— Что пьем?
Дятел неуверенно пожал плечами и глупо улыбнулся.
— Водки ему, — зло сказал я, вспомнив недавние выступления.
— Больше не играем? — разочарованно спросил Щепкин.
— Какое играть?! — Лёха принялся разливать водку. — Мы сейчас с Ванькой на брудершафт пить будем.
— Нет, спасибо, — Дятел смутился и попытался поставить стакан на столик.
— Я водку не пью. Лучше сок.
— Вань, да ты что! — Лёха обхватил его за плечи. — Ну что ты? Тебе же шестнадцать есть?
— Да, но я ни разу…
— Всегда что-то бывает в первый раз! — поучительно сообщил Лёха, всовывая ему в руки стакан.
Дятел осторожно взял, и девчонки на диване снова начали сдавлено хихикать.
Чтобы не оказаться в таком же положении, как он, я поскорее сам налил себе немного вина.
К столу подошел Малыгин, Щепкин и другие ребята. Мы чокнулись.
На лице Дятла отобразились все муки ада, но он, всё же пересилив себя, сделал глоток и жутко скривился.
— Ну как? — поинтересовался Криворотов.
— Не очень вкусно.
— Вначале всегда так. Поэтому нужно сразу вторую пить, — и Лёха снова стал разливать. — Теперь точно на брудершафт. Ща, погоди, нужно нам с тобой ещё фотку для Инсты сделать.
На кухне было очень дымно и сильно пахло мандаринами. В углу за холодильником на табуретке сидели парень с девчонкой, и не обращая ни на кого внимания, целовались. Зоя стояла, облокотившись о раковину, а напротив неё, привалившись плечом к стене, Тифон. За его спиной я даже не сразу её заметил. Он чистил мандарины из большого тазика возле плиты и отдавал их ей по дольке.
Они так увлеченно спорили, что увидев меня, оба просто сказали «привет» и продолжили свою тему.
— Даже животные избавляются от бешеных. Их или выгоняют, или убивают.
— Никто ничего не может знать наверняка, как ты не понимаешь?
— Значит, ты согласна, что если вина стопроцентно доказана, то казнить можно?
— В сотый раз говорю тебе, что человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью, пусть даже в качестве наказания.
— Как это не может? Да все кругом только и делают, что распоряжаются нашими жизнями.
— Никто не имеет права лишать жизни другого.
— Ты осознаешь, что могла бы сейчас здесь не стоять?
— Всё равно.
— Ну и глупая.
— Отличный аргумент.
— Нет, правда, как ещё назвать человека, которого даже собственный опыт не учит? Вот ты, Никит, как считаешь, нужна обществу смертная казнь или нет?
— Не знаю. Не уверен. Я люблю «Зеленую милю». Это страшно, когда казнят невиновного.
Я встал рядом с Зоей, и Тифон также протянул мне мандарин.
— Осуждение невиновного всегда страшно, но если бы того урода казнили, который реально девочек убил, разве он не заслуживал бы смерти? Разве его жалко? Разве он имеет право жить? Чтобы люди работали и кормили его.
Вон, как Чарльза Менсона. Девять пожизненных. Про него кучу книг написали. Знаменитость! Это нормально? Да таких в безвестность и в общую могилу. Мне даже коров больше жалко.
— Вот ты разошелся, — Зоя шутливо ткнула его в плечо. — Нельзя посягать на жизнь, мы не имеем права.
— Справедливость важнее милосердия.
— Как можно хотеть мира, призывая к войне?
И они снова начали спорить, не обращая на меня внимания. Если бы не мандарины, со стороны можно было подумать, что они ругаются.
— Ой, не могу, — на кухню в истерике ввалилась Емельянова, таща за собой Попову. — Сейчас умру. Там Соломин анекдоты рассказывает.
Обе задыхались от смеха.
Следом за ними нарисовался Лёха. Потный и взъерошенный, но сияющий, как майский день.
— Что ж мы Соломина раньше-то не звали? Про элементарные частицы и гомункулов вещает. Очень занимательно. Ща покурю, и мы с ним танцевать будем. А вы, даже поздороваться не вышли, — он нахально выхватил из рук Трифонова мандарин.
— Мы попозже, — сказала Зоя.
Они оба были недовольны, что их так резко прервали.
Курящих подходило всё больше, и вскоре от дыма у меня начали слезиться глаза.
— Кто-то обещал в карты на раздевание, — услышал я вкрадчивый голос Малыгина.
— Я не обещала, — сразу откликнулась Попова, и стало ясно, что это была она.
— Да ты не бойся, — сказала ей Зоя. — Если Криворотов с вами играть будет, то кроме него раздеваться никому не придется.
— А что? — Лёха, уже хорошо подогретый, висел на плече у Трифонова. — Мне не жалко. Пусть любуются. Или, может, лучше Ваньку разденем?
И как только я услышал про раздевание, перепугался до жути. Ещё не хватало, чтобы у Дятла прямо здесь приступ случился:
— Нет уж, лучше танцы.
Я вернулся в комнату, на случай, если дойдет до раздевания. Но и там было уже полно народа. Парни, досмотрев P.Т., притащились поглазеть на пьяного Соломина. Расселись по диванам и полу, даже примоститься негде было.
Дятел разошелся не на шутку. Вдохновленный глумливой поддержкой Криворотова, он охотно и очень добросовестно выполнял всё, к чему его по приколу подбивали собравшиеся: и танцевал, и пел песни, и кривлялся, и ползал. То и дело обнимался с Лёхой, фоткался и кричал: «один за всех и все за одного».
Диван рыдал. Парни угорали. Я был единственным, кто не веселился. Налил себе ещё вина, но, глядя на Дятла, пить расхотелось. Сел на полу возле двери. Надо же было даже здесь всё испортить. Как теперь его вести домой?
А когда он в отчаянии бился головой о пол, не в силах в пятнадцатый раз произнести в камеру Малыгину: «Я — вертикультяп. Могу вертикультяпнуться, могу вывертикультяпнуться», кто-то остановился в дверях возле меня. Повернул голову и прямо перед собой увидел синие джинсы Зои и рваные дыры на коленках Трифонова.
Меня они не заметили, минут пять смотрели на происходящее, после чего Зоя сказала:
— Зачем они над ним издеваются?
— Вроде Соломин не против.
— Дело не в нем, а в них. Я пойду домой.
— Да брось, хочешь, я их разгоню?
— Всё равно пойду, завтра репетиция. А его нужно забрать и домой отвести, а то мало ли что.
Зоя вышла, а Тифон подошел к Соломину, постоял над ним, посмотрел и, со словами «совсем ребенка довели», поставил на ноги.
В этот момент как раз начала названивать бабушка. Я вышел на кухню и ответил, что мы скоро придем. Она просила поторопиться, потому что мама собралась уезжать и хотела со мной попрощаться.
Я побежал собираться, и пока Тифон помогал Дятлу обуться, сказал Зое, что могу проводить его до дома. Она поблагодарила. И я очень обрадовался, что так удачно обставил это дело.
На улицу мы вышли вместе, немного постояли и уже были готовы разойтись, как из подъезда вывалился Лёха с открытой бутылкой вина и неприкуренной сигаретой во рту.
— Ну, чё вы меня бросили? Эй, Соломин, чё ты меня бросил? Мы же с тобой на брудершафт пили.
Он сунул Трифонову бутылку, а сам полез в карманы его куртки. Затем бесцеремонно расстегнул её и, не обращая внимания на его удивленное лицо, принялся обшаривать. Тифон хорошенько шлепнул ему по руке, достал из заднего кармана джинсов железную зажигалку и протянул.
— У меня бабушка ругается уже, — заплетающимся языком проговорил Дятел.
— Вот, чёрт, — Лёха выронил зажигалку. — Меня родители тоже прибьют за то, что ты меня напоил.
— Я? — Дятел икнул и покачнулся.
И тут я понял, что то, что будет с ними обоими, ничто, в сравнении с тем, что будет со мной.
— А давайте немного прогуляемся? — предложил я. — Проветримся.
— Прекрасная мысль, — Лёха обнял за шею Дятла. — Мы с Ванькой ещё не все песни вспомнили.
— Давайте, вы проветритесь до моего дома, — сказала Зоя.
Никто не возражал.
Всю дорогу Дятел висел то на Лёхе, то на мне, пытаясь вспомнить слова песни из бабушкиного любимого фильма «Не бойся, я с тобой».
— Что-то в огне и в вышине. Это точно. А ещё там было: У смерти на краю.
Возле второй пятиэтажки он остановился под самым фонарем, и, облокотившись о припаркованную у бордюра машину, попросил немного постоять.
Вдруг с балкона третьего этажа, как кто-то крикнет басом:
— А ну, козлы, от машины отлезли!
— Чё? — Лёха недоуменно поднял голову.
— Пошли вон!
— Чё? — прохрипел Трифонов.
— Пошли вон от машины, ублюдки малолетние!
Лёха постоял так немного с задранной головой, втыкая, что за шухер, а потом, как возьмет и сядет прямо на капот этой машине. Она едва заметно покачнулась. Мужик откликнулся хорошим матом в адрес Лёхи, и под жалобные просьбы Зои «не надо», Трифонов решительно уселся рядом с Лёхой.
— Да я сейчас вам устрою, — разрывался мужик.
— Давай, выходи, — подначивал Тифон. — Устрой.
Я почувствовал, что просто обязан поддержать их, и тоже сел на капот.
Мужик внезапно исчез.
— Всё, пойдемте, — взмолилась Зоя. — Зачем вам неприятности? Возьмет ещё полицию вызовет.
При слове «полиция», Тифон спрыгнул вниз. За ним и мы. Но мужик снова выскочил на балкон:
— Ну, всё, сами напросились!
И тогда Лёха, по-прежнему с бутылкой вина в руке, поставив одну ногу на заборчик, легко оттолкнулся, вскочил на капот, пробежал по крыше машины и спрыгнул с другой стороны.
В ту же минуту в ярко освещенных окнах лестничной клетки третьего этажа я увидел четырех здоровенных мужиков, кинувшихся вниз по лестнице.
— Валим, — крикнул я и, схватив Дятла за руку, побежал.
Почему я схватил его, а не Зою, я так и не понял, но стартанули все одновременно. Мы промчались мимо всех пятиэтажек, детской площадки, гаражей, но остановиться не могли, потому что, судя по голосам и топоту, мужики гнались за нами. Добежали до длинного серого дома и вылетели через арку на освещенную улицу с магазинами, людьми и машинами. Огляделись.
— Сюда, — махнул нам Трифонов, быстро спускаясь по лесенке к какой-то полуподвальной двери в том же доме.
Упрашивать было не нужно. Он позвонил, дубовая дверь открылась, за ней обнаружился высокий мощный парень в белой футболке.
— Привет, Дэн, — едва переводя дыхание, прохрипел Тифон. — Пусти нас, пожалуйста, уроды какие-то упоротые привязались.
Дэн посторонился, пропуская нас.
— Только чтоб без кипеша, — предупредил он. — И закажите себе что-нибудь.
Мы прошли немного вперед, и стало ясно, что это какой-то клуб. Кругом царил полумрак, и играла музыка, а все столики оказались заняты. Нашли крохотный стол на двоих.
Остановились, и сразу же Тифон отвесил Лёхе подзатыльник:
— Нафига ты это сделал?
— Ты меня сам научил.
— Это когда было, бестолочь? Сейчас под твоей тушей реально вмятины могли остаться.
Лёха виновато улыбнулся и развел руками, мол, чего уж теперь.
— Меня сейчас стошнит, — пожаловался Дятел.
В отличие от всех остальных он был белый, как мел. Плохой признак.
Так что я повёл его в туалет и терпеливо обождал, пока не протошнится. Всё что угодно, лишь бы не видеть снова, как он бьётся в судорогах. Бабушка звонила два раза мне и пять ему, но никто из нас не ответил. Потом он умылся, пригладил кудри водой, немного порозовел и, наконец, выдал:
— Это правда настоящий клуб?
— Сейчас прощаемся со всеми и идем домой, — сказал я.
— Но я никогда не был в клубе.
— Прекрати. Ты и так неслабо зажег сегодня.
— Ну, давай хоть немного посидим. Бабушка теперь по-любому ругаться будет.
— Не вздумай даже. И перестань всё время говорить «Да, Никит?».
— Ну, пожалуйста.
— Нет. Идем домой. Я скажу, что провожу тебя.
Когда вернулись, стула было уже три, а на столике лежали триста рублей и горсть мелочи.
При виде нас Зоя пересела Тифону на коленки, и наглый Дятел тут же плюхнулся на освободившееся место, я же остался стоять, как дурак.
— Идем, Соломин, я провожу тебя, — сказал я громко и настойчиво.
— Знаешь, — как ни в чем не бывало, заявил он. — Я, пожалуй, ещё посижу с ребятами, а ты иди, если хочешь. Я сам дойду. Мне уже лучше.
Ситуация глупее не придумаешь.
Хорошо, к нам подошла девушка-официантка, и это немного разрядило обстановку. Она принесла небольшую пиалу с фисташками и три стаканчика с колой, а затем, глядя на меня, спросила, будем ли мы заказывать что-то ещё.
Я сказал, что нет, но тут Дятел выступил по полной. Раскрыл меню и принялся тыкать пальцем в какие-то умопомрачительные коктейли. Девушка всё записала, а потом спросила, есть ли ему восемнадцать, вот тогда-то он и сдулся, признав, что «пока ещё нет, но скоро будет». Тогда она как-то странно посмотрела сначала на Тифона, затем на Лёху и ушла.
Однако коктейли нам принесли. Оказалось, что многие в этом клубе, в том числе и хозяин, хорошо знали Трифонова по залу, в котором он занимался, по боксу, ещё по каким-то странным спортивным делам, которые Зоя назвала «мясо», Лёху тоже немного знали. Поэтому к нам просто подошел администратор и, похвалив Дятла за «прекрасный выбор», пожелал хорошего вечера.
Такого поворота я не ожидал, сначала дико взбесился, а потом решил забить. Вообще на всё. Пошел, отыскал себе ещё один стул и, выбрав самый яркий, насыщенно синий коктейль, выпил сразу половину.
Что было дальше, вспоминать тяжело. Отдельные вспышки сознания.
Очередные заумные бредни Дятла, закончившиеся слезами от примитивности человеческого разума в сравнении с вселенским, Лёхины танцы с какими-то возрастными девками, от которых дико воняло сладкими ванильными духами. Мой неслабо затянувшийся пересказ последнего сезона «Игры престолов», из-за которого Трифонов уже делал вид, что стреляется, но я никак не мог остановиться, потому что мне постоянно казалось, что я недорассказал самое важное. Зоин бесконечный смех над всем подряд, её глаза, её волосы, её взгляды, её танцы с Лёхой и Дятлом. Мои танцы с Лёхой и Дятлом. Мой танец с Зоей. Из всего, что было, — самое светлое и приятное воспоминание. А потом что-то произошло. Я ничего не видел, не слышал и не понял. Тифон взял, как-то резко скинул Зою с коленок, наехал на неё типа: «что за дела?» и велел всем быстро собираться и сваливать. Зоя просила его успокоиться и не беситься из-за фигни, он ответил «это не фигня» и выгнал нас всех на улицу.
Бабушка встретила нас в дверях диким криком:
— Почему так поздно?!
А когда заметила, что Дятел едва стоит на ногах, на меня уже не смотрела, только трагично всплеснула руками и воскликнула:
— Что с ним?
— Всё нормально, — ответил я. — Наобщался.
Пошел в комнату, упал на кровать прямо в куртке и ботинках и мгновенно вырубился.
Глава 25
Никогда прежде у меня так не болела голова. Оказалось, я вообще понятия не имел, что такое настоящая головная боль. Когда от любой, мало-мальски примитивной мысли, хочется сдохнуть. И когда каждое движение, каждый звук, каждая вспышка света безжалостно вгрызаются в мозг, заставляя слепнуть от боли. Во рту пересохло, язык приклеивался к небу, я умирал от жажды, но не мог ничего сделать, даже пальцем пошевелить, даже веки разлепить, и то казалось невыносимым.
Но самым ужасным, подкатывающим к горлу тошнотой, был бодрый, жизнерадостный голос Дятла, который, как ни в чем не бывало, пересказывал бабушке свои вчерашние подвиги. Если бы мне не было так плохо, я бы умер от стыда. Но дважды умереть невозможно, поэтому умирал я медленно в беспамятстве, свернувшись калачиком и трясясь от озноба.
И вдруг вскочил. Резко и быстро. Сам не знаю, как так получилось, но если бы я пролежал ещё хоть полсекунды, то меня бы точно стошнило прямо в кровати.
