Она осматривала пасть, шерстку и живот обездвиженного котлунга. И тогда я вырвался из пещеры и, как учил отец, помчался на девушку со спины и вцепился ей в руку. Получить палкой по голове было больно, пришлось ослабить челюсти и убегать. Рыжеволосая тут же принялась наносить что-то на место укуса и обтянула его тряпкой. Несмотря на лицо, гневное от боли, которой, впрочем, ей не удалось узнать в полной мере из-за моего возраста, она не убила меня, как и не убила мою мать. Наоборот, братья мои, зажавшиеся в дальний угол пещеры, удивились, когда девушка, снова посыпав мою мать песком, внесла ее на руках, словно котенка, хотя пушистое тело едва умещалось на тонких ее руках.
Ближе к вечеру в пещеру зашел отец, таща зубами оленью тушу. Каково было его недоумение, когда он увидел, что человек играется с его детенышами, словно с ручными зверьками, отчего мои братья, попривыкнув к девушке, облепили ее всю и мурчали во все дышла. Матерый котлунг не пожелал мириться с этим, увидев лежавшую в мертвой позе свою самку, но та учуяла запах и оживилась, а девять пушистых комков ринулись встречать главу семейства. Я все же остался возле девушки.
Отец успокоил свой нрав. Мы стали поедать оленя в другом углу пещеры, а девушка уставилась на нас и собиралась уходить. Я откусил немного мяса с ноги и принес ей. Она приняла и удалилась из пещеры, вернулась только через половину часа, когда все были сыты и добры. Пещеру наполнил необычный запах, какой доносился от костров людей. Это было паленое мясо. Никто к рыжеволосой не подходил, поскольку все боялись гнева отца, да и она не смелела враждовать со взрослым котлунгом, поглядывая на косые взгляды в свою сторону. На собрании семьи велось обсуждение этой девицы, и на возгласы детенышей, молящие оставить человека в пещере, отец лишь отвечал лапой или укусом в шею.
Тем временем я один держался рядом с ней, несмотря на рычание отца, которое вскоре успокоилось. Девушка поедала мясо и, видя, что я наблюдаю за ней, отломила мне кусок. От запаха пасть была полна слюней, но на вкус мясо мне не понравилось, хотя я гордо принял его и проглотил. Пока все обсуждали незваного гостя, проблема решилась сама: он ушел.
На следующий день почти в то же время человеческая самка явилась снова. Целый день она сбивала деревья блестящей на конце палкой и делала это необычайно быстро, наверное, снова используя свой песок, перетаскивала их так же легко, как и мою мать вчера. Складывала она их над нашей пещерой! Все семейство было в ужасе, особенно мать, не знавшая, что делать во время отсутствия ее самца. Что же делала там эта странная девица? Деревья она ставила друг на друга, даже когда высота их стала больше, чем ее рост. Тогда я не знал, что это называется дом, но догадывался: пещера.
Несколько дней я вместе с братьями успокаивал отца и мать, которые полагали, что своими действиями она раскроет нас или, чего хуже, приведет больше людей. Я помогал ей строить жилище: наносил, как мог, земли и подсушенной на солнце травы, развлекал ее, прыгая сверху с построенных ею маленьких деревянных домиков, называемых шкафами и тумбами, и к концу каждого дня приносил кусок мяса, видя, что она ни разу не принимала пищу. Она терпела меня, и с каждым взглядом на нее мне казалось, что я привязываюсь к ней. Я меньше времени стал проводить с братьями, а больше наблюдать за ее трудом.
И спустя долгую для моей семьи неделю, когда дом был построен, девушка взяла меня на руки и отвела на сотню шагов от пещеры. Мы перешли через какой-то барьер, я это почувствовал, и позади не было наших жилищ. Но вот она пошла обратно — и появились. Я сразу понял, что девушка обезопасила таким образом не только себя, но и нас всех. Отец и мать не поверили, но, убедившись, стали терпимее относиться к шумам сверху, которые прекратились только неделю спустя. Теперь над нашей пещерой возвышался достроенный дом.
Целый месяц я ходил за рыжеволосой собирать травы, которые она вскоре расставляла по тем самым деревянным домикам. Я лежал с ней на кровати и охранял ее сон — настолько она мне доверяла. Временами она приносила домой связанных животных, живых, то раненых, то больных, от которых исходил недобрый запах хвори. Через время она отпускала их, говоря, что их время еще не пришло. Порой мне казалось, что отец приносил вылеченного ею оленя, и меня посещали такие мысли, после которых мясо не лезло в горло.
Наконец девушка прочитала где-нибудь или узнала от кого-нибудь, что котлунги понимают человеческую речь, и принялась часто разговаривать со мной. Назвалась она Анной и так смешно говорила это «Ан-на», что мне хотелось кататься по полу от веселья. У котлунгов не водилось имен. Мы звали друг друга особым звуком, который у каждого зверя свой, и человек уж точно его не различит. Тогда она назвала меня. Думала долго, понимая, что дает имя не глупой корове, которая и вовсе не услышит ее. Уголек, Чарныш, Тямный, Мырак — каких только нелепостей я от нее не слышал. Но одно все-таки понравилось — Хэйрон. Это из какой-то книги, как я догадался. Оно было созвучно и даже своим шипением я мог примерно произнести его.
Почему-то, раз я смышленый по человеческим меркам зверь, Анна взяла с себя слово — так люди называют долг, как, например, оберегать потомство — обучить меня человеческому языку. Эта затея не понравилась ни мне, ни моим матери и отцу, когда я сказал им несколько человеческих слов, ведь учиться речи недруга, значит, примкнуть к нему. Но она не была врагом, и я примкнул к ней задолго до обучения, возможно, с первого дня, когда я поделился с ней куском мяса, а она — со мной.
Тогда она и дала мне эти деревянные воздушные листы и черную жидкость внутри стеклянной формы с птичьим пером. Она показала, как люди пишут, проговаривала в слух самые разные слова. Для того, чтобы держать перо в руке и макать его в вязкую жидкость, нужно было принять двуногий облик. Сначала она показала мне большой лист, на котором написала много разных знаков, из которых складывались человеческие слова, и стала их произносить. Я повторял, но она лишь смеялась с меня, после чего я предлагал ей поиграть. Получалось с каждым разом все лучше, поскольку она смеялась меньше, а может, ей просто надоело, и со временем я знал, как произнести, все больше и больше знаков, а некоторые шипел или рычал очень похоже.
Зная все знаки, оставалось лишь запоминать слова. Да я и так многие слышал, пока она разговаривала со мной, так что очень скоро мог указывать на все предметы в ее пещере и в лесу. Человеческий язык труден, много сил я потратил, пока дождался ее одобрительного взгляда. Вместе с этим писать знаки на бумаги было гораздо проще: каждый много-мало отличался друг от друга, а я отличался прекрасной глазной памятью.
Часто я ночевал в пещере Анны, на ее деревянном лежбище, называемом кроватью. Мне очень нравились ее ручные огни, озарявшие комнаты, когда она перед сном читала книги. Котлунги хорошо видят в темноте, а луна в этом лесу в летние периоды превосходно освещала местность. Но от ее коробок с огнями под стеклом создавалось какое-то странное чувство, какое я не испытывал дома. Рядом с ней я чувствовал себя хорошо.
За этот год моей учебы случалось многое. Как-то одного из моих братьев, который, заигравшись, отошел от пещеры, схватили люди. Анна вместе с моим отцом кинулись вдогонку: он шел по следу, а она стреляла острыми палками. Вскоре отец принес, сжимая холку зубами, моего брата, а Анна вернулась с одним из охотников на руках, у которого нога ниже колена была пробита стрелой. Несмотря на мое негодование, проявлявшееся в яростном шипении и рычании, она одним песком усыпила его, другой насыпала в рану, вытащив стрелу, и потащила его вглубь леса, объяснив: повезет — выживет. С тех пор я стал звать ее госпожой, как только узнал это слово из книги, и каждую ночь охранял ее покой и пещеру от злых духов, выучил добрую часть трав, которые она собирала, чтобы помогать ей, и не просил мяса раненых животных.
Незадолго до вынужденного моего ухода Анна сделала мне отличительную вещь из кожи животного. Она сказала, что это ошейник, который будет оберегать меня вдали. Но как же он неудобно трется о шею! Я не смел снимать его ни днем, ни ночью, ни когда отец в схватке со мной пытался снять его с меня. Дело в том, что котлунги живут с семьей до полной зрелости, а я, хотя и размерами уже достигал отца, таковым не считался, и меняют пещеру раз в год по человеческим меркам. Я упрямился, не желая покидать госпожу, говорил, что поклялся быть с ней и оберегать ее, но отец силой убедил меня в обратном, а спорить с законами котлунгов трудно. В конце концов через год я вернусь к Анне.
Тогда я понял всю тяжесть человеческого прощания. Это были трудные минуты, последние, когда я видел ее такой. Она говорит что-то, пытаясь утешить меня, и обещает, что никогда не впустит в дом другого котлунга, если он не будет ранен, и что я в любой момент могу навестить ее. Но она не понимает! Завтра на рассвете пещера будет пустовать. Я решаю оставить дневник, все мои мысли о ней, здесь, на трех соснах (место которое я давно облюбовал при охоте в этой роще, Анна, скорее всего, не знает о нем). Ошейник снять не могу, заберу с собой.
Не спится. Ворочаюсь. Глаза просто отказываются закрываться. Я решил и переночевать здесь, не могу видеть ее больше. Она мне и без того видится. Смотрю на ее картину, и становится нехорошо. Взять ее тоже не могу, да и не хочу. Завтра долгий путь. Нужно поспать хотя бы час.
Утро оказалось дождливым и прохладным. Мои, наверное, заждались. Прощай, родной дом. Прощай, моя госпожа. Я вернусь, Анна!»
После долгого чтения горло у Юрия болело, заходившись в кашле. Многие части головоломки родом из далекого прошлого не были понятны, поэтому призраки некоторое время провели в молчании, воображав детали той истории, насколько позволяло современное узкое мышление и скудное знание давно минувших лет.
— Если ты придумал это, то я завидую твоей фантазии, — сказала Анжела, зашаркав подошвой по полу; во время рассказа она изучала другие личные вещи незнакомца, сопоставляв услышанное с увиденным. — Столько вопросов… Кто этот Хэйрон? И кто же такие котлунги? Понятно, что звери какие-то, но как они выглядят и почему умеют говорить?
— Пойдем лучше отсюда. Сидни уже должна была закончить.
Положив дневник на прежнее место, призраки задвигались к выходу и вскоре легко съехали вниз по стволу сосны.
Как и было предположено, турнир завершился, а вместе с этим в хвойную рощу вошел Некто-В-Балахоне и стремительными шагами направился к домику на дереве. Его расслабленное от действия травяной настойки тело постепенно приходило в состояние бодрости — чтобы сразить его наповал, нужна была по меньшей мере бочка именитой настойки, но не пузырек. Витавший по всему обиталищу чужой запах вмиг истребил остатки веселья и игривости, а отсутствие личной вещи в его скромном уголке привело в неописуемую ярость.
Часто наполняв и опустошав легкие, Некто-В-Балахоне следовал по широкому облаку запаха, повторявшего ход призраков. Он настигнул воров близ выхода из рощи, так что рванулся навстречу их спинам с небывалой скоростью. Хотя четыре лапы его загребали шишки и иголки, раскидывав их в разные стороны, тихий бег обнаружился не сразу.
Анжела почувствовала суровый взгляд незнакомца, когда тот находился в нескольких шагах от нее, и успела толкнуть Юрия, который, будучи на каблуке, оступился и припал к земле. В следующий же миг призрачная девушка оказалась прижатой к стволу ближайшей сосны, и предплечье преследователя впивалось ей в горло. Даже на грани развития пагубных событий она попыталась заглянуть под капюшон мантии, но скверная освещенность не позволила узнать внешности котлунга; зато она представлялась живо по тому гортанному рыку, напоминавшему таковой у мотора старых машин, а тяжелое зловонное дыхание, трепавшее пряди рыжих волос, не только дополняло образ, но и позволяло узнать однообразный хищнический рацион питания.
— Хэйрон? — удивленно сказал Юрий, как, верно, изумляются художники, которые увидели придуманный образ в натуральной жизни.
Сначала капюшон не поворачивался, продолжив подрагивать от злости владельца, но в момент звучания имени макушка заметно задвигалась, словно в том месте от головы отходили некие возвышения; после того, как мысль протянулась сквозь разум, подбородок несколько сместился в сторону призрачного юноши, и глаза сверкнули во тьме — незнакомец понял, что забрали не только его вещь, но и жизненную память.
— Хочешь свой ошейник? Тогда помоги нам, — дерзко шепнула Анжела, отчего раздался отрывистый одиночный рык, означавший лишь бесконтрольный гнев. Несмотря на бессловесную угрозу, подавив страх, она продолжила: — Ты же знаешь, как попасть в подземелье, ты должен хоть что-то знать.
— Ошейник! — крикнул Некто-В-Балахоне таким необычным голосом, что в наборе гортанных звуков не сразу распозналось слово.
— Анжела! Быстро отдай ему.
Призрачная девушка нехотя подчинилась, вложив кожаный браслет в шерстистую лапу котлунга, после чего тот немедленно ослабил хватку и резко обернулся.
— Пожалуйста… — сказал Юрий с трудом, опиравшись на предплечье, начинавшее болеть. — Если ты что-то знаешь о подземелье, расскажи нам.
— Сами должны, — прорычал Некто-В-Балахоне, остановившись на мгновение, и ринулся с такой скоростью, что в одночасье стал невидимым среди деревьев.
После того как призрачный юноша при помощи подруги принял вертикальное положение, он завопил:
— Чем ты думала?! Он же мог запросто убить нас!
— Мы попытались… Увы! Однако он нас запомнил и это замечательно, поскольку мы ясно дали понять, что победим и в остальных турнирах.
Справа от земельного участка Сидни располагалась заброшенная могила. Это можно было угадать по расплодившейся сорной траве: высокие стебли пробивали холмик земли, из которого давно никто не выбирался, опутывали основание надгробия и закрывали большую его часть, расползались на соседние места. Призрачная девушка вглядывалась в портрет, вновь и вновь перечитывала эпитафию, скрытую растениями, словно желала открыть в ней иной смысл, и временами что-то шептала.
На приход товарищей по команде Сидни отреагировала необычайной скудностью эмоций, но после увиденного призрачного юноши, который шатался в ее туфлях и всем видом молил о скором возвращении удобной собственности, зашлась в высокочастотном смехе, похожим на птичий писк. Незамедлительно прошел обмен обувью, пальто, и все, спокойно вздохнув, отправились на скамейку.
Как только в руках Юрия оказалась новая деревянная коробка с выемкой под сферу, тот сунул руку в карман штанов и достал оранжевый крохотный шар. В то же время призрачная девушка совершала рассказ о своем подвиге, не забыв деталей, каждая из которых сопровождалась букетом эмоций, порой весьма неожиданных. Так, от радости за победу над страхом, пусть и вынужденную она оживилась и бурно описывала испытанное чувство, но при упоминании соперниц, пытавшихся ей помешать самым наглым образом, в голосе слышались холодные злые тона.
Наконец призрачный юноша одолел нехитрый механизм и развернул выпавший бумажный сверток:
«Нужна сотня мужчин, чтобы устроить лагерь, но довольно одной женщины, чтобы устроить дом»
Ближе к вечеру в пещеру зашел отец, таща зубами оленью тушу. Каково было его недоумение, когда он увидел, что человек играется с его детенышами, словно с ручными зверьками, отчего мои братья, попривыкнув к девушке, облепили ее всю и мурчали во все дышла. Матерый котлунг не пожелал мириться с этим, увидев лежавшую в мертвой позе свою самку, но та учуяла запах и оживилась, а девять пушистых комков ринулись встречать главу семейства. Я все же остался возле девушки.
Отец успокоил свой нрав. Мы стали поедать оленя в другом углу пещеры, а девушка уставилась на нас и собиралась уходить. Я откусил немного мяса с ноги и принес ей. Она приняла и удалилась из пещеры, вернулась только через половину часа, когда все были сыты и добры. Пещеру наполнил необычный запах, какой доносился от костров людей. Это было паленое мясо. Никто к рыжеволосой не подходил, поскольку все боялись гнева отца, да и она не смелела враждовать со взрослым котлунгом, поглядывая на косые взгляды в свою сторону. На собрании семьи велось обсуждение этой девицы, и на возгласы детенышей, молящие оставить человека в пещере, отец лишь отвечал лапой или укусом в шею.
Тем временем я один держался рядом с ней, несмотря на рычание отца, которое вскоре успокоилось. Девушка поедала мясо и, видя, что я наблюдаю за ней, отломила мне кусок. От запаха пасть была полна слюней, но на вкус мясо мне не понравилось, хотя я гордо принял его и проглотил. Пока все обсуждали незваного гостя, проблема решилась сама: он ушел.
На следующий день почти в то же время человеческая самка явилась снова. Целый день она сбивала деревья блестящей на конце палкой и делала это необычайно быстро, наверное, снова используя свой песок, перетаскивала их так же легко, как и мою мать вчера. Складывала она их над нашей пещерой! Все семейство было в ужасе, особенно мать, не знавшая, что делать во время отсутствия ее самца. Что же делала там эта странная девица? Деревья она ставила друг на друга, даже когда высота их стала больше, чем ее рост. Тогда я не знал, что это называется дом, но догадывался: пещера.
Несколько дней я вместе с братьями успокаивал отца и мать, которые полагали, что своими действиями она раскроет нас или, чего хуже, приведет больше людей. Я помогал ей строить жилище: наносил, как мог, земли и подсушенной на солнце травы, развлекал ее, прыгая сверху с построенных ею маленьких деревянных домиков, называемых шкафами и тумбами, и к концу каждого дня приносил кусок мяса, видя, что она ни разу не принимала пищу. Она терпела меня, и с каждым взглядом на нее мне казалось, что я привязываюсь к ней. Я меньше времени стал проводить с братьями, а больше наблюдать за ее трудом.
И спустя долгую для моей семьи неделю, когда дом был построен, девушка взяла меня на руки и отвела на сотню шагов от пещеры. Мы перешли через какой-то барьер, я это почувствовал, и позади не было наших жилищ. Но вот она пошла обратно — и появились. Я сразу понял, что девушка обезопасила таким образом не только себя, но и нас всех. Отец и мать не поверили, но, убедившись, стали терпимее относиться к шумам сверху, которые прекратились только неделю спустя. Теперь над нашей пещерой возвышался достроенный дом.
Целый месяц я ходил за рыжеволосой собирать травы, которые она вскоре расставляла по тем самым деревянным домикам. Я лежал с ней на кровати и охранял ее сон — настолько она мне доверяла. Временами она приносила домой связанных животных, живых, то раненых, то больных, от которых исходил недобрый запах хвори. Через время она отпускала их, говоря, что их время еще не пришло. Порой мне казалось, что отец приносил вылеченного ею оленя, и меня посещали такие мысли, после которых мясо не лезло в горло.
Наконец девушка прочитала где-нибудь или узнала от кого-нибудь, что котлунги понимают человеческую речь, и принялась часто разговаривать со мной. Назвалась она Анной и так смешно говорила это «Ан-на», что мне хотелось кататься по полу от веселья. У котлунгов не водилось имен. Мы звали друг друга особым звуком, который у каждого зверя свой, и человек уж точно его не различит. Тогда она назвала меня. Думала долго, понимая, что дает имя не глупой корове, которая и вовсе не услышит ее. Уголек, Чарныш, Тямный, Мырак — каких только нелепостей я от нее не слышал. Но одно все-таки понравилось — Хэйрон. Это из какой-то книги, как я догадался. Оно было созвучно и даже своим шипением я мог примерно произнести его.
Почему-то, раз я смышленый по человеческим меркам зверь, Анна взяла с себя слово — так люди называют долг, как, например, оберегать потомство — обучить меня человеческому языку. Эта затея не понравилась ни мне, ни моим матери и отцу, когда я сказал им несколько человеческих слов, ведь учиться речи недруга, значит, примкнуть к нему. Но она не была врагом, и я примкнул к ней задолго до обучения, возможно, с первого дня, когда я поделился с ней куском мяса, а она — со мной.
Тогда она и дала мне эти деревянные воздушные листы и черную жидкость внутри стеклянной формы с птичьим пером. Она показала, как люди пишут, проговаривала в слух самые разные слова. Для того, чтобы держать перо в руке и макать его в вязкую жидкость, нужно было принять двуногий облик. Сначала она показала мне большой лист, на котором написала много разных знаков, из которых складывались человеческие слова, и стала их произносить. Я повторял, но она лишь смеялась с меня, после чего я предлагал ей поиграть. Получалось с каждым разом все лучше, поскольку она смеялась меньше, а может, ей просто надоело, и со временем я знал, как произнести, все больше и больше знаков, а некоторые шипел или рычал очень похоже.
Зная все знаки, оставалось лишь запоминать слова. Да я и так многие слышал, пока она разговаривала со мной, так что очень скоро мог указывать на все предметы в ее пещере и в лесу. Человеческий язык труден, много сил я потратил, пока дождался ее одобрительного взгляда. Вместе с этим писать знаки на бумаги было гораздо проще: каждый много-мало отличался друг от друга, а я отличался прекрасной глазной памятью.
Часто я ночевал в пещере Анны, на ее деревянном лежбище, называемом кроватью. Мне очень нравились ее ручные огни, озарявшие комнаты, когда она перед сном читала книги. Котлунги хорошо видят в темноте, а луна в этом лесу в летние периоды превосходно освещала местность. Но от ее коробок с огнями под стеклом создавалось какое-то странное чувство, какое я не испытывал дома. Рядом с ней я чувствовал себя хорошо.
За этот год моей учебы случалось многое. Как-то одного из моих братьев, который, заигравшись, отошел от пещеры, схватили люди. Анна вместе с моим отцом кинулись вдогонку: он шел по следу, а она стреляла острыми палками. Вскоре отец принес, сжимая холку зубами, моего брата, а Анна вернулась с одним из охотников на руках, у которого нога ниже колена была пробита стрелой. Несмотря на мое негодование, проявлявшееся в яростном шипении и рычании, она одним песком усыпила его, другой насыпала в рану, вытащив стрелу, и потащила его вглубь леса, объяснив: повезет — выживет. С тех пор я стал звать ее госпожой, как только узнал это слово из книги, и каждую ночь охранял ее покой и пещеру от злых духов, выучил добрую часть трав, которые она собирала, чтобы помогать ей, и не просил мяса раненых животных.
Незадолго до вынужденного моего ухода Анна сделала мне отличительную вещь из кожи животного. Она сказала, что это ошейник, который будет оберегать меня вдали. Но как же он неудобно трется о шею! Я не смел снимать его ни днем, ни ночью, ни когда отец в схватке со мной пытался снять его с меня. Дело в том, что котлунги живут с семьей до полной зрелости, а я, хотя и размерами уже достигал отца, таковым не считался, и меняют пещеру раз в год по человеческим меркам. Я упрямился, не желая покидать госпожу, говорил, что поклялся быть с ней и оберегать ее, но отец силой убедил меня в обратном, а спорить с законами котлунгов трудно. В конце концов через год я вернусь к Анне.
Тогда я понял всю тяжесть человеческого прощания. Это были трудные минуты, последние, когда я видел ее такой. Она говорит что-то, пытаясь утешить меня, и обещает, что никогда не впустит в дом другого котлунга, если он не будет ранен, и что я в любой момент могу навестить ее. Но она не понимает! Завтра на рассвете пещера будет пустовать. Я решаю оставить дневник, все мои мысли о ней, здесь, на трех соснах (место которое я давно облюбовал при охоте в этой роще, Анна, скорее всего, не знает о нем). Ошейник снять не могу, заберу с собой.
Не спится. Ворочаюсь. Глаза просто отказываются закрываться. Я решил и переночевать здесь, не могу видеть ее больше. Она мне и без того видится. Смотрю на ее картину, и становится нехорошо. Взять ее тоже не могу, да и не хочу. Завтра долгий путь. Нужно поспать хотя бы час.
Утро оказалось дождливым и прохладным. Мои, наверное, заждались. Прощай, родной дом. Прощай, моя госпожа. Я вернусь, Анна!»
После долгого чтения горло у Юрия болело, заходившись в кашле. Многие части головоломки родом из далекого прошлого не были понятны, поэтому призраки некоторое время провели в молчании, воображав детали той истории, насколько позволяло современное узкое мышление и скудное знание давно минувших лет.
— Если ты придумал это, то я завидую твоей фантазии, — сказала Анжела, зашаркав подошвой по полу; во время рассказа она изучала другие личные вещи незнакомца, сопоставляв услышанное с увиденным. — Столько вопросов… Кто этот Хэйрон? И кто же такие котлунги? Понятно, что звери какие-то, но как они выглядят и почему умеют говорить?
— Пойдем лучше отсюда. Сидни уже должна была закончить.
Положив дневник на прежнее место, призраки задвигались к выходу и вскоре легко съехали вниз по стволу сосны.
Как и было предположено, турнир завершился, а вместе с этим в хвойную рощу вошел Некто-В-Балахоне и стремительными шагами направился к домику на дереве. Его расслабленное от действия травяной настойки тело постепенно приходило в состояние бодрости — чтобы сразить его наповал, нужна была по меньшей мере бочка именитой настойки, но не пузырек. Витавший по всему обиталищу чужой запах вмиг истребил остатки веселья и игривости, а отсутствие личной вещи в его скромном уголке привело в неописуемую ярость.
Часто наполняв и опустошав легкие, Некто-В-Балахоне следовал по широкому облаку запаха, повторявшего ход призраков. Он настигнул воров близ выхода из рощи, так что рванулся навстречу их спинам с небывалой скоростью. Хотя четыре лапы его загребали шишки и иголки, раскидывав их в разные стороны, тихий бег обнаружился не сразу.
Анжела почувствовала суровый взгляд незнакомца, когда тот находился в нескольких шагах от нее, и успела толкнуть Юрия, который, будучи на каблуке, оступился и припал к земле. В следующий же миг призрачная девушка оказалась прижатой к стволу ближайшей сосны, и предплечье преследователя впивалось ей в горло. Даже на грани развития пагубных событий она попыталась заглянуть под капюшон мантии, но скверная освещенность не позволила узнать внешности котлунга; зато она представлялась живо по тому гортанному рыку, напоминавшему таковой у мотора старых машин, а тяжелое зловонное дыхание, трепавшее пряди рыжих волос, не только дополняло образ, но и позволяло узнать однообразный хищнический рацион питания.
— Хэйрон? — удивленно сказал Юрий, как, верно, изумляются художники, которые увидели придуманный образ в натуральной жизни.
Сначала капюшон не поворачивался, продолжив подрагивать от злости владельца, но в момент звучания имени макушка заметно задвигалась, словно в том месте от головы отходили некие возвышения; после того, как мысль протянулась сквозь разум, подбородок несколько сместился в сторону призрачного юноши, и глаза сверкнули во тьме — незнакомец понял, что забрали не только его вещь, но и жизненную память.
— Хочешь свой ошейник? Тогда помоги нам, — дерзко шепнула Анжела, отчего раздался отрывистый одиночный рык, означавший лишь бесконтрольный гнев. Несмотря на бессловесную угрозу, подавив страх, она продолжила: — Ты же знаешь, как попасть в подземелье, ты должен хоть что-то знать.
— Ошейник! — крикнул Некто-В-Балахоне таким необычным голосом, что в наборе гортанных звуков не сразу распозналось слово.
— Анжела! Быстро отдай ему.
Призрачная девушка нехотя подчинилась, вложив кожаный браслет в шерстистую лапу котлунга, после чего тот немедленно ослабил хватку и резко обернулся.
— Пожалуйста… — сказал Юрий с трудом, опиравшись на предплечье, начинавшее болеть. — Если ты что-то знаешь о подземелье, расскажи нам.
— Сами должны, — прорычал Некто-В-Балахоне, остановившись на мгновение, и ринулся с такой скоростью, что в одночасье стал невидимым среди деревьев.
После того как призрачный юноша при помощи подруги принял вертикальное положение, он завопил:
— Чем ты думала?! Он же мог запросто убить нас!
— Мы попытались… Увы! Однако он нас запомнил и это замечательно, поскольку мы ясно дали понять, что победим и в остальных турнирах.
Справа от земельного участка Сидни располагалась заброшенная могила. Это можно было угадать по расплодившейся сорной траве: высокие стебли пробивали холмик земли, из которого давно никто не выбирался, опутывали основание надгробия и закрывали большую его часть, расползались на соседние места. Призрачная девушка вглядывалась в портрет, вновь и вновь перечитывала эпитафию, скрытую растениями, словно желала открыть в ней иной смысл, и временами что-то шептала.
На приход товарищей по команде Сидни отреагировала необычайной скудностью эмоций, но после увиденного призрачного юноши, который шатался в ее туфлях и всем видом молил о скором возвращении удобной собственности, зашлась в высокочастотном смехе, похожим на птичий писк. Незамедлительно прошел обмен обувью, пальто, и все, спокойно вздохнув, отправились на скамейку.
Как только в руках Юрия оказалась новая деревянная коробка с выемкой под сферу, тот сунул руку в карман штанов и достал оранжевый крохотный шар. В то же время призрачная девушка совершала рассказ о своем подвиге, не забыв деталей, каждая из которых сопровождалась букетом эмоций, порой весьма неожиданных. Так, от радости за победу над страхом, пусть и вынужденную она оживилась и бурно описывала испытанное чувство, но при упоминании соперниц, пытавшихся ей помешать самым наглым образом, в голосе слышались холодные злые тона.
Наконец призрачный юноша одолел нехитрый механизм и развернул выпавший бумажный сверток:
«Нужна сотня мужчин, чтобы устроить лагерь, но довольно одной женщины, чтобы устроить дом»
