всё-таки нам пришлось столкнуться.
Первое мая в стране Советов любили.
Во-первых, весна. Во-вторых, выходной день, что также во времена СССР было немаловажно. А в третьих, к маю все покупали обновки и с гордостью их напяливали, поэтому все города в эти дни были заполнены несчастными женщинами, с мучительными гримасами ковыляющими на вдребезги растертых новыми туфлями ногах. Красота в любые времена требует жертв. Машин в ту пору в личном обиходе было мало, а по перекрытым для прохода колонн улицам не ходили даже автобусы.
А вообще-то, если честно, было весело. С утра весь город наполнялся музыкой, кумачовыми красками, пьяными с гармошками мужиками и лотками с мороженым. В ожидании пробега перед трибуной в колоннах плясали под гармонь, пили водку и смеялись в нетерпеливом ожидании праздничного застолья.
Ладно, май. А вот про демонстрации на ноябрьские праздники особый разговор!
В городе, где я тогда жила в ноябре уже были морозы под сорок и снежные заносы, но местные власти это интересовало мало. Чтобы бороться с холодом, резко возрастало употребление водки и увеличивалось количество пляшущих в пьяном угаре, но в тех колоннах, где шли школьники горячительные напитки отсутствовали.
Заботливые мамы напяливали на детей по трое штанов, укутывали их в шали и теплые шубки, но те всё равно мерзли. Когда я шествовала со школьной колонной мимо трибуны местных «партайгеноссе», мне было не до почтительного лицезрения «отцов города»: дай Бог, чтобы шаловливые дети ничего не умудрились натворить: выскочить за оцепление или показать язык какому-нибудь секретарю райкома.
В тот день я промчалась с учениками мимо трибуны, кому-то навязала портрет одного из престарелых кремлевских «членов» и, дав огромный круг, вернулась опять к началу шествия, где торчал со своей колонной мой муж. Тот взирал на упоенно пляшущих коллег по цеху, взгромоздив на шею плотно закутанного во всё теплое пятилетнего младшего брата. Не в пример школьной колонне здесь было весело и шумно. Выплясывая под гармошку, мы прошествовали мимо трибун, и только тут я умудрилась обратить внимание на стоящих там людей.
Зрелище того стоило.
Солидно набравшись на трибуне покачивалось, зябко притоптывая, местное начальство, а по сторонам от сановного возвышения стояли унылые ряды каких-то работяг с лентами через плечо, на которых по красному золотом было написано «Ударник производства». Лица у бедолаг были неестественно пурпурными, носы свисали баклажанами, и весь вид одуревших от тоски и окоченения людей служил яркой иллюстрацией к воззванию «Пьянству бой!»
- Вот, - указала я своему супругу, - смотри, что значит, в стране Советов быть передовиком производства.
- Мне это не грозит, - фыркнул муж, - чтобы стать объектом подобного издевательства нужно непременно иметь партбилет.
Ах, все мы тогда были диссидентами. Молодости свойственно критиковать всех и вся.
Ну, вот опять я отвлеклась. А ведь вещала о делах, которые происходили на год раньше описываемых событий.
В поселке никаких трибун не строили, и демонстрации проводить было и некому, и негде: всё взрослое население уже участвовало в «битве за урожай», что вполне естественно для весенней поры. Увы, такое положение дел не устроило нашего директора. Ему очень хотелось показать свою лояльность к доживающей последние годы власти, и хотя мужик Федор Александрович был неглупый, у него в голове бегали свои «тараканы».
Для начала преподавателей обязали заставить иногородних детей остаться в праздничные дни в общежитии. Это было по-настоящему жестоко. Ведь учащиеся могли увидеться с родителями только либо в зимние каникулы, либо на майские или ноябрьские праздники. Поездки были сопряжены и с обменом гардероба по сезону, да и обыкновенную тоску по дому также не нужно скидывать со счета. Даже шестнадцатилетние подростки всё равно остаются детьми.
И вот, грозно хмуря брови и делая каменные лица, мы на все умоляющие просьбы детей отпустить их на праздники домой отвечали категоричным отказом. Думаю, на том свете с нас за это взыщется при перечне смертных грехов.
Так или иначе, но утром первого мая во дворе техникума собралась толпа подростков, весьма непочтительно размахивающих флагами, портретами членов правительства и картонными голубями.
Этими голубям почему-то придавалось огромное значение, и наш завуч по воспитательной работе Фрол Аркадьевич метался в толпе, нервно допрашивая всех подряд:
- Где «голубья», где «голубья»? Поставьте ровно «голубьев»!
Почему «голубья», а не голуби? Не знаю, но тогда я ещё с уважением относилась к культуре речи, и меня это слово доводило до нервной дрожи.
Впрочем, смеялись над незадачливым «филологом» и студенты, пряча за спиной злополучные картонные макеты птиц и жизнерадостно хихикая над любыми неизбежными в таких случаях неурядицами.
Построить расшалившихся парней и девушек в какое-либо подобие колонны было делом непростым, и потребовало от опекающих кураторов напряжения всех имеющихся в распоряжении голосовых связок.
Наконец-то, наши неимоверные усилия увенчались успехом и всё плотно сбитое стадо бодро вывалилось из ворот на грязные просторы не приспособленного к такого рода демонстрациям посёлка. Из репродуктора сельсовета вырывались звуки бравурных, жизнеутверждающих маршей, а над серыми покосившимися заборами уныло свисали кумачовые полотнища самодельных стягов. Вот, пожалуй, и весь праздничный антураж, потому что бродячим там и сям курам было глубоко безразлично, какие у людей праздники, а в больших лужах разбитых тракторами дорог повседневно блаженствовали счастливо хрюкающие свиньи.
И вот посреди этого деревенского благолепия по колено в грязи деловито мчалась почти тысяча юношей и девушек, стремясь как можно быстрее покончить с никчемным делом и расползтись, кто куда.
Студенты неслись с такой скоростью, что за ними не поспевали запыхавшиеся преподаватели, а так как на дороге встречалось огромное количество луж, и их приходилось то и дело обходить, вскоре наша стройная колонна превратилась в бесформенную орду.
Утомившись, портреты правителей взвалили на плечи, а кто и уныло поволок по земле. То там, то здесь вкось и вкривь маячили те самые «голубья» - особый предмет заботы нашего Фрола Аркадьевича, и непотребно скомканные во все стороны торчали подобно пикам многочисленные знамена.
Всем беспорядочным скопом мы выкатились к местному сельсовету – скромному зданию под линялым, условно красного цвета стягом, которое отнюдь не украшали возвышающиеся невдалеке терриконы навоза с ближайших ферм.
На утлое облезлое крыльцо выбрался вытирающий пот председатель колхоза и в ужасе увидел, как площадку перед правлением, тесня торчащие здесь же грязные трактора и прочие сельскохозяйственные приспособления, заполняют орды радостно ревущих студентов.
Разбаловавшиеся детки моментально взобрались на жалобно крякнувшие агрегаты, вызвав у руководства колхоза нервный крик ужаса, но особенно досталось группке гипсовых, обшарпанных пионеров в середине пересохшего ещё в далекие 50-е бассейна. Какой-то находчивый весельчак сунул мальчику с останками горна в руку злополучного голубя. Его примеру последовали остальные, и вся группа гипсовых монстров оказалась щедро утыкана портретами «членов» и всеми наличными «голубьями».
- Немедленно прекратите, снимите… поставьте… слезьте!
Крики и увещевания неслись со всех сторон, но толку от них было мало.
Теснота не давала маневра пытающим навести порядок преподавателям, а всеобщий радостный рёв делал все команды неслышными.
Что-то истошно патриотическое вещал, обращаясь к толпе несчастный председатель; размахивал руками, пытаясь обратить на себя внимание наш директор; подпрыгивала в бессильном гневе завучиха – толку не было.
