— Когда она наконец покинет мой дом? — докончила за шаманку госпожа Гоам и едва не смахнула тонкие чашечки со стола. — Что ж… Это стоит узнать. Ляна, подойди!
Эмилянь похолодела и на миг сильно зажмурилась. Ситуация ей не нравилась. Что бы ни сказала шаманка, вряд ли мачехе понравится услышанное.
Монетки Ляна тянула негнущимися пальцами, сознательно выбирая не те, что лежали внутри мешочка у самой горловины, а дальние. Гадательница чуть цокнула языком, заметив маневр девушки, но не стала ничего предпринимать.
«Если уж мне суждено через это пройти, то не хочу слышать расхваливания в свой адрес. Шаманка не знает всей подоплеки, а радостные предзнаменования лишь обозлят госпожу Гоам», — подумала Ляна.
— Ох… — вздохнула шаманка, когда Эмилянь вытянула последнюю монетку и увидела на ней цифру.
— Что там? — полюбопытствовала Сурри. Гадали не ей, но девушке всегда нравилось все таинственное.
— Луна прибывает и округляется, — нараспев начала шаманка. — И засохшие ветки также расцветают вновь. Ждет широкая дорога на чужбину. Нужно лишь поднять взор, чтобы увидеть голубое небо.
Стоило гадательнице договорить, и в комнате повисла тягостная тишина. Госпожа Гоам хмурилась, Сурри вопросительно округлила глаза, а служанки растерянно помалкивали.
— И что все это значит? — подождав немного, спросила госпожа Гоам.
Прежде она позволяла гадать только себе и своим детям, и всегда слышала радость в голосе шамана, по ней определяя направленность предсказания. Сейчас же шаманка говорила тихо и хмуро, будто ей и самой не очень нравилась выпавшая комбинация цифр.
— Юную госпожу ждут большие перемены в жизни. Их не остановить. Они свершатся, хочет она того или нет. Но юная госпожа достаточно сильна, чтобы справится со всем, что ей предначертано, — деликатно пояснила гадательница.
— Перемены? — переспросила Суррель. — Так Ляна тоже покинет дом? Она выйдет замуж?
Голос девушки мягко прозвенел по комнате, и она неуверенно улыбнулась.
— Не говори глупостей, — одернула дочь госпожа Гоам. — Кому она нужна в жены? Мы не дадим за ней и грамма серебра! Разве что наложницей… Как ее мать.
Слова упали, точно камни. Ляна прикусила губу, чтобы не ответить мачехе. Раз за разом та пыталась задеть девушку, унижала и критиковала.
— Сурри, разве ты забыла? — стараясь не злиться, обратилась Эмилянь к сестре. — Отец оставил мне небольшое наследство, распоряжаться которым я смогу через год, по достижении девятнадцати лет. Через год я покину дом Гоам и перееду жить в другое место.
Госпожа немного отвернулась, игнорируя Ляну. Как и много раз до этого, обсуждать последнюю волю мужа она не горела желанием. Лишь в первые дни после его похорон госпожа яростно ругалась и порывалась отхлестать Ляну по щекам, считая, что та не заслужила хоть крохи нажитых семьей богатств. Даже хотела как-то запугать и отнять причитающееся, но выяснилось, что господин Гоам оформил свою волю письменно еще за три года до этого и передал бумаги на имя младшей дочери одному своему знакомому, повлиять на которого вдова не смогла бы при всем желании. Теперь мачехе оставалось лишь кусать кулаки и доставать Ляну придирками. А та терпела и ждала, зная, что совсем скоро сможет переехать в собственный маленький дом, получить небольшую, но приятную сумму и впервые перестанет зависеть от кого-либо.
— Ты так в этом уверена, — с долей раздражения отметила госпожа Гоам, и Ляна вздрогнула, чувствуя легкую угрозу за этими словами.
— Что вы имеете в виду, госпожа? — стараясь не злить мачеху, тихо спросила девушка, не поднимая взгляда.
— Этот год ты зависишь от нас, — напомнила госпожа Гоам и кивнула дочери, чтобы та наполнила для нее чашку. Гадательница тихонько собрала монетки и незаметно отодвинулась, с неприкрытым интересом прислушиваясь к беседе.
Эмилянь похолодела. Она и сама знала, что до следующей весны прикована к уезду Гоам и к семье, большая часть представителей которой ее откровенно недолюбливали. Знала и надеялась, что госпожа на этот год забудет о ее существовании. Ради этого Ляна была готова на многое, почти на все. Но теперь вдруг осознала, что мачеха вовсе не ждет истечения срока, чтобы навсегда избавиться от неугодной дочери мужа.
— Матушка, — мягко позвала Сурри, — о чем вы говорите?
— А о чем я говорю? — хмуро удивилась госпожа Гоам. — Наша семья дала этой девчонке так много, а она собирается взять еще больше. Мой муж много лет назад привел волка в дом. Кормил, поил. А теперь я не могу получить шкуру?
Ляна вздрогнула и прикусила язык, боясь, что может против воли что-нибудь сказать, поддавшись эмоциям.
«Ничего необычного, ничего необычного, — напомнила она себе. — Госпожа Гоам не первый раз говорит подобное».
Это было истиной. И прежде мачеха не раз и не два попрекала Ляну за каждую крошку хлеба, за каждое зернышко риса. Ничего не изменилось. Правда прежде упреки Эмилянь слушала не каждый день, а лишь тогда, когда попадалась госпоже на глаза. Теперь же мачехе не приходилось оглядываться на мужа и опасаться его гнева.
— Матушка, не стоит так волноваться, — попросила Сурри. — Вы же знаете, что батюшка хотел обеспечить Ляну…
— Что мне до твоего отца?! — не удержалась госпожа Гоам, хотела еще что-то сказать, но потом заметила присутствующую в комнате шаманку и нахмурилась. Служанки, уловив свою ошибку, тут же засуетились, спеша расплатиться и выпроводить постороннего человека.
Дождавшись, когда за гадательницей закрыли дверь, госпожа повернулась к дочери и сказала:
— Твой отец мертв. Ему нет до нас дела. А нам еще жить! Говоришь, он хотел обеспечить ее? О да! Он заботился об этой девчонке больше, чем о тебе.
Сурри потупилась и хотела было возразить, но мать прервала ее взмахом руки — широкий рукав едва не ударил девушку по лицу.
— Заботился! Думал ли он о моих чувствах, когда привел в дом ее мать? Когда привел в мой дом ребенка? — вопросила госпожа Гоам.
Ляна низко опустила голову, стараясь выглядеть подавленной и смиренной. Ей это не нравилось, но лишь так она могла поступить в нынешних обстоятельствах. Госпожа Гоам разошлась, теперь ее никто бы не смог увещевать. Следовало подождать и дать ей выговориться.
В детстве Ляна думала, что обида мачехи вызвана ревностью, но через некоторое время она поняла, что виной всему стала задетая гордость женщины. Госпожа Гоам происходила из достопочтенной и весьма славной семьи. Ее предки прославились ученостью и на протяжении нескольких поколений служили императорской семье, занимая пусть и не самые высокие, но уважаемые должности. Но потом так уж вышло, что у отца госпожи Гоам кроме нее самой не было других детей. И не было других родственников, чтобы поддержать девушку, когда ее отец погиб по неосторожности. В итоге позаботиться о будущем дочери младшего министра попросили лично императора, а тот, глянув вокруг, выбрал для нее в качестве одного из верных вояк дворца, капитана Гоама. Невесте едва исполнилось восемнадцать, жених же был доблестным военным, верным принцу, заслужившим и уважение, и земли. Никого не волновало, что мужчина едва ли не в три раза старше своей будущей супруги. Брак был договорным, скрепляли не людей, а фамилии и благосостояние.
Молодая госпожа Гоам не любила мужа, но ни разу не возразила, приняв повеление императора со всем положенным почтением. Но она была гордой молодой женщиной и прекрасно осознавала, что происходит из необычной семьи и достойна уважения. Именно уважения она ждала от мужа. А он даже не предупредил ее, решив взять наложницу, тем самым унизив ее перед всеми слугами и домочадцами.
Этого госпожа Гоам не могла забыть мужу даже многие годы спустя, хотя ее муж был не первым и не последним, кто обзаводился наложницами, но высказывать свое недовольство женщина предпочитала Ляне, зная, что та не обладает в доме хоть каким-то влиянием и не сможет отбиться.
— Теперь его нет, а я должна смотреть на его поросль в моем доме, — хмуро сказала госпожа Гоам.
Эмилянь сжалась еще больше. Подвески почти коснулись колен.
— Я скажу это только один раз, Ляна, — отчеканила мачеха. — Ты зависишь от моей милости, от милости Дашана. И я прямо сейчас могу выгнать тебя на улицу! Нет! Еще хоть раз услышу от тебя столь наглые речи и велю выпороть! Свой дом? Свободная жизнь? Думаешь, раз мой покойный муж тебе это обещал, то можешь смотреть на меня своими наглыми глазенками? Кем ты себя возомнила? Госпожой? Тебя лишь называют второй молодой госпожой семьи Гоам, но от этого ты не перестаешь быть отродьем наложницы, безродной девки без семьи. Моя бы воля, ты бы не жила в моем доме или жила на правах служанки, а то и рабыни! Мой муж дал тебе дом, дал все то, что ты имеешь, но его нет. Ты должна у меня в ногах валяться и благодарить. А ты смеешь говорить в моем присутствии!
Ляна не поднимала головы и старалась не вздрагивать всякий раз, когда госпожа Гоам повышала голос.
— Матушка! — взмолилась Сурри, пересела поближе и, взяв чашку обеими руками, подала матери. — Не волнуйтесь. Не волнуйтесь. Выпейте чаю.
Госпожа Гоам громко выдохнула, взяла чашку и шумно глотнула. Лана беззвучно сглотнула. Повод для претензии был мелким, но девушка знала, что из-за последних переживаний мачеха была готова воспламениться и по менее значимой причине.
— Поправьте молодой госпоже прическу! — велела госпожа, а потом поднялась и, сопровождаемая парой служанок, вышла из комнаты.
— Ох… — вздохнула Суррель. — Матушка сегодня разбушевалась.
Ляна не ответила, но чуть расслабилась и выпрямилась.
— Не обижайся на нее, — попросила единокровная сестра, отмахиваясь от служанок и подходя к Ляне. — Ты же ее знаешь.
— Я не обижаюсь, — мягко ответила Эмилянь. — В словах госпожи есть истина. А на истину нельзя обижаться.
Сурри покачала головой и присела рядом с единокровной сестрой.
Хоть Сурри и следовала во всем за матерью, но к Ляне она относилась без злобы, а в моменты радости и вовсе была по-сестрински нежна и заботлива. Но в присутствии служанок жаловаться на госпожу Гоам Ляна не осмелилась бы никогда в жизни. Донесут.
— Ты рада? — спросила Сурри Ляна. — Ты хочешь этого?
— Замужества? — уточнила девушка и улыбнулась. — Конечно! А ты разве не хочешь? Ты правда хочешь переехать в какой-то дом и жить одна?
— Хочу, — призналась Ляна.
— Странная ты, — вздохнула Сурри. — Разве можно не хотеть замуж? Ты понимаешь, что не сможешь потом передумать, если начнешь жить одна? Ни одна семья тебя не примет. Все решат, что ты…
Сестра не договорила, но Эмилянь и так знала, что Сурри хочет сказать. Своим домом жили лишь вдовы и сироты. Все остальные зависели от отцов, братьев, сыновей и внуков. И если крестьянка могла пройти по улице одна, то благородная дама рисковала навлечь пересуды. Даже наличие служанки не оберегало от шепотков. Не сложно было догадаться, что будут думать все вокруг, если Эмилянь, совсем еще молодая девушка, надумает жить своим домом.
— Все будет хорошо, — заверила сестру Ляна. — Я справлюсь. Отец не стал бы покупать для меня землю, если бы считал, что я не смогу.
Сурри помолчала, а потом кивнула.
— Да, он не стал бы, — согласилась она. — Он всегда видел, что ты странная. — Сестра хихикнула. — Училась не меньше Дашана, любила побродить… Мы отличаемся.
— Верно, — согласилась Ляна. — Но разве это плохо? Но… Ты точно хочешь замуж? Ты ведь даже не видела этого… княжеского сына. Да и не известно… Зная Дашана…
Сурри вновь хихикнула.
— Да, Дашан не так уж силен в дипломатии, но матушка хорошо его пропесочила, наказав постараться, — убежденно проговорила единокровная сестра. — Ну если брат не сможет, то я сама постараюсь очаровать молодого господина Дальси. Не забывай, пока ты учила руны, я занималась более полезными для девушки науками.
Ляна искренне улыбнулась. Она никогда не спорила, когда Сурри называла стремление Эмилянь к получению образования блажью. Девушка и сама знала, что никто и никогда не оценит ее стараний, никто не допустит ее до сдачи экзамена. Все же это мужская привилегия. Но Ляна не жалела, ведь училась не для кого-то, а для самой себя.
В обычной школе образование получали только мальчики, но дети главы уезда, конечно, не могли сидеть за одним столом с детьми менее привилегированных представителей общества.
Дашана учили дома. Как и Ляну с сестрой. Учитель был не слишком рад тому, что ему приходится учить девочек, но жизнь в богатом доме и полное содержание как-то примиряли этого пожилого мужчину с ситуацией. Но он в любом случае пытался выпроводить Сурри и Ляну из учебной комнаты как можно скорее. Он был строг с ними настолько, что Сурри начинала ныть уже через пару часов сидения на занятиях. Тогда учитель с чистой совестью позволял нянюшке увести сестру. Ляна же…
Она видела отца едва ли час в день, а все остальное время находилась на попечении слуг. Ну а те, в свою очередь, подчинялись ее мачехе. Слишком плохо с ней обращаться не дозволялось, конечно, но и именовать Эмилянь второй молодой госпожой не при хозяевах никто не пытался.
Маленькой Ляна не очень разбиралась в ситуации, а когда подросла, то быстро смекнула, что ее будущее зависит не от кого-то постороннего, а лишь от нее самой. Зная это легко уразуметь и то, что уроки — прямая дорога к более светлому будущему. Книги вполне способны заменить уважение и любовь окружающих.
Сурри лишь посмеивалась над попытками Ляны освоить не только грамоту и счет. Оно и понятно. Сестру в будущем ждал договорной брак. Ей предстояло украсить дом мужа, родить ему наследника, а для ведения хозяйства в любом уважаемом доме есть управляющий.
Лянино будущее настолько спокойным и распланированным не выглядело. Да и сама девушка не хотела чего-то подобного и сообщила свое мнение отцу. Поэтому на занятиях она внимала наставлениям даже больше брата, хотя обучение было суровым, даже немного жестоким.
С часа белого быка и до самого вечера с перерывом на обед они сидели за отдельными столиками в специальной учебной комнате, тратя недели и месяцы на каждую науку.
Первым делом учитель научил Ляну и Сурри читать и писать. После был счет. На этом Суррель бросила учебу, переключившись на музицирование и вышивку, а Ляна продолжила заниматься, хотя учитель явно не желал видеть девочку на уроках.
Надеясь избавиться от Ляны, он учил ее по программе для мальчиков, искренне считая, что она не выдержит. Но Ляна была упорна.
Несколько лет, следуя плану учителя, она только и делала, что заучивала известные труды знаменитых мыслителей, древние поэмы и трактаты императоров и министров прошлого. Без знания этих работ никто во всей империи не считался образованным. В дальнейшем именно по всем этим известным и классическим работам молодые люди, претендующие на звание признанно образованного человека, сдавали экзамены.
Заучив известные труды, Ляна приступила к изучению рун. Знать их было не обязательно, но учитель избрал их, как способ отделаться от слишком настырной ученицы. Руны учили лишь те, кто хотел получить самое широкое образование. Ну и даяны, все заклинания которых записывались исключительно рунами.
Ляна и сама не горела желанием учить руны, но потом ее заворожили причудливые знаки, состоящие из черточек. А после оказалось, что эта наука далась девушке даже проще всего остального. И уж тем более легче, чем Дашану.
Эмилянь похолодела и на миг сильно зажмурилась. Ситуация ей не нравилась. Что бы ни сказала шаманка, вряд ли мачехе понравится услышанное.
Монетки Ляна тянула негнущимися пальцами, сознательно выбирая не те, что лежали внутри мешочка у самой горловины, а дальние. Гадательница чуть цокнула языком, заметив маневр девушки, но не стала ничего предпринимать.
«Если уж мне суждено через это пройти, то не хочу слышать расхваливания в свой адрес. Шаманка не знает всей подоплеки, а радостные предзнаменования лишь обозлят госпожу Гоам», — подумала Ляна.
— Ох… — вздохнула шаманка, когда Эмилянь вытянула последнюю монетку и увидела на ней цифру.
— Что там? — полюбопытствовала Сурри. Гадали не ей, но девушке всегда нравилось все таинственное.
— Луна прибывает и округляется, — нараспев начала шаманка. — И засохшие ветки также расцветают вновь. Ждет широкая дорога на чужбину. Нужно лишь поднять взор, чтобы увидеть голубое небо.
Стоило гадательнице договорить, и в комнате повисла тягостная тишина. Госпожа Гоам хмурилась, Сурри вопросительно округлила глаза, а служанки растерянно помалкивали.
— И что все это значит? — подождав немного, спросила госпожа Гоам.
Прежде она позволяла гадать только себе и своим детям, и всегда слышала радость в голосе шамана, по ней определяя направленность предсказания. Сейчас же шаманка говорила тихо и хмуро, будто ей и самой не очень нравилась выпавшая комбинация цифр.
— Юную госпожу ждут большие перемены в жизни. Их не остановить. Они свершатся, хочет она того или нет. Но юная госпожа достаточно сильна, чтобы справится со всем, что ей предначертано, — деликатно пояснила гадательница.
— Перемены? — переспросила Суррель. — Так Ляна тоже покинет дом? Она выйдет замуж?
Голос девушки мягко прозвенел по комнате, и она неуверенно улыбнулась.
— Не говори глупостей, — одернула дочь госпожа Гоам. — Кому она нужна в жены? Мы не дадим за ней и грамма серебра! Разве что наложницей… Как ее мать.
Слова упали, точно камни. Ляна прикусила губу, чтобы не ответить мачехе. Раз за разом та пыталась задеть девушку, унижала и критиковала.
— Сурри, разве ты забыла? — стараясь не злиться, обратилась Эмилянь к сестре. — Отец оставил мне небольшое наследство, распоряжаться которым я смогу через год, по достижении девятнадцати лет. Через год я покину дом Гоам и перееду жить в другое место.
Госпожа немного отвернулась, игнорируя Ляну. Как и много раз до этого, обсуждать последнюю волю мужа она не горела желанием. Лишь в первые дни после его похорон госпожа яростно ругалась и порывалась отхлестать Ляну по щекам, считая, что та не заслужила хоть крохи нажитых семьей богатств. Даже хотела как-то запугать и отнять причитающееся, но выяснилось, что господин Гоам оформил свою волю письменно еще за три года до этого и передал бумаги на имя младшей дочери одному своему знакомому, повлиять на которого вдова не смогла бы при всем желании. Теперь мачехе оставалось лишь кусать кулаки и доставать Ляну придирками. А та терпела и ждала, зная, что совсем скоро сможет переехать в собственный маленький дом, получить небольшую, но приятную сумму и впервые перестанет зависеть от кого-либо.
ГЛАВА 3
— Ты так в этом уверена, — с долей раздражения отметила госпожа Гоам, и Ляна вздрогнула, чувствуя легкую угрозу за этими словами.
— Что вы имеете в виду, госпожа? — стараясь не злить мачеху, тихо спросила девушка, не поднимая взгляда.
— Этот год ты зависишь от нас, — напомнила госпожа Гоам и кивнула дочери, чтобы та наполнила для нее чашку. Гадательница тихонько собрала монетки и незаметно отодвинулась, с неприкрытым интересом прислушиваясь к беседе.
Эмилянь похолодела. Она и сама знала, что до следующей весны прикована к уезду Гоам и к семье, большая часть представителей которой ее откровенно недолюбливали. Знала и надеялась, что госпожа на этот год забудет о ее существовании. Ради этого Ляна была готова на многое, почти на все. Но теперь вдруг осознала, что мачеха вовсе не ждет истечения срока, чтобы навсегда избавиться от неугодной дочери мужа.
— Матушка, — мягко позвала Сурри, — о чем вы говорите?
— А о чем я говорю? — хмуро удивилась госпожа Гоам. — Наша семья дала этой девчонке так много, а она собирается взять еще больше. Мой муж много лет назад привел волка в дом. Кормил, поил. А теперь я не могу получить шкуру?
Ляна вздрогнула и прикусила язык, боясь, что может против воли что-нибудь сказать, поддавшись эмоциям.
«Ничего необычного, ничего необычного, — напомнила она себе. — Госпожа Гоам не первый раз говорит подобное».
Это было истиной. И прежде мачеха не раз и не два попрекала Ляну за каждую крошку хлеба, за каждое зернышко риса. Ничего не изменилось. Правда прежде упреки Эмилянь слушала не каждый день, а лишь тогда, когда попадалась госпоже на глаза. Теперь же мачехе не приходилось оглядываться на мужа и опасаться его гнева.
— Матушка, не стоит так волноваться, — попросила Сурри. — Вы же знаете, что батюшка хотел обеспечить Ляну…
— Что мне до твоего отца?! — не удержалась госпожа Гоам, хотела еще что-то сказать, но потом заметила присутствующую в комнате шаманку и нахмурилась. Служанки, уловив свою ошибку, тут же засуетились, спеша расплатиться и выпроводить постороннего человека.
Дождавшись, когда за гадательницей закрыли дверь, госпожа повернулась к дочери и сказала:
— Твой отец мертв. Ему нет до нас дела. А нам еще жить! Говоришь, он хотел обеспечить ее? О да! Он заботился об этой девчонке больше, чем о тебе.
Сурри потупилась и хотела было возразить, но мать прервала ее взмахом руки — широкий рукав едва не ударил девушку по лицу.
— Заботился! Думал ли он о моих чувствах, когда привел в дом ее мать? Когда привел в мой дом ребенка? — вопросила госпожа Гоам.
Ляна низко опустила голову, стараясь выглядеть подавленной и смиренной. Ей это не нравилось, но лишь так она могла поступить в нынешних обстоятельствах. Госпожа Гоам разошлась, теперь ее никто бы не смог увещевать. Следовало подождать и дать ей выговориться.
В детстве Ляна думала, что обида мачехи вызвана ревностью, но через некоторое время она поняла, что виной всему стала задетая гордость женщины. Госпожа Гоам происходила из достопочтенной и весьма славной семьи. Ее предки прославились ученостью и на протяжении нескольких поколений служили императорской семье, занимая пусть и не самые высокие, но уважаемые должности. Но потом так уж вышло, что у отца госпожи Гоам кроме нее самой не было других детей. И не было других родственников, чтобы поддержать девушку, когда ее отец погиб по неосторожности. В итоге позаботиться о будущем дочери младшего министра попросили лично императора, а тот, глянув вокруг, выбрал для нее в качестве одного из верных вояк дворца, капитана Гоама. Невесте едва исполнилось восемнадцать, жених же был доблестным военным, верным принцу, заслужившим и уважение, и земли. Никого не волновало, что мужчина едва ли не в три раза старше своей будущей супруги. Брак был договорным, скрепляли не людей, а фамилии и благосостояние.
Молодая госпожа Гоам не любила мужа, но ни разу не возразила, приняв повеление императора со всем положенным почтением. Но она была гордой молодой женщиной и прекрасно осознавала, что происходит из необычной семьи и достойна уважения. Именно уважения она ждала от мужа. А он даже не предупредил ее, решив взять наложницу, тем самым унизив ее перед всеми слугами и домочадцами.
Этого госпожа Гоам не могла забыть мужу даже многие годы спустя, хотя ее муж был не первым и не последним, кто обзаводился наложницами, но высказывать свое недовольство женщина предпочитала Ляне, зная, что та не обладает в доме хоть каким-то влиянием и не сможет отбиться.
— Теперь его нет, а я должна смотреть на его поросль в моем доме, — хмуро сказала госпожа Гоам.
Эмилянь сжалась еще больше. Подвески почти коснулись колен.
— Я скажу это только один раз, Ляна, — отчеканила мачеха. — Ты зависишь от моей милости, от милости Дашана. И я прямо сейчас могу выгнать тебя на улицу! Нет! Еще хоть раз услышу от тебя столь наглые речи и велю выпороть! Свой дом? Свободная жизнь? Думаешь, раз мой покойный муж тебе это обещал, то можешь смотреть на меня своими наглыми глазенками? Кем ты себя возомнила? Госпожой? Тебя лишь называют второй молодой госпожой семьи Гоам, но от этого ты не перестаешь быть отродьем наложницы, безродной девки без семьи. Моя бы воля, ты бы не жила в моем доме или жила на правах служанки, а то и рабыни! Мой муж дал тебе дом, дал все то, что ты имеешь, но его нет. Ты должна у меня в ногах валяться и благодарить. А ты смеешь говорить в моем присутствии!
Ляна не поднимала головы и старалась не вздрагивать всякий раз, когда госпожа Гоам повышала голос.
— Матушка! — взмолилась Сурри, пересела поближе и, взяв чашку обеими руками, подала матери. — Не волнуйтесь. Не волнуйтесь. Выпейте чаю.
Госпожа Гоам громко выдохнула, взяла чашку и шумно глотнула. Лана беззвучно сглотнула. Повод для претензии был мелким, но девушка знала, что из-за последних переживаний мачеха была готова воспламениться и по менее значимой причине.
— Поправьте молодой госпоже прическу! — велела госпожа, а потом поднялась и, сопровождаемая парой служанок, вышла из комнаты.
— Ох… — вздохнула Суррель. — Матушка сегодня разбушевалась.
Ляна не ответила, но чуть расслабилась и выпрямилась.
— Не обижайся на нее, — попросила единокровная сестра, отмахиваясь от служанок и подходя к Ляне. — Ты же ее знаешь.
— Я не обижаюсь, — мягко ответила Эмилянь. — В словах госпожи есть истина. А на истину нельзя обижаться.
Сурри покачала головой и присела рядом с единокровной сестрой.
Хоть Сурри и следовала во всем за матерью, но к Ляне она относилась без злобы, а в моменты радости и вовсе была по-сестрински нежна и заботлива. Но в присутствии служанок жаловаться на госпожу Гоам Ляна не осмелилась бы никогда в жизни. Донесут.
— Ты рада? — спросила Сурри Ляна. — Ты хочешь этого?
— Замужества? — уточнила девушка и улыбнулась. — Конечно! А ты разве не хочешь? Ты правда хочешь переехать в какой-то дом и жить одна?
— Хочу, — призналась Ляна.
— Странная ты, — вздохнула Сурри. — Разве можно не хотеть замуж? Ты понимаешь, что не сможешь потом передумать, если начнешь жить одна? Ни одна семья тебя не примет. Все решат, что ты…
Сестра не договорила, но Эмилянь и так знала, что Сурри хочет сказать. Своим домом жили лишь вдовы и сироты. Все остальные зависели от отцов, братьев, сыновей и внуков. И если крестьянка могла пройти по улице одна, то благородная дама рисковала навлечь пересуды. Даже наличие служанки не оберегало от шепотков. Не сложно было догадаться, что будут думать все вокруг, если Эмилянь, совсем еще молодая девушка, надумает жить своим домом.
— Все будет хорошо, — заверила сестру Ляна. — Я справлюсь. Отец не стал бы покупать для меня землю, если бы считал, что я не смогу.
Сурри помолчала, а потом кивнула.
— Да, он не стал бы, — согласилась она. — Он всегда видел, что ты странная. — Сестра хихикнула. — Училась не меньше Дашана, любила побродить… Мы отличаемся.
— Верно, — согласилась Ляна. — Но разве это плохо? Но… Ты точно хочешь замуж? Ты ведь даже не видела этого… княжеского сына. Да и не известно… Зная Дашана…
Сурри вновь хихикнула.
— Да, Дашан не так уж силен в дипломатии, но матушка хорошо его пропесочила, наказав постараться, — убежденно проговорила единокровная сестра. — Ну если брат не сможет, то я сама постараюсь очаровать молодого господина Дальси. Не забывай, пока ты учила руны, я занималась более полезными для девушки науками.
Ляна искренне улыбнулась. Она никогда не спорила, когда Сурри называла стремление Эмилянь к получению образования блажью. Девушка и сама знала, что никто и никогда не оценит ее стараний, никто не допустит ее до сдачи экзамена. Все же это мужская привилегия. Но Ляна не жалела, ведь училась не для кого-то, а для самой себя.
В обычной школе образование получали только мальчики, но дети главы уезда, конечно, не могли сидеть за одним столом с детьми менее привилегированных представителей общества.
Дашана учили дома. Как и Ляну с сестрой. Учитель был не слишком рад тому, что ему приходится учить девочек, но жизнь в богатом доме и полное содержание как-то примиряли этого пожилого мужчину с ситуацией. Но он в любом случае пытался выпроводить Сурри и Ляну из учебной комнаты как можно скорее. Он был строг с ними настолько, что Сурри начинала ныть уже через пару часов сидения на занятиях. Тогда учитель с чистой совестью позволял нянюшке увести сестру. Ляна же…
Она видела отца едва ли час в день, а все остальное время находилась на попечении слуг. Ну а те, в свою очередь, подчинялись ее мачехе. Слишком плохо с ней обращаться не дозволялось, конечно, но и именовать Эмилянь второй молодой госпожой не при хозяевах никто не пытался.
Маленькой Ляна не очень разбиралась в ситуации, а когда подросла, то быстро смекнула, что ее будущее зависит не от кого-то постороннего, а лишь от нее самой. Зная это легко уразуметь и то, что уроки — прямая дорога к более светлому будущему. Книги вполне способны заменить уважение и любовь окружающих.
Сурри лишь посмеивалась над попытками Ляны освоить не только грамоту и счет. Оно и понятно. Сестру в будущем ждал договорной брак. Ей предстояло украсить дом мужа, родить ему наследника, а для ведения хозяйства в любом уважаемом доме есть управляющий.
Лянино будущее настолько спокойным и распланированным не выглядело. Да и сама девушка не хотела чего-то подобного и сообщила свое мнение отцу. Поэтому на занятиях она внимала наставлениям даже больше брата, хотя обучение было суровым, даже немного жестоким.
С часа белого быка и до самого вечера с перерывом на обед они сидели за отдельными столиками в специальной учебной комнате, тратя недели и месяцы на каждую науку.
Первым делом учитель научил Ляну и Сурри читать и писать. После был счет. На этом Суррель бросила учебу, переключившись на музицирование и вышивку, а Ляна продолжила заниматься, хотя учитель явно не желал видеть девочку на уроках.
Надеясь избавиться от Ляны, он учил ее по программе для мальчиков, искренне считая, что она не выдержит. Но Ляна была упорна.
Несколько лет, следуя плану учителя, она только и делала, что заучивала известные труды знаменитых мыслителей, древние поэмы и трактаты императоров и министров прошлого. Без знания этих работ никто во всей империи не считался образованным. В дальнейшем именно по всем этим известным и классическим работам молодые люди, претендующие на звание признанно образованного человека, сдавали экзамены.
Заучив известные труды, Ляна приступила к изучению рун. Знать их было не обязательно, но учитель избрал их, как способ отделаться от слишком настырной ученицы. Руны учили лишь те, кто хотел получить самое широкое образование. Ну и даяны, все заклинания которых записывались исключительно рунами.
Ляна и сама не горела желанием учить руны, но потом ее заворожили причудливые знаки, состоящие из черточек. А после оказалось, что эта наука далась девушке даже проще всего остального. И уж тем более легче, чем Дашану.
