– Андрюшенька!.. Сынок!..
Этот голос застал Андрюшу врасплох; немного приподняв голову, мальчик увидел, что отец смотрит на него – так ласково, как никогда не смотрел прежде. Чуть погодя отец произнес:
– Наверное, тебе все-таки придется это сделать.
Нож дрогнул в Андрюшиной руке:
– Но… почему?
– Потому что я хочу тебе добра… Помнишь медаль, которую я тебе показывал? Это медаль твоего прадеда, он получил ее в сорок пятом за взятие Берлина – ты знаешь… Вот только я тебе кое-чего не сказал: награда нашла его посмертно, он был убит на ступенях рейхстага, когда до победы оставались считаные дни. На любой войне гибнет много людей, но всегда находится тот, в чье сердце попадает последняя пуля… И, наверное, всего досадней быть таким человеком!.. Но если бы твой прадед точно знал, что после него жертв уже не будет, то с радостью пошел бы на верную смерть: он сам писал об этом домой, когда его полк ожидал решающего штурма. И не один он: так думали очень многие солдаты, его сослуживцы. Так думаю и я… И поэтому говорю сейчас: убей меня, убей свою маму. Но пусть мы станем последними, кого ты убьешь!.. Наши солдаты ценой своей крови спасли ребятишек – таких же, как и ты: чтобы они катались на санках зимой, купались в речке летом, а когда наступит время идти в школу, радовали родителей хорошими отметками. И чтобы жалели бедных зверьков и птичек, которых некому даже похоронить… Из смерти тогда родилась жизнь. Жить ради тебя я уже не смогу: я слишком мало уделял тебе внимания и не замечал, что с тобою происходит, – прости меня, пожалуйста… Но я могу для тебя умереть. Убей нас обоих, и ты станешь свободен. А мы с мамой умрем счастливыми…
Андрюша не дослушал отца; он затрясся всем телом и крикнул:
– Папочка, милый! Не надо! Я люблю вас! Живите! Живите!
Он уронил нож, и в то же мгновенье из глаз мальчика хлынули слезы. Они лились безостановочно, как вода по весне ломает запруду, затекали и внутрь, смывая с души всю нечистоту, что накопилась за последние дни. Андрюша больше не хотел убивать: он желал, чтобы жили не только папа с мамой, но и все Божьи создания, ибо сотворены они были не для смерти. И это чувство было настолько сильным, что маленькое сердечко Андрюши его не вместило. Он ощутил страшную боль в груди, словно кто-то сдавил кости так, что они треснули; боль эта растеклась до самой макушки и пяток, проникая всюду, даже в кончики волос. Затем она внезапно исчезла, исчез и родительский дом, и перед Андрюшей разверзлось бездонное ночное небо, все в ярких созвездиях; Андрюша даже не знал, как большинство из них называется. А рядом с собой он увидел незнакомого мальчика с черными крыльями за спиною. Мальчик обнял Андрюшу и произнес:
– Не бойся, малыш! Все хорошо.
* * *
– Прости меня, Господи: похоже, я перестарался… – Затем коленопреклоненный паренек с опущенными долу белыми крыльями, на одном из которых виднелась свежая плешинка, повернул голову чуть влево и добавил: – Прости и ты, Андрюша: не стоило навевать тебе такие сны.
И до обоих ребят откуда-то сверху донесся голос:
– Не вини себя, Иноти. Ты поступил правильно.
Маленький, жалкий, обнаженный Андрюша стоял рядом и всхлипывал, не смея поднять глаза. Он не понимал, в каком месте сейчас находится, не мог до конца и поверить, что произошло непоправимое, и потому тихонько произнес:
– Боже, пожалуйста, отпусти меня домой к папе, маме и Тане!.. Они ведь расстроятся, если найдут меня в кровати мертвого… – Он собирался и еще что-то сказать, но не смог, проглотил так и не прозвучавшие слова вместе с соленой жидкостью, что переполняла горло. Тут Андрюше почудилось, что кто-то легонько дотронулся до его плеча, точно желал приободрить, и от этой ласки вдруг стало так хорошо, что и слезы высохли, и внутри сделалось как будто теплее. А затем Андрюша услыхал:
– Скажи, дитя: хочешь ли ты вновь оказаться в материнской утробе, так, чтобы тебе и не рождаться вовсе?
Андрюша представил, что находится в животике, и подумал, что там, должно быть, уютно, но очень уж темно, тесно, и ни с кем не поговоришь, даже с мамой. Поэтому он ответил:
– Нет, Господи…
– Почему же ты просишь меня, чтобы ныне я сотворил над тобою совершенно то же самое? Человек рождается и растет, всякий раз оставляя за спиною старую жизнь, как сбрасывает одежду, которая стала ему велика; некоторые, правда, хранят детские вещи и даже плачут над ними, как ты плакал сейчас, но уж их не надевают. И домашние человека ничего такого от него не требуют, хоть и скорбят порою… Но скорбь твоих родителей не будет долгой: ведь Таня осталась с ними, и она по-прежнему нуждается в защите и добром слове. Ее хранит и Виви, который будет с ней неотлучно. А завтра твоя мама узнает, что ждет ребенка. Его нарекут Андрюшей в твою память и окружат заботой, какую не додали тебе. Конечно, он не заменит тебя, ибо нет двух одинаковых людей, и именно поэтому каждая жизнь священна. Но твоей семье это послужит утешением. Что же до тебя самого – считай, что ты просто уехал в летний лагерь, где узнаешь много интересного и встретишь новых друзей. Время пролетит незаметно, и твои родные приедут к тебе, но не затем, чтобы забрать тебя оттуда, а чтобы поселиться там вместе с тобою. Такова награда всякому, кто угоден мне и мною оправдан.
Благодаря этим словам Андрюша вдруг остро почувствовал, что все могло обернуться гораздо хуже, если бы Господь его отверг. А отвергнуть было за что: ведь Андрюша не успел ни искупить свои грехи, ни даже толком раскаяться в них. Мальчик припомнил их все, и ему стало так стыдно, что он чуть снова не заплакал и еле смог выдавить:
– Почему? Я же сделал столько зла!..
– Ты всего лишь запутался, чадо мое, хоть исходил из любви, подобно человеку, который возвел свой дом на твердом основании, но из сена и соломы. Дело его сгорело, когда пришла пора огнем испытать работу каждого. Однако сам он спасся из пламени, пусть и потерпел урон, и горько поначалу было ему оглядываться на свое пепелище. То же самое случилось и с тобою.
Андрюша помолчал еще с полминуты, затем вскинул голову и спросил – с таким решительным выражением лица, точно разом повзрослел на несколько лет:
– Господи, а я могу построить крепкий дом сейчас? – И, чуть смутившись от собственной храбрости, поспешил добавить: – Я хочу стать хранителем – как Иноти, как Виви! Чтобы спасти много-много жизней! Не сердись на меня: если скажешь, что я еще маленький, канючить не буду…
Андрюша умолк; с тревогой он ожидал ответа, и ему казалось, что прошла целая вечность. Внезапно он ощутил, как его плеча коснулись чьи-то тонкие, цепкие лапки, и, посмотрев чуть направо, увидел ласточку – ту самую, которую похоронил самой первой, на озере: мальчик узнал ее и не спутал бы с остальными. Ласточка наклонилась к Андрюше и что-то нежно прощебетала ему на ухо. Тотчас же все вокруг озарилось ярким светом, так, что Андрюша даже зажмурился, а когда он открыл глаза, то увидел, что из сияющего облака на своих белоснежных крыльях к нему спускаются братья-хранители – их было много, как жемчужин в морской глубине. Они улыбались Андрюше, радуясь, что славная община Божьих садовников ныне пополнилась новым товарищем, и Андрюша улыбался им в ответ. Звонкие голоса ребят слились в единый хор, который возносил хвалу Господу; Андрюша пел вместе со всеми, а когда пение кончилось, воскликнул:
– Простите меня, все зверушки, все птички, которых я погубил!.. Папа, мама, Таня, мой будущий братик, не скучайте там без меня, я буду ждать вас! Но все-таки не очень спешите, ладно? – И добавил – уже значительно тише: – Таня, если ты слышишь меня: отпусти, пожалуйста, ту лягушку!.. Она ни в чем не провинилась… – Ему еще предстояло принять новое имя и многому научиться. Однако Андрюша уже чувствовал себя достаточно сильным, чтобы справиться со всеми трудностями и ничем не заслужить укора, когда он и его родные вновь встретятся там, где не будет ни плача, ни болезней, ни самой смерти, ибо прежнее пройдет навсегда.
Восхождение по трем ступеням
– Остановитесь! Верните его мне!
Двое чернокрылых мальчишек обернулись; они растерянно смотрели на незнакомую пожилую женщину, которая с мольбой простерла к ним руки. Затем один из них спросил:
– Как ты смогла найти нас?
И женщина ответила:
– Я мать!
* * *
– Морти!
Голос Тодика звучал как-то непривычно: в нем слышалось и волнение, и одновременно гордость. Морти догадался, что товарищ хочет сообщить ему что-то очень важное, однако не торопил Тодика, зная, что тот не станет ходить вокруг да около и понапрасну мучить друга ожиданием. Глядя прямо в глаза напарнику, Тодик выпалил:
– Нам предстоит отправиться в другой мир!
Морти вздрогнул и крепко стиснул запястье товарища, словно проверяя, не лихорадка ли у него:
– Стоп, Тодька! Какой еще другой мир, ты ничего не напутал?
– Да я сам удивился!.. Но можем ли мы ограничивать Господа и говорить, будто ему что-то не под силу? Для него сотворить иное небо и все, что под ним, не сложнее, чем нам с тобою за одним пузырем выдуть из соломинки следующий (Тодик вспомнил забаву, которой любил предаваться в земной жизни, сидя у бабушки на коленях). Только наши с тобой пузыри хоть и красивые, но непрочные, а мир укреплен Богом…
– Хм… Но между пузырями разницы никакой нет, кроме той, что одни большие, а другие маленькие. Выходит, и тот мир похож на наш?
– Не знаю… Я ведь там еще не был! Вот слетаем и дадим Богу отчет, что мы там увидели. Он так велит!
– Но разве Господь не всеведущ? – Во взгляде Морти еще сквозило недоумение. – Зачем ему нужно, чтобы мы что-то сообщали?
– Думаю, потом все выяснится… Одно скажу, Морти: раз он поручил нам такое необычное дело, значит, он нам доверяет, а это большая честь!.. Быть может, это наше последнее испытание, и после него нам будет дозволено навсегда войти в рай! Обоим вместе, как мы хотели!.. – Добрый и мечтательный Тодик до того расчувствовался, что на какое-то время даже утратил дар речи, а затем добавил – уже несколько извиняющимся тоном, словно об этом надлежало сказать с самого начала, но как-то позабылось: – С нами отправятся еще два брата-хранителя… Они – славные ребята и взрастили много душ для горней житницы, хоть бы семя упало в тернии или на дорогу. Наверное, Господь отобрал сегодня тех, кого счел достойнейшими… Поэтому не обижай их!..
– А это сам Бог так хорошо о них отозвался?
Тодик немного смутился:
– Нет, они сами… Точнее, один из них: другой молчал и просто смотрел на меня. Но ведь, может быть, это и правда!
«А ты и уши развесил» – улыбнулся Морти, однако не стал этого говорить: горячность, с которой Тодик произнес последние свои слова, показалась ему даже трогательной. Морти глянул сперва налево, а затем направо, и спросил, не увидев поблизости знакомых белых крыльев:
– И где же они?
– Здесь, неподалеку… Они первыми нашли меня, а потом я оставил их возле старой часовни, где на маковке – высокий резной крест, а под ним – полумесяц рожками кверху. Она приметная: мимо не проскочим!
Морти лукаво подмигнул товарищу:
– А что же сюда не пригласил? Или они так обсиделись возле своих подопечных, что лишнюю версту им тяжело лететь?
– Да не в том дело!.. Просто получилось бы, что я их веду и вроде как выставляю себя главным. Подумают еще, что зазнаюсь!
– Стесняшка, стесняшка, молочная кашка! – пропел Морти и, обхватив рукой шею Тодика, попытался перевернуть его животом кверху. Тодик засмеялся и, крикнув: «Врешь!», начал сопротивляться, вместе с тем стараясь ухватить Морти за крыло. Такую веселую разминку друзья иногда устраивали перед тем, как выполнить Божье повеление, если время не поджимало: после нее и соображалось легче, и каждый чувствовал себя бодрее. Но шуточная борьба была короткой: Морти ее затеял, Морти же ее и прервал, отпустив задыхающегося, счастливого Тодика и спросив у того, куда лететь.
Тодику не пришлось показывать пальцем на часовню-ориентир: с высоты Морти быстро углядел и ее, и двух белокрылых мальчишек рядом. Один из них расположился возле самого креста и, держась обеими руками за цату, от скуки считал ворон на ближайшем дереве; в его глазах читалась решимость доказать всякому, что он не лыком шит и что Господь не зря выделил его среди прочих хранителей. Другой мальчик сидел внизу, у дверей, с задумчивым выражением на лице, словно перемножал в уме какие-то числа. Невысокий и толстый, он казался увальнем, однако, едва заметив чернокрылых братьев, легко взлетел к ним и сказал, что его зовут Маиши, прежде чем Морти успел представиться. Второй мальчуган повел себя иначе: он даже не шелохнулся и подождал, пока Морти сам приблизится к нему, чтобы обменяться рукопожатием. Даже имя свое – Айни – он произнес как-то величаво, и Морти легко догадался: он-то и нахваливал перед Тодиком свои дела, а заодно, только чтобы не прослыть хвастуном, и успехи Маиши. Впрочем, на сей раз Айни словоохотлив не был: он понял, что Морти слеплен совсем из иного теста, нежели Тодик, и, пытаясь выглядеть перед ним лучше, чем ты есть на самом деле, можно нарваться на острое словцо. Маиши пустился было в объяснения насчет нынешнего дня и повеления Господнего, но Тодик мягко остановил его, сказав, что Морти уже знает все, что нужно. Далее четверо мальчиков образовали круг, взявшись за руки, так, что крест часовни оказался внутри него. Они еще помедлили, как перед молитвой, чтобы отрешиться в мыслях от всего суетного и настроить свой дух благочестивым образом; впрочем, намоленное и безлюдное место само располагало к этому. А потом Маиши начал петь:
Если далеким покажется рай,
Верь и надейся, стези не бросай:
Всем, кто дорогой заветной идут,
В доме Господнем дарован приют…
Другие мальчики подхватили эту песню. Четверо ребят стали кружиться посолонь; одновременно они поднимались все выше и выше, скоро оставив далеко внизу и часовню, и весь этот мир, который по слову Божьему им надлежало на какое-то время покинуть. Морти крепко зажмурился – не от страха, а в предвкушении чего-то неизведанного, что заставляет сладостно замирать сердце и манит приключениями. В такие минуты каждый мальчишка поневоле кажется себе смелым первооткрывателем новых земель, который стоит у штурвала своей каравеллы. Морти представилось, что терпкий, соленый ветер дует прямо в лицо, а над головою полощется белоснежный парус, где начертан крест – символ истинной веры, которую надлежит перенести через океан и навеки утвердить для потомков. Но Морти недолго предавался грезам, потому что почувствовал, что пальцы Маиши, сплетенные с его собственными, как-то странно дрогнули, а затем услыхал голос Тодика:
– Морти… Мы на месте.
В этих словах сквозило что-то похожее на растерянность, будто ребята, напротив, сбились с пути и прилетели не туда, куда надо. Морти открыл глаза и увидел, что под его ногами, метрах в двадцати, расстилается кладбище. Серое, большое, чуть ли не до самого горизонта, оно вызывало невольный трепет уже своими размерами, но в особенности небывалым, противоестественным безлюдьем, какое не встречается в земных некрополях. Кладбища – места упокоения мертвых, но там сильнее, чем где бы то ни было, ощущаешь, насколько смерть тесно соединена с жизнью: туда приходят родственники
Этот голос застал Андрюшу врасплох; немного приподняв голову, мальчик увидел, что отец смотрит на него – так ласково, как никогда не смотрел прежде. Чуть погодя отец произнес:
– Наверное, тебе все-таки придется это сделать.
Нож дрогнул в Андрюшиной руке:
– Но… почему?
– Потому что я хочу тебе добра… Помнишь медаль, которую я тебе показывал? Это медаль твоего прадеда, он получил ее в сорок пятом за взятие Берлина – ты знаешь… Вот только я тебе кое-чего не сказал: награда нашла его посмертно, он был убит на ступенях рейхстага, когда до победы оставались считаные дни. На любой войне гибнет много людей, но всегда находится тот, в чье сердце попадает последняя пуля… И, наверное, всего досадней быть таким человеком!.. Но если бы твой прадед точно знал, что после него жертв уже не будет, то с радостью пошел бы на верную смерть: он сам писал об этом домой, когда его полк ожидал решающего штурма. И не один он: так думали очень многие солдаты, его сослуживцы. Так думаю и я… И поэтому говорю сейчас: убей меня, убей свою маму. Но пусть мы станем последними, кого ты убьешь!.. Наши солдаты ценой своей крови спасли ребятишек – таких же, как и ты: чтобы они катались на санках зимой, купались в речке летом, а когда наступит время идти в школу, радовали родителей хорошими отметками. И чтобы жалели бедных зверьков и птичек, которых некому даже похоронить… Из смерти тогда родилась жизнь. Жить ради тебя я уже не смогу: я слишком мало уделял тебе внимания и не замечал, что с тобою происходит, – прости меня, пожалуйста… Но я могу для тебя умереть. Убей нас обоих, и ты станешь свободен. А мы с мамой умрем счастливыми…
Андрюша не дослушал отца; он затрясся всем телом и крикнул:
– Папочка, милый! Не надо! Я люблю вас! Живите! Живите!
Он уронил нож, и в то же мгновенье из глаз мальчика хлынули слезы. Они лились безостановочно, как вода по весне ломает запруду, затекали и внутрь, смывая с души всю нечистоту, что накопилась за последние дни. Андрюша больше не хотел убивать: он желал, чтобы жили не только папа с мамой, но и все Божьи создания, ибо сотворены они были не для смерти. И это чувство было настолько сильным, что маленькое сердечко Андрюши его не вместило. Он ощутил страшную боль в груди, словно кто-то сдавил кости так, что они треснули; боль эта растеклась до самой макушки и пяток, проникая всюду, даже в кончики волос. Затем она внезапно исчезла, исчез и родительский дом, и перед Андрюшей разверзлось бездонное ночное небо, все в ярких созвездиях; Андрюша даже не знал, как большинство из них называется. А рядом с собой он увидел незнакомого мальчика с черными крыльями за спиною. Мальчик обнял Андрюшу и произнес:
– Не бойся, малыш! Все хорошо.
* * *
– Прости меня, Господи: похоже, я перестарался… – Затем коленопреклоненный паренек с опущенными долу белыми крыльями, на одном из которых виднелась свежая плешинка, повернул голову чуть влево и добавил: – Прости и ты, Андрюша: не стоило навевать тебе такие сны.
И до обоих ребят откуда-то сверху донесся голос:
– Не вини себя, Иноти. Ты поступил правильно.
Маленький, жалкий, обнаженный Андрюша стоял рядом и всхлипывал, не смея поднять глаза. Он не понимал, в каком месте сейчас находится, не мог до конца и поверить, что произошло непоправимое, и потому тихонько произнес:
– Боже, пожалуйста, отпусти меня домой к папе, маме и Тане!.. Они ведь расстроятся, если найдут меня в кровати мертвого… – Он собирался и еще что-то сказать, но не смог, проглотил так и не прозвучавшие слова вместе с соленой жидкостью, что переполняла горло. Тут Андрюше почудилось, что кто-то легонько дотронулся до его плеча, точно желал приободрить, и от этой ласки вдруг стало так хорошо, что и слезы высохли, и внутри сделалось как будто теплее. А затем Андрюша услыхал:
– Скажи, дитя: хочешь ли ты вновь оказаться в материнской утробе, так, чтобы тебе и не рождаться вовсе?
Андрюша представил, что находится в животике, и подумал, что там, должно быть, уютно, но очень уж темно, тесно, и ни с кем не поговоришь, даже с мамой. Поэтому он ответил:
– Нет, Господи…
– Почему же ты просишь меня, чтобы ныне я сотворил над тобою совершенно то же самое? Человек рождается и растет, всякий раз оставляя за спиною старую жизнь, как сбрасывает одежду, которая стала ему велика; некоторые, правда, хранят детские вещи и даже плачут над ними, как ты плакал сейчас, но уж их не надевают. И домашние человека ничего такого от него не требуют, хоть и скорбят порою… Но скорбь твоих родителей не будет долгой: ведь Таня осталась с ними, и она по-прежнему нуждается в защите и добром слове. Ее хранит и Виви, который будет с ней неотлучно. А завтра твоя мама узнает, что ждет ребенка. Его нарекут Андрюшей в твою память и окружат заботой, какую не додали тебе. Конечно, он не заменит тебя, ибо нет двух одинаковых людей, и именно поэтому каждая жизнь священна. Но твоей семье это послужит утешением. Что же до тебя самого – считай, что ты просто уехал в летний лагерь, где узнаешь много интересного и встретишь новых друзей. Время пролетит незаметно, и твои родные приедут к тебе, но не затем, чтобы забрать тебя оттуда, а чтобы поселиться там вместе с тобою. Такова награда всякому, кто угоден мне и мною оправдан.
Благодаря этим словам Андрюша вдруг остро почувствовал, что все могло обернуться гораздо хуже, если бы Господь его отверг. А отвергнуть было за что: ведь Андрюша не успел ни искупить свои грехи, ни даже толком раскаяться в них. Мальчик припомнил их все, и ему стало так стыдно, что он чуть снова не заплакал и еле смог выдавить:
– Почему? Я же сделал столько зла!..
– Ты всего лишь запутался, чадо мое, хоть исходил из любви, подобно человеку, который возвел свой дом на твердом основании, но из сена и соломы. Дело его сгорело, когда пришла пора огнем испытать работу каждого. Однако сам он спасся из пламени, пусть и потерпел урон, и горько поначалу было ему оглядываться на свое пепелище. То же самое случилось и с тобою.
Андрюша помолчал еще с полминуты, затем вскинул голову и спросил – с таким решительным выражением лица, точно разом повзрослел на несколько лет:
– Господи, а я могу построить крепкий дом сейчас? – И, чуть смутившись от собственной храбрости, поспешил добавить: – Я хочу стать хранителем – как Иноти, как Виви! Чтобы спасти много-много жизней! Не сердись на меня: если скажешь, что я еще маленький, канючить не буду…
Андрюша умолк; с тревогой он ожидал ответа, и ему казалось, что прошла целая вечность. Внезапно он ощутил, как его плеча коснулись чьи-то тонкие, цепкие лапки, и, посмотрев чуть направо, увидел ласточку – ту самую, которую похоронил самой первой, на озере: мальчик узнал ее и не спутал бы с остальными. Ласточка наклонилась к Андрюше и что-то нежно прощебетала ему на ухо. Тотчас же все вокруг озарилось ярким светом, так, что Андрюша даже зажмурился, а когда он открыл глаза, то увидел, что из сияющего облака на своих белоснежных крыльях к нему спускаются братья-хранители – их было много, как жемчужин в морской глубине. Они улыбались Андрюше, радуясь, что славная община Божьих садовников ныне пополнилась новым товарищем, и Андрюша улыбался им в ответ. Звонкие голоса ребят слились в единый хор, который возносил хвалу Господу; Андрюша пел вместе со всеми, а когда пение кончилось, воскликнул:
– Простите меня, все зверушки, все птички, которых я погубил!.. Папа, мама, Таня, мой будущий братик, не скучайте там без меня, я буду ждать вас! Но все-таки не очень спешите, ладно? – И добавил – уже значительно тише: – Таня, если ты слышишь меня: отпусти, пожалуйста, ту лягушку!.. Она ни в чем не провинилась… – Ему еще предстояло принять новое имя и многому научиться. Однако Андрюша уже чувствовал себя достаточно сильным, чтобы справиться со всеми трудностями и ничем не заслужить укора, когда он и его родные вновь встретятся там, где не будет ни плача, ни болезней, ни самой смерти, ибо прежнее пройдет навсегда.
Глава 7
Восхождение по трем ступеням
– Остановитесь! Верните его мне!
Двое чернокрылых мальчишек обернулись; они растерянно смотрели на незнакомую пожилую женщину, которая с мольбой простерла к ним руки. Затем один из них спросил:
– Как ты смогла найти нас?
И женщина ответила:
– Я мать!
* * *
– Морти!
Голос Тодика звучал как-то непривычно: в нем слышалось и волнение, и одновременно гордость. Морти догадался, что товарищ хочет сообщить ему что-то очень важное, однако не торопил Тодика, зная, что тот не станет ходить вокруг да около и понапрасну мучить друга ожиданием. Глядя прямо в глаза напарнику, Тодик выпалил:
– Нам предстоит отправиться в другой мир!
Морти вздрогнул и крепко стиснул запястье товарища, словно проверяя, не лихорадка ли у него:
– Стоп, Тодька! Какой еще другой мир, ты ничего не напутал?
– Да я сам удивился!.. Но можем ли мы ограничивать Господа и говорить, будто ему что-то не под силу? Для него сотворить иное небо и все, что под ним, не сложнее, чем нам с тобою за одним пузырем выдуть из соломинки следующий (Тодик вспомнил забаву, которой любил предаваться в земной жизни, сидя у бабушки на коленях). Только наши с тобой пузыри хоть и красивые, но непрочные, а мир укреплен Богом…
– Хм… Но между пузырями разницы никакой нет, кроме той, что одни большие, а другие маленькие. Выходит, и тот мир похож на наш?
– Не знаю… Я ведь там еще не был! Вот слетаем и дадим Богу отчет, что мы там увидели. Он так велит!
– Но разве Господь не всеведущ? – Во взгляде Морти еще сквозило недоумение. – Зачем ему нужно, чтобы мы что-то сообщали?
– Думаю, потом все выяснится… Одно скажу, Морти: раз он поручил нам такое необычное дело, значит, он нам доверяет, а это большая честь!.. Быть может, это наше последнее испытание, и после него нам будет дозволено навсегда войти в рай! Обоим вместе, как мы хотели!.. – Добрый и мечтательный Тодик до того расчувствовался, что на какое-то время даже утратил дар речи, а затем добавил – уже несколько извиняющимся тоном, словно об этом надлежало сказать с самого начала, но как-то позабылось: – С нами отправятся еще два брата-хранителя… Они – славные ребята и взрастили много душ для горней житницы, хоть бы семя упало в тернии или на дорогу. Наверное, Господь отобрал сегодня тех, кого счел достойнейшими… Поэтому не обижай их!..
– А это сам Бог так хорошо о них отозвался?
Тодик немного смутился:
– Нет, они сами… Точнее, один из них: другой молчал и просто смотрел на меня. Но ведь, может быть, это и правда!
«А ты и уши развесил» – улыбнулся Морти, однако не стал этого говорить: горячность, с которой Тодик произнес последние свои слова, показалась ему даже трогательной. Морти глянул сперва налево, а затем направо, и спросил, не увидев поблизости знакомых белых крыльев:
– И где же они?
– Здесь, неподалеку… Они первыми нашли меня, а потом я оставил их возле старой часовни, где на маковке – высокий резной крест, а под ним – полумесяц рожками кверху. Она приметная: мимо не проскочим!
Морти лукаво подмигнул товарищу:
– А что же сюда не пригласил? Или они так обсиделись возле своих подопечных, что лишнюю версту им тяжело лететь?
– Да не в том дело!.. Просто получилось бы, что я их веду и вроде как выставляю себя главным. Подумают еще, что зазнаюсь!
– Стесняшка, стесняшка, молочная кашка! – пропел Морти и, обхватив рукой шею Тодика, попытался перевернуть его животом кверху. Тодик засмеялся и, крикнув: «Врешь!», начал сопротивляться, вместе с тем стараясь ухватить Морти за крыло. Такую веселую разминку друзья иногда устраивали перед тем, как выполнить Божье повеление, если время не поджимало: после нее и соображалось легче, и каждый чувствовал себя бодрее. Но шуточная борьба была короткой: Морти ее затеял, Морти же ее и прервал, отпустив задыхающегося, счастливого Тодика и спросив у того, куда лететь.
Тодику не пришлось показывать пальцем на часовню-ориентир: с высоты Морти быстро углядел и ее, и двух белокрылых мальчишек рядом. Один из них расположился возле самого креста и, держась обеими руками за цату, от скуки считал ворон на ближайшем дереве; в его глазах читалась решимость доказать всякому, что он не лыком шит и что Господь не зря выделил его среди прочих хранителей. Другой мальчик сидел внизу, у дверей, с задумчивым выражением на лице, словно перемножал в уме какие-то числа. Невысокий и толстый, он казался увальнем, однако, едва заметив чернокрылых братьев, легко взлетел к ним и сказал, что его зовут Маиши, прежде чем Морти успел представиться. Второй мальчуган повел себя иначе: он даже не шелохнулся и подождал, пока Морти сам приблизится к нему, чтобы обменяться рукопожатием. Даже имя свое – Айни – он произнес как-то величаво, и Морти легко догадался: он-то и нахваливал перед Тодиком свои дела, а заодно, только чтобы не прослыть хвастуном, и успехи Маиши. Впрочем, на сей раз Айни словоохотлив не был: он понял, что Морти слеплен совсем из иного теста, нежели Тодик, и, пытаясь выглядеть перед ним лучше, чем ты есть на самом деле, можно нарваться на острое словцо. Маиши пустился было в объяснения насчет нынешнего дня и повеления Господнего, но Тодик мягко остановил его, сказав, что Морти уже знает все, что нужно. Далее четверо мальчиков образовали круг, взявшись за руки, так, что крест часовни оказался внутри него. Они еще помедлили, как перед молитвой, чтобы отрешиться в мыслях от всего суетного и настроить свой дух благочестивым образом; впрочем, намоленное и безлюдное место само располагало к этому. А потом Маиши начал петь:
Если далеким покажется рай,
Верь и надейся, стези не бросай:
Всем, кто дорогой заветной идут,
В доме Господнем дарован приют…
Другие мальчики подхватили эту песню. Четверо ребят стали кружиться посолонь; одновременно они поднимались все выше и выше, скоро оставив далеко внизу и часовню, и весь этот мир, который по слову Божьему им надлежало на какое-то время покинуть. Морти крепко зажмурился – не от страха, а в предвкушении чего-то неизведанного, что заставляет сладостно замирать сердце и манит приключениями. В такие минуты каждый мальчишка поневоле кажется себе смелым первооткрывателем новых земель, который стоит у штурвала своей каравеллы. Морти представилось, что терпкий, соленый ветер дует прямо в лицо, а над головою полощется белоснежный парус, где начертан крест – символ истинной веры, которую надлежит перенести через океан и навеки утвердить для потомков. Но Морти недолго предавался грезам, потому что почувствовал, что пальцы Маиши, сплетенные с его собственными, как-то странно дрогнули, а затем услыхал голос Тодика:
– Морти… Мы на месте.
В этих словах сквозило что-то похожее на растерянность, будто ребята, напротив, сбились с пути и прилетели не туда, куда надо. Морти открыл глаза и увидел, что под его ногами, метрах в двадцати, расстилается кладбище. Серое, большое, чуть ли не до самого горизонта, оно вызывало невольный трепет уже своими размерами, но в особенности небывалым, противоестественным безлюдьем, какое не встречается в земных некрополях. Кладбища – места упокоения мертвых, но там сильнее, чем где бы то ни было, ощущаешь, насколько смерть тесно соединена с жизнью: туда приходят родственники
