усопших, чтобы привести в порядок могилы или просто поплакать возле них, прибегают живущие по соседству дети, которым нет особой разницы, где играть, а иногда кладбищенский сторож неторопливо движется по заросшей травою дорожке. Но здесь ничего подобного не было: так недружелюбно встретил ребят новый мир. Тодик уже хотел немедленно улетать отсюда, но вспомнил, что надо еще дать отчет Богу, а раз он по каким-то причинам привел их на это кладбище, то и начинать следовало с него. Не желая задерживаться тут долго, мальчики разделились: двое чернокрылых братьев начали снижаться, чтобы осмотреть ближайший участок, а их друзья-хранители отправились изучать другой конец кладбища, где, по расчетам Айни, должны были находиться свежие захоронения. Морти и Тодик принялись обходить и облетать плиты и обелиски. Они добросовестно вглядывались в каждое надгробие, надеясь обнаружить то, о чем непременно надлежало сообщить Господу, словно он ради забавы спрятал от них какую-то вещь. Но они видели только выбитые в камне лица людей, такие же, как в нашем мире, и даты рождения и смерти, записанные цифрами, которые употребляем и мы. Однако Морти сразу бросилось в глаза, что многие могилы были очень запущены, точно местные жители уже не почитали своих предков, которые дали им жизнь и воспитали их в любви к ней. Он поделился своими мыслями с Тодиком, и тот вспомнил сказку о Сивке-Бурке, как двое неразумных сыновей не захотели пойти на могилу к недавно умершему отцу и горько раскаялись в этом. Но Тодик не успел договорить, поскольку сзади раздался голос Айни:
– Вы тут копаетесь, а вот мы нашли кое-что интересное!
Морти подумал, что если Айни и впредь будет так себя вести, не миновать ему хорошей трепки, но сдержался и буркнул:
– Тогда не тяни резину! Чего у тебя?
– Как я и предполагал, – важно произнес Айни, – там новое кладбище, а здесь – старое. Правда, Маиши, я сразу сказал об этом? – Маиши как бы нехотя выдавил: «Да», а больше ничего не стал говорить, лишь поджал губы и сухо посмотрел на приятеля. – Так вот: там нет свежих детских могил. Ни единой, хоть глаза прогляди! Догадываетесь, почему?
– А ты-то сам знаешь, умник?
Айни на секунду смешался, но за словом в карман не полез:
– Наверное, в этом мире научились предотвращать детские смерти. Люди доживают до старости или хотя бы до зрелых лет и лишь затем умирают.
– От несчастного случая не убережешься, – мрачно возразил Морти, которому эта горькая истина была слишком хорошо известна.
– А знаете что, ребята? – послышался вдруг тихий, но твердый голос Маиши. – Мне кажется, дело не в этом… Все дети просто-напросто исчезли из этого мира!..
– Исчезли? – Тодик вытаращил глаза. – Но как такое вообще возможно?
Маиши пожал плечами:
– Сам не пойму… И, сдается мне, не только дети, но и взрослые тоже. Новых могил здесь уже не появится. Этот мир мертв!..
– Мертв? – Тодик почувствовал, как кончики крыльев у него холодеют; он был настолько ошеломлен, что мог лишь повторять чужие слова да задавать вопросы, на которые сам Маиши не знал ответа. – Но что их убило? Война? Эпидемия?..
– Слушайте, братья!.. – Морти резко выпрямился и обвел остальных мальчишек взглядом. – Здесь какая-то тайна! И мне кажется, Господь хочет, чтобы мы ее разгадали. Такие кладбища не бывают в необжитых местах: наверняка где-то неподалеку город. Там все и разузнаем!..
– Я только что хотел сказать то же самое, – немедленно встрял Айни. – Полетели все за мной!
– Ты чего это раскомандовался? – вскипел Морти.
Айни усмехнулся:
– А ты полетишь позади всех!
– Это еще почему?
– Когда мы всем классом ходили в поход, замыкающим ставили самого сильного. И самого тупого, – прибавил Айни тихонько, так, чтобы Морти этого не слышал, но услышал стоявший рядом Маиши.
Морти прекрасно понял, что над ним смеются, но затевать сейчас стычку было неуместно. Поэтому он лишь стиснул зубы и пообещал себе посчитаться с Айни с следующий раз. Ребята поднялись в воздух. Они рассудили, что если город не окружает кладбище целиком, то он находится ближе к старой его части. Поэтому они полетели в сторону, противоположную той, куда Айни и Маиши сегодня отправлялись на разведку. Ожидание не обмануло их: мальчики быстро добрались до города. Он как-то внезапно возник перед ними, заранее не уведомив о себе разноголосым шумом, где переплетается скрежет трамваев на загибах улиц, гудки машин, от которых бросаются врассыпную бродячие кошки, и задорный детский смех, главная драгоценность любого мира. Ибо это был и не город вовсе, а такое же кладбище, но для людей, которых не хотели или не могли похоронить. Эти люди были почти сплошь старики; казалось, их насильно свезли сюда и оставили доживать свой век – без сыновей, дочерей и внуков, чтобы некому было и позаботиться об усопших. Для некоторых могилой стала собственная квартира, и остекленевшими глазами смотрели они на четверых ребят, когда те подлетали к окнам. Другие неподвижно застыли на скамьях, лужайках, тротуарах, словно они собрали последние силы и вышли из дома лишь затем, чтобы умереть: так некоторые звери, почуяв приближение конца, выползают из своих нор. Напрасно Морти и Тодик спускались к ним, надеясь, что хоть кто-то еще жив. Два раза друзей сопровождал и Маиши, мужественно терпя трупный запах, к которому не был столь привычен, как чернокрылые братья. Айни же все время держался наверху, подальше от смрада, и старательно делал вид, что осматривает окрестности и следит, нет ли какой угрозы. Так постепенно ребята миновали центральную часть города и достигли его окраины; они уже начали отчаиваться и думать, что не смогут сообщить Богу ничего вразумительного, но тут Морти крикнул:
– Стойте!
Трое других мальчиков сперва даже не поняли, почему их товарищ вдруг завис в воздухе и зачем он показывает рукою на белый домик, расположенный на отшибе, у ручья, как будто нарочно для того, чтобы его можно было быстрее заметить. Однако, приглядевшись, они заметили, что у этого домика имеется большое крыльцо без навеса, а на крыльце сидит человек, прислонившись спиною к двери. Еще через две секунды этот человек пошевелился, словно предсмертная судорога прошла по его телу, и даже, как почудилось Тодику, застонал, хотя с такого расстояния и нельзя было различить звуков. Ребята поспешили снизиться; чтобы во время спуска не мешать друг другу, они приземлились не на самом крыльце, а чуть поодаль, и затем по трем ступенькам поднялись к недвижному хозяину дома. Тот явно видел крылатых мальчишек, склонившихся над ним, и в его взгляде просквозило удивление, но не слишком сильное: когда человеку остается жить считанные минуты, чувства слабеют, так же, как ум и тело.
– Что с вами, дедушка? Вам плохо? – нерешительно спросил Тодик, надеясь, что его услышат.
Старик не сразу ответил: казалось, он пытается собрать воедино непослушные мысли, как одряхлевший и почти лишившийся зрения чабан – овец, которые разбежались по полю. Когда же он наконец заговорил, голос его звучал так, словно кто-то отодвигал заржавленную щеколду: похоже, ему долго не приходилось ни с кем беседовать.
– Вон там, – произнес он, чуть повернув голову в сторону покрытого жесткой травою холмика, – прежде росли белые розы. Давным-давно их посадила моя мать и ухаживала за ними вплоть до своего последнего дня. Думаю, большого греха в этом нет: ведь цветы, в отличие от людей, не чувствуют ни боли, ни скорби и не кричат, даже если их обламываешь… Но когда она умерла, я отпустил их, позволил им уйти вслед за нею, и они засохли. А теперь настал и мой черед… – Даже не окончив своей речи, старик закрыл глаза, будто намекал, чтобы маленькие незваные гости оставили его и не смущали своим присутствием. И действительно: в городе, лишенном детей, четверо юных слуг Божьих поневоле воспринимались как нечто чужеродное, чему быть не должно. Тодик понял это и, растерявшись на какое-то время, умолк, но Айни подбоченился, точно школьный староста на каком-нибудь собрании, шагнул вперед и заявил:
– Мы здесь по велению Господа нашего, который зажег в небе солнце и луну, отделил море от суши и наполнил воду рыбами, а воздух – птицами. – Эту фразу Айни сочинил заранее, еще в своем мире, когда поджидал чернокрылых братьев у высокого металлического креста, и она казалась ему очень красивой. Однако старик даже не повел своей седой бровью, услыхав такую речь, и не посмотрел на мальчика. Айни, раздраженный, что его трудов не оценили, решил, что всякие невежи не заслуживают того, чтобы с ними рассуждать, и лучше все-таки найти кого-то поприветливей и помладше. Поэтому он резко и прямо спросил:
– У тебя дети или внуки есть? – Обращаться на «ты» к незнакомому человеку, да еще намного старше себя, было, наверное, не очень-то вежливо, но Айни, если сердился, иногда забывал о подобных вещах.
Старик покачал головою:
– Слава Богу, нет.
– Почему вы так говорите? – спросил Тодик. – Ваши дети обидели вас? – Он представил, как это могло быть, и у него засосало под ложечкой. – А теперь они умерли, и им даже не попросить прощения?
– Они не умирали, – тихо возразил старик, – ибо вовсе не рождались и удостоились высшего блага – не существовать. Мне самому в этом благе было отказано, поскольку Всевышний не иссушил семя в чреслах моего отца и не просветил его ум словами о великой асимметрии…
– По-моему, он бредит, – произнес Морти. – Что еще за асимметрия такая?
– Страдания – это плохо. Удовольствия – это хорошо. Когда страданий нет – тоже хорошо, хоть бы никто этого и не ощутил. Когда удовольствий нет – это не плохо, если нет того, кто их лишился. – Старик явно повторял чужие мысли, воспроизводил то, что слышал ранее; с прежнего ровного тона он не спадал, но ребятам вдруг сделалось жутко. На мгновение им даже померещилось, что перед ними и не живое существо из плоти и крови, а уродливая механическая кукла, способная своим дребезжащим голосом говорить лишь то, что в нее заложено, творение не Бога, а человека, и притом человека злого. Более взволнованным, нежели остальные, выглядел Маиши; до этого он стоял чуть в стороне и в беседу не вмешивался, но сейчас придвинулся к товарищам и молвил:
– Ребята!.. Кажется, я понял, что здесь случилось…
– И что же?
– Вы знаете легенду о матери и двух чернокрылых братьях?
Тодик почувствовал, как в его памяти трепыхнулось что-то смутное, тяжелое, похожее на давний нездоровый сон. Но подробности таких снов обыкновенно забываются, и поэтому Тодик попросил Маиши:
– Я ее слыхал, вот только времени много прошло… Расскажи, пожалуйста.
– В одной стране, – начал Маиши, прежде негромко кашлянув, как привык делать перед долгой речью, – жила-была женщина, вдова тридцати лет, и с ней единственный сын, младенец. Он часто болел, и вот однажды она пошла на рынок за грудным сбором, а когда вернулась, ее ребенок лежал в своей кроватке мертвый: его забрал к себе Бог… Но тело еще не успело остыть, и мать поняла, что чернокрылые братья побывали тут совсем недавно: ей даже почудилось, что она слышала их песню, подходя к дому. Поэтому она решила догнать их и вернуть свое дитя. Семеро воздушных демонов, самые сильные и страшные из всех, донесли ее до границы горнего неба – дальше им доступа не было, – а в уплату взяли половину ее жизни, и красивая молодая женщина превратилась в уродливую старуху. Вскоре бедная мать увидала двух чернокрылых братьев: они шли, не торопясь, к престолу Господнему, и один из них держал перед собою душу ее ребенка. Женщина взмолилась, чтобы ее сыну дозволено было пожить еще какое-то время на земле, и упала на колени перед Божьими слугами. Они сперва не вняли ей и хотели улететь, но ее слезы их тронули. Однако повеление Всевышнего все же следовало исполнить, и тогда один из братьев в утешение матери достал свой хроносканер. А он у него был очень хороший и позволял заглянуть на много лет вперед. Вдова увидела, сколько бед ждало бы ее ребенка, останься он в живых, и примирилась с решением Господа. Слава о ней быстро разошлась по ее родной стране, когда она вернулась домой – ибо на горнем небе ей больше нечего было делать, – и хоть женщина не говорила, что именно ей довелось наблюдать в будущем, каждый примерил ее слова на себя и своих детей. Люди впервые подумали, что на свете много горя и несправедливости, о которых никто даже не подозревает, как об этом не догадывалась та женщина, пока Божьи слуги не открыли ей глаза. А радостей, наверное, гораздо меньше. Должно быть, это и есть та асимметрия, о которой он толковал. Поэтому люди решили не рожать детей и тем самым не плодить скорби, которыми, как они считали, мир пропитан прямо сверху донизу… Впрочем, по-ихнему получалось, что даже если единственное страдание, которое человек испытает в своей жизни, это малюсенький укол иголки, все равно для человека лучше было бы не существовать.
«Как это странно, – подумал Тодик. – Если бы я не родился, то не встретил бы Морти. А чтобы быть с ним, я согласен не то что уколоться иголкой, а чтобы мне гвоздь в ладонь засадили». Тодик знал, о чем говорит: однажды в деревне он по неосторожности проткнул себе ладонь толстым гвоздем, и это было чертовски больно, особенно после того, как еще помазали зеленкой. Но озвучивать эту мысль Тодик не стал, поскольку Морти не очень-то любил, когда его в глаза начинают расхваливать, и вместо того произнес:
– Но ведь это же просто сказка!
– Похоже, не просто… Видимо, Бог пожелал, чтобы мы сами убедились, до чего способны дойти люди, которые подменяют его заповедь своим преданием. А также намекнуть, что жизнь и смерть в каком-то смысле равноценны. И поэтому мы – чернокрылые братья и братья-хранители – никогда не должны ссориться и считать, что послушание одних в глазах Господа выше, чем других.
– Мы и так не ссоримся, а если и ссоримся, то быстро миримся… Но что значит «равноценны», Маиши?
– Я думал об этом, когда сегодня ждал вас возле часовни… Точно такая же, только с серебристой кровлей, стояла в моем родном городе, у самого дома, где я тогда жил. Однажды в воскресенье, когда я был совсем маленький, мама привела меня туда. Там сильно пахло ладаном, воском и еще чем-то, и у меня даже голова поначалу закружилась. Но мама сказала, чтобы я немного потерпел, и подвела меня за руку к большой иконе Всех Святых. Потом она затеплила свечу, другую дала мне и сказала, чтобы я помолился за упокой раба Божьего Николая – про себя, как умею. Я спросил потихоньку, кто это, а мама ответила: когда ей было десять лет, она весной пошла погулять на речку, и лед под ней проломился. Это увидел соседский парень: он бросился в ледяную воду и спас мою маму. Но сам он…
– Утонул?..
– Нет, его тоже вытащили. Но он месяц пролежал в больнице с воспалением легких, а через несколько лет умер: врачи говорили, что его здоровье было подорвано. Мы все существуем лишь потому, что кто-то существовал до нас и ради нас. И умер – хотя бы для того, чтобы освободить нам место. Жизни без смерти не бывает… И смерти без жизни – тоже: ведь чтобы умереть, нужно прежде родиться. Поэтому когда отвергают смерть – вот как эта женщина, – тем самым отвергают и жизнь. Оттого люди этого мира в конце концов предпочли и прославили небытие: оно противоположно и жизни, и смерти, и одинаково отстоит от обеих.
– Вы тут копаетесь, а вот мы нашли кое-что интересное!
Морти подумал, что если Айни и впредь будет так себя вести, не миновать ему хорошей трепки, но сдержался и буркнул:
– Тогда не тяни резину! Чего у тебя?
– Как я и предполагал, – важно произнес Айни, – там новое кладбище, а здесь – старое. Правда, Маиши, я сразу сказал об этом? – Маиши как бы нехотя выдавил: «Да», а больше ничего не стал говорить, лишь поджал губы и сухо посмотрел на приятеля. – Так вот: там нет свежих детских могил. Ни единой, хоть глаза прогляди! Догадываетесь, почему?
– А ты-то сам знаешь, умник?
Айни на секунду смешался, но за словом в карман не полез:
– Наверное, в этом мире научились предотвращать детские смерти. Люди доживают до старости или хотя бы до зрелых лет и лишь затем умирают.
– От несчастного случая не убережешься, – мрачно возразил Морти, которому эта горькая истина была слишком хорошо известна.
– А знаете что, ребята? – послышался вдруг тихий, но твердый голос Маиши. – Мне кажется, дело не в этом… Все дети просто-напросто исчезли из этого мира!..
– Исчезли? – Тодик вытаращил глаза. – Но как такое вообще возможно?
Маиши пожал плечами:
– Сам не пойму… И, сдается мне, не только дети, но и взрослые тоже. Новых могил здесь уже не появится. Этот мир мертв!..
– Мертв? – Тодик почувствовал, как кончики крыльев у него холодеют; он был настолько ошеломлен, что мог лишь повторять чужие слова да задавать вопросы, на которые сам Маиши не знал ответа. – Но что их убило? Война? Эпидемия?..
– Слушайте, братья!.. – Морти резко выпрямился и обвел остальных мальчишек взглядом. – Здесь какая-то тайна! И мне кажется, Господь хочет, чтобы мы ее разгадали. Такие кладбища не бывают в необжитых местах: наверняка где-то неподалеку город. Там все и разузнаем!..
– Я только что хотел сказать то же самое, – немедленно встрял Айни. – Полетели все за мной!
– Ты чего это раскомандовался? – вскипел Морти.
Айни усмехнулся:
– А ты полетишь позади всех!
– Это еще почему?
– Когда мы всем классом ходили в поход, замыкающим ставили самого сильного. И самого тупого, – прибавил Айни тихонько, так, чтобы Морти этого не слышал, но услышал стоявший рядом Маиши.
Морти прекрасно понял, что над ним смеются, но затевать сейчас стычку было неуместно. Поэтому он лишь стиснул зубы и пообещал себе посчитаться с Айни с следующий раз. Ребята поднялись в воздух. Они рассудили, что если город не окружает кладбище целиком, то он находится ближе к старой его части. Поэтому они полетели в сторону, противоположную той, куда Айни и Маиши сегодня отправлялись на разведку. Ожидание не обмануло их: мальчики быстро добрались до города. Он как-то внезапно возник перед ними, заранее не уведомив о себе разноголосым шумом, где переплетается скрежет трамваев на загибах улиц, гудки машин, от которых бросаются врассыпную бродячие кошки, и задорный детский смех, главная драгоценность любого мира. Ибо это был и не город вовсе, а такое же кладбище, но для людей, которых не хотели или не могли похоронить. Эти люди были почти сплошь старики; казалось, их насильно свезли сюда и оставили доживать свой век – без сыновей, дочерей и внуков, чтобы некому было и позаботиться об усопших. Для некоторых могилой стала собственная квартира, и остекленевшими глазами смотрели они на четверых ребят, когда те подлетали к окнам. Другие неподвижно застыли на скамьях, лужайках, тротуарах, словно они собрали последние силы и вышли из дома лишь затем, чтобы умереть: так некоторые звери, почуяв приближение конца, выползают из своих нор. Напрасно Морти и Тодик спускались к ним, надеясь, что хоть кто-то еще жив. Два раза друзей сопровождал и Маиши, мужественно терпя трупный запах, к которому не был столь привычен, как чернокрылые братья. Айни же все время держался наверху, подальше от смрада, и старательно делал вид, что осматривает окрестности и следит, нет ли какой угрозы. Так постепенно ребята миновали центральную часть города и достигли его окраины; они уже начали отчаиваться и думать, что не смогут сообщить Богу ничего вразумительного, но тут Морти крикнул:
– Стойте!
Трое других мальчиков сперва даже не поняли, почему их товарищ вдруг завис в воздухе и зачем он показывает рукою на белый домик, расположенный на отшибе, у ручья, как будто нарочно для того, чтобы его можно было быстрее заметить. Однако, приглядевшись, они заметили, что у этого домика имеется большое крыльцо без навеса, а на крыльце сидит человек, прислонившись спиною к двери. Еще через две секунды этот человек пошевелился, словно предсмертная судорога прошла по его телу, и даже, как почудилось Тодику, застонал, хотя с такого расстояния и нельзя было различить звуков. Ребята поспешили снизиться; чтобы во время спуска не мешать друг другу, они приземлились не на самом крыльце, а чуть поодаль, и затем по трем ступенькам поднялись к недвижному хозяину дома. Тот явно видел крылатых мальчишек, склонившихся над ним, и в его взгляде просквозило удивление, но не слишком сильное: когда человеку остается жить считанные минуты, чувства слабеют, так же, как ум и тело.
– Что с вами, дедушка? Вам плохо? – нерешительно спросил Тодик, надеясь, что его услышат.
Старик не сразу ответил: казалось, он пытается собрать воедино непослушные мысли, как одряхлевший и почти лишившийся зрения чабан – овец, которые разбежались по полю. Когда же он наконец заговорил, голос его звучал так, словно кто-то отодвигал заржавленную щеколду: похоже, ему долго не приходилось ни с кем беседовать.
– Вон там, – произнес он, чуть повернув голову в сторону покрытого жесткой травою холмика, – прежде росли белые розы. Давным-давно их посадила моя мать и ухаживала за ними вплоть до своего последнего дня. Думаю, большого греха в этом нет: ведь цветы, в отличие от людей, не чувствуют ни боли, ни скорби и не кричат, даже если их обламываешь… Но когда она умерла, я отпустил их, позволил им уйти вслед за нею, и они засохли. А теперь настал и мой черед… – Даже не окончив своей речи, старик закрыл глаза, будто намекал, чтобы маленькие незваные гости оставили его и не смущали своим присутствием. И действительно: в городе, лишенном детей, четверо юных слуг Божьих поневоле воспринимались как нечто чужеродное, чему быть не должно. Тодик понял это и, растерявшись на какое-то время, умолк, но Айни подбоченился, точно школьный староста на каком-нибудь собрании, шагнул вперед и заявил:
– Мы здесь по велению Господа нашего, который зажег в небе солнце и луну, отделил море от суши и наполнил воду рыбами, а воздух – птицами. – Эту фразу Айни сочинил заранее, еще в своем мире, когда поджидал чернокрылых братьев у высокого металлического креста, и она казалась ему очень красивой. Однако старик даже не повел своей седой бровью, услыхав такую речь, и не посмотрел на мальчика. Айни, раздраженный, что его трудов не оценили, решил, что всякие невежи не заслуживают того, чтобы с ними рассуждать, и лучше все-таки найти кого-то поприветливей и помладше. Поэтому он резко и прямо спросил:
– У тебя дети или внуки есть? – Обращаться на «ты» к незнакомому человеку, да еще намного старше себя, было, наверное, не очень-то вежливо, но Айни, если сердился, иногда забывал о подобных вещах.
Старик покачал головою:
– Слава Богу, нет.
– Почему вы так говорите? – спросил Тодик. – Ваши дети обидели вас? – Он представил, как это могло быть, и у него засосало под ложечкой. – А теперь они умерли, и им даже не попросить прощения?
– Они не умирали, – тихо возразил старик, – ибо вовсе не рождались и удостоились высшего блага – не существовать. Мне самому в этом благе было отказано, поскольку Всевышний не иссушил семя в чреслах моего отца и не просветил его ум словами о великой асимметрии…
– По-моему, он бредит, – произнес Морти. – Что еще за асимметрия такая?
– Страдания – это плохо. Удовольствия – это хорошо. Когда страданий нет – тоже хорошо, хоть бы никто этого и не ощутил. Когда удовольствий нет – это не плохо, если нет того, кто их лишился. – Старик явно повторял чужие мысли, воспроизводил то, что слышал ранее; с прежнего ровного тона он не спадал, но ребятам вдруг сделалось жутко. На мгновение им даже померещилось, что перед ними и не живое существо из плоти и крови, а уродливая механическая кукла, способная своим дребезжащим голосом говорить лишь то, что в нее заложено, творение не Бога, а человека, и притом человека злого. Более взволнованным, нежели остальные, выглядел Маиши; до этого он стоял чуть в стороне и в беседу не вмешивался, но сейчас придвинулся к товарищам и молвил:
– Ребята!.. Кажется, я понял, что здесь случилось…
– И что же?
– Вы знаете легенду о матери и двух чернокрылых братьях?
Тодик почувствовал, как в его памяти трепыхнулось что-то смутное, тяжелое, похожее на давний нездоровый сон. Но подробности таких снов обыкновенно забываются, и поэтому Тодик попросил Маиши:
– Я ее слыхал, вот только времени много прошло… Расскажи, пожалуйста.
– В одной стране, – начал Маиши, прежде негромко кашлянув, как привык делать перед долгой речью, – жила-была женщина, вдова тридцати лет, и с ней единственный сын, младенец. Он часто болел, и вот однажды она пошла на рынок за грудным сбором, а когда вернулась, ее ребенок лежал в своей кроватке мертвый: его забрал к себе Бог… Но тело еще не успело остыть, и мать поняла, что чернокрылые братья побывали тут совсем недавно: ей даже почудилось, что она слышала их песню, подходя к дому. Поэтому она решила догнать их и вернуть свое дитя. Семеро воздушных демонов, самые сильные и страшные из всех, донесли ее до границы горнего неба – дальше им доступа не было, – а в уплату взяли половину ее жизни, и красивая молодая женщина превратилась в уродливую старуху. Вскоре бедная мать увидала двух чернокрылых братьев: они шли, не торопясь, к престолу Господнему, и один из них держал перед собою душу ее ребенка. Женщина взмолилась, чтобы ее сыну дозволено было пожить еще какое-то время на земле, и упала на колени перед Божьими слугами. Они сперва не вняли ей и хотели улететь, но ее слезы их тронули. Однако повеление Всевышнего все же следовало исполнить, и тогда один из братьев в утешение матери достал свой хроносканер. А он у него был очень хороший и позволял заглянуть на много лет вперед. Вдова увидела, сколько бед ждало бы ее ребенка, останься он в живых, и примирилась с решением Господа. Слава о ней быстро разошлась по ее родной стране, когда она вернулась домой – ибо на горнем небе ей больше нечего было делать, – и хоть женщина не говорила, что именно ей довелось наблюдать в будущем, каждый примерил ее слова на себя и своих детей. Люди впервые подумали, что на свете много горя и несправедливости, о которых никто даже не подозревает, как об этом не догадывалась та женщина, пока Божьи слуги не открыли ей глаза. А радостей, наверное, гораздо меньше. Должно быть, это и есть та асимметрия, о которой он толковал. Поэтому люди решили не рожать детей и тем самым не плодить скорби, которыми, как они считали, мир пропитан прямо сверху донизу… Впрочем, по-ихнему получалось, что даже если единственное страдание, которое человек испытает в своей жизни, это малюсенький укол иголки, все равно для человека лучше было бы не существовать.
«Как это странно, – подумал Тодик. – Если бы я не родился, то не встретил бы Морти. А чтобы быть с ним, я согласен не то что уколоться иголкой, а чтобы мне гвоздь в ладонь засадили». Тодик знал, о чем говорит: однажды в деревне он по неосторожности проткнул себе ладонь толстым гвоздем, и это было чертовски больно, особенно после того, как еще помазали зеленкой. Но озвучивать эту мысль Тодик не стал, поскольку Морти не очень-то любил, когда его в глаза начинают расхваливать, и вместо того произнес:
– Но ведь это же просто сказка!
– Похоже, не просто… Видимо, Бог пожелал, чтобы мы сами убедились, до чего способны дойти люди, которые подменяют его заповедь своим преданием. А также намекнуть, что жизнь и смерть в каком-то смысле равноценны. И поэтому мы – чернокрылые братья и братья-хранители – никогда не должны ссориться и считать, что послушание одних в глазах Господа выше, чем других.
– Мы и так не ссоримся, а если и ссоримся, то быстро миримся… Но что значит «равноценны», Маиши?
– Я думал об этом, когда сегодня ждал вас возле часовни… Точно такая же, только с серебристой кровлей, стояла в моем родном городе, у самого дома, где я тогда жил. Однажды в воскресенье, когда я был совсем маленький, мама привела меня туда. Там сильно пахло ладаном, воском и еще чем-то, и у меня даже голова поначалу закружилась. Но мама сказала, чтобы я немного потерпел, и подвела меня за руку к большой иконе Всех Святых. Потом она затеплила свечу, другую дала мне и сказала, чтобы я помолился за упокой раба Божьего Николая – про себя, как умею. Я спросил потихоньку, кто это, а мама ответила: когда ей было десять лет, она весной пошла погулять на речку, и лед под ней проломился. Это увидел соседский парень: он бросился в ледяную воду и спас мою маму. Но сам он…
– Утонул?..
– Нет, его тоже вытащили. Но он месяц пролежал в больнице с воспалением легких, а через несколько лет умер: врачи говорили, что его здоровье было подорвано. Мы все существуем лишь потому, что кто-то существовал до нас и ради нас. И умер – хотя бы для того, чтобы освободить нам место. Жизни без смерти не бывает… И смерти без жизни – тоже: ведь чтобы умереть, нужно прежде родиться. Поэтому когда отвергают смерть – вот как эта женщина, – тем самым отвергают и жизнь. Оттого люди этого мира в конце концов предпочли и прославили небытие: оно противоположно и жизни, и смерти, и одинаково отстоит от обеих.
