Тулуп да валенки есть у него, а как жарко будет, он и тулуп оставит, и лапти себе легко сплетет, а то и вовсе босиком пойдет, несложно ему. И сейчас бы пошел, да к чему такие вольности? Волхв он и зимой не замерзнет, и летом не запарится, только к чему на это силы-то тратить?
Силы – они на врага понадобятся, а для сугрева и шапку натянуть можно, чай, корона не упадет с головы, нету на ней короны. Вроде бы и на весну повернуло, а холодно пока, придет марток – оденешь семь порток, недаром так-то говорится.
Огляделся волхв, поклонился жилищу своему, попрощался.
Вернется ли он сюда – Род знает, а волхву не скажет. И на Россу – вернется ли?
Страшный ему противник достался, цельный орден рыцарский…. А и не таких волхвы упокаивали. Сами иногда головы складывали, ну так пожил он достаточно, потоптал травку зеленую. Смерть ему уж давненько не страшна, чего он не знает там?
Главное – Россу сберечь!
И ежели для того на чужую землю прийти надобно, так волхв и сходит, чай, посох не переломится, ноги не сотрутся. Не он ту войну начал, да он ее закончит.
Войну?
А как назвать-то, когда люди эти все делают, чтобы Росса погибла? Не войско ведут, а по-подлому в спину ударить стараются.
Вот, изнутри они удар и получат.
Магистр Родаль, говорите? И Орден Чистоты Веры? Вот и говорите, вот и ладненько, а мы пойдем дело делать…
Вздохнул волхв, попрощался с поляной своей любимой, ворона своего отпустить попробовал, да тот улетать отказался. Что ж…
Так и быть тому. Привык он к ворону, да и все – частица родины рядом.
И мешочек маленький холщовый земли росской в котомке лежит. Кому другому смех, а волхву от нее силы прибудет.
Повернулся Велигнев спиной к дому своему, да и пошел на закат.
С орденом не справится сейчас Борис, разве что большую войну начнет, а это не ко времени. А вот Велигнев еще как справится. И пройдет себе спокойно, и ударит в подбрюшье мягкое…
Пора и ему кое-кого закатить. Навечно.
Когда Илья письмо от Аксиньи получил, он и не удивился даже. Сложно ли грамотку нацарапать?
Да минутное дело.
А велик ли труд был их разговор подслушать? Тот самый, единственный, что случился, когда Аксинью невестой государевой объявили? Наверняка подслушали, и выводы сделали. А грамотке той даже не грош цела – менее, ее кто угодно накарябать может.
Илюшенька, братик милый!
Помоги мне, прошу тебя, родной мой!
За слова мои глупые прости, ради матушки нашей, приходи сегодня, как солнце сядет, в палаты царские, в палату Смарагдовую проводит тебя девка моя доверенная, Глашка.
Сестра твоя глупая, Аксинья.
Божедар грамотку прочитал, фыркнул насмешливо.
- Пойдешь ли, братик милый?
Илья даже и не обиделся. Все это время Божедар его гонял хоть вдоль, хоть поперек, Илья на него только что и смотрел снизу вверх, с восхищением.
Ему до богатыря семь верст до небес, да все буераками. Такого мастерства не достичь ему, проживи он хоть десять лет, хоть сто десять, но что можно для себя – возьмет он, научится.
- Чего ж не сходить? Надобно.
- Сходи, Илюша. А и я давненько в палатах государевых не был, не то Агафью Пантелеевну попрошу… спокойно иди, не бойся ничего. Только не ешь и не пей, что предлагать будут, вид сделай, а сам вылить незаметно постарайся. Да близко не подпускай, не царапнули б иголкой. Мы тебя проводим, да мало ли случайностей?
Илья головой кивнул.
Много, ох, всякое бывает.
- Сделаю я все. А Аксинья, она…?
Не хватило у Ильи сил душевных, хоть и дурища, да сестра ему. Каково это – думать, что предал тебя родной человек? Осознанно предал, на смерть отправил.
- Она, небось, и не знает, что именем ее тебя вызвали. Дура она, это уж всяко, а предательница или нет – смотреть надобно.
Илью это не слишком утешило, все ж сестра родная, а только и выбора нет. Собираться принялся. И начал с того, что оружие проверил – все ли наточено, все ли легко из ножен выходит… так-то оно куда как легче дышится!
Добряна подошла, Илье зарукавье протянула, необычное, ровно веточка гнутая, с листьями березовыми. Только веточка живая быть должна, а эта сделала так искусно, застыла, веточка из одного камня, листочки из другого…
- Хозяюшка?
- Надень, Илюшенька, да не снимай. Под одежду надень, чтобы не видно было никому.
- А…
- Даже когда плохое что случится, я эту веточку почую за десять верст.
Илья поблагодарил, веточку поглубже на плечо надвинул, авось, и не заметят, под рубахой-то, да под кафтаном. И чуточку легче ему стало.
Ох, Аська, дура ты этакая… по своей глупости да зависти возмечтала царевной стать, а вышло что? Не выходит из дурного семени хорошего урожая. Нет, не выходит…
- Сегодня черное дело свершиться должно.
Устя как услышала, так у нее и в глазах потемнело, едва ноги резвые не подкосились, кое-как присесть на сундук успела.
- Бабушка, уверена ты?
- Илюшке грамотка пришла. Как ты думаешь, где выкрадут его? В палатах государевых, али где по дороге сообразят?
- Я бы о палатах подумала, потайных ходов тут – ровно в муравейнике, не один, так другой, не Илью – роту стрельцов можно за стены вынести да вывести. Опять же, Илья не пешком пойдет, в возке поедет, там его не так-то легко достать.
- А когда кучера поменяют?
- Так не один ведь кучер-то! И незаметно это проделать удастся ли?
- Тоже верно. Куда как проще – вошел человек в палаты царские, а вышел ли? Может, и вышел, еще и свидетели тому найдутся…
- Новолуние сегодня, бабушка.
- Решили они сразу все сделать, одним днем. Оно и понятно, когда б похитили они Илюшку, мы его искать начали, а по крови родственной найти можно.
- Можно ли?
- Я могу, Добряна может, а вы родные. Не за час, а за день, но нашли бы. Ведьмам, говорят, такое ловчее, ну так и мы не лыком шиты.
Устя кивнула мыслям своим, к сундуку подошла, открыла его.
- Бабушка, поможешь мне?
- А муж твой голову нам не оторвет? Мне сначала, а и тебе потом?
- Братца мне бросить надобно? Не могу я так!
Агафья головой покачала.
- Нет, внученька, в палатах ты мне еще помочь можешь, а далее – не возьму я тебя с собой, и не проси даже.
- Я полезной буду, и ты о том знаешь!
- Будешь. Когда дитя рОдишь.
- Бабушка?!
- А ты не поняла? Эх ты, волхва, непраздна ты, уж дня три, может, а то и четыре.
Устя и рот открыла.
- К-как?! Бабушка, правда это?!
- А чего ты удивляешься? Ты молода и здорова, муж твой десяток детей еще сделать может… и смотрите вы друг на друга ласково. Чего странного?
- Быстро так…
- Как Господь дал. И то – считай, зима закончилась, март на дворе, вы уж почти месяц женаты. Вот и случилось.
Устя пальцы сцепила, не знала, то ли за голову хвататься, то ли за сердце.
- И… теперь что?
- Да и ничего страшного, живи себе и радуйся, ребеночка жди. Мужа сегодня порадуй.
- А… можно нам? Радоваться?
Агафья поневоле фыркнула. Ох уж эта молодежь бестолковая!
- О ребеночке скажи, глупая! А в остальном – все вам покамест можно, ты сильная, еще и в радость будет. Я тебе точно говорю, не станет ребеночку хуже от радости вашей…. Любой радости!
- Так может…
- А вот это – никак не может. Ты, Устя, не путай, когда в кровати ты с мужем порадуешься, тело хоть и напряжется, а все ж ты в кровати останешься, если и будет какой вред, сила твоя легко его залечит. А вот наши дела тебе сейчас ни к чему. Там ты силу тратить щедро будешь, а молодость твоя тут помехой станет, неопытна ты, сама не поймешь, как волховскую силу потратишь, жизненную тратить начнешь. Тут и сама надорвешься, и ребеночку плохо будет. Когда б не была непраздна ты – отоспалась да отлежалась. А когда малыш внутри сидит, он от тебя все получает, первым делом по нему все ударит.
- Бабушка…
- Да. И только так, хочешь ребеночка здорового – поосторожнее с силой своей, а лучше вообще ее не используй без надобности крайней.
- Поняла я, бабушка.
- Вот и ладно, когда поняла. Сделай, что скажу, а далее – не твоя забота, обещаю, все устроится.
- Бабушка…
- Мужу скажи обязательно.
- А когда случится что?
- Не случится, и не думай даже. Ты волхва не из слабых, благословение Живы на тебе, да и мы с Добряной рядом, ежели сами не справимся, еще кого попросим. Хотя чего тут справляться – и выносишь легко, и родишь, как выдохнешь. Столько-то вижу я, осталось тебя от глупостей да опрометчивостей уберечь.
- Бабушка!
- Цыц.
И спорить было сложно, будь ты хоть трижды царица.
Вечером Илья к платам государевым подъехал, как ни в чем не бывало, с другом поздоровался, коий в карауле стоял, поискал глазами сенную девку, да та сама к нему кинулась, ровно к родному, запричитала, едва Илья отшатнуться успел, не ткнула б иголкой отравленной.
- Ох, счастье-то какое, боярич! Глаза выплакала государыня, идем, провожу я тебя…
Илья и пошел вслед за ней, на два шага отставая. Шапку на затылок сдвинул, кафтан расстегнул, вроде как и не опасался ничего особо.
- Направо, потом налево…
Девка приговаривала потихоньку себе под нос, Илья прислушивался. И невдомек было им, что наблюдали за ними. Не постоянно, нет, а все ж ходами потайными палаты царские богаты. Устя их все не ведала, но и того хватило… действительно, вели Илью в палату Смарагдовую, вели, да не довели.
На одном из переходов по голове его приложили из-за угла темного.
Не сильно, мешком с песком, надолго таким не оглушишь, челюсть не своротишь, не убьешь, а вот дух хорошо вышибает. Вот и вышибло.
А уж подхватить, да в покои, рядом находящиеся утащить, и вовсе несложно.
Только вот Устя, которая брата в следующей точке не дождалась, тут же тревогу и подняла. Агафья ее услышала, сама к выходу из палат государевых поспешила, а Усте строго наказала в покои свои идти.
Устинья и рада бы ее не послушаться, да голова закружилась, затошнило… с такими радостями еще и ей помогать придется. Нет, проще ей послушаться, да к себе пойти.
Понимать надобно, когда помощь твоя необходима, а когда она – камень на шее. С тем Устя к себе и отправилась, по стеночке, дыша глубоко, чтобы не так мутило. Ох, неужто и дальше так будет?
Не хотелось бы… верно, переволновалась она за брата. Ничего, сейчас полежит чуток, да и все хорошо будет.
Илья хоть и оглушен был, а все же осознавал смутно, что несут его куда-то. Не сопротивлялся, обмяк, позволил ворогам сделать все, что хотят они.
Пусть стараются, а он тут повисит тряпочкой, недаром он шапку на затылок сдвинул. Основной удар по ней и пришелся, чуточку смягчили его и войлок толстый, и мех оторочки. Так что…
Илья скоро и вовсе опамятует, сопротивляться сможет. Несколько хорошо спрятанных ножей душу мужчине грели, сердце радовали. На двух-трех татей его точно хватит, а когда удастся чем посильнее разжиться, клинком или бердышом, Илья и вовсе душу отведет!
Черное колдовство творить в сердце Россы! На государя злоумышлять, сестер Илюшкиных в черные дела втягивать, на него покушаться, на родных его… и одной бы причины для приговора хватило, а тут вон сколько! Жаль только, не казнишь несколько раз-то. Вот так и понимаешь, что права иноземщина немытая, для некоторых-то тварей одной виселицы али там плахи мало будет, их бы разнообразно казнить, с выдумкой.
Пронесли его по коридору темному, потом положили, руки за спиной стянули. Хорошо еще, Илья в полудурноте был, не то б точно себя выдал – по руке ножом резанули, кровь закапала, суда по звукам, собрали ее в плошку какую.
- Готово, боярыня.
- Вот и ладненько, мальчики, несите теперь его.
И этот голос узнал Илья. Варвара Раенская, дрянь неприметная… погоди ж ты у меня! Своими руками порву паскуду!
Зато и дурнота прошла почти, голова от боли прояснилась, все во благо. Кровь сцедили – зачем? – руку тряпкой какой перетянули, чтоб не капало, и то хорошо. А обыскивать не стали, значит, не тати, те бы мигом обшарили, все вытащили.
- Здоровый, лось!
- Тяни, не то боярин тебе расскажет, кто здоровый, а кто дохлый!
Илья тем временем осторожно мышцы на руках напрягал – расслаблял, путы растягивал. Без выдумки его связали, просто петлю на запястьях захлестнули, он сам бы лучше справился. А уж Божедар-то и вовсе… показал ему богатырь, как человека связать можно так, чтобы не освободился. На щиколотки петля накидывается, на запястья, а потом и на шею. Дернешься – так себя придушишь.
Вот так, потихоньку, осторожно…
Сволочи!
А вот рот завязать и мешок на голову натянуть, уже лишнее было! За это вы отдельно ответите!
Коридор кончился, Илья ощутил свежий воздух, потом его донесли до возка – и погрузили внутрь. И поехали.
Куда?
Илья не знал, но без боя сдаваться не собирался. Веревки давно ослабли, и приходилось их придерживать, не упали б раньше времени. Едем и ждем.
Аксинья у зеркала сидела, слезы лила.
Ох и тяжела же ты, жизнь замужняя. Хорошо хоть муженек постылый сегодня уехал, отдохнуть от него получится. А то никакого спасу нет!
И долг супружеский… да лучше б ее палками били! Такое гадостное ощущение, словно ты себя теряешь, в яму черную проваливаешься, и боль эта… ой, больно-то как каждый раз! И саднит, и ноет, и что с этим делать – неясно! Адам Козельский мазь дал, сказал – каждый раз пользоваться, и до, и после того, да как тут ДО воспользуешься, когда муж ненавистный никакого времени подготовиться не дает.
Да, уже ненавистный. И так-то Федор люб ей не был, а сейчас, после ночи каждой, Аксинья попросту убить его мечтала. Так бы взяла нож, и по горлу тощему, на котором кадык так гадко двигается и полоснула!
НЕНАВИЖУ!!!
Мысли тяжкие Любава оборвала, в комнату вошла, улыбнулась ласково.
- Что не так, Ксюшенька, смотрю, невесела ты?
На свекровь Аксинья сердца не держала. В чем Любава-то виновата? В том, что Федора родила, что лучшего для него хочет? Так этого каждая мать хотела бы, а лучшая из всех девиц – она, Аксинья, то и понятно. А так Любава ее и нарядами балует чуть не каждый день новыми, и украшениями… не в радость они, но свекровке невдомек то. И как ей такое скажешь?
Аксинья даже виноватой себя чуточку ощущала.
Это муж у нее ненавистный, а свекровь-то золотая, всем бы такую свекровь, вот!
- Грустно мне, матушка.
Любава попросила ее матушкой называть, Аксинья и отказывать не стала. Чего ж нет? Ее мужу Любава мать родная, считай, и ей, Аксинье, тоже ровно матушка. А что боярыня Евдокия обиделась, о том узнав, так Аксинья на них на всех тоже обижена! Отдали б ее родители сразу за Михайлу, и не было б в ее жизни ни Федора, ни боли, ни тоски черной…
- Вот и мне грустно, уехал Феденька, а я тоскую, все из рук валится, и тебе без мужа грустно, да, доченька?
И что ответить на такое?
Грустно мне не от отъезда его, а от того, что вернется он рано или поздно. Вот зажрали б его волки в лесу, куда как веселее мне было бы! Да как матери такое сказать про сына ее? На то и Аксиньи не хватало, со всей ее юной дуростью!
- Я Вареньку попросила нам напиток заморский сделать, глинтвейн называется. Выпьем, пусть сердце согреется.
Варвара Раенская словно за дверью ждала, постучала, разрешения дождалась, да и принесла поднос с чашей большой, а вокруг нее чашечки малые, серебряные, затейливые. И ложка серебряная для разливки, и парок над чашей курится…
Красиво.
И вкусно.
Аксинье напиток понравился, только вот в сон заклонило жутко… свекровушка ей и до кровати дойти помогла, и уложила сама, и одеялом укрыла.
Силы – они на врага понадобятся, а для сугрева и шапку натянуть можно, чай, корона не упадет с головы, нету на ней короны. Вроде бы и на весну повернуло, а холодно пока, придет марток – оденешь семь порток, недаром так-то говорится.
Огляделся волхв, поклонился жилищу своему, попрощался.
Вернется ли он сюда – Род знает, а волхву не скажет. И на Россу – вернется ли?
Страшный ему противник достался, цельный орден рыцарский…. А и не таких волхвы упокаивали. Сами иногда головы складывали, ну так пожил он достаточно, потоптал травку зеленую. Смерть ему уж давненько не страшна, чего он не знает там?
Главное – Россу сберечь!
И ежели для того на чужую землю прийти надобно, так волхв и сходит, чай, посох не переломится, ноги не сотрутся. Не он ту войну начал, да он ее закончит.
Войну?
А как назвать-то, когда люди эти все делают, чтобы Росса погибла? Не войско ведут, а по-подлому в спину ударить стараются.
Вот, изнутри они удар и получат.
Магистр Родаль, говорите? И Орден Чистоты Веры? Вот и говорите, вот и ладненько, а мы пойдем дело делать…
Вздохнул волхв, попрощался с поляной своей любимой, ворона своего отпустить попробовал, да тот улетать отказался. Что ж…
Так и быть тому. Привык он к ворону, да и все – частица родины рядом.
И мешочек маленький холщовый земли росской в котомке лежит. Кому другому смех, а волхву от нее силы прибудет.
Повернулся Велигнев спиной к дому своему, да и пошел на закат.
С орденом не справится сейчас Борис, разве что большую войну начнет, а это не ко времени. А вот Велигнев еще как справится. И пройдет себе спокойно, и ударит в подбрюшье мягкое…
Пора и ему кое-кого закатить. Навечно.
***
Когда Илья письмо от Аксиньи получил, он и не удивился даже. Сложно ли грамотку нацарапать?
Да минутное дело.
А велик ли труд был их разговор подслушать? Тот самый, единственный, что случился, когда Аксинью невестой государевой объявили? Наверняка подслушали, и выводы сделали. А грамотке той даже не грош цела – менее, ее кто угодно накарябать может.
Илюшенька, братик милый!
Помоги мне, прошу тебя, родной мой!
За слова мои глупые прости, ради матушки нашей, приходи сегодня, как солнце сядет, в палаты царские, в палату Смарагдовую проводит тебя девка моя доверенная, Глашка.
Сестра твоя глупая, Аксинья.
Божедар грамотку прочитал, фыркнул насмешливо.
- Пойдешь ли, братик милый?
Илья даже и не обиделся. Все это время Божедар его гонял хоть вдоль, хоть поперек, Илья на него только что и смотрел снизу вверх, с восхищением.
Ему до богатыря семь верст до небес, да все буераками. Такого мастерства не достичь ему, проживи он хоть десять лет, хоть сто десять, но что можно для себя – возьмет он, научится.
- Чего ж не сходить? Надобно.
- Сходи, Илюша. А и я давненько в палатах государевых не был, не то Агафью Пантелеевну попрошу… спокойно иди, не бойся ничего. Только не ешь и не пей, что предлагать будут, вид сделай, а сам вылить незаметно постарайся. Да близко не подпускай, не царапнули б иголкой. Мы тебя проводим, да мало ли случайностей?
Илья головой кивнул.
Много, ох, всякое бывает.
- Сделаю я все. А Аксинья, она…?
Не хватило у Ильи сил душевных, хоть и дурища, да сестра ему. Каково это – думать, что предал тебя родной человек? Осознанно предал, на смерть отправил.
- Она, небось, и не знает, что именем ее тебя вызвали. Дура она, это уж всяко, а предательница или нет – смотреть надобно.
Илью это не слишком утешило, все ж сестра родная, а только и выбора нет. Собираться принялся. И начал с того, что оружие проверил – все ли наточено, все ли легко из ножен выходит… так-то оно куда как легче дышится!
Добряна подошла, Илье зарукавье протянула, необычное, ровно веточка гнутая, с листьями березовыми. Только веточка живая быть должна, а эта сделала так искусно, застыла, веточка из одного камня, листочки из другого…
- Хозяюшка?
- Надень, Илюшенька, да не снимай. Под одежду надень, чтобы не видно было никому.
- А…
- Даже когда плохое что случится, я эту веточку почую за десять верст.
Илья поблагодарил, веточку поглубже на плечо надвинул, авось, и не заметят, под рубахой-то, да под кафтаном. И чуточку легче ему стало.
Ох, Аська, дура ты этакая… по своей глупости да зависти возмечтала царевной стать, а вышло что? Не выходит из дурного семени хорошего урожая. Нет, не выходит…
***
- Сегодня черное дело свершиться должно.
Устя как услышала, так у нее и в глазах потемнело, едва ноги резвые не подкосились, кое-как присесть на сундук успела.
- Бабушка, уверена ты?
- Илюшке грамотка пришла. Как ты думаешь, где выкрадут его? В палатах государевых, али где по дороге сообразят?
- Я бы о палатах подумала, потайных ходов тут – ровно в муравейнике, не один, так другой, не Илью – роту стрельцов можно за стены вынести да вывести. Опять же, Илья не пешком пойдет, в возке поедет, там его не так-то легко достать.
- А когда кучера поменяют?
- Так не один ведь кучер-то! И незаметно это проделать удастся ли?
- Тоже верно. Куда как проще – вошел человек в палаты царские, а вышел ли? Может, и вышел, еще и свидетели тому найдутся…
- Новолуние сегодня, бабушка.
- Решили они сразу все сделать, одним днем. Оно и понятно, когда б похитили они Илюшку, мы его искать начали, а по крови родственной найти можно.
- Можно ли?
- Я могу, Добряна может, а вы родные. Не за час, а за день, но нашли бы. Ведьмам, говорят, такое ловчее, ну так и мы не лыком шиты.
Устя кивнула мыслям своим, к сундуку подошла, открыла его.
- Бабушка, поможешь мне?
- А муж твой голову нам не оторвет? Мне сначала, а и тебе потом?
- Братца мне бросить надобно? Не могу я так!
Агафья головой покачала.
- Нет, внученька, в палатах ты мне еще помочь можешь, а далее – не возьму я тебя с собой, и не проси даже.
- Я полезной буду, и ты о том знаешь!
- Будешь. Когда дитя рОдишь.
- Бабушка?!
- А ты не поняла? Эх ты, волхва, непраздна ты, уж дня три, может, а то и четыре.
Устя и рот открыла.
- К-как?! Бабушка, правда это?!
- А чего ты удивляешься? Ты молода и здорова, муж твой десяток детей еще сделать может… и смотрите вы друг на друга ласково. Чего странного?
- Быстро так…
- Как Господь дал. И то – считай, зима закончилась, март на дворе, вы уж почти месяц женаты. Вот и случилось.
Устя пальцы сцепила, не знала, то ли за голову хвататься, то ли за сердце.
- И… теперь что?
- Да и ничего страшного, живи себе и радуйся, ребеночка жди. Мужа сегодня порадуй.
- А… можно нам? Радоваться?
Агафья поневоле фыркнула. Ох уж эта молодежь бестолковая!
- О ребеночке скажи, глупая! А в остальном – все вам покамест можно, ты сильная, еще и в радость будет. Я тебе точно говорю, не станет ребеночку хуже от радости вашей…. Любой радости!
- Так может…
- А вот это – никак не может. Ты, Устя, не путай, когда в кровати ты с мужем порадуешься, тело хоть и напряжется, а все ж ты в кровати останешься, если и будет какой вред, сила твоя легко его залечит. А вот наши дела тебе сейчас ни к чему. Там ты силу тратить щедро будешь, а молодость твоя тут помехой станет, неопытна ты, сама не поймешь, как волховскую силу потратишь, жизненную тратить начнешь. Тут и сама надорвешься, и ребеночку плохо будет. Когда б не была непраздна ты – отоспалась да отлежалась. А когда малыш внутри сидит, он от тебя все получает, первым делом по нему все ударит.
- Бабушка…
- Да. И только так, хочешь ребеночка здорового – поосторожнее с силой своей, а лучше вообще ее не используй без надобности крайней.
- Поняла я, бабушка.
- Вот и ладно, когда поняла. Сделай, что скажу, а далее – не твоя забота, обещаю, все устроится.
- Бабушка…
- Мужу скажи обязательно.
- А когда случится что?
- Не случится, и не думай даже. Ты волхва не из слабых, благословение Живы на тебе, да и мы с Добряной рядом, ежели сами не справимся, еще кого попросим. Хотя чего тут справляться – и выносишь легко, и родишь, как выдохнешь. Столько-то вижу я, осталось тебя от глупостей да опрометчивостей уберечь.
- Бабушка!
- Цыц.
И спорить было сложно, будь ты хоть трижды царица.
***
Вечером Илья к платам государевым подъехал, как ни в чем не бывало, с другом поздоровался, коий в карауле стоял, поискал глазами сенную девку, да та сама к нему кинулась, ровно к родному, запричитала, едва Илья отшатнуться успел, не ткнула б иголкой отравленной.
- Ох, счастье-то какое, боярич! Глаза выплакала государыня, идем, провожу я тебя…
Илья и пошел вслед за ней, на два шага отставая. Шапку на затылок сдвинул, кафтан расстегнул, вроде как и не опасался ничего особо.
- Направо, потом налево…
Девка приговаривала потихоньку себе под нос, Илья прислушивался. И невдомек было им, что наблюдали за ними. Не постоянно, нет, а все ж ходами потайными палаты царские богаты. Устя их все не ведала, но и того хватило… действительно, вели Илью в палату Смарагдовую, вели, да не довели.
На одном из переходов по голове его приложили из-за угла темного.
Не сильно, мешком с песком, надолго таким не оглушишь, челюсть не своротишь, не убьешь, а вот дух хорошо вышибает. Вот и вышибло.
А уж подхватить, да в покои, рядом находящиеся утащить, и вовсе несложно.
Только вот Устя, которая брата в следующей точке не дождалась, тут же тревогу и подняла. Агафья ее услышала, сама к выходу из палат государевых поспешила, а Усте строго наказала в покои свои идти.
Устинья и рада бы ее не послушаться, да голова закружилась, затошнило… с такими радостями еще и ей помогать придется. Нет, проще ей послушаться, да к себе пойти.
Понимать надобно, когда помощь твоя необходима, а когда она – камень на шее. С тем Устя к себе и отправилась, по стеночке, дыша глубоко, чтобы не так мутило. Ох, неужто и дальше так будет?
Не хотелось бы… верно, переволновалась она за брата. Ничего, сейчас полежит чуток, да и все хорошо будет.
***
Илья хоть и оглушен был, а все же осознавал смутно, что несут его куда-то. Не сопротивлялся, обмяк, позволил ворогам сделать все, что хотят они.
Пусть стараются, а он тут повисит тряпочкой, недаром он шапку на затылок сдвинул. Основной удар по ней и пришелся, чуточку смягчили его и войлок толстый, и мех оторочки. Так что…
Илья скоро и вовсе опамятует, сопротивляться сможет. Несколько хорошо спрятанных ножей душу мужчине грели, сердце радовали. На двух-трех татей его точно хватит, а когда удастся чем посильнее разжиться, клинком или бердышом, Илья и вовсе душу отведет!
Черное колдовство творить в сердце Россы! На государя злоумышлять, сестер Илюшкиных в черные дела втягивать, на него покушаться, на родных его… и одной бы причины для приговора хватило, а тут вон сколько! Жаль только, не казнишь несколько раз-то. Вот так и понимаешь, что права иноземщина немытая, для некоторых-то тварей одной виселицы али там плахи мало будет, их бы разнообразно казнить, с выдумкой.
Пронесли его по коридору темному, потом положили, руки за спиной стянули. Хорошо еще, Илья в полудурноте был, не то б точно себя выдал – по руке ножом резанули, кровь закапала, суда по звукам, собрали ее в плошку какую.
- Готово, боярыня.
- Вот и ладненько, мальчики, несите теперь его.
И этот голос узнал Илья. Варвара Раенская, дрянь неприметная… погоди ж ты у меня! Своими руками порву паскуду!
Зато и дурнота прошла почти, голова от боли прояснилась, все во благо. Кровь сцедили – зачем? – руку тряпкой какой перетянули, чтоб не капало, и то хорошо. А обыскивать не стали, значит, не тати, те бы мигом обшарили, все вытащили.
- Здоровый, лось!
- Тяни, не то боярин тебе расскажет, кто здоровый, а кто дохлый!
Илья тем временем осторожно мышцы на руках напрягал – расслаблял, путы растягивал. Без выдумки его связали, просто петлю на запястьях захлестнули, он сам бы лучше справился. А уж Божедар-то и вовсе… показал ему богатырь, как человека связать можно так, чтобы не освободился. На щиколотки петля накидывается, на запястья, а потом и на шею. Дернешься – так себя придушишь.
Вот так, потихоньку, осторожно…
Сволочи!
А вот рот завязать и мешок на голову натянуть, уже лишнее было! За это вы отдельно ответите!
Коридор кончился, Илья ощутил свежий воздух, потом его донесли до возка – и погрузили внутрь. И поехали.
Куда?
Илья не знал, но без боя сдаваться не собирался. Веревки давно ослабли, и приходилось их придерживать, не упали б раньше времени. Едем и ждем.
***
Аксинья у зеркала сидела, слезы лила.
Ох и тяжела же ты, жизнь замужняя. Хорошо хоть муженек постылый сегодня уехал, отдохнуть от него получится. А то никакого спасу нет!
И долг супружеский… да лучше б ее палками били! Такое гадостное ощущение, словно ты себя теряешь, в яму черную проваливаешься, и боль эта… ой, больно-то как каждый раз! И саднит, и ноет, и что с этим делать – неясно! Адам Козельский мазь дал, сказал – каждый раз пользоваться, и до, и после того, да как тут ДО воспользуешься, когда муж ненавистный никакого времени подготовиться не дает.
Да, уже ненавистный. И так-то Федор люб ей не был, а сейчас, после ночи каждой, Аксинья попросту убить его мечтала. Так бы взяла нож, и по горлу тощему, на котором кадык так гадко двигается и полоснула!
НЕНАВИЖУ!!!
Мысли тяжкие Любава оборвала, в комнату вошла, улыбнулась ласково.
- Что не так, Ксюшенька, смотрю, невесела ты?
На свекровь Аксинья сердца не держала. В чем Любава-то виновата? В том, что Федора родила, что лучшего для него хочет? Так этого каждая мать хотела бы, а лучшая из всех девиц – она, Аксинья, то и понятно. А так Любава ее и нарядами балует чуть не каждый день новыми, и украшениями… не в радость они, но свекровке невдомек то. И как ей такое скажешь?
Аксинья даже виноватой себя чуточку ощущала.
Это муж у нее ненавистный, а свекровь-то золотая, всем бы такую свекровь, вот!
- Грустно мне, матушка.
Любава попросила ее матушкой называть, Аксинья и отказывать не стала. Чего ж нет? Ее мужу Любава мать родная, считай, и ей, Аксинье, тоже ровно матушка. А что боярыня Евдокия обиделась, о том узнав, так Аксинья на них на всех тоже обижена! Отдали б ее родители сразу за Михайлу, и не было б в ее жизни ни Федора, ни боли, ни тоски черной…
- Вот и мне грустно, уехал Феденька, а я тоскую, все из рук валится, и тебе без мужа грустно, да, доченька?
И что ответить на такое?
Грустно мне не от отъезда его, а от того, что вернется он рано или поздно. Вот зажрали б его волки в лесу, куда как веселее мне было бы! Да как матери такое сказать про сына ее? На то и Аксиньи не хватало, со всей ее юной дуростью!
- Я Вареньку попросила нам напиток заморский сделать, глинтвейн называется. Выпьем, пусть сердце согреется.
Варвара Раенская словно за дверью ждала, постучала, разрешения дождалась, да и принесла поднос с чашей большой, а вокруг нее чашечки малые, серебряные, затейливые. И ложка серебряная для разливки, и парок над чашей курится…
Красиво.
И вкусно.
Аксинье напиток понравился, только вот в сон заклонило жутко… свекровушка ей и до кровати дойти помогла, и уложила сама, и одеялом укрыла.
