Она знала, что Лисай последует за ней. Что сестре не миновать смерти и лишь молила бога сделать это легко, не терзать Лисай, принять ее в свой мир ласково, как того и заслуживала малышка...
Автор: Анна Гринь
Жанры: мистика
Осенние дачи
Макс в очередной раз пожалел, что согласился на эту поездку, но отказать бабушке, конечно же, не смог. Она не столько уговаривала, сколько приказывала, хотя это и выглядело как просьба и уступка с его стороны.
Колеся на маленьком "пежо" по узким, занесенным мокрыми листьями дорожкам, парень все никак не мог понять, где находится. Навигатор показывал, что он уже давно должен был добраться к нужному дому. В темноте все участки выглядели одинаково, запущенные сады протыкали звездное небо крючковатыми сучьями облетевших яблонь и сиротливыми столбами фонарей. Только где-то на пригорке хитро подмигивал старый металлический купол, поскрипывая на крюке.
Макс остановил машину, сверяясь с навигатором и не торопясь выбрался из нагретого салона в пронзительную осеннюю ночь.
Ветер тут же вздул полы тонкой ветровки, заставляя поежиться, стоило ступить на заросшую дорожку. Молодой человек вздрогнул и засунул руки в карманы. Идти в сиротливый двухэтажный дом, темневший за редким заборчиком палисадника, с каждой секундой хотелось все меньше. Что-то странно-болезненное было в нем. У Максима даже заныл зуб и мысль о том, чтобы сесть за руль и вернуться в город засверлила голову настойчивее, чем последние два часа. Но до огней и живых людей было далеко и для начала стоило выбраться из лабиринта узких дачных дорожек.
Когда-то поселок построили как для элиты. Домики возвели по похожим проектам, раздавая ключи от них известным писателям и поэтам. Кто-то с удовольствием жил на дачах летом, кто-то наезжал лишь в выходные. Первые десять лет новые владельцы каждый на свой лад придавали участкам жилой вид. Заводились лужайки и яблонево-вишневые делянки. От любопытных соседей отгораживались малиновыми и ежевичными зарослями. В выходные на дачах заводили пластинки, а после и кассеты. Резали огурцы прямо с грядки и под хохот и укроп распивали наливки и вина. Хозяйки выставляли на столы тазики салатов и блюда нарезок. Помидоры и сыр масляно посверкивали на солнце. И разговоры велись до самой ночи.
Макс хорошо помнил это время, хотя и был ребенком в той взрослой и развеселой компании. Тогда еще была жива Мирослава Макаровна, давняя бабушкина подруга. Никто не назвал ее иначе, чем Мира. Среди знакомых Мира слыла дамой веселой, обаятельной и непостоянной. Спала до обеда, гостей принимала в живописном китайском халате и любила задумчиво покуривать отвратительно пахнущие цигарки из настоящего табака, который в обилии произрастал на ее участке. И лишь немногие знали, что вдова никому не известного мужа и сестра бывшей столичной актрисы, не только задумчивая красавица, окружавшая себя известными людьми, но еще и писатель.
Она вдумчиво описывала происходящее в мире, имея обо всем мнение. Даже в шестьдесят лет Миру называли красавицей и умницей. За жизнь у женщины вышел всего один сборник, разъехавшийся по союзным республикам в жесткой коричневой обложке с золотым теснением. О своих рассказах Мира любила говорить много и со вкусом, выплескивая эмоции и о периоде написания, и о редакционных моментах.
До последних дней женщина любила играть величавую аристократку. В советское время это выделяло из толпы и прибавляло значимости. Манеры и знание хорошего тона восторгали одного заезжего поляка, называвшего ее пани Мара, будто нарочно исправляя ее имя.
"Мечта! -- веселилась писательница. -- Я его мечта".
От того романа у Миры осталось два десятка набросков и несколько картин. Все эти работы она оправила в рамы и вывесила в коридоре на втором этаже дома. Художник был авангардист и на некоторых полотнах у женщины нос синел или алел, а щеки расцветали болезненной желтизной, но эти картины Мира любила и талантливо проливала слезы над смертью поляка.
Она вообще казалась маленькому Максиму кукольной, ненастоящей. И эмоции ее выглядели надуманными и иллюзорными, полными фальши и игры на публику. Только однажды он видел Миру хоть капельку искренней. Это было в день, когда ее сестра вновь задумала выходить замуж. Мира была очень зла и громко кричала, не стесняясь соседей. Бабушка, за неимением собственной дачи гостившая у нее, только фыркала и шептала Максиму, что Мира "совсем ума лишилась" и "все люди свободные, в чем дело то?!"
А потом Мирослава умерла. В саду, в кресле. С чашкой недопитого утреннего кофе. В одиночестве, окруженная густыми кустами рододендронов. Умерла, как жила, в цвету и излюбленной роскоши. Дачу сначала забрала племянница, но никогда не приезжала и не следила за садом и домом. Этой весной племянница укатила в Австрию, и оказалось -- навсегда. Уже по телефону она объявила это семье, огорошив мать. После недолгих переговоров дачу решили подарить.
И обладательницей дачи оказалась бабушка Максима. Довольно долго она недоумевала, почему именно ей, пусть и давней подруге Миры, но все же чужому для семьи человеку переписали дом и участок. Но стоило однажды туда наведаться, и все встало на свои места. Ни за домом, ни за садом в последние годы никто не ухаживал. Старый деревянный дом, годами стоявший закрытым, пропах сыростью и плесенью. Сад порос бурьяном в рост человека, обогнав даже малину. Рододендроны вымерзли и торчали то тут, то там таинственными корягами.
Макс включил фонарик в телефоне и медленно пошел сквозь заросли к дому. Пару раз ногой он угодил в кротовий холмик и споткнулся о какую-то ветку. Порог в три широкие ступеньки натужно скрипнул, когда он поднимался, а в голове промелькнул наказ бабушки: "Съезди, забери картины со второго этажа. Жалко их".
Со связкой ключей пришлось повозиться. На широком кольце их скопилось немало. Макс знал, что кроме дома, замок есть на калитке в дальней части сада. Еще где-то был подвал, но найти его среди ночи казалось нереальным.
Перебрав два десятка разноместных ключей, ему удалось, наконец, отпереть дом. Изнутри в лицо пахнуло затхлостью и чем-то старым. Будто кто-то оставил в мусорном ведре еду и та испортилась... Лет десять назад.
Ночевать в доме тут же расхотелось. Машина показалась куда уютнее и ближе. Там можно было включить печку и вытащить из багажника купленные по дороге хлеб, мясную нарезку и пачку сока.
Преодолев какой-то внезапный страх, парень осмотрелся, фонарик мелькнул, выдернув световым пятном продавленный диван, кресло, обтянутое цветным ситцем, несколько пепельниц на треугольном столике.
Он плохо помнил дом. Когда Макс его видел в последний раз, здесь было нагромождение разноместной мебели шестидесятых годов. Он родился и рос во времена, когда подобный хлам уже успешно вытесняли финские стенки и буфеты из темного дерева.
Максим кое-как нашарил выключатель. Громадная люстра вспыхнула, осветив комнату шестью желтыми лампами из девяти. Пластиковые подвески осыпали оранжевую мебель и зеленый ковер пучками бледных иск, пробивавшихся даже сквозь пыль.
Лестница на второй этаж хлипко закачалась под ногами, когда он поднимался наверх. Там Макс долго давил кнопку выключателя, но ничего не произошло. Решив, что света от окна и фонарика на работу ему хватит, он подошел к ближайшей картине. Луч света выхватил что-то желтое, но парень решил, что рассмотрит картины уже потом, в машине.
-- Вы кто?
Максим ощутил, как мурашки неистовой волной устремились от поясницы вверх, к затылку. Он медленно повернулся к окну, уверяя себя, что красивый женский голос ему почудился.
На широком подоконнике, сверля его круглыми, неестественно блестящими в темноте глазами, сидела девушка. Он не мог ее хорошенько рассмотреть, только бледную кожу, темные до черноты волосы и простенькое платье в цветочек.
-- Вы кто? -- вновь спросила она и отвернула голову к окну.
Макс был напуган и не знал, что ответить.
"Может забралась в дом? Воровка? Хотя, что тут красть... Если только это платье... такие давным-давно из моды вышли..."
-- Знаете, у меня муж умер... -- вздохнула девушка и улыбнулась. -- Он еще раньше умер, но я все надеялась, что вернется... Некоторые же вернулись... А мой Лева нет, ушел навсегда. Знаете, он был очень хорошим... Мы поженились до войны. О ней тогда слухи ходили. Нам казалось -- глупость. Ничего не случится. А потом началось. Леву забрали... А я была такая молодая... Только двадцать лет...
"Психическая, что ли? Какая война?"
-- Отец увез нас с сестрой подальше, боялся очень. Как нам было страшно тогда... Я жила только мыслью о возвращении Левушки. А он не вернулся. Он за всю войну успел мне лишь одно письмо отправить. А теперь что? Одна... Отец говорит, что нужно замуж, пока я еще молода. Но какая радость от этого? Вы знаете, я решила издать Левушкины рассказы. Те, что он написал за два года нашего брака. Думаю, это правильно. И он не обидится, если я их подпишу своим именем... Он мой муж. Он поймет. Он всегда был добрым.
Макс стоял, слушал, неосознанно стараясь дышать тише.
-- А вы, чем занимаетесь? Вы, наверное, художник? Да? Я не знаю, что это за место, но тут картины на стенах, но я ничего на них не могу понять. Все такое черное...
И девушка опять на него глянула глазами-фонарями. Макс сглотнул и медленно отвернулся.
Вдруг его спины коснулось что-то очень холодное, как вода из проруби. Он громко вскрикнул, отшатнулся и только потом посмотрел. Стена возле одной из картин будто треснула, обои расползлись неровными лоскутами, а из почерневших полотен, заключенных в рассохшиеся рамы, вниз текло что-то черно-масляное, как нефть.
Не выдержав, Максим закрыл глаза и громко закричал. Его трясло от страха. Мысли метались, не находя между собой связей. Ему было страшно открывать глаза.
Когда горло засаднило, Максиму пришлось замолчать и перевести дыхание. Он с опаской открыл глаза, ожидая увидеть, что ничего не изменилось.
Девушка исчезла, картины выглядели как раньше -- он рассмотрел напротив изображенную в профиль женщину с неестественно длинным носом.
Ничего не соображая, Максим кубарем скатился с лестницы вниз, снес на первом этаже пару стульев и вывалился на крылечко, пытаясь отдышаться. Он стоял и приходил в себя довольно долго, не понимая, что произошло, не находя объяснения появлению девушки, рассказывавшей историю Мирославы Макаровны. И картины... Черные картины...
-- Ой, а я думаю, не иначе как вор какой-то забрался! -- хрипло рассмеялась где-то очень близко женщина.
Макс с опаской осмотрелся и увидел, что за забором стоит какая-то пухленькая особа, в толстом платке поверх тулупа.
-- Что это вы... Максим... На холоде стоите?
-- Откуда вы меня знаете? - еле узнав свой голос, спросил парень.
-- Ой, да вы меня не признали, что ли? Помните, вы бабушку привозили в прошлый раз? Мы еще знакомились. Меня бабка Марта все кличут.
Макс освобожденно вздохнул. Теперь он вспомнил эту женщину.
-- Что ж вы стоите? Пойдемте ко мне, ночь на дворе... Я вас чаем напою. И у меня свежие булочки есть. И телевизор работает. Я вам на печке постелю, не думаете же вы в старом доме ночевать?
Макс улыбнулся, похлопал себя по карману, вспомнив, что потерял телефон в доме.
"Ничего, утром заберу, -- решил он и пошел навстречу бабке Марте. -- Чаю хочется..."
Старушка пропустила его вперед, указав на окна через два двора, в которых горел свет. Максим улыбнулся, представив теплую печь и мягкие булочки. И не видел, как сверкнули глаза бабки Марты, будто два фонарика...
Автор: Кристина Полева
Жанры: апокалипсис
Край жизни
Жизнь кажется спокойной, мирной, дорога твердой и в ее дали всегда виден свет. Но что-то вдруг ломается, меняется незначительная деталь и вот уже мир совсем иной. А вы на самом краю жизни, боритесь за лишнее ее мгновение, за каждый вдох.
Майя и сейчас не верила случившемуся, даже вспоминая прошлый месяц, не могла назвать точную минуту, когда все изменилось... Но ведь она была. Была эта злосчастная минута, которая прочертила мир глубокой бороздой, разделяя на "до" и "после". Майя тогда почувствовала это, будто кто-то лезвием вспорол ей вены и кровь заструилась по рукам, окрашивая мир своим алым великолепием. Девушка не осознавала, что произошло, но больше уже не смогла успокоить своего дрожащего сердца, которое предчувствовало беду. И беда пришла, не заставила себя долго ждать, у нее был мерзкий запах, тошнотворный скрипящий голос и ужасающее лицо. Она жаждала крови, плоти и была ненасытна. Люди оборонялись, пытались защититься, но своей слабостью только укрепляли беду, дарили силы, множили ее. Майя презирала их за это и обещала себе, что ни за что не станет такой же. Уж лучше убьет себя. Да, и сделает подобное не сомневаясь. Для этого у девушки всегда имелся во внутреннем кармашке небольшой пузырек. И она знала, что не дрогнет и проглотит отраву. Майя и сейчас была к этому готова, даже иногда почти решалась, но потом ненавидела себя за безволие и с новыми силами бросалась вперед.
Серость... Казалось мир обратился в какую-то бесконечную серую мглу, промозглую, но и одновременно жаркую, кипящую. И единственным ярким пятном в ней была кровь... А еще голод! Казалось в мире остался только их голод. Бесконечный, вечный, яростный. Он всюду преследовал Майю и не покидал даже в прерывистых снах. Она так и чувствовала, как челюсти вгрызаются в ее плоть, а голову раздирают хрипы и стоны довольных тварей. А девушка ничего не могла поделать, не могла никак защититься. Она всегда просыпалась в холодном поту, с криком на губах, и долгое время после этого не могла придти в себя. Даже зная, что находится в безопасности, сердце застывало от каждого шороха.
Продолжая ее невеселые мысли, ветви деревьев грустно скрипели, словно и сами боялись страшных монстров. Майя вздрагивала, с трудом сдерживала крик, когда их сухие "руки" задевали ее обнаженные плечи. Было холодно. И Майя пожалела, что оставила старенькую куртку вместе с сумкой в своем временном пристанище, бывшем домике лесничего на краю леса. Когда-то в нем жила небольшая, но счастливая семья, теперь осталось только одиночество и ужас, а также кровавые разводы на деревянных стенах. Но самым страшным были фотографии, на которых люди улыбались, обнимались, целовались, обрызганные алыми пятнами. В первый день, как Майя нашла этот домик, она спрятала фотографии в подвал. Девушке не столько было жаль погибших, даже почти не было жаль, она забыла, что это за чувство, но фотографии семьи лесничего напоминала ее собственную.
Казалось, это было так давно, когда она в последний раз видела свою семью, вместе и живых: отца, обожавшего книги и почти не выходившего из кабинета, маму -- веселую щебетушку, любившую посплетничать, младшего брата, немного занудного и заносчивого, но все равно любимого Алекса, и Арнольда, дорогого и милого, сделавшего ей в тот страшный вечер предложение. Да, теперь Майя знала, когда всё это началось. Именно для нее началось. Город познал беду раньше, в самый разгар ежегодного праздника в честь середины лета.
***
Автор: Анна Гринь
Жанры: мистика
Осенние дачи
Макс в очередной раз пожалел, что согласился на эту поездку, но отказать бабушке, конечно же, не смог. Она не столько уговаривала, сколько приказывала, хотя это и выглядело как просьба и уступка с его стороны.
Колеся на маленьком "пежо" по узким, занесенным мокрыми листьями дорожкам, парень все никак не мог понять, где находится. Навигатор показывал, что он уже давно должен был добраться к нужному дому. В темноте все участки выглядели одинаково, запущенные сады протыкали звездное небо крючковатыми сучьями облетевших яблонь и сиротливыми столбами фонарей. Только где-то на пригорке хитро подмигивал старый металлический купол, поскрипывая на крюке.
Макс остановил машину, сверяясь с навигатором и не торопясь выбрался из нагретого салона в пронзительную осеннюю ночь.
Ветер тут же вздул полы тонкой ветровки, заставляя поежиться, стоило ступить на заросшую дорожку. Молодой человек вздрогнул и засунул руки в карманы. Идти в сиротливый двухэтажный дом, темневший за редким заборчиком палисадника, с каждой секундой хотелось все меньше. Что-то странно-болезненное было в нем. У Максима даже заныл зуб и мысль о том, чтобы сесть за руль и вернуться в город засверлила голову настойчивее, чем последние два часа. Но до огней и живых людей было далеко и для начала стоило выбраться из лабиринта узких дачных дорожек.
Когда-то поселок построили как для элиты. Домики возвели по похожим проектам, раздавая ключи от них известным писателям и поэтам. Кто-то с удовольствием жил на дачах летом, кто-то наезжал лишь в выходные. Первые десять лет новые владельцы каждый на свой лад придавали участкам жилой вид. Заводились лужайки и яблонево-вишневые делянки. От любопытных соседей отгораживались малиновыми и ежевичными зарослями. В выходные на дачах заводили пластинки, а после и кассеты. Резали огурцы прямо с грядки и под хохот и укроп распивали наливки и вина. Хозяйки выставляли на столы тазики салатов и блюда нарезок. Помидоры и сыр масляно посверкивали на солнце. И разговоры велись до самой ночи.
Макс хорошо помнил это время, хотя и был ребенком в той взрослой и развеселой компании. Тогда еще была жива Мирослава Макаровна, давняя бабушкина подруга. Никто не назвал ее иначе, чем Мира. Среди знакомых Мира слыла дамой веселой, обаятельной и непостоянной. Спала до обеда, гостей принимала в живописном китайском халате и любила задумчиво покуривать отвратительно пахнущие цигарки из настоящего табака, который в обилии произрастал на ее участке. И лишь немногие знали, что вдова никому не известного мужа и сестра бывшей столичной актрисы, не только задумчивая красавица, окружавшая себя известными людьми, но еще и писатель.
Она вдумчиво описывала происходящее в мире, имея обо всем мнение. Даже в шестьдесят лет Миру называли красавицей и умницей. За жизнь у женщины вышел всего один сборник, разъехавшийся по союзным республикам в жесткой коричневой обложке с золотым теснением. О своих рассказах Мира любила говорить много и со вкусом, выплескивая эмоции и о периоде написания, и о редакционных моментах.
До последних дней женщина любила играть величавую аристократку. В советское время это выделяло из толпы и прибавляло значимости. Манеры и знание хорошего тона восторгали одного заезжего поляка, называвшего ее пани Мара, будто нарочно исправляя ее имя.
"Мечта! -- веселилась писательница. -- Я его мечта".
От того романа у Миры осталось два десятка набросков и несколько картин. Все эти работы она оправила в рамы и вывесила в коридоре на втором этаже дома. Художник был авангардист и на некоторых полотнах у женщины нос синел или алел, а щеки расцветали болезненной желтизной, но эти картины Мира любила и талантливо проливала слезы над смертью поляка.
Она вообще казалась маленькому Максиму кукольной, ненастоящей. И эмоции ее выглядели надуманными и иллюзорными, полными фальши и игры на публику. Только однажды он видел Миру хоть капельку искренней. Это было в день, когда ее сестра вновь задумала выходить замуж. Мира была очень зла и громко кричала, не стесняясь соседей. Бабушка, за неимением собственной дачи гостившая у нее, только фыркала и шептала Максиму, что Мира "совсем ума лишилась" и "все люди свободные, в чем дело то?!"
А потом Мирослава умерла. В саду, в кресле. С чашкой недопитого утреннего кофе. В одиночестве, окруженная густыми кустами рододендронов. Умерла, как жила, в цвету и излюбленной роскоши. Дачу сначала забрала племянница, но никогда не приезжала и не следила за садом и домом. Этой весной племянница укатила в Австрию, и оказалось -- навсегда. Уже по телефону она объявила это семье, огорошив мать. После недолгих переговоров дачу решили подарить.
И обладательницей дачи оказалась бабушка Максима. Довольно долго она недоумевала, почему именно ей, пусть и давней подруге Миры, но все же чужому для семьи человеку переписали дом и участок. Но стоило однажды туда наведаться, и все встало на свои места. Ни за домом, ни за садом в последние годы никто не ухаживал. Старый деревянный дом, годами стоявший закрытым, пропах сыростью и плесенью. Сад порос бурьяном в рост человека, обогнав даже малину. Рододендроны вымерзли и торчали то тут, то там таинственными корягами.
Макс включил фонарик в телефоне и медленно пошел сквозь заросли к дому. Пару раз ногой он угодил в кротовий холмик и споткнулся о какую-то ветку. Порог в три широкие ступеньки натужно скрипнул, когда он поднимался, а в голове промелькнул наказ бабушки: "Съезди, забери картины со второго этажа. Жалко их".
Со связкой ключей пришлось повозиться. На широком кольце их скопилось немало. Макс знал, что кроме дома, замок есть на калитке в дальней части сада. Еще где-то был подвал, но найти его среди ночи казалось нереальным.
Перебрав два десятка разноместных ключей, ему удалось, наконец, отпереть дом. Изнутри в лицо пахнуло затхлостью и чем-то старым. Будто кто-то оставил в мусорном ведре еду и та испортилась... Лет десять назад.
Ночевать в доме тут же расхотелось. Машина показалась куда уютнее и ближе. Там можно было включить печку и вытащить из багажника купленные по дороге хлеб, мясную нарезку и пачку сока.
Преодолев какой-то внезапный страх, парень осмотрелся, фонарик мелькнул, выдернув световым пятном продавленный диван, кресло, обтянутое цветным ситцем, несколько пепельниц на треугольном столике.
Он плохо помнил дом. Когда Макс его видел в последний раз, здесь было нагромождение разноместной мебели шестидесятых годов. Он родился и рос во времена, когда подобный хлам уже успешно вытесняли финские стенки и буфеты из темного дерева.
Максим кое-как нашарил выключатель. Громадная люстра вспыхнула, осветив комнату шестью желтыми лампами из девяти. Пластиковые подвески осыпали оранжевую мебель и зеленый ковер пучками бледных иск, пробивавшихся даже сквозь пыль.
Лестница на второй этаж хлипко закачалась под ногами, когда он поднимался наверх. Там Макс долго давил кнопку выключателя, но ничего не произошло. Решив, что света от окна и фонарика на работу ему хватит, он подошел к ближайшей картине. Луч света выхватил что-то желтое, но парень решил, что рассмотрит картины уже потом, в машине.
-- Вы кто?
Максим ощутил, как мурашки неистовой волной устремились от поясницы вверх, к затылку. Он медленно повернулся к окну, уверяя себя, что красивый женский голос ему почудился.
На широком подоконнике, сверля его круглыми, неестественно блестящими в темноте глазами, сидела девушка. Он не мог ее хорошенько рассмотреть, только бледную кожу, темные до черноты волосы и простенькое платье в цветочек.
-- Вы кто? -- вновь спросила она и отвернула голову к окну.
Макс был напуган и не знал, что ответить.
"Может забралась в дом? Воровка? Хотя, что тут красть... Если только это платье... такие давным-давно из моды вышли..."
-- Знаете, у меня муж умер... -- вздохнула девушка и улыбнулась. -- Он еще раньше умер, но я все надеялась, что вернется... Некоторые же вернулись... А мой Лева нет, ушел навсегда. Знаете, он был очень хорошим... Мы поженились до войны. О ней тогда слухи ходили. Нам казалось -- глупость. Ничего не случится. А потом началось. Леву забрали... А я была такая молодая... Только двадцать лет...
"Психическая, что ли? Какая война?"
-- Отец увез нас с сестрой подальше, боялся очень. Как нам было страшно тогда... Я жила только мыслью о возвращении Левушки. А он не вернулся. Он за всю войну успел мне лишь одно письмо отправить. А теперь что? Одна... Отец говорит, что нужно замуж, пока я еще молода. Но какая радость от этого? Вы знаете, я решила издать Левушкины рассказы. Те, что он написал за два года нашего брака. Думаю, это правильно. И он не обидится, если я их подпишу своим именем... Он мой муж. Он поймет. Он всегда был добрым.
Макс стоял, слушал, неосознанно стараясь дышать тише.
-- А вы, чем занимаетесь? Вы, наверное, художник? Да? Я не знаю, что это за место, но тут картины на стенах, но я ничего на них не могу понять. Все такое черное...
И девушка опять на него глянула глазами-фонарями. Макс сглотнул и медленно отвернулся.
Вдруг его спины коснулось что-то очень холодное, как вода из проруби. Он громко вскрикнул, отшатнулся и только потом посмотрел. Стена возле одной из картин будто треснула, обои расползлись неровными лоскутами, а из почерневших полотен, заключенных в рассохшиеся рамы, вниз текло что-то черно-масляное, как нефть.
Не выдержав, Максим закрыл глаза и громко закричал. Его трясло от страха. Мысли метались, не находя между собой связей. Ему было страшно открывать глаза.
Когда горло засаднило, Максиму пришлось замолчать и перевести дыхание. Он с опаской открыл глаза, ожидая увидеть, что ничего не изменилось.
Девушка исчезла, картины выглядели как раньше -- он рассмотрел напротив изображенную в профиль женщину с неестественно длинным носом.
Ничего не соображая, Максим кубарем скатился с лестницы вниз, снес на первом этаже пару стульев и вывалился на крылечко, пытаясь отдышаться. Он стоял и приходил в себя довольно долго, не понимая, что произошло, не находя объяснения появлению девушки, рассказывавшей историю Мирославы Макаровны. И картины... Черные картины...
-- Ой, а я думаю, не иначе как вор какой-то забрался! -- хрипло рассмеялась где-то очень близко женщина.
Макс с опаской осмотрелся и увидел, что за забором стоит какая-то пухленькая особа, в толстом платке поверх тулупа.
-- Что это вы... Максим... На холоде стоите?
-- Откуда вы меня знаете? - еле узнав свой голос, спросил парень.
-- Ой, да вы меня не признали, что ли? Помните, вы бабушку привозили в прошлый раз? Мы еще знакомились. Меня бабка Марта все кличут.
Макс освобожденно вздохнул. Теперь он вспомнил эту женщину.
-- Что ж вы стоите? Пойдемте ко мне, ночь на дворе... Я вас чаем напою. И у меня свежие булочки есть. И телевизор работает. Я вам на печке постелю, не думаете же вы в старом доме ночевать?
Макс улыбнулся, похлопал себя по карману, вспомнив, что потерял телефон в доме.
"Ничего, утром заберу, -- решил он и пошел навстречу бабке Марте. -- Чаю хочется..."
Старушка пропустила его вперед, указав на окна через два двора, в которых горел свет. Максим улыбнулся, представив теплую печь и мягкие булочки. И не видел, как сверкнули глаза бабки Марты, будто два фонарика...
***
Автор: Кристина Полева
Жанры: апокалипсис
Край жизни
Жизнь кажется спокойной, мирной, дорога твердой и в ее дали всегда виден свет. Но что-то вдруг ломается, меняется незначительная деталь и вот уже мир совсем иной. А вы на самом краю жизни, боритесь за лишнее ее мгновение, за каждый вдох.
Майя и сейчас не верила случившемуся, даже вспоминая прошлый месяц, не могла назвать точную минуту, когда все изменилось... Но ведь она была. Была эта злосчастная минута, которая прочертила мир глубокой бороздой, разделяя на "до" и "после". Майя тогда почувствовала это, будто кто-то лезвием вспорол ей вены и кровь заструилась по рукам, окрашивая мир своим алым великолепием. Девушка не осознавала, что произошло, но больше уже не смогла успокоить своего дрожащего сердца, которое предчувствовало беду. И беда пришла, не заставила себя долго ждать, у нее был мерзкий запах, тошнотворный скрипящий голос и ужасающее лицо. Она жаждала крови, плоти и была ненасытна. Люди оборонялись, пытались защититься, но своей слабостью только укрепляли беду, дарили силы, множили ее. Майя презирала их за это и обещала себе, что ни за что не станет такой же. Уж лучше убьет себя. Да, и сделает подобное не сомневаясь. Для этого у девушки всегда имелся во внутреннем кармашке небольшой пузырек. И она знала, что не дрогнет и проглотит отраву. Майя и сейчас была к этому готова, даже иногда почти решалась, но потом ненавидела себя за безволие и с новыми силами бросалась вперед.
Серость... Казалось мир обратился в какую-то бесконечную серую мглу, промозглую, но и одновременно жаркую, кипящую. И единственным ярким пятном в ней была кровь... А еще голод! Казалось в мире остался только их голод. Бесконечный, вечный, яростный. Он всюду преследовал Майю и не покидал даже в прерывистых снах. Она так и чувствовала, как челюсти вгрызаются в ее плоть, а голову раздирают хрипы и стоны довольных тварей. А девушка ничего не могла поделать, не могла никак защититься. Она всегда просыпалась в холодном поту, с криком на губах, и долгое время после этого не могла придти в себя. Даже зная, что находится в безопасности, сердце застывало от каждого шороха.
Продолжая ее невеселые мысли, ветви деревьев грустно скрипели, словно и сами боялись страшных монстров. Майя вздрагивала, с трудом сдерживала крик, когда их сухие "руки" задевали ее обнаженные плечи. Было холодно. И Майя пожалела, что оставила старенькую куртку вместе с сумкой в своем временном пристанище, бывшем домике лесничего на краю леса. Когда-то в нем жила небольшая, но счастливая семья, теперь осталось только одиночество и ужас, а также кровавые разводы на деревянных стенах. Но самым страшным были фотографии, на которых люди улыбались, обнимались, целовались, обрызганные алыми пятнами. В первый день, как Майя нашла этот домик, она спрятала фотографии в подвал. Девушке не столько было жаль погибших, даже почти не было жаль, она забыла, что это за чувство, но фотографии семьи лесничего напоминала ее собственную.
Казалось, это было так давно, когда она в последний раз видела свою семью, вместе и живых: отца, обожавшего книги и почти не выходившего из кабинета, маму -- веселую щебетушку, любившую посплетничать, младшего брата, немного занудного и заносчивого, но все равно любимого Алекса, и Арнольда, дорогого и милого, сделавшего ей в тот страшный вечер предложение. Да, теперь Майя знала, когда всё это началось. Именно для нее началось. Город познал беду раньше, в самый разгар ежегодного праздника в честь середины лета.
