Вот и приходится Любаве самой надрываться, самое себя в каждое слово вкладывать, кровь лить… лишь бы подействовало.
Вот закончила шептать женщина, Варвара к ней кинулась, подхватила.
- Удачно ли, Любавушка?
- Удачно, Варя. Сейчас уснут все крепким сном… вечным сном.
Оскал на лице у царицы череп голый напоминал, так кожа побелела, так скулы обтянула, аж зубы выступили.
И кровь из носа бежит тонкой струечкой, и сосуды полопались в глазах.
Варвара кое-как государыню до постели довела, благо, Федор помог.
- Сейчас, Любушка, а вот компресс холодный на головушку…
- Борька тоже уснул? – Федор промолчать не смог.
- Да, все уснули, кроме нас.
Чего Любаве эти слова стоили?
Из носа сгусток крови вылетел, на платье шлепнулся багровым ошметком, а Любава голову запрокинула, сознание потеряла. Непосилен ей оказался труд ведьминский.
Еще и Михайла не уснул, но чего ему это стоило! Парень все плечо себе изранил, стараясь глаз не сомкнуть. Вроде и рядом был, считай, за дверью, а все одно – накрывает. Даже глоток крови Федора, с утра выпитый – и тот не помогал толком, то ли прошел уж, то ли Федор сам чего не знал о ведьмовстве…
Ничего, справится он, продержится.
- Тогда я сейчас по нужде отойду, да и вернусь…
- Феденька…
Варвара и сказать ничего не успела. Федор мигом за дверью очутился, на Михайлу взгляд кинул.
- Не спишь?
- Ради тебя, государь…
- Ну, когда ради меня… то пошли! Покамест не началось, надобно мне Устинью забрать. Сам понимаешь, на Бориса нацелятся… не убьют ее конечно, но даже когда не… моя она! Не хочу, чтобы и пальцем до нее дотрагивались!
Михайла кивнул.
И не удержался.
- Царевич, а мне дотронуться дозволишь? Вдвоем-то мы ее куда как быстрее перенесем!
Иронии не понял Федор, не заметил даже.
- Тебе – дозволю. Недолго только.
- Благодарствую, царевич, знаешь, я за тебя и в огонь, и в воду.
- Знаю. Потому и доверил тебе важное… идем, Мишка! Поспешать надобно!
Михайла рукояти ножа коснулся, которая открыто за поясом у него торчала.
И то верно. Надобно поспешать.
В отряде Божедара вопросов не задавали. Воевода уж все разъяснил, чего лишний раз воздух языком молотить? Пятьдесят человек двигались по городу, в длинную змею растянувшись. Не надобно им внимание привлекать к себе.
Казалось бы, можно и с государем поговорить, и поселиться в одной из казарм, и даже одежду подобрать, как у стрельцов… и нельзя им!
Обязательно найдется гадина с длинным языком, предупредят врага, тогда вдвое больше сил придет. А им-то не мериться силами надобно, им врасплох его застать бы…
Больше бы сюда людей привести, а только рисковать нельзя. Рощу охранять надобно, в порту людей – надобно, к кораблям вражеским надобно, к казармам тоже… и хоть ты разорвись! Вот и получается один к трем… а и ничего! На одного богатыря как раз полсотни иноземцев надобно, так что уже один к двум, а уж по два врага каждый из его людей заберет, не запыхается, и еще добавки попросит.
Вот и ход потайной, вот и Агафья Пантелеевна, стоит, ждет их.
Божедар прислушался к чутью своему, да не было опасности для него, все хорошо было.
Первый он в потайной вход зашел. Он над своими людьми главный, ему и жизнью первому рисковать. Иначе и никак…
Вот и терем царский.
Агафья на второй этаж указала, на одно из окон.
- Спальня государева там.
Божедар только людям своим кивнул. Поняли, мол, что охранять надобно?
Поняли. И принялись по коридорам расползаться, рассеиваться, ровно мука на ветру. Места хватает в палатах, за несколько минут ровно и не было никого.
Кто за занавесями стоит, кто в нише у окна, кто с тенями слился, затаился…
Люди?
А люди спят. И кажется Агафье, что нездоровый это сон, наведенный. А только и будить всех… сможет ли она? Это ж не просто покричать, это чужое заклятье переломить, да книжной ведьмы… когда не осталось бы другого выхода, она б и за это взялась, а сейчас – к чему?
Как начнется веселье, все одно клинки зазвенят, кровь прольется, супротив такого ни одно заклинание не выстоит. Живая кровь – живая сила человеческая.
Сама Агафья к внучке поспешила, в дверь костяшками пальцев стукнула. Устя ей мигом открыла… Борис поперек кровати лежал, не смог он с ведьмовством справиться.
Устя на бабушку посмотрела серьезно.
- Вот как увидела я, что на Борю сон накатывает, так и поняла все сразу.
- А на тебя?
- Я… чую. Но силы это колдовство надо мной не имеет.
- Сможешь мужа кровью своей напоить? Пусть просыпается, не ко времени ему спать-почивать. Мужчин оставила я, где они сказали… оххх!
Кольнуло снова Агафью под сердцем, Устя к ней бросилась, подхватила.
- Бабушка?!
- не я это, Устя. Книга!
- КНИГА?!
- Да… - Агафья быстро оправлялась. – Устя, милая, бежать мне надобно. Справишься ли? Кажется мне, что кто-то к Книге пришел, а зачем?
Устя все и без объяснений долгих поняла.
Ежели в такую ночь кто-то Книгу Черную потревожить решился, то не для доброго это дела делается. Вот и полетит туда Агафья быстрее ветра, глядишь, и удастся что предотвратить.
А когда нет, так хоть задержать ворога лютого.
Воины ничего там не сделают, разве сами полягут. А волхва…
Может, и переломит она чужое заклятье. А может, и не получится у нее ничего, тогда она сама там ляжет, судьба такая. Только и не откажешься от нее. Сейчас уж сделала Агафья, что могла, теперь и с ведьмой ей пришла пора переведаться.
Устя рыдать не стала, знак в воздухе сделала.
- Да хранят тебя Род и Жива!
- И тебя, внучка.
Агафья змеей в потайной ход скользнула.
Пробежала по нему, ног не чуя, старость свою проклиная, ах, ей бы лет на двадцать… ладно-ладно, на сто двадцать поменьше, она бы тут пролетела вихрем… о!
На улицу выскочила из подворотни темной, руки раскинула, позвала одними губами.
- Ветер, брат мой, друг мой, помоги…
И словно крылом в спину толкнуло.
Понятно, не могла она уж с такой скоростью бежать, как надобно, как сердце звало да требовало, помог ветер. Раздул одежду, подхватил, подтолкнул в спину, ровно парус натянул – и повлек по улице. Агафья и сомневаться не стала, полностью на волю ему отдалась.
Билось, билось тревожно сердце, чуяло недоброе…
И Устинья сейчас то же самое ощущала, и Добряна глухо стонала сквозь сон. Вот и летела Агафья, что есть сил у нее и у ветра, не обращая внимания, что случайных прохожих пугает, что выглядит она и вовсе жутко…
Ровно мышь летучая громадная по улице мчится, глаза сверкают, одежда-волосы развеваются… смотреть – и то страшно.
Ничего, посмотрят, не переломятся. Агафье не до людей сейчас было, успеть бы ей к Книге!
Когда несколько волхвов беду чуют… оно лучше соломку подстелить, чем бока отбить. А то и вообще – шею сломать.
Устя на руки свои посмотрела. Потом по левой руке, не задумавшись, ножом провела, капельки крови собрала на палец, мужа по губам мазнула.
- Моей кровью, свободной от чужого зла, тебя освобождаю. Как кровь моя в тебе, так и сила моя в тебе, так и цепи чужие спадут, так и власти над тобой не имут! Среди моря-окияна, на острове Буяне лежит белый богатырь – славен камень Алатырь, как он испокон веку лежит, так и мое заклятье легло, все пути злому колдовству заперло. А будь слово мое крепко!
Еще несколько капель крови Борису на губы упали, очнулся он, глаза открыл.
- Устёнушка, радость моя…
- Боря, не время спать-почивать, одеваться надобно, собираться. Чую, враги к нам идут, близко уж…
А большего и не понадобилось.
Подхватил Борис сначала оружие, потом уж одежду, принялся на себя натягивать, и кольчугу надел. А клинок вострый рядом лежит, и бегут по синеватому булату змеи лютые.
Чуют, сегодня они вволю крови человеческой напьются.
Да не до змей булатных сейчас Усте.
За дверью двое стрельцов стоят, выглянула Устинья, до губ каждого пальцем с кровью своей коснулась, да и обратно скрылась. Пусть в себя приходят, как знают. А что могла – она для них сделала, не погибнут они, как бараны на бойне.
Сказала ей Агафья, как с мужа чары снять, а о другом еще умолчала. Покамест не выветрится кровь ее, будет она с Борисом крепко связана. Ее сила – его сила. Его боль – ее боль.
А и правильно, Устя сегодня все на кон бросила. Когда Боря погибнет, то и ей не жить на земле-матушке, ни к чему ей жизнь такая. Улыбнулась она, плечи расправила. И Борис ей в ответ улыбнулся. Так, как мечталось некогда, как уж и не надеялась увидеть никогда, и от этой улыбки вчетверо сил у нее прибыло, сейчас бы и горы она своротила.
- Справимся, Устёнушка.
- Справимся, лЮбый мой.
Черный огонек разгорался все сильнее. Сегодня он без добычи не останется.
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Черная Книга.
Интересно, куда она делась, в той, черной жизни моей?
Хотя нет. Не интересно, ответ известен заранее. Осталась у ведьмы Сары. Или как там ее звали? А, неважно, главное, что вся эта нечисть иноземная на Россу хлынула, и преотлично себя чувствовала. Я же помню, как моя свекровушка выглядела. Это я ходила, что привидение замученное, а она – цвела! Странно только, что умерла так рано, могла б и еще сто лет прожить.
Или – не умерла?
Ан нет, помню я, как Федор убивался. Стало быть, какие-то ограничения были? Есть? Что-то такое моя свекровка сделала?
Или – еще проще? Может, иноземцы о ней позаботились, а может, и кое-кто другой.
В этой жизни уверена я, что Маринка умерла, и туда и дорога негодяйке! За Борю еще и мало ей!
А в той жизни?
Когда ни тела ее не нашли, ни чего другого? Ламия ж! Существо достаточно хищное и мстительное. И результат мог быть. Не стала бы она за мужа мстить, не надобно ей такого. А вот за себя, за свои планы порушенные, за то, что ребеночка ей с моей помощью зачать да выносить не удалось, за власть отнятую… почему Федора не убила она?
А может, и не получилось, сразу-то! Или… что тот Федор? Кукла-марионетка. Дерни за ниточки, он и лапками замашет в воздухе. Это у меня им управлять не получалось, а все остальные с этим делом справлялись легко. А я…
Стоило мне сказать «черное» - Федька тут же мчался доказывать, что это белое. Почему так?
Он меня ненавидел?
Нет… в монастыре побывав да поумнев, понимаешь, что другое это.
Не ненависть. Желание подчинить, в себе растворить, чтобы я на мир его глазами смотрела, его дыханием дышала… как это сейчас у меня с Борей происходит. Только Бореньке я по доброй воле все отдала, сама умереть готова, лишь бы он жил. А Федору меня, не спросив, отдали. И за то он меня ненавидел. Знал, что добром я бы с ним не осталась, что не люб он мне, постыл, не надобен… сам себе не признавался, а чуял всем нутром. Оттого и бесился люто, безнадежно, от бессилия своего. Хоть ты на четыре трона сядь, хоть кем себя объяви, не властен ты в чужой душе, и никогда властен не будешь. А хотелось ему. И любил, и ненавидел, и подчинить хотел – смесь гремучая.
Придет ли он сегодня?
Да я жизнь готова в заклад поставить, что придет! Для него это главный и единственный шанс! Шанс брату отомстить, меня забрать, и все это, покамест во дворце суматоха да суета… понимает ли то Любава? Нет.
Вспоминая черную свою жизнь, думаю, что не понимает. Она-то свято уверена, что Феденька ее – сыночек маленький, что послушен он, как овечка, что сделает Федор все, что скажет она.
Зря уверена.
А впрочем, неважно.
Не я ее разубеждать буду, сам Федор с этим справится, когда жив останется. Мое же дело куда как проще. Я должна Бореньке жизнь сберечь. А когда получится, не допустить, чтобы брата своего он убил. Лучше уж сама Федьку убью! Мне его не жалко, и рука не дрогнет, а вот Боря и оплошать может. Как ни крути, они от одного отца, они всю жизнь знали, что братья… пусть врала Любава бессовестно, Боря уже впитал все это, привык за столько-то лет!
Что толку тело его спасти, когда душа надломится, когда потом он себя виной напрасной измучает? Я бы сказала, что Федьку и три раза убить можно, и что на благо это, а Боренька – нет, не готов.
Любого другого – пусть. Но мачеху или брата лучше ему не трогать.
Ох, что ж с людьми-то тяга к власти делает?
Что в ней такого, в этой блестящей игрушке, что человек готов всех и каждого под нож пустить, себя продать, семью растерзать? Что такого в обруче с камушками, что за него душу закладывают?
Это ж не игрушка какая, это ответственность, громадная, тяжелая, страшная… смертная. И за каждого, кто по твоей вине жизни лишился, с тебя спросят. За все ты на том свете ответишь.
С властителей другой спрос?
Да, и это верно.
Когда ты свою страну из пепла и руин поднимал, когда держава при тебе землями и людьми приросла, когда колосс плечи расправил, тебе и убийства простят, и войны. А ты-то уверен, что справишься? Что не будет наоборот?
Это ведь не огород растить, а и то не всем удается. Некоторым делянку с репой-то не доверишь, а туда же, государством управлять рвутся!
Любава об этом никогда не думала. И Федька тоже. А Боря очень боится Россу подвести.
А я – я боюсь его подставить. Тоже в чем-то подвести, не оправдать ожиданий…
Я справлюсь!
Во имя тех, кто ушел за грань, во имя тех, кого я предала в той жизни – в этой я лучше сама умру! Клянусь!
Женщина на маленькую комнату смотрела не с отвращением.
Черная Книга.
Кому чего, а ей – последний шанс, и не будет другого… собралась она с духом, да и переступила порог каморки.
Тут-то закладка Агафьи и отозвалась тревожным звоном, да не до того бабе было. Какие-растакие закладки – оповещения? Она о таких и не ведала, и не знала, да и не ведьма она? Не было у нее так-то сил серьезных. Игра одна, баловство.
Так-то, как она, каждая баба сможет… угадать, о чем собеседник думает, может, еще чего, по мелочи, в спину гадость прошипеть, а человек и споткнется, хоть вовсе ее и не слышал…
Когда-то хотелось ей ведьмой стать, было.
А только не было у нее таких способностей, зато другое было, не менее важное.
Истинной ведьмой не стать без дара черного.
А чернокнижницей не стать без черной ненависти.
Только когда выжжена душа твоя, когда лишь ярость черная в ней плещется, обида, злоба, только тогда и может оно получиться, у простой бабы да ведьмой стать. Малость остается – Книгу Черную найти, да не забояться в последний момент, но тут уж все сошлось. И Книга, и ярость, и гнев, и ненависть – и для страха в душе женской места не было, слишком много там было ярости, слишком много желания отомстить, и разъедало оно все остальное. Зато Книга довольна была.
Рука, над книгой протянутая, не дрогнула, не отдернулась в последний момент, прижалась, как то ведомо было женщине, запястьем к застежке кованой, узорной. Рот с клыками длинными, острыми изображающей.
Ожила застежка, клыки в руку впились.
Медленно, очень медленно кровь текла, а женщина от боли корчилась, а руку все ж не отрывала.
И наконец…
Зашелестела книга, раскрылась первая ее страница.
И надпись на ней буквами алыми, ровно киноварью выписано.
Инициация.
Когда б не признала Книга человека, не пожелала хозяйку сменить, могла б и досуха выпить, остался б рядом с переплетом кожаным скелет белый, дочиста обсосанный.
И признала.
И пожелала.
И выбор сделала.
Женщина хмыкнула, головой качнула.
- Не время сейчас, позднее чуточку. Еще и крови дам, и сделаю, как надобно.
Вот закончила шептать женщина, Варвара к ней кинулась, подхватила.
- Удачно ли, Любавушка?
- Удачно, Варя. Сейчас уснут все крепким сном… вечным сном.
Оскал на лице у царицы череп голый напоминал, так кожа побелела, так скулы обтянула, аж зубы выступили.
И кровь из носа бежит тонкой струечкой, и сосуды полопались в глазах.
Варвара кое-как государыню до постели довела, благо, Федор помог.
- Сейчас, Любушка, а вот компресс холодный на головушку…
- Борька тоже уснул? – Федор промолчать не смог.
- Да, все уснули, кроме нас.
Чего Любаве эти слова стоили?
Из носа сгусток крови вылетел, на платье шлепнулся багровым ошметком, а Любава голову запрокинула, сознание потеряла. Непосилен ей оказался труд ведьминский.
Еще и Михайла не уснул, но чего ему это стоило! Парень все плечо себе изранил, стараясь глаз не сомкнуть. Вроде и рядом был, считай, за дверью, а все одно – накрывает. Даже глоток крови Федора, с утра выпитый – и тот не помогал толком, то ли прошел уж, то ли Федор сам чего не знал о ведьмовстве…
Ничего, справится он, продержится.
- Тогда я сейчас по нужде отойду, да и вернусь…
- Феденька…
Варвара и сказать ничего не успела. Федор мигом за дверью очутился, на Михайлу взгляд кинул.
- Не спишь?
- Ради тебя, государь…
- Ну, когда ради меня… то пошли! Покамест не началось, надобно мне Устинью забрать. Сам понимаешь, на Бориса нацелятся… не убьют ее конечно, но даже когда не… моя она! Не хочу, чтобы и пальцем до нее дотрагивались!
Михайла кивнул.
И не удержался.
- Царевич, а мне дотронуться дозволишь? Вдвоем-то мы ее куда как быстрее перенесем!
Иронии не понял Федор, не заметил даже.
- Тебе – дозволю. Недолго только.
- Благодарствую, царевич, знаешь, я за тебя и в огонь, и в воду.
- Знаю. Потому и доверил тебе важное… идем, Мишка! Поспешать надобно!
Михайла рукояти ножа коснулся, которая открыто за поясом у него торчала.
И то верно. Надобно поспешать.
***
В отряде Божедара вопросов не задавали. Воевода уж все разъяснил, чего лишний раз воздух языком молотить? Пятьдесят человек двигались по городу, в длинную змею растянувшись. Не надобно им внимание привлекать к себе.
Казалось бы, можно и с государем поговорить, и поселиться в одной из казарм, и даже одежду подобрать, как у стрельцов… и нельзя им!
Обязательно найдется гадина с длинным языком, предупредят врага, тогда вдвое больше сил придет. А им-то не мериться силами надобно, им врасплох его застать бы…
Больше бы сюда людей привести, а только рисковать нельзя. Рощу охранять надобно, в порту людей – надобно, к кораблям вражеским надобно, к казармам тоже… и хоть ты разорвись! Вот и получается один к трем… а и ничего! На одного богатыря как раз полсотни иноземцев надобно, так что уже один к двум, а уж по два врага каждый из его людей заберет, не запыхается, и еще добавки попросит.
Вот и ход потайной, вот и Агафья Пантелеевна, стоит, ждет их.
Божедар прислушался к чутью своему, да не было опасности для него, все хорошо было.
Первый он в потайной вход зашел. Он над своими людьми главный, ему и жизнью первому рисковать. Иначе и никак…
Вот и терем царский.
Агафья на второй этаж указала, на одно из окон.
- Спальня государева там.
Божедар только людям своим кивнул. Поняли, мол, что охранять надобно?
Поняли. И принялись по коридорам расползаться, рассеиваться, ровно мука на ветру. Места хватает в палатах, за несколько минут ровно и не было никого.
Кто за занавесями стоит, кто в нише у окна, кто с тенями слился, затаился…
Люди?
А люди спят. И кажется Агафье, что нездоровый это сон, наведенный. А только и будить всех… сможет ли она? Это ж не просто покричать, это чужое заклятье переломить, да книжной ведьмы… когда не осталось бы другого выхода, она б и за это взялась, а сейчас – к чему?
Как начнется веселье, все одно клинки зазвенят, кровь прольется, супротив такого ни одно заклинание не выстоит. Живая кровь – живая сила человеческая.
Сама Агафья к внучке поспешила, в дверь костяшками пальцев стукнула. Устя ей мигом открыла… Борис поперек кровати лежал, не смог он с ведьмовством справиться.
Устя на бабушку посмотрела серьезно.
- Вот как увидела я, что на Борю сон накатывает, так и поняла все сразу.
- А на тебя?
- Я… чую. Но силы это колдовство надо мной не имеет.
- Сможешь мужа кровью своей напоить? Пусть просыпается, не ко времени ему спать-почивать. Мужчин оставила я, где они сказали… оххх!
Кольнуло снова Агафью под сердцем, Устя к ней бросилась, подхватила.
- Бабушка?!
- не я это, Устя. Книга!
- КНИГА?!
- Да… - Агафья быстро оправлялась. – Устя, милая, бежать мне надобно. Справишься ли? Кажется мне, что кто-то к Книге пришел, а зачем?
Устя все и без объяснений долгих поняла.
Ежели в такую ночь кто-то Книгу Черную потревожить решился, то не для доброго это дела делается. Вот и полетит туда Агафья быстрее ветра, глядишь, и удастся что предотвратить.
А когда нет, так хоть задержать ворога лютого.
Воины ничего там не сделают, разве сами полягут. А волхва…
Может, и переломит она чужое заклятье. А может, и не получится у нее ничего, тогда она сама там ляжет, судьба такая. Только и не откажешься от нее. Сейчас уж сделала Агафья, что могла, теперь и с ведьмой ей пришла пора переведаться.
Устя рыдать не стала, знак в воздухе сделала.
- Да хранят тебя Род и Жива!
- И тебя, внучка.
Агафья змеей в потайной ход скользнула.
Пробежала по нему, ног не чуя, старость свою проклиная, ах, ей бы лет на двадцать… ладно-ладно, на сто двадцать поменьше, она бы тут пролетела вихрем… о!
На улицу выскочила из подворотни темной, руки раскинула, позвала одними губами.
- Ветер, брат мой, друг мой, помоги…
И словно крылом в спину толкнуло.
Понятно, не могла она уж с такой скоростью бежать, как надобно, как сердце звало да требовало, помог ветер. Раздул одежду, подхватил, подтолкнул в спину, ровно парус натянул – и повлек по улице. Агафья и сомневаться не стала, полностью на волю ему отдалась.
Билось, билось тревожно сердце, чуяло недоброе…
И Устинья сейчас то же самое ощущала, и Добряна глухо стонала сквозь сон. Вот и летела Агафья, что есть сил у нее и у ветра, не обращая внимания, что случайных прохожих пугает, что выглядит она и вовсе жутко…
Ровно мышь летучая громадная по улице мчится, глаза сверкают, одежда-волосы развеваются… смотреть – и то страшно.
Ничего, посмотрят, не переломятся. Агафье не до людей сейчас было, успеть бы ей к Книге!
Когда несколько волхвов беду чуют… оно лучше соломку подстелить, чем бока отбить. А то и вообще – шею сломать.
***
Устя на руки свои посмотрела. Потом по левой руке, не задумавшись, ножом провела, капельки крови собрала на палец, мужа по губам мазнула.
- Моей кровью, свободной от чужого зла, тебя освобождаю. Как кровь моя в тебе, так и сила моя в тебе, так и цепи чужие спадут, так и власти над тобой не имут! Среди моря-окияна, на острове Буяне лежит белый богатырь – славен камень Алатырь, как он испокон веку лежит, так и мое заклятье легло, все пути злому колдовству заперло. А будь слово мое крепко!
Еще несколько капель крови Борису на губы упали, очнулся он, глаза открыл.
- Устёнушка, радость моя…
- Боря, не время спать-почивать, одеваться надобно, собираться. Чую, враги к нам идут, близко уж…
А большего и не понадобилось.
Подхватил Борис сначала оружие, потом уж одежду, принялся на себя натягивать, и кольчугу надел. А клинок вострый рядом лежит, и бегут по синеватому булату змеи лютые.
Чуют, сегодня они вволю крови человеческой напьются.
Да не до змей булатных сейчас Усте.
За дверью двое стрельцов стоят, выглянула Устинья, до губ каждого пальцем с кровью своей коснулась, да и обратно скрылась. Пусть в себя приходят, как знают. А что могла – она для них сделала, не погибнут они, как бараны на бойне.
Сказала ей Агафья, как с мужа чары снять, а о другом еще умолчала. Покамест не выветрится кровь ее, будет она с Борисом крепко связана. Ее сила – его сила. Его боль – ее боль.
А и правильно, Устя сегодня все на кон бросила. Когда Боря погибнет, то и ей не жить на земле-матушке, ни к чему ей жизнь такая. Улыбнулась она, плечи расправила. И Борис ей в ответ улыбнулся. Так, как мечталось некогда, как уж и не надеялась увидеть никогда, и от этой улыбки вчетверо сил у нее прибыло, сейчас бы и горы она своротила.
- Справимся, Устёнушка.
- Справимся, лЮбый мой.
Черный огонек разгорался все сильнее. Сегодня он без добычи не останется.
Глава 8
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Черная Книга.
Интересно, куда она делась, в той, черной жизни моей?
Хотя нет. Не интересно, ответ известен заранее. Осталась у ведьмы Сары. Или как там ее звали? А, неважно, главное, что вся эта нечисть иноземная на Россу хлынула, и преотлично себя чувствовала. Я же помню, как моя свекровушка выглядела. Это я ходила, что привидение замученное, а она – цвела! Странно только, что умерла так рано, могла б и еще сто лет прожить.
Или – не умерла?
Ан нет, помню я, как Федор убивался. Стало быть, какие-то ограничения были? Есть? Что-то такое моя свекровка сделала?
Или – еще проще? Может, иноземцы о ней позаботились, а может, и кое-кто другой.
В этой жизни уверена я, что Маринка умерла, и туда и дорога негодяйке! За Борю еще и мало ей!
А в той жизни?
Когда ни тела ее не нашли, ни чего другого? Ламия ж! Существо достаточно хищное и мстительное. И результат мог быть. Не стала бы она за мужа мстить, не надобно ей такого. А вот за себя, за свои планы порушенные, за то, что ребеночка ей с моей помощью зачать да выносить не удалось, за власть отнятую… почему Федора не убила она?
А может, и не получилось, сразу-то! Или… что тот Федор? Кукла-марионетка. Дерни за ниточки, он и лапками замашет в воздухе. Это у меня им управлять не получалось, а все остальные с этим делом справлялись легко. А я…
Стоило мне сказать «черное» - Федька тут же мчался доказывать, что это белое. Почему так?
Он меня ненавидел?
Нет… в монастыре побывав да поумнев, понимаешь, что другое это.
Не ненависть. Желание подчинить, в себе растворить, чтобы я на мир его глазами смотрела, его дыханием дышала… как это сейчас у меня с Борей происходит. Только Бореньке я по доброй воле все отдала, сама умереть готова, лишь бы он жил. А Федору меня, не спросив, отдали. И за то он меня ненавидел. Знал, что добром я бы с ним не осталась, что не люб он мне, постыл, не надобен… сам себе не признавался, а чуял всем нутром. Оттого и бесился люто, безнадежно, от бессилия своего. Хоть ты на четыре трона сядь, хоть кем себя объяви, не властен ты в чужой душе, и никогда властен не будешь. А хотелось ему. И любил, и ненавидел, и подчинить хотел – смесь гремучая.
Придет ли он сегодня?
Да я жизнь готова в заклад поставить, что придет! Для него это главный и единственный шанс! Шанс брату отомстить, меня забрать, и все это, покамест во дворце суматоха да суета… понимает ли то Любава? Нет.
Вспоминая черную свою жизнь, думаю, что не понимает. Она-то свято уверена, что Феденька ее – сыночек маленький, что послушен он, как овечка, что сделает Федор все, что скажет она.
Зря уверена.
А впрочем, неважно.
Не я ее разубеждать буду, сам Федор с этим справится, когда жив останется. Мое же дело куда как проще. Я должна Бореньке жизнь сберечь. А когда получится, не допустить, чтобы брата своего он убил. Лучше уж сама Федьку убью! Мне его не жалко, и рука не дрогнет, а вот Боря и оплошать может. Как ни крути, они от одного отца, они всю жизнь знали, что братья… пусть врала Любава бессовестно, Боря уже впитал все это, привык за столько-то лет!
Что толку тело его спасти, когда душа надломится, когда потом он себя виной напрасной измучает? Я бы сказала, что Федьку и три раза убить можно, и что на благо это, а Боренька – нет, не готов.
Любого другого – пусть. Но мачеху или брата лучше ему не трогать.
Ох, что ж с людьми-то тяга к власти делает?
Что в ней такого, в этой блестящей игрушке, что человек готов всех и каждого под нож пустить, себя продать, семью растерзать? Что такого в обруче с камушками, что за него душу закладывают?
Это ж не игрушка какая, это ответственность, громадная, тяжелая, страшная… смертная. И за каждого, кто по твоей вине жизни лишился, с тебя спросят. За все ты на том свете ответишь.
С властителей другой спрос?
Да, и это верно.
Когда ты свою страну из пепла и руин поднимал, когда держава при тебе землями и людьми приросла, когда колосс плечи расправил, тебе и убийства простят, и войны. А ты-то уверен, что справишься? Что не будет наоборот?
Это ведь не огород растить, а и то не всем удается. Некоторым делянку с репой-то не доверишь, а туда же, государством управлять рвутся!
Любава об этом никогда не думала. И Федька тоже. А Боря очень боится Россу подвести.
А я – я боюсь его подставить. Тоже в чем-то подвести, не оправдать ожиданий…
Я справлюсь!
Во имя тех, кто ушел за грань, во имя тех, кого я предала в той жизни – в этой я лучше сама умру! Клянусь!
***
Женщина на маленькую комнату смотрела не с отвращением.
Черная Книга.
Кому чего, а ей – последний шанс, и не будет другого… собралась она с духом, да и переступила порог каморки.
Тут-то закладка Агафьи и отозвалась тревожным звоном, да не до того бабе было. Какие-растакие закладки – оповещения? Она о таких и не ведала, и не знала, да и не ведьма она? Не было у нее так-то сил серьезных. Игра одна, баловство.
Так-то, как она, каждая баба сможет… угадать, о чем собеседник думает, может, еще чего, по мелочи, в спину гадость прошипеть, а человек и споткнется, хоть вовсе ее и не слышал…
Когда-то хотелось ей ведьмой стать, было.
А только не было у нее таких способностей, зато другое было, не менее важное.
Истинной ведьмой не стать без дара черного.
А чернокнижницей не стать без черной ненависти.
Только когда выжжена душа твоя, когда лишь ярость черная в ней плещется, обида, злоба, только тогда и может оно получиться, у простой бабы да ведьмой стать. Малость остается – Книгу Черную найти, да не забояться в последний момент, но тут уж все сошлось. И Книга, и ярость, и гнев, и ненависть – и для страха в душе женской места не было, слишком много там было ярости, слишком много желания отомстить, и разъедало оно все остальное. Зато Книга довольна была.
Рука, над книгой протянутая, не дрогнула, не отдернулась в последний момент, прижалась, как то ведомо было женщине, запястьем к застежке кованой, узорной. Рот с клыками длинными, острыми изображающей.
Ожила застежка, клыки в руку впились.
Медленно, очень медленно кровь текла, а женщина от боли корчилась, а руку все ж не отрывала.
И наконец…
Зашелестела книга, раскрылась первая ее страница.
И надпись на ней буквами алыми, ровно киноварью выписано.
Инициация.
Когда б не признала Книга человека, не пожелала хозяйку сменить, могла б и досуха выпить, остался б рядом с переплетом кожаным скелет белый, дочиста обсосанный.
И признала.
И пожелала.
И выбор сделала.
Женщина хмыкнула, головой качнула.
- Не время сейчас, позднее чуточку. Еще и крови дам, и сделаю, как надобно.
