При этом не теряя времени – каждый день делал надежду на благополучный исход всё более призрачной. А её по-прежнему гоняли в комнату предварительных замеров, где она пыталась искусственно взвинтить себя до состояния эйфорической радости, и ей даже казалось, что иногда что-то получается… К усилителю Лику, между тем, на пушечный выстрел не подпускали, и это тоже стало её раздражать.
«Если бы мне дали возможность повлиять на ситуацию, я бы сразу почувствовала себя лучше, и настроение бы повысилось, – мрачно бурчала она про себя. – Почему бы им не дать мне шанс попробовать? А так с каждым днём всё хуже становится – именно потому, что сделать ничего не могу».
В этот момент она проходила мимо коридора, ведущего к усилителю. Как всегда, она направилась внутрь, чтобы посмотреть на стеклянную дверь, за которой была ещё одна дверь, бронированная и защищённая, за которой находилось… неизвестно что, но это и был усилитель. Лика прижалась лицом к стеклянной двери, положила руку на прохладную ручку. Ручка подалась. Лика на секунду замерла, а потом, затаив дыхание, повернула ручку и потянула дверь на себя… «Это ничего не значит, там вторая дверь, которая точно будет закрыта», – готовилась она к неизбежному разочарованию.
Бронированная дверь оказалась не только не запертой, но и приоткрытой. Лика вошла в полукруглое помещение со стенами ненавязчивого бледно-жёлтого цвета, мягким ковром тёплых оттенков на полу и кучей раскиданных по ковру подушек. «Это ничего не значит, аппарат наверняка отключён… Нет, он же в принципе не отключается!» – Лика притворила дверь, ринулась в середину комнаты и, закрыв глаза, начала исступлённо представлять себе, что всё хорошо, он вернулся, они опять вместе болтают, хохочут, едят мамины пирожки, и она чувствует себя защищённой – что бы ни случилось, она может ему рассказать, и он поможет, он всегда на её стороне… И что бы у него ни случилось, он всегда придёт к ней, и вместе они непременно придумают выход из любой ситуации. Из любой… любой… кроме этой.
Горло перехватил спазм, поднимавшееся из глубины отчаяние захлёстывало с головой. «Нет, нет, так нельзя, что я делаю, так будет только хуже!» – Лика попыталась вспомнить, как это – чувствовать себя счастливой и защищённой, вместе с тоской на неё уже накатывали волны паники, с которыми она не могла совладать. Где-то истошно вопила сирена, пищали какие-то приборы, часть стены оказалась затемнённым стеклом, которое она поначалу не заметила, за ним сейчас мигали и моргали красные и оранжевые лампочки. Лика снова зажмурилась, предприняла последнюю отчаянную попытку переломить себя… и с рыданиями опустилась на колени посреди комнаты.
В эту минуту дверь распахнулась, раздался топот ног, её подняли и вывели наружу, кто-то что-то делал в комнате, но она уже этого не видела. Бьющуюся в истерике с воплями «Что я наделала! Я всё погубила!», её отбуксировали в медкабинет, сделали какой-то укол…
Вечером пришло сообщение о том, что спасательная экспедиция вернулась с поверхности Марса на корабль после безуспешной попытки найти пропавший шаттл. Что с экипажем шаттла, было по-прежнему неизвестно, но запасы жизнеобеспечения на нём должны были иссякнуть со дня на день.
Лика об этом не узнала, она глубоко спала – и ещё несколько дней её не выпускали из комнаты, продолжая пичкать успокоительными таблетками и снотворным. Несмотря на жуткий скандал, так и не удалось выяснить, по чьей преступной халатности дверь в усилитель оказалась открытой…
Когда она наконец пришла в себя, в комнате было светло. Рядом никого не было, на столике стоял завтрак, но есть не хотелось. Сердце сжалось от ужаса при одной мысли о том, что возможно, она своими руками навсегда погубила надежду на то, что всё наладится. Не в силах находиться в комнате, она вскочила, оделась и вышла в коридор. Ей было всё равно, куда идти, и она металась по институту, пытаясь заглушить чувство вины и тревоги, пока не оказалась на какой-то чёрной лестнице, по которой, не слишком думая о том, что она делает, спустилась на цокольный этаж. Вдоль стен тянулись какие-то трубы, слышалось бормотание и время от времени – бряканье металлического инструмента.
Лика прошла вперёд и увидела, как около одной из труб, разложив на тряпочке нехитрые гаечные ключи и плоскогубцы, колдует тот самый работяга, которого она не так давно видела в коридоре. Вид у него был не в пример более довольный, он тихонько и очень умиротворённо обсуждал сам с собой свои действия и с видимым удовлетворением что-то откручивал, прикручивал, вырезал по форме резиновые детали…
– А… Вы что тут делаете? – не удержалась от вопроса Лика.
Мужчина чуть повернул к ней голову, внимательно посмотрел.
– Подай-ка, девонька, мне гаечный ключ, чтобы я не тянулся, – уютно прогудел он басом. Не сразу разобравшись, что именно требуется, девушка нашла нужный инструмент. – У них тут несколько дней назад катастрофа локальная приключилась – из-за аппарата этого. Кто-то там что-то намудрил, по всему НИИ техника разладилась, трубы прорвало и электричество вырубило. Местные роботы не справляются, тем более, те, которые на электричестве, вообще в коматоз впали, так я тут им вызвался помочь. Вот, трубы уже почти наладил, электричество подключил…
Голос его тоже был очень довольным. Лика опять сжалась от чувства вины.
– А как же, если электричество налажено? В смысле, роботы ведь теперь работают? – не очень внятно спросила она.
– А они поняли, наконец, что если человек что с душой делает, то никакому роботу с ним не сравняться, – охотно ответил мужчина, закручивая очередной болт. – А может, не в этом дело… Они тут замеры свои снова проводить начали, как техника-то из коматоза вышла… Так вот очень им меня в эту комнату понравилось запихивать и выяснять, о чём я думаю. А о чём мне думать, если половина труб не налажена, и лампочки горят только в основном здании. Так они мне аппаратуры накидали в эту комнату – налаживать, значит, – он поднял с тряпки какую-то очередную резиновую штуку неведомого назначения. – А потом на повышение я пошёл – теперь кручу им розетки и прочую их электрику в главном их «Овальном зале» – который они усилителем зовут. Очень, говорят, у меня показатели хорошие.
– Вы работаете в усилителе? – ахнула Лика. – А вы вообще знаете, зачем он?
– Ну, ты, девонька, за совсем дурака-то меня не держи. Конечно, они растолковали, что к чему. Я как дело начал делать, к которому у меня душа лежит, так и настроение сразу наладилось – вот они меня туда и засовывают с моими игрушками. Я ж понимаю, роботы. Но мне вот неинтересно другое – с детства люблю руками работать. А ты вообще как сюда забрела-то? – вдруг спохватился он.
Лика неожиданно почувствовала, что к глазам подкатывают слёзы. Как у него всё просто… Если бы ей было также легко разобраться со своей проблемой…
– Да я… – замялась она… А потом, как кинувшись в омут головой, брякнула. – Знаете, это, похоже, я виновата, что всё так случилось. Понимаете, я залезла в усилитель, потому что мне очень надо было одну ситуацию исправить, чтобы она пошла по наилучшей альтернативе развития. Но я… у меня не вышло. Я не смогла поверить, что всё будет хорошо, потому что всё плохо, совсем плохо, а потом я поняла, что делаю, и испугалась. И всё стало ещё хуже. Я сама не знаю, зачем я Вам всё это говорю.
Мужчина оторвался от своей трубы, подошёл к ней, поднял две плоские деревянные штуки, потянул одну, другую, и поставил на пол старомодные складные табуретки.
– Садись, давай. Я всегда две таскаю – одну чтобы самому присесть, если работу на уровне колен делать надо, а на вторую инструмент кладу, чтобы не тянуться. Рассказывай, девонька, что у тебя стряслось. Парень, что ли бросил?
– Да что у вас у всех одно на уме – парень, да парень, – рассердилась Лика. – Никто меня не бросал! У меня брат был, близнец. Мы всю жизнь не разлей вода с ним. Были. Но он всегда увлекался космосом, мечтал на Марс полететь, когда его начнут исследовать. Вот и полетел.
Из глаз потекли слёзы, она попробовала втянуть их внутрь, не получилось, и совершенно неожиданно для себя она разразилась бурными рыданиями, всхлипывая и слегка подвывая от чувства безысходности, несправедливости жизни и всё того же проклятого чувства вины.
– Ну-ну, – мужчина сочувственно поглаживал её по плечу. – Значит, он в том шаттле был, который потерялся. Да, так его и не нашли пока.
Лика сначала кивнула, потом судорожно замотала головой.
– Понимаете, – она продолжала исповедоваться, не в силах остановиться, – я думала, что если смогу хорошо поработать в усилителе, то их найдут. А вместо этого сделала хуже. Ну, что мне делать, я жить не хочу, получается… – истина обрушилась на неё сокрушительностью десятитонной скалы, – получается, я сама окончательно его загубила.
Последние слова она произнесла шёпотом и одновременно совершенно отчётливо осознала, что выхода у неё нет, и жизни тоже никакой у неё никогда не будет, потому что жить с таким грузом на сердце попросту невозможно. Остаётся одно – побольше снотворных пилюль разом выпить или вены вскрыть.
– Ты это мне тут брось! – словно услышав её мысли, прикрикнул человек, сидевший рядом на раскладной табуретке. – Во-первых, вероятности эти – материя тонкая, ты не знаешь, могла ты сделать лучше или нет. Вот технику в институте точно порушила, а что до космоса дотянулась – не факт, совсем не факт. Во-вторых, как батя мой говорил (а он знал, он войну прошёл в своё время) – пока есть жизнь, есть надежда. Может, они ещё и выкрутятся, команда шаттла с братом твоим, всякое бывает. И каково ему будет, если ты тут чего учудишь, ты подумала? А матери твоей каково, сына потерять, а дочь что есть, что нету, да и думает невесть о чём?
– А вы мысли читаете? – неожиданно для себя улыбнулась Лика. Неуверенно и кривовато так улыбнулась, но всё же. Про маму он ей вовремя напомнил, правда, как же мама-то. Да и папа тоже. Им и так нелегко пришлось, а она в своём горе совсем о них не думала. Ей стало стыдно.
– Что тут читать-то? – пробурчал психотерапевт поневоле. – Можно подумать, больно новое что выдумала.
– А что же делать?
Почему-то она прониклась к нему полным доверием. Вроде, простой человек, трубами какими-то никому не нужными занимается, у роботов работу отнимает, а вот поди ж ты. Надёжный. Спокойный такой, и глаза добрые.
На удивление, он от её вопроса не отмахнулся, а всерьёз задумался.
– Что делать. Что делать. А что ты вообще любишь делать? – вдруг повернул он к ней голову.
– В смысле? – опешила она. – Ну, читать люблю. Фэнтези особенно. Гулять люблю, музыку слушать.
– Гулять и читать – это хорошо, конечно. А что ты делать любишь? Делать? – он смотрел на неё испытующе, а она никак не могла понять суть вопроса.
– В кафе ходить… Раньше любила.
– Нет. А делать что ты любишь, всё-таки? Чему ты в институте учишься?
При мысли об институте Лика скривилась.
– Социологии я учусь. Опросы, графики и вольные фантазии о том, как будет развиваться общество и почему именно так, а не иначе.
– Хорошее дело, – одобрил собеседник. – Только ты его не любишь. Вроде как я эту бумажную документацию, которой меня на повышении квалификации учили. А любишь-то что?
– Рисовать! – до неё наконец дошло, о чём речь. – Рисовать люблю. Только уже очень давно кисти в руки не брала – времени не хватало. А сейчас – уж какое рисование, когда такая ситуация, – в глазах вновь стояли слёзы. Учитывая её серое омертвевшее состояние последних месяцев, когда не было ни слёз, ни слов, ни чувств, ни желаний, это было, пожалуй, даже неплохо.
– А ты возьми, да попробуй нарисовать беду свою. А потом брата. Ну, Марс с шаттлом его… Горе своё пусти в дело – когда дело делаешь, всегда легче. Главное, чтобы оно нравилось.
– Вы психолог? – сквозь слёзы улыбнулась она (второй раз уже). – Непризнанный арт-терапевт?
– Да тут не надо психологом быть. Предки наши через что только не прошли – и войны, и голод, и смуты. Да ты сама, чай, историю учила, получше меня знаешь. И ничего, справлялись. Потому что дело делали. Тут только такая хитрость – если дело не по душе, ты себя не заставишь его делать, так или иначе отлынивать будешь. А если по душе – уйдёшь в него с головой, так и на душе легче станет.
Он неловко потрепал её по плечу.
– А мне потом свои картинки покажешь, хорошо? – добрые глаза смотрели с сочувствием и чуть улыбались.
– Покажу, – с сомнением ответила Лика. В самом деле, почему не попробовать? Хуже уже всё равно не будет, а выкарабкиваться как-то надо. Хотя бы ради мамы с папой. Она повернулась и пошла, продолжая обдумывать вариант с рисованием. Потом остановилась и обернулась.
– А Вас как зовут?
– Сергеем Петровичем меня зовут.
– А меня Ликой. Я Вас найду, как картину закончу, и покажу, хорошо?
– Вот и договорились, – издалека снова послышался скрежет и постукивание инструментов, а Лика всё быстрее шла к лестнице, по пути соображая, что ей нужно заказать – бумагу, краски, карандаши, палитру, кисти. Ещё альбом для скетчей и уголь.
– Что там у нас с девушкой Ликой? – спросил профессор, перелистывая последние распечатки с показаниями приборов. – Кто-нибудь может мне рассказать, как дела идут?
– По-моему, её надо отсюда в клинику специализированную переправлять, – злобно бросил Антон, раздосадованный Ликой – она наотрез отказалась продолжать с ним общаться. – После того, что она тут наворотила… А теперь у неё и вовсе крыша поехала – заперлась у себя и безостановочно какие-то устрашающе монструозные картинки малюет. Ну, совсем психика, похоже, нарушилась…
Профессор пригладил бороду, по обыкновению, прищурившись, посмотрел на аспиранта.
– А у тебя есть какие-нибудь соображения? – перевёл он взгляд на Витю.
Тот подумал. С ним Лика иногда продолжала беседовать, даже показала одну из картин, над которыми работала – что-то в духе мунковского «Крика», действительно, весьма устрашающе. Однако сама девушка изменилась, стала более… собранной, что ли.
– Мне кажется, в её состоянии есть некоторое улучшение, – осторожно заметил Витя. – Не знаю, насколько серьёзное и надолго ли, но динамика, я бы сказал, положительная.
Антон возмущённо фыркнул и недоверчиво покачал головой. Он был сильно уязвлён тем, что его обаянию девушка предпочла затворничество, и ещё больше – тем, что с ним она разговаривать вежливо, но непреклонно отказывалась, а с Витей – нет.
– Ну-ну, – неопределённо заметил профессор. – А приведи-ка её сюда к нам в комнату предварительных замеров. Скажем, завтра в двенадцать. Поглядим, что там к чему.
Лика сидела в кафе и разговаривала с Сергеем Петровичем, с увлечением поглощая рыбу, запечённую в белом вине. Он внимательно слушал, потихоньку отпиливая вилкой кусочки котлеты по-киевски и отправляя их в рот. Иногда вставлял веское замечание.
– Я всегда, всегда была против того, чтобы он становился космонавтом-исследователем. Прямо, как чувствовала, что добром это не кончится. Но он ничего не желал слушать! Он талантливый был, у него всегда и с точными науками, и с физической подготовкой полный порядок. Был, – она непроизвольно сглотнула. – И он в Академии всегда одним из лучших считался, именно поэтому его в исследовательскую группу на Марс взяли.
«Если бы мне дали возможность повлиять на ситуацию, я бы сразу почувствовала себя лучше, и настроение бы повысилось, – мрачно бурчала она про себя. – Почему бы им не дать мне шанс попробовать? А так с каждым днём всё хуже становится – именно потому, что сделать ничего не могу».
В этот момент она проходила мимо коридора, ведущего к усилителю. Как всегда, она направилась внутрь, чтобы посмотреть на стеклянную дверь, за которой была ещё одна дверь, бронированная и защищённая, за которой находилось… неизвестно что, но это и был усилитель. Лика прижалась лицом к стеклянной двери, положила руку на прохладную ручку. Ручка подалась. Лика на секунду замерла, а потом, затаив дыхание, повернула ручку и потянула дверь на себя… «Это ничего не значит, там вторая дверь, которая точно будет закрыта», – готовилась она к неизбежному разочарованию.
Бронированная дверь оказалась не только не запертой, но и приоткрытой. Лика вошла в полукруглое помещение со стенами ненавязчивого бледно-жёлтого цвета, мягким ковром тёплых оттенков на полу и кучей раскиданных по ковру подушек. «Это ничего не значит, аппарат наверняка отключён… Нет, он же в принципе не отключается!» – Лика притворила дверь, ринулась в середину комнаты и, закрыв глаза, начала исступлённо представлять себе, что всё хорошо, он вернулся, они опять вместе болтают, хохочут, едят мамины пирожки, и она чувствует себя защищённой – что бы ни случилось, она может ему рассказать, и он поможет, он всегда на её стороне… И что бы у него ни случилось, он всегда придёт к ней, и вместе они непременно придумают выход из любой ситуации. Из любой… любой… кроме этой.
Горло перехватил спазм, поднимавшееся из глубины отчаяние захлёстывало с головой. «Нет, нет, так нельзя, что я делаю, так будет только хуже!» – Лика попыталась вспомнить, как это – чувствовать себя счастливой и защищённой, вместе с тоской на неё уже накатывали волны паники, с которыми она не могла совладать. Где-то истошно вопила сирена, пищали какие-то приборы, часть стены оказалась затемнённым стеклом, которое она поначалу не заметила, за ним сейчас мигали и моргали красные и оранжевые лампочки. Лика снова зажмурилась, предприняла последнюю отчаянную попытку переломить себя… и с рыданиями опустилась на колени посреди комнаты.
В эту минуту дверь распахнулась, раздался топот ног, её подняли и вывели наружу, кто-то что-то делал в комнате, но она уже этого не видела. Бьющуюся в истерике с воплями «Что я наделала! Я всё погубила!», её отбуксировали в медкабинет, сделали какой-то укол…
Вечером пришло сообщение о том, что спасательная экспедиция вернулась с поверхности Марса на корабль после безуспешной попытки найти пропавший шаттл. Что с экипажем шаттла, было по-прежнему неизвестно, но запасы жизнеобеспечения на нём должны были иссякнуть со дня на день.
Лика об этом не узнала, она глубоко спала – и ещё несколько дней её не выпускали из комнаты, продолжая пичкать успокоительными таблетками и снотворным. Несмотря на жуткий скандал, так и не удалось выяснить, по чьей преступной халатности дверь в усилитель оказалась открытой…
***
Когда она наконец пришла в себя, в комнате было светло. Рядом никого не было, на столике стоял завтрак, но есть не хотелось. Сердце сжалось от ужаса при одной мысли о том, что возможно, она своими руками навсегда погубила надежду на то, что всё наладится. Не в силах находиться в комнате, она вскочила, оделась и вышла в коридор. Ей было всё равно, куда идти, и она металась по институту, пытаясь заглушить чувство вины и тревоги, пока не оказалась на какой-то чёрной лестнице, по которой, не слишком думая о том, что она делает, спустилась на цокольный этаж. Вдоль стен тянулись какие-то трубы, слышалось бормотание и время от времени – бряканье металлического инструмента.
Лика прошла вперёд и увидела, как около одной из труб, разложив на тряпочке нехитрые гаечные ключи и плоскогубцы, колдует тот самый работяга, которого она не так давно видела в коридоре. Вид у него был не в пример более довольный, он тихонько и очень умиротворённо обсуждал сам с собой свои действия и с видимым удовлетворением что-то откручивал, прикручивал, вырезал по форме резиновые детали…
– А… Вы что тут делаете? – не удержалась от вопроса Лика.
Мужчина чуть повернул к ней голову, внимательно посмотрел.
– Подай-ка, девонька, мне гаечный ключ, чтобы я не тянулся, – уютно прогудел он басом. Не сразу разобравшись, что именно требуется, девушка нашла нужный инструмент. – У них тут несколько дней назад катастрофа локальная приключилась – из-за аппарата этого. Кто-то там что-то намудрил, по всему НИИ техника разладилась, трубы прорвало и электричество вырубило. Местные роботы не справляются, тем более, те, которые на электричестве, вообще в коматоз впали, так я тут им вызвался помочь. Вот, трубы уже почти наладил, электричество подключил…
Голос его тоже был очень довольным. Лика опять сжалась от чувства вины.
– А как же, если электричество налажено? В смысле, роботы ведь теперь работают? – не очень внятно спросила она.
– А они поняли, наконец, что если человек что с душой делает, то никакому роботу с ним не сравняться, – охотно ответил мужчина, закручивая очередной болт. – А может, не в этом дело… Они тут замеры свои снова проводить начали, как техника-то из коматоза вышла… Так вот очень им меня в эту комнату понравилось запихивать и выяснять, о чём я думаю. А о чём мне думать, если половина труб не налажена, и лампочки горят только в основном здании. Так они мне аппаратуры накидали в эту комнату – налаживать, значит, – он поднял с тряпки какую-то очередную резиновую штуку неведомого назначения. – А потом на повышение я пошёл – теперь кручу им розетки и прочую их электрику в главном их «Овальном зале» – который они усилителем зовут. Очень, говорят, у меня показатели хорошие.
– Вы работаете в усилителе? – ахнула Лика. – А вы вообще знаете, зачем он?
– Ну, ты, девонька, за совсем дурака-то меня не держи. Конечно, они растолковали, что к чему. Я как дело начал делать, к которому у меня душа лежит, так и настроение сразу наладилось – вот они меня туда и засовывают с моими игрушками. Я ж понимаю, роботы. Но мне вот неинтересно другое – с детства люблю руками работать. А ты вообще как сюда забрела-то? – вдруг спохватился он.
Лика неожиданно почувствовала, что к глазам подкатывают слёзы. Как у него всё просто… Если бы ей было также легко разобраться со своей проблемой…
– Да я… – замялась она… А потом, как кинувшись в омут головой, брякнула. – Знаете, это, похоже, я виновата, что всё так случилось. Понимаете, я залезла в усилитель, потому что мне очень надо было одну ситуацию исправить, чтобы она пошла по наилучшей альтернативе развития. Но я… у меня не вышло. Я не смогла поверить, что всё будет хорошо, потому что всё плохо, совсем плохо, а потом я поняла, что делаю, и испугалась. И всё стало ещё хуже. Я сама не знаю, зачем я Вам всё это говорю.
Мужчина оторвался от своей трубы, подошёл к ней, поднял две плоские деревянные штуки, потянул одну, другую, и поставил на пол старомодные складные табуретки.
– Садись, давай. Я всегда две таскаю – одну чтобы самому присесть, если работу на уровне колен делать надо, а на вторую инструмент кладу, чтобы не тянуться. Рассказывай, девонька, что у тебя стряслось. Парень, что ли бросил?
– Да что у вас у всех одно на уме – парень, да парень, – рассердилась Лика. – Никто меня не бросал! У меня брат был, близнец. Мы всю жизнь не разлей вода с ним. Были. Но он всегда увлекался космосом, мечтал на Марс полететь, когда его начнут исследовать. Вот и полетел.
Из глаз потекли слёзы, она попробовала втянуть их внутрь, не получилось, и совершенно неожиданно для себя она разразилась бурными рыданиями, всхлипывая и слегка подвывая от чувства безысходности, несправедливости жизни и всё того же проклятого чувства вины.
– Ну-ну, – мужчина сочувственно поглаживал её по плечу. – Значит, он в том шаттле был, который потерялся. Да, так его и не нашли пока.
Лика сначала кивнула, потом судорожно замотала головой.
– Понимаете, – она продолжала исповедоваться, не в силах остановиться, – я думала, что если смогу хорошо поработать в усилителе, то их найдут. А вместо этого сделала хуже. Ну, что мне делать, я жить не хочу, получается… – истина обрушилась на неё сокрушительностью десятитонной скалы, – получается, я сама окончательно его загубила.
Последние слова она произнесла шёпотом и одновременно совершенно отчётливо осознала, что выхода у неё нет, и жизни тоже никакой у неё никогда не будет, потому что жить с таким грузом на сердце попросту невозможно. Остаётся одно – побольше снотворных пилюль разом выпить или вены вскрыть.
– Ты это мне тут брось! – словно услышав её мысли, прикрикнул человек, сидевший рядом на раскладной табуретке. – Во-первых, вероятности эти – материя тонкая, ты не знаешь, могла ты сделать лучше или нет. Вот технику в институте точно порушила, а что до космоса дотянулась – не факт, совсем не факт. Во-вторых, как батя мой говорил (а он знал, он войну прошёл в своё время) – пока есть жизнь, есть надежда. Может, они ещё и выкрутятся, команда шаттла с братом твоим, всякое бывает. И каково ему будет, если ты тут чего учудишь, ты подумала? А матери твоей каково, сына потерять, а дочь что есть, что нету, да и думает невесть о чём?
– А вы мысли читаете? – неожиданно для себя улыбнулась Лика. Неуверенно и кривовато так улыбнулась, но всё же. Про маму он ей вовремя напомнил, правда, как же мама-то. Да и папа тоже. Им и так нелегко пришлось, а она в своём горе совсем о них не думала. Ей стало стыдно.
– Что тут читать-то? – пробурчал психотерапевт поневоле. – Можно подумать, больно новое что выдумала.
– А что же делать?
Почему-то она прониклась к нему полным доверием. Вроде, простой человек, трубами какими-то никому не нужными занимается, у роботов работу отнимает, а вот поди ж ты. Надёжный. Спокойный такой, и глаза добрые.
На удивление, он от её вопроса не отмахнулся, а всерьёз задумался.
– Что делать. Что делать. А что ты вообще любишь делать? – вдруг повернул он к ней голову.
– В смысле? – опешила она. – Ну, читать люблю. Фэнтези особенно. Гулять люблю, музыку слушать.
– Гулять и читать – это хорошо, конечно. А что ты делать любишь? Делать? – он смотрел на неё испытующе, а она никак не могла понять суть вопроса.
– В кафе ходить… Раньше любила.
– Нет. А делать что ты любишь, всё-таки? Чему ты в институте учишься?
При мысли об институте Лика скривилась.
– Социологии я учусь. Опросы, графики и вольные фантазии о том, как будет развиваться общество и почему именно так, а не иначе.
– Хорошее дело, – одобрил собеседник. – Только ты его не любишь. Вроде как я эту бумажную документацию, которой меня на повышении квалификации учили. А любишь-то что?
– Рисовать! – до неё наконец дошло, о чём речь. – Рисовать люблю. Только уже очень давно кисти в руки не брала – времени не хватало. А сейчас – уж какое рисование, когда такая ситуация, – в глазах вновь стояли слёзы. Учитывая её серое омертвевшее состояние последних месяцев, когда не было ни слёз, ни слов, ни чувств, ни желаний, это было, пожалуй, даже неплохо.
– А ты возьми, да попробуй нарисовать беду свою. А потом брата. Ну, Марс с шаттлом его… Горе своё пусти в дело – когда дело делаешь, всегда легче. Главное, чтобы оно нравилось.
– Вы психолог? – сквозь слёзы улыбнулась она (второй раз уже). – Непризнанный арт-терапевт?
– Да тут не надо психологом быть. Предки наши через что только не прошли – и войны, и голод, и смуты. Да ты сама, чай, историю учила, получше меня знаешь. И ничего, справлялись. Потому что дело делали. Тут только такая хитрость – если дело не по душе, ты себя не заставишь его делать, так или иначе отлынивать будешь. А если по душе – уйдёшь в него с головой, так и на душе легче станет.
Он неловко потрепал её по плечу.
– А мне потом свои картинки покажешь, хорошо? – добрые глаза смотрели с сочувствием и чуть улыбались.
– Покажу, – с сомнением ответила Лика. В самом деле, почему не попробовать? Хуже уже всё равно не будет, а выкарабкиваться как-то надо. Хотя бы ради мамы с папой. Она повернулась и пошла, продолжая обдумывать вариант с рисованием. Потом остановилась и обернулась.
– А Вас как зовут?
– Сергеем Петровичем меня зовут.
– А меня Ликой. Я Вас найду, как картину закончу, и покажу, хорошо?
– Вот и договорились, – издалека снова послышался скрежет и постукивание инструментов, а Лика всё быстрее шла к лестнице, по пути соображая, что ей нужно заказать – бумагу, краски, карандаши, палитру, кисти. Ещё альбом для скетчей и уголь.
***
– Что там у нас с девушкой Ликой? – спросил профессор, перелистывая последние распечатки с показаниями приборов. – Кто-нибудь может мне рассказать, как дела идут?
– По-моему, её надо отсюда в клинику специализированную переправлять, – злобно бросил Антон, раздосадованный Ликой – она наотрез отказалась продолжать с ним общаться. – После того, что она тут наворотила… А теперь у неё и вовсе крыша поехала – заперлась у себя и безостановочно какие-то устрашающе монструозные картинки малюет. Ну, совсем психика, похоже, нарушилась…
Профессор пригладил бороду, по обыкновению, прищурившись, посмотрел на аспиранта.
– А у тебя есть какие-нибудь соображения? – перевёл он взгляд на Витю.
Тот подумал. С ним Лика иногда продолжала беседовать, даже показала одну из картин, над которыми работала – что-то в духе мунковского «Крика», действительно, весьма устрашающе. Однако сама девушка изменилась, стала более… собранной, что ли.
– Мне кажется, в её состоянии есть некоторое улучшение, – осторожно заметил Витя. – Не знаю, насколько серьёзное и надолго ли, но динамика, я бы сказал, положительная.
Антон возмущённо фыркнул и недоверчиво покачал головой. Он был сильно уязвлён тем, что его обаянию девушка предпочла затворничество, и ещё больше – тем, что с ним она разговаривать вежливо, но непреклонно отказывалась, а с Витей – нет.
– Ну-ну, – неопределённо заметил профессор. – А приведи-ка её сюда к нам в комнату предварительных замеров. Скажем, завтра в двенадцать. Поглядим, что там к чему.
***
Лика сидела в кафе и разговаривала с Сергеем Петровичем, с увлечением поглощая рыбу, запечённую в белом вине. Он внимательно слушал, потихоньку отпиливая вилкой кусочки котлеты по-киевски и отправляя их в рот. Иногда вставлял веское замечание.
– Я всегда, всегда была против того, чтобы он становился космонавтом-исследователем. Прямо, как чувствовала, что добром это не кончится. Но он ничего не желал слушать! Он талантливый был, у него всегда и с точными науками, и с физической подготовкой полный порядок. Был, – она непроизвольно сглотнула. – И он в Академии всегда одним из лучших считался, именно поэтому его в исследовательскую группу на Марс взяли.
