И кольчуги не спасли… первому кол бедро пробил, кажется, не живот, ан бедренная артерия – с ней шутки плохи, в минуту кровью истечешь, как и произошло. Второй грудью на кол попал, не проткнуло его, в кольчуге-то, а грудь так помяло, что не жилец. Третий на кол наискось нанизался, и тоже ему недолго оставалось, только Любава не видела этого. Она стоны слышала, кровь чуяла – и дрожала.
Догнал царицу страх.
Врага не побоялась бы она, и смерти. А вот когда так… и неизвестно что, и неясно чего ждать… так – намного страшнее. И арбалеты…
Это была засада?
Но парализованный страхом разум не мог дать ответов. И Любаве оставалось только дрожать.
- Твоя левая сторона, моя правая.
Михайла кивнул.
Устя молчала. Когда Борис до нужного места дошел, она б то место отродясь не нашла, а Боря вдруг руку куда-то запустил, и часть стены снял, ровно щит. Да и был это щит. И за ним обнаружилось…
Сначала рычаг, который Боря опустил вниз с усилием немалым, прислушался, кивнул довольно.
- Давно не бывал тут, боялся, заржавеет – ан нет! Хорошо мужики ладили! Крепко!
- Ловушка?
Слыхивал о таком Михайла. Доводилось.
И не такое слыхивал. И ямы для врагов делались, и камни им на головы сыпались, и стены смыкаться могли – всякое бывало.
- Ловушка, - Борис с временным союзником смирился, хоть и решил за ним приглядывать. – с арбалетом умеешь?
- Белке в глаз не попаду, но и не оплошаю.
- Хорошо. Стороны поделим – и бей. Пусть не в глаз, арбалеты мощные, и кольчугу пробить могут, ежели попадешь удачно.
Михайла кивнул, болт на тетиву наложил, арбалет взвел.
И заметил, как Устя на него смотрит. Пристально, внимательно… подвоха ждет.
Само с уст рванулось горькое.
- Не бойся. Он тебе дороже жизни, а ты мне. Не обману.
Устя головой покачала.
- Прости, Михайла. Жизнь так сложилась, не вольна я в своем сердце.
Борис смотрел серьезно.
- Любишь ее?
- Люблю.
- Тогда приказ тебе. Ежели что плохое со мной случится – увези Устинью из города, сбереги. Не дадут ей тут жизни, и ребенка удавят.
- Боря!
- Так надо, Устёна! И ты пообещай, когда что – ты ради нашего малыша жить станешь!
Устя губу прикусила.
Жить…
- Это – не жизнь будет. Но обещание я тебе даю.
Михайла усмехнулся только. Ох уж бабы эти… обещание она дала. А какое – про то умолчала, белыми нитками ее хитрости шиты, да разоблачать некогда. Вот уж, погоня приближается, Борис как-то хитро факелом зажженным повел – и затопали преследователи быстрее, азартнее, отсвет увидели, цель почуяли рядом, вот-вот догонят, зубы сомкнут на горле!
Как приблизились на свет факела, так и полетели вниз. Передние точно, а потом Михайла выстрелил.
Перезарядил арбалет – и еще раз стрельнул. Третий раз уж не попал ни в кого, а двое врагов корчились, одному стрела в живот попала, второму в ногу, не убежишь. Борис тоже не оплошал, даром, что царь, такого и в ватагу взять можно. Двоих положил, одного насмерть, второго в грудь… не сдох, ну так добить завсегда можно. Только вот…
- Не упаду я?
- Нет.
- Тогда сейчас вернусь.
Ножей у Михайлы хватило, да и не сопротивлялись рыцари, болью парализованные. Хорошо только, что государь Устинью отвернуться заставил. Понятно, добивать надобно, а только у баб к тому отношение странное… дуры, как есть. Каждому ясно, нельзя за спиной живого врага оставлять, а они начинают страдать, да о милосердии вопить. Тьфу!
Устинья молчала.
Борис кивнул, как Михайла вернулся.
- Благодарствую.
И ни слова больше. Ни посулов тебе, ни обещаний… только вот в одном слове больше весомости, чем у Федьки в часовой речи. Ну так оно и понятно – кто царь, а кто медяшка стертая.
Борис тем временем вперед шагнул, ногой на угол ловушки нажал, плита вертикально встала. Государь прицелился, в одного из рыцарей выстрелил, добил. Михайла рядом с ним встал.
Мало ли что, так оттолкнуть его, стоит тут, смотрит… чего на дохлятину любоваться?
Ан… шевелится?
Михайла Бориса и откинул, оттолкнул так, что тот Устю локтем задел, выругался, но не до ругательств было Михайле. А вдруг ножом кинут?
Он бы и попал, и докинул… что там на дне шевелится? Вроде и не так глубоко, может два или три роста человеческих, лучше не рисковать.
Или…
Михайла прищурился – и едва не онемел. На дне ямы медленно распрямлялась… царица Любава!
Догнал царицу страх.
Врага не побоялась бы она, и смерти. А вот когда так… и неизвестно что, и неясно чего ждать… так – намного страшнее. И арбалеты…
Это была засада?
Но парализованный страхом разум не мог дать ответов. И Любаве оставалось только дрожать.
***
- Твоя левая сторона, моя правая.
Михайла кивнул.
Устя молчала. Когда Борис до нужного места дошел, она б то место отродясь не нашла, а Боря вдруг руку куда-то запустил, и часть стены снял, ровно щит. Да и был это щит. И за ним обнаружилось…
Сначала рычаг, который Боря опустил вниз с усилием немалым, прислушался, кивнул довольно.
- Давно не бывал тут, боялся, заржавеет – ан нет! Хорошо мужики ладили! Крепко!
- Ловушка?
Слыхивал о таком Михайла. Доводилось.
И не такое слыхивал. И ямы для врагов делались, и камни им на головы сыпались, и стены смыкаться могли – всякое бывало.
- Ловушка, - Борис с временным союзником смирился, хоть и решил за ним приглядывать. – с арбалетом умеешь?
- Белке в глаз не попаду, но и не оплошаю.
- Хорошо. Стороны поделим – и бей. Пусть не в глаз, арбалеты мощные, и кольчугу пробить могут, ежели попадешь удачно.
Михайла кивнул, болт на тетиву наложил, арбалет взвел.
И заметил, как Устя на него смотрит. Пристально, внимательно… подвоха ждет.
Само с уст рванулось горькое.
- Не бойся. Он тебе дороже жизни, а ты мне. Не обману.
Устя головой покачала.
- Прости, Михайла. Жизнь так сложилась, не вольна я в своем сердце.
Борис смотрел серьезно.
- Любишь ее?
- Люблю.
- Тогда приказ тебе. Ежели что плохое со мной случится – увези Устинью из города, сбереги. Не дадут ей тут жизни, и ребенка удавят.
- Боря!
- Так надо, Устёна! И ты пообещай, когда что – ты ради нашего малыша жить станешь!
Устя губу прикусила.
Жить…
- Это – не жизнь будет. Но обещание я тебе даю.
Михайла усмехнулся только. Ох уж бабы эти… обещание она дала. А какое – про то умолчала, белыми нитками ее хитрости шиты, да разоблачать некогда. Вот уж, погоня приближается, Борис как-то хитро факелом зажженным повел – и затопали преследователи быстрее, азартнее, отсвет увидели, цель почуяли рядом, вот-вот догонят, зубы сомкнут на горле!
Как приблизились на свет факела, так и полетели вниз. Передние точно, а потом Михайла выстрелил.
Перезарядил арбалет – и еще раз стрельнул. Третий раз уж не попал ни в кого, а двое врагов корчились, одному стрела в живот попала, второму в ногу, не убежишь. Борис тоже не оплошал, даром, что царь, такого и в ватагу взять можно. Двоих положил, одного насмерть, второго в грудь… не сдох, ну так добить завсегда можно. Только вот…
- Не упаду я?
- Нет.
- Тогда сейчас вернусь.
Ножей у Михайлы хватило, да и не сопротивлялись рыцари, болью парализованные. Хорошо только, что государь Устинью отвернуться заставил. Понятно, добивать надобно, а только у баб к тому отношение странное… дуры, как есть. Каждому ясно, нельзя за спиной живого врага оставлять, а они начинают страдать, да о милосердии вопить. Тьфу!
Устинья молчала.
Борис кивнул, как Михайла вернулся.
- Благодарствую.
И ни слова больше. Ни посулов тебе, ни обещаний… только вот в одном слове больше весомости, чем у Федьки в часовой речи. Ну так оно и понятно – кто царь, а кто медяшка стертая.
Борис тем временем вперед шагнул, ногой на угол ловушки нажал, плита вертикально встала. Государь прицелился, в одного из рыцарей выстрелил, добил. Михайла рядом с ним встал.
Мало ли что, так оттолкнуть его, стоит тут, смотрит… чего на дохлятину любоваться?
Ан… шевелится?
Михайла Бориса и откинул, оттолкнул так, что тот Устю локтем задел, выругался, но не до ругательств было Михайле. А вдруг ножом кинут?
Он бы и попал, и докинул… что там на дне шевелится? Вроде и не так глубоко, может два или три роста человеческих, лучше не рисковать.
Или…
Михайла прищурился – и едва не онемел. На дне ямы медленно распрямлялась… царица Любава!
