А ее умения исчерпываются тем, что подглядела когда-то давным-давно по случаю. Ничего. Следопытам кочевья приходилось заметать следы за добрым десятком мамонтов и огромным страусиным стадом, да еще и несколькими десятками людей. За нею – следы одной пары стремительных ног.
И эти ноги уносили ее дальше и дальше от обжитых мест. В этот день Накато не ела – она торопилась убраться подальше.
Кто знает, что заставило преследовательницу отступить так внезапно, и когда она вернется? Кто знает, действительно ли она была одна?
И Накато петляла, озиралась бесконечно по сторонам. Переходила вброд ручьи, карабкалась на голые склоны гор и пересекала каменистые пустоши. То бежала, то затаивалась где-нибудь в густом кустарнике и выжидала, насторожив слух: не следует ли кто за ней по пятам?
Видно и слышно никого не было. Но спокойнее от того не делалось: она уже поняла, что может столкнуться с куда более сильным, чем она, противником.
Остановилась, уже когда солнце село, и на горы спустились сумерки. Небольшой лесок оказался сухим и полным трухлявого сушняка: пройти по такому, не треснув сухой веточкой, будет сложно. А значит – меньше шансов, что к ней подберется кто-нибудь незамеченным.
Эта полянка понравилась ей своей незаметностью.
Со всех сторон ее окружал густой колючий кустарник, уже покрытый листвой, несмотря на раннюю весну. Дело, должно быть, было в том, что лесок расположился среди высоких, защищающих от холодных ветров гор, в обширной низине. В горах большей частью деревья и кусты стояли в зеленой дымке, покрытые едва начавшими разворачиваться листочками. Здесь же и кустарник уже покрылся густой листвой, и трава выросла высокая. Поляна оказалась широкой, но с одной стороны небольшой закуток отгораживал ствол старого поваленного дерева.
Рухнувший исполин, должно быть, прожил не один десяток лет. Возможно, больше сотни. Лежащий ствол доходил Накато выше пояса.
Упало дерево не меньше, чем пару-тройку лет назад: часть ствола успел затянуть кустарник. Между стволом и кустарником оказался небольшой уголок – точно нарочно предназначенный для ночлега одинокому путнику, который хочет спрятаться от чужих глаз. Требовалось только вытоптать короткие, тонкие стрелы свежего кустарника, что пробивались из-под земли.
Чтобы заночевать – это лучшее место. Она бежала целую ночь и целый день. Еще и стычка возле родника.
Да, она сумеет, пожалуй, пробежать еще ночь напролет. И, возможно, часть дня. Но потом усталость таки свалит ее с ног. Следует немного отдохнуть. И хорошо бы еще поесть хоть чего-нибудь. Поляна широкая, возможно, ей удастся найти каких-нибудь съедобных корней. Еще нужно обустроить ночлег.
Только нарвав и натаскав основательный стожок травы, Накато распрямилась. Теперь можно отдохнуть.
Ребенок смирно сидел за спиной. Поразительно, как это за целый день не подал голоса. Не потребовал еды, хотя не спал уже давно. Малыш сидел, привязанный туникой. А сама Накато начала понемногу замерзать нагишом – весной в горах было прохладно, особенно после заката. Теперь можно развернуть малыша и снова одеться.
Трава, что росла в горах, не годилась для того, чтобы сплести из нее накидку и юбку – вроде тех, что носила в бытность свою рабыней, когда жила в степи.
Степная трава – высокая, верхушки ее летом качались куда выше головы самого рослого из воинов. Когда Накато впервые увидела траву в горах и в лесу, не поверила сама себе, что такое бывает: тонкие-тонкие стебельки, что стелются под ногами! Вырастают – самое большее по колено. Если по пояс – это уже высокий травостой.
Да, когда пробираешься по горным лугам, все видно далеко окрест. Но из таких тонких коротких стеблей не сплетешь ни одеяния, ни прочной вместительной корзины. И на подстилку приходится рвать ее много.
Зато мягко. И тепло – малыш ночью не замерзнет. А она ляжет рядом, согреет.
Ничего страшного, что костер не развести. Ночью нужно спать. Если явятся хищники – она их услышит. И сумеет отогнать. А нет – так будет пожива. Мясо. Пока рвала траву, нашла пару небольших съедобных корешков. Немного. Ладно, поголодать придется лишь до завтра. Завтра будет день и будет еда. Уж что-нибудь она раздобудет.
В город возвращаться нельзя – да и удрала далеко к северу. Самое большее – подобраться к караванной тропе и, выждав ночи, что-нибудь стащить. Хотя бы кусок материи, нож и огниво для разведения костра. Ей хватит.
А после – уходить в горы. Быть может, и в степь. Соленые губы – так именуют степи, где она родилась и выросла, на равнине.
Судя по тому, сколько народу заявилось за ее сыном – колдовской дар у него немалый. Наевшись, Накато приложила малыша к груди, погладила по отросшим волосам. Унаследовал дар от отца – на беду. На равнину им теперь нельзя. Да и людям показываться нельзя. Если она когда и вернется на Желтый юг с сыном – то не раньше, чем малышу исполнится лет одиннадцать-двенадцать. Раньше – опасно. До того он не сумеет сам защитить себя. А после – ей уж не удержать подросшего мальчика возле себя. Он захочет свободы. Станет воином, станет сам выбирать себе дорогу.
Тогда можно будет и вернуться. Быть может, она сумеет дойти до Энханы – прекрасного приморского города. Светлого и ясного, как рассвет над морем.
Она поселится в Энхане. А ее сын – как пожелает. Но это – потом, через десяток с лишним лет. Накато осторожно уложила наевшегося и задремавшего малыша в свежую траву, прикрыла тонким слоем этой же травы. В спустившейся темноте она едва видела умиротворенное личико спящего малыша. Он мирно сопел, не подозревая, что за бури разразились над его младенческой головой.
Накато коснулась пальцами носа. Зажил – а она и внимания не обратила. До того ли было? Целый день ее преследовала одна мысль: бежать, бежать как можно дальше! Запутать погоню, если та появится. Долгий путь позади.
Ночь шуршала успокаивающими звуками слабого ветерка и далекой звериной возни. Ухали ночные птицы. Спокойствие и тишина.
Завтра будет новый день.
Накато приоткрыла глаза.
Сколько она проспала? Не помнила даже, как улеглась. Приподнялась, смутно ощущая, что что-то неправильно.
Слишком тихо.
Даже если малыш крепко спит – почему не слышно, как сопит во сне? Она уселась кое-как, огляделась растерянно. Голова тяжелая, мысли вяло ворочались. Яркий солнечный свет резал глаза.
Да, слишком тихо. Пусто рядом.
Накато с силой протерла глаза, пытаясь прогнать сонную одурь. Что же это с ней такое? Будто зельем сонным ее опоили. Но кто бы мог это сделать?
Светит солнце – значит, давно наступил день. А поляну для ночлега она нашла накануне вечером, в сумерках. Укромный уголок – прикрытый густым кустарником с одной стороны и большим поваленным деревом с другой. Нарвала травы в стремительно сгущающейся темноте, исхитрилась найти пару корешков. Сгрызла их наскоро, покормила малыша и улеглась.
Кажется, улеглась. Этого она уже не помнила.
А слух ее не обманул! Рядом и правда было тихо и пусто. Она ведь уложила малыша на траву, что нарвала с вечера! Она для того и рвала ее – сама бы улеглась и просто на голую землю. Ей не привыкать.
Подсохшая за ночь трава осталась. Но малыш бесследно исчез. Дыхание перехватило, в горле застрял ком. Накато, не обращая внимания на слабость, взвилась на ноги, выскочила из укрытия.
Нет, ребенка нигде не видно. Да и не уполз бы он далеко от нее! До сих пор ни разу подобного не случалось. И следов нет. Если бы младенец уполз – должна была остаться рассыпанная с подстилки, разворошенная трава. Да и траву, которой заросла поляна, он бы примял, осталась бы широкая прогалина. Малыш бы непременно разбудил ее – чтобы покормила.
Да и она услышала бы.
Сердце защемило. В животе свернулся тяжелый холодный комок. Ее сына унесли, пока она спала! Но как она не услышала приближения чужака?
От догадки прошиб холодный пот. Зря она, что ли, ощущала спросонок себя так, будто ее чем-то опоили? До сих пор голова тяжелая! Это ведь колдуны пытались отобрать у нее ребенка. Колдунам по силам было наслать на нее непробудный сон.
Их посланница, кем бы она ни была, не справилась. И они решили поступить иначе.
Накато заметалась по поляне. Нет, сам сын уползти не мог – ему бы пришлось переползать через ее тело. Она нарочно улеглась так, чтобы оказаться между ним и выходом из закута. Точнее – собиралась улечься…
А вот и следы! Примятая широкой мужской ступней трава. Это точно не от ее ноги. Ее следы – вот они, рядом. Едва заметные – возле самого ствола поваленного гиганта. Она ходила по поляне, ступая аккуратно – чтобы не примять ни травинки.
А может, малыш все-таки уполз, ведомый любопытством? Безумная, бессмысленная надежда всколыхнулась в душе.
Она хотела лечь так, чтобы закрыть собою выход из укрытия. Но не помнила, как заснула, и спала слишком крепко. Вот ребенок и пробрался мимо нее…
Накато до самого вечера металась по окрестным полянам, тщетно пытаясь отыскать сына. Но не нашла ни следа. Звериных следов на полянах тоже не попадалось – не мог какой-нибудь хищник схватить и утащить малыша. Это сделали люди. Те люди, что, не таясь, притоптали траву на поляне, подошли к самому укрытию. А то, что она не проснулась, говорит об одном: это были колдуны, и они наслали на нее сон, чтобы не мешала им.
Следы на поляне имелись. А вот найти их за пределами поляны ей так и не удалось. Точно похититель взлетел на воздух.
Закат застал ее в бесчисленный раз обрыскивающей окресности. Накато замерла, очнувшись от повеявшего прохладного ветерка.
Что она делает? Она ищет сына, которого унесли. Или хотя бы следы, похитителей. Следы, которых не оставили. Должно быть, у ее малыша и впрямь оказался сильный дар. И он пойдет по стопам отца. Выучится в башне Ошакати и станет… кем? Возможно, важным чиновником в одном из крупных богатых городов. Могущественным человеком. Может даже, целым правителем. А может, подастся в ренегаты – кто знает?
Ей точно ничего не станет об этом известно. Потому как не сумеет узнать сына в будущем, даже если столкнется с ним лицом к лицу. Так же, как и он.
Он вообще не будет знать, что у него где-то в этом мире есть мать. Его путь определился намного раньше, чем она могла предполагать. Теперь у ее малыша своя дорога, ему больше не нужна ее забота.
Она больше никогда не увидит сына!
Своего малыша. Не прижмет к груди, не вдохнет запах тонких младенческих волосиков на голове. Не услышит, как он гудит, довольный, или кричит от гнева или нетерпения. Не почувствует, как теребят ее крохотные ручонки, чтобы разбудить.
Никогда.
Понимание обрушилось на голову, как ушат холодной воды. До этого момента Накато слабо осознавала, что случилось. Чувства и мысли оцепенели. А сейчас пелена вдруг спала, оставив ее один на один с потерей.
Что она ищет? Искать нечего.
Накато опустилась на землю и взвыла. Сначала – тихонько, потом – громче и громче. Вой превратился в оглушительный крик.
Потом она долго лежала на земле, уставившись в наливающееся чернотой небо.
Пойти бы на знакомую поляну, там в закуту за стволом – подстилка из подсохшей за день травы. Только на что? Она не замерзнет, а младенца, которому ночной холод и сырость могли повредить, с нею больше нет.
По щекам безостановочно катились слезы. Стекали по шее и капали на землю.
Пустота и холод окутали – давно она не ощущала себя такой беспомощной и потерянной. Пожалуй, с тех пор, как ее отдали рабыней в чужое кочевье.
Ее снова разбудили солнечные лучи, скользящие по лицу.
Сначала Накато привычно пощупала рукой возле себя – и тут же подскочила. Сон развеялся в мгновение.
Нет, исчезновение ребенка ей не приснилось. Иначе она спала бы в укрытии, а не на голой земле. Проснулась тоска в сердце, принялась грызть внутренности, точно хищный зверь. Она осталась одна, и одна отныне будет всегда. Совсем, как прежде – до появления ребенка на свет. Снова можно делать все, что заблагорассудится, без оглядки на то, что приходится отвечать не только за себя, но и за беспомощного младенца.
Она снова свободна.
Свободна и неприкаянна.
Накато сидела на сырой земле, пока голод не поднял ее и не погнал искать еду. Два дня не есть – шутка ли! Голод на время притупил тоску, заставил забыть обо всем, кроме еды. Корешки, мелкие жучки, прячущиеся под древесной корой, которую Накато отдирала прямо пальцами.
Когда солнце поползло вниз, она опомнилась.
Что проку рыскать в поисках мелочевки! Нужно возвращаться к людям. Найти какой-нибудь караван, в котором можно поживиться. Или деревню.
А лучше – возвращаться в город. Прятаться в горах и степи ей больше незачем. Нужно возвращаться в город – Рунду или Кхорихас. А оттуда отправляться в Ошакати.
Решение пришло внезапно. Накато целый день не думала о том, что станет делать дальше – теперь, когда осталась одна. И вот – пришла верная мысль. Она не станет мириться с тем, что у нее отняли сына! Она найдет его, чего бы ей это ни стоило. Дойдет до Ошакати, где бы этот город ни находился. Отыщет там знаменитую башню колдунов. И проникнет туда – так или иначе! Найдет сына.
Что дальше – она не знала и не думала.
Но разве это важно? Принятое решение угомонило тоску, дышать стало легче. Холодный комок в животе сделался меньше и перестал давить так сильно. Она была одинока, но у нее появилась цель. И, достигнув цели, она перестанет быть одинокой.
Это ничего, что закат близится, а дни по-прежнему коротки. Она достаточно проспала нынешней ночью. И в темноте, пусть и не так, как днем, но видит.
Накато помчалась, не оглядываясь, обратно – к югу. Только забирала теперь понемногу на запад. Так она выйдет к Кхорихасу или его окрестностям – не столь важно. Оттуда уже она отправится вглубь равнин Желтого юга.
Чтобы войти в город, пришлось заплатить мелкую серебряную монетку – шелкопик.
Вот так-так! Интересное новшество бытует в Ошакати. А люди не удивляются, не возмущаются. Некоторые загодя готовят оплату. Стало быть, давно привыкли.
Недаром, видать, Ошакати – самый старый город на всем Желтом юге – об этом Накато давным-давно рассказывали.
Ошакати стоит на земле почти целую сотню лет. Неудивительно, что за это время правители его придумали взимать плату за право пройти городские ворота. Да и сами ворота, и стена значительно превышали даже то, что она видела в свое время в Мальтахёэ – одном из самых крупных и могущественных городов равнины. Что ж, шелкопик так шелкопик. Какая ей разница? Невелика трата. Деньги она носила всегда с собой, в кошеле на ремне вокруг пояса под одеждой. А заработала в лавке в Рунду она немало. В дороге не тратила. Даже грабить никого не пришлось. Сейчас главное – она дошла до Ошакати! Да, это даже не половина дела, а только самое начало. Но самая широкая река начинается с небольшого родника, пробившегося из земли.
Несколько декад назад она даже не знала, в какой стороне находится Ошакати. Не знала, что город лежит у моря – как и памятная Энхана. Только располагается на оконечности полуострова Галиктов.
И эти ноги уносили ее дальше и дальше от обжитых мест. В этот день Накато не ела – она торопилась убраться подальше.
Кто знает, что заставило преследовательницу отступить так внезапно, и когда она вернется? Кто знает, действительно ли она была одна?
И Накато петляла, озиралась бесконечно по сторонам. Переходила вброд ручьи, карабкалась на голые склоны гор и пересекала каменистые пустоши. То бежала, то затаивалась где-нибудь в густом кустарнике и выжидала, насторожив слух: не следует ли кто за ней по пятам?
Видно и слышно никого не было. Но спокойнее от того не делалось: она уже поняла, что может столкнуться с куда более сильным, чем она, противником.
Остановилась, уже когда солнце село, и на горы спустились сумерки. Небольшой лесок оказался сухим и полным трухлявого сушняка: пройти по такому, не треснув сухой веточкой, будет сложно. А значит – меньше шансов, что к ней подберется кто-нибудь незамеченным.
*** ***
Эта полянка понравилась ей своей незаметностью.
Со всех сторон ее окружал густой колючий кустарник, уже покрытый листвой, несмотря на раннюю весну. Дело, должно быть, было в том, что лесок расположился среди высоких, защищающих от холодных ветров гор, в обширной низине. В горах большей частью деревья и кусты стояли в зеленой дымке, покрытые едва начавшими разворачиваться листочками. Здесь же и кустарник уже покрылся густой листвой, и трава выросла высокая. Поляна оказалась широкой, но с одной стороны небольшой закуток отгораживал ствол старого поваленного дерева.
Рухнувший исполин, должно быть, прожил не один десяток лет. Возможно, больше сотни. Лежащий ствол доходил Накато выше пояса.
Упало дерево не меньше, чем пару-тройку лет назад: часть ствола успел затянуть кустарник. Между стволом и кустарником оказался небольшой уголок – точно нарочно предназначенный для ночлега одинокому путнику, который хочет спрятаться от чужих глаз. Требовалось только вытоптать короткие, тонкие стрелы свежего кустарника, что пробивались из-под земли.
Чтобы заночевать – это лучшее место. Она бежала целую ночь и целый день. Еще и стычка возле родника.
Да, она сумеет, пожалуй, пробежать еще ночь напролет. И, возможно, часть дня. Но потом усталость таки свалит ее с ног. Следует немного отдохнуть. И хорошо бы еще поесть хоть чего-нибудь. Поляна широкая, возможно, ей удастся найти каких-нибудь съедобных корней. Еще нужно обустроить ночлег.
Только нарвав и натаскав основательный стожок травы, Накато распрямилась. Теперь можно отдохнуть.
Ребенок смирно сидел за спиной. Поразительно, как это за целый день не подал голоса. Не потребовал еды, хотя не спал уже давно. Малыш сидел, привязанный туникой. А сама Накато начала понемногу замерзать нагишом – весной в горах было прохладно, особенно после заката. Теперь можно развернуть малыша и снова одеться.
Трава, что росла в горах, не годилась для того, чтобы сплести из нее накидку и юбку – вроде тех, что носила в бытность свою рабыней, когда жила в степи.
Степная трава – высокая, верхушки ее летом качались куда выше головы самого рослого из воинов. Когда Накато впервые увидела траву в горах и в лесу, не поверила сама себе, что такое бывает: тонкие-тонкие стебельки, что стелются под ногами! Вырастают – самое большее по колено. Если по пояс – это уже высокий травостой.
Да, когда пробираешься по горным лугам, все видно далеко окрест. Но из таких тонких коротких стеблей не сплетешь ни одеяния, ни прочной вместительной корзины. И на подстилку приходится рвать ее много.
Зато мягко. И тепло – малыш ночью не замерзнет. А она ляжет рядом, согреет.
Ничего страшного, что костер не развести. Ночью нужно спать. Если явятся хищники – она их услышит. И сумеет отогнать. А нет – так будет пожива. Мясо. Пока рвала траву, нашла пару небольших съедобных корешков. Немного. Ладно, поголодать придется лишь до завтра. Завтра будет день и будет еда. Уж что-нибудь она раздобудет.
В город возвращаться нельзя – да и удрала далеко к северу. Самое большее – подобраться к караванной тропе и, выждав ночи, что-нибудь стащить. Хотя бы кусок материи, нож и огниво для разведения костра. Ей хватит.
А после – уходить в горы. Быть может, и в степь. Соленые губы – так именуют степи, где она родилась и выросла, на равнине.
Судя по тому, сколько народу заявилось за ее сыном – колдовской дар у него немалый. Наевшись, Накато приложила малыша к груди, погладила по отросшим волосам. Унаследовал дар от отца – на беду. На равнину им теперь нельзя. Да и людям показываться нельзя. Если она когда и вернется на Желтый юг с сыном – то не раньше, чем малышу исполнится лет одиннадцать-двенадцать. Раньше – опасно. До того он не сумеет сам защитить себя. А после – ей уж не удержать подросшего мальчика возле себя. Он захочет свободы. Станет воином, станет сам выбирать себе дорогу.
Тогда можно будет и вернуться. Быть может, она сумеет дойти до Энханы – прекрасного приморского города. Светлого и ясного, как рассвет над морем.
Она поселится в Энхане. А ее сын – как пожелает. Но это – потом, через десяток с лишним лет. Накато осторожно уложила наевшегося и задремавшего малыша в свежую траву, прикрыла тонким слоем этой же травы. В спустившейся темноте она едва видела умиротворенное личико спящего малыша. Он мирно сопел, не подозревая, что за бури разразились над его младенческой головой.
Накато коснулась пальцами носа. Зажил – а она и внимания не обратила. До того ли было? Целый день ее преследовала одна мысль: бежать, бежать как можно дальше! Запутать погоню, если та появится. Долгий путь позади.
Ночь шуршала успокаивающими звуками слабого ветерка и далекой звериной возни. Ухали ночные птицы. Спокойствие и тишина.
Завтра будет новый день.
Глава 2. Ошакати
Накато приоткрыла глаза.
Сколько она проспала? Не помнила даже, как улеглась. Приподнялась, смутно ощущая, что что-то неправильно.
Слишком тихо.
Даже если малыш крепко спит – почему не слышно, как сопит во сне? Она уселась кое-как, огляделась растерянно. Голова тяжелая, мысли вяло ворочались. Яркий солнечный свет резал глаза.
Да, слишком тихо. Пусто рядом.
Накато с силой протерла глаза, пытаясь прогнать сонную одурь. Что же это с ней такое? Будто зельем сонным ее опоили. Но кто бы мог это сделать?
Светит солнце – значит, давно наступил день. А поляну для ночлега она нашла накануне вечером, в сумерках. Укромный уголок – прикрытый густым кустарником с одной стороны и большим поваленным деревом с другой. Нарвала травы в стремительно сгущающейся темноте, исхитрилась найти пару корешков. Сгрызла их наскоро, покормила малыша и улеглась.
Кажется, улеглась. Этого она уже не помнила.
А слух ее не обманул! Рядом и правда было тихо и пусто. Она ведь уложила малыша на траву, что нарвала с вечера! Она для того и рвала ее – сама бы улеглась и просто на голую землю. Ей не привыкать.
Подсохшая за ночь трава осталась. Но малыш бесследно исчез. Дыхание перехватило, в горле застрял ком. Накато, не обращая внимания на слабость, взвилась на ноги, выскочила из укрытия.
Нет, ребенка нигде не видно. Да и не уполз бы он далеко от нее! До сих пор ни разу подобного не случалось. И следов нет. Если бы младенец уполз – должна была остаться рассыпанная с подстилки, разворошенная трава. Да и траву, которой заросла поляна, он бы примял, осталась бы широкая прогалина. Малыш бы непременно разбудил ее – чтобы покормила.
Да и она услышала бы.
Сердце защемило. В животе свернулся тяжелый холодный комок. Ее сына унесли, пока она спала! Но как она не услышала приближения чужака?
От догадки прошиб холодный пот. Зря она, что ли, ощущала спросонок себя так, будто ее чем-то опоили? До сих пор голова тяжелая! Это ведь колдуны пытались отобрать у нее ребенка. Колдунам по силам было наслать на нее непробудный сон.
Их посланница, кем бы она ни была, не справилась. И они решили поступить иначе.
Накато заметалась по поляне. Нет, сам сын уползти не мог – ему бы пришлось переползать через ее тело. Она нарочно улеглась так, чтобы оказаться между ним и выходом из закута. Точнее – собиралась улечься…
А вот и следы! Примятая широкой мужской ступней трава. Это точно не от ее ноги. Ее следы – вот они, рядом. Едва заметные – возле самого ствола поваленного гиганта. Она ходила по поляне, ступая аккуратно – чтобы не примять ни травинки.
А может, малыш все-таки уполз, ведомый любопытством? Безумная, бессмысленная надежда всколыхнулась в душе.
Она хотела лечь так, чтобы закрыть собою выход из укрытия. Но не помнила, как заснула, и спала слишком крепко. Вот ребенок и пробрался мимо нее…
Накато до самого вечера металась по окрестным полянам, тщетно пытаясь отыскать сына. Но не нашла ни следа. Звериных следов на полянах тоже не попадалось – не мог какой-нибудь хищник схватить и утащить малыша. Это сделали люди. Те люди, что, не таясь, притоптали траву на поляне, подошли к самому укрытию. А то, что она не проснулась, говорит об одном: это были колдуны, и они наслали на нее сон, чтобы не мешала им.
Следы на поляне имелись. А вот найти их за пределами поляны ей так и не удалось. Точно похититель взлетел на воздух.
Закат застал ее в бесчисленный раз обрыскивающей окресности. Накато замерла, очнувшись от повеявшего прохладного ветерка.
Что она делает? Она ищет сына, которого унесли. Или хотя бы следы, похитителей. Следы, которых не оставили. Должно быть, у ее малыша и впрямь оказался сильный дар. И он пойдет по стопам отца. Выучится в башне Ошакати и станет… кем? Возможно, важным чиновником в одном из крупных богатых городов. Могущественным человеком. Может даже, целым правителем. А может, подастся в ренегаты – кто знает?
Ей точно ничего не станет об этом известно. Потому как не сумеет узнать сына в будущем, даже если столкнется с ним лицом к лицу. Так же, как и он.
Он вообще не будет знать, что у него где-то в этом мире есть мать. Его путь определился намного раньше, чем она могла предполагать. Теперь у ее малыша своя дорога, ему больше не нужна ее забота.
Она больше никогда не увидит сына!
Своего малыша. Не прижмет к груди, не вдохнет запах тонких младенческих волосиков на голове. Не услышит, как он гудит, довольный, или кричит от гнева или нетерпения. Не почувствует, как теребят ее крохотные ручонки, чтобы разбудить.
Никогда.
Понимание обрушилось на голову, как ушат холодной воды. До этого момента Накато слабо осознавала, что случилось. Чувства и мысли оцепенели. А сейчас пелена вдруг спала, оставив ее один на один с потерей.
Что она ищет? Искать нечего.
Накато опустилась на землю и взвыла. Сначала – тихонько, потом – громче и громче. Вой превратился в оглушительный крик.
Потом она долго лежала на земле, уставившись в наливающееся чернотой небо.
Пойти бы на знакомую поляну, там в закуту за стволом – подстилка из подсохшей за день травы. Только на что? Она не замерзнет, а младенца, которому ночной холод и сырость могли повредить, с нею больше нет.
По щекам безостановочно катились слезы. Стекали по шее и капали на землю.
Пустота и холод окутали – давно она не ощущала себя такой беспомощной и потерянной. Пожалуй, с тех пор, как ее отдали рабыней в чужое кочевье.
*** ***
Ее снова разбудили солнечные лучи, скользящие по лицу.
Сначала Накато привычно пощупала рукой возле себя – и тут же подскочила. Сон развеялся в мгновение.
Нет, исчезновение ребенка ей не приснилось. Иначе она спала бы в укрытии, а не на голой земле. Проснулась тоска в сердце, принялась грызть внутренности, точно хищный зверь. Она осталась одна, и одна отныне будет всегда. Совсем, как прежде – до появления ребенка на свет. Снова можно делать все, что заблагорассудится, без оглядки на то, что приходится отвечать не только за себя, но и за беспомощного младенца.
Она снова свободна.
Свободна и неприкаянна.
Накато сидела на сырой земле, пока голод не поднял ее и не погнал искать еду. Два дня не есть – шутка ли! Голод на время притупил тоску, заставил забыть обо всем, кроме еды. Корешки, мелкие жучки, прячущиеся под древесной корой, которую Накато отдирала прямо пальцами.
Когда солнце поползло вниз, она опомнилась.
Что проку рыскать в поисках мелочевки! Нужно возвращаться к людям. Найти какой-нибудь караван, в котором можно поживиться. Или деревню.
А лучше – возвращаться в город. Прятаться в горах и степи ей больше незачем. Нужно возвращаться в город – Рунду или Кхорихас. А оттуда отправляться в Ошакати.
Решение пришло внезапно. Накато целый день не думала о том, что станет делать дальше – теперь, когда осталась одна. И вот – пришла верная мысль. Она не станет мириться с тем, что у нее отняли сына! Она найдет его, чего бы ей это ни стоило. Дойдет до Ошакати, где бы этот город ни находился. Отыщет там знаменитую башню колдунов. И проникнет туда – так или иначе! Найдет сына.
Что дальше – она не знала и не думала.
Но разве это важно? Принятое решение угомонило тоску, дышать стало легче. Холодный комок в животе сделался меньше и перестал давить так сильно. Она была одинока, но у нее появилась цель. И, достигнув цели, она перестанет быть одинокой.
Это ничего, что закат близится, а дни по-прежнему коротки. Она достаточно проспала нынешней ночью. И в темноте, пусть и не так, как днем, но видит.
Накато помчалась, не оглядываясь, обратно – к югу. Только забирала теперь понемногу на запад. Так она выйдет к Кхорихасу или его окрестностям – не столь важно. Оттуда уже она отправится вглубь равнин Желтого юга.
*** ***
Чтобы войти в город, пришлось заплатить мелкую серебряную монетку – шелкопик.
Вот так-так! Интересное новшество бытует в Ошакати. А люди не удивляются, не возмущаются. Некоторые загодя готовят оплату. Стало быть, давно привыкли.
Недаром, видать, Ошакати – самый старый город на всем Желтом юге – об этом Накато давным-давно рассказывали.
Ошакати стоит на земле почти целую сотню лет. Неудивительно, что за это время правители его придумали взимать плату за право пройти городские ворота. Да и сами ворота, и стена значительно превышали даже то, что она видела в свое время в Мальтахёэ – одном из самых крупных и могущественных городов равнины. Что ж, шелкопик так шелкопик. Какая ей разница? Невелика трата. Деньги она носила всегда с собой, в кошеле на ремне вокруг пояса под одеждой. А заработала в лавке в Рунду она немало. В дороге не тратила. Даже грабить никого не пришлось. Сейчас главное – она дошла до Ошакати! Да, это даже не половина дела, а только самое начало. Но самая широкая река начинается с небольшого родника, пробившегося из земли.
Несколько декад назад она даже не знала, в какой стороне находится Ошакати. Не знала, что город лежит у моря – как и памятная Энхана. Только располагается на оконечности полуострова Галиктов.
