И неожиданно я получил от секты ещё одно заманчивое предложение. Последний случай с самоубийством Вероники доказал, что я наконец-то начал выполнять своё предназначение. Методы, жертвы и их количество не должны были интересовать руководство секты, но последствия ведь ложились на их плечи. Я теперь знал, что они не могут мне отказать в помощи, если я находился в неловком положении, когда требовалось избавиться от трупа (фетиш умирать на глазах у того, кто разрушает смерть не просто оправдывали, этот метод возвышали). Конечно, мне не хотелось вовлекать в свои эксперименты чужих людей, но я научился доверять сектантам, я расслабился и понимал, что могу безнаказанно продолжать творить свои дела. Но это был риск, это были неудобства, в конце концов, я мог попасть в поле зрения правоохранительных органов, когда-нибудь кто-нибудь может связать меня с определёнными самоубийствами. Мне нужно было стать невидимкой, и моя новая работа в сети и переезд были началом отбрасывания своей личности. Я даже не откажусь от смены имени, если мои косяки уже невозможно будет исправить. В конце концов, так ли я цеплялся к своей личности? Простой парень из московской глубинки был всего лишь маской настоящего «я».
И вот мне предложили новое прикрытие – липовую работу в центре по предотвращению самоубийств, где изучают всё, что связано с самоубийствами, где есть материалы для исследований, и самое главное – потенциальные жертвы. Как я раньше не додумался связать себя с подобным местом? На самом деле доверия к этому заведению у меня стало ещё меньше. Оно фигурировало везде, куда бы я ни совал свой нос – оно было главным спонсором секты, именно там я впервые начал видеть метки и зарубежные коллеги намекали, что там проводят странные эксперименты. Но я больше не понимал, что такое испытывать страхи, жажда следовать своей судьбе убила во мне все сомнения, все атеистические и консервативные взгляды, освободив от привязок и материальных ценностей, превратив людей в инструменты. Стоило только принять свою судьбу, как все рамки и оковы рушились. Совесть и моральные ценности были выдумками людей, а сейчас я знал, что никогда в жизни больше не буду жить под контролем, принимая чужие команды за свои собственные. Эра послушания осталась в прошлом, и хотя это осознание сделало меня одиноким, я никогда в жизни не ощущал такой глубокой связи с этим миром.
Меня сразу предупредили, что есть блоки, в которые мне лучше не соваться, далеко не все сотрудники знали о существовании секты, и в этих блоках по большей части велась легальная деятельность. Меня как раз интересовали те корпуса, которые были связаны с сектой, вряд ли там так много людей, которые верят в её уставы и знают о живом воплощении того, кто разрушает смерть, но я никогда не стремился к известности. Меня заверили, что если мне понадобится что-либо в этой клинике (информация о пациенте, сведения о болезнях или доступ к конкретному человеку), всё будет организовано. Я теперь числился внештатным психологом, помощником статиста и лаборантом. То есть я фактически имел доступ к архивам, экспериментам и общению с суицидальными пациентами.
Я понятия не имел, что именно хочу нарыть в этой клинике, самым важным моментом для меня было искать там суицидально настроенных людей, желательно с метками, чтобы легально присутствовать в момент их самоубийства. Вряд ли стоило организовывать это прямо в клинике. Конечно, я бы этого хотел, но смогут ли на это закрывать глаза, если пациенты начнут массово накладывать на себя руки? Я планировал углубиться в способности меток, узнать, можно ли их передавать сразу нескольким персонам (как бы дублировать метку), реально ли её передать детям, чья психика ещё не сформировалась. Также меня интересовало, влияют ли метки на животных. Я почему-то был уверен, что с животными ничего не получится, но мне и не нужны были подобные жертвы, проклятие исходило от человеческих особей, с ними мне и предстоит работать. Но нужно было в этом убедиться.
Пока я обустраивался в своём новом жилье, параллельно укрепляя позиции в маркетплейсе, неплохо шла и моя интеграция в больнице. Меня сразу же связали с нужными людьми в разных отделах, к которым я мог обратиться чуть ли не с любой просьбой. Ни один из них не занимал высокую позицию, но меня это мало волновало, мои просьбы были легко осуществимыми. Именно эти люди знали про секту и о моём существовании, я по умолчанию получал от них уважение, и наконец-то я видел не серых и пустоглазых сектантов, а обычных людей, ценящих жизнь. Но всё равно клиника пропиталась суицидальной атмосферой, хотя здесь и создали максимально комфортные условия. Ведь тысячи мыслеформ невозможно просто сложить в один мешок и выбросить вон, они всё равно отравляли сердце клиники, влияя также и на работающих здесь людей.
Самой интересной частью для меня оставалось живое общение с пациентами с суицидальными мыслями. Или теми, кто поступал сюда после неудавшейся попытки (я был одним из этих несчастных, а казалось, что это было так давно и как будто вовсе не со мной). Тут я действовал в качестве психолога, но сначала мне нужно было ознакомиться с их делом, после чего я решал, интересует ли меня тот или иной пациент. Я начал с обхода отдела, где лежали люди, которые восстанавливались после неверного расчёта (либо же подсознательно желали, чтобы их спасли), выискивая тех, кто в ближайшее время намерен повторить задуманное. Простыми словами, я искал меченых, именно так я и решал, каких пациентов включить в свой приоритет. После этого я уже бродил тенью по палатам среди людей с острой суицидальной идеацией, которые были на грани и нуждались в длительном лечении. Большая часть из них страдали той или иной формой депрессии, у многих был поставлен обобщающий диагноз – шизофрения, и как правило, опасность они представляли только для самих себя. Многие из них просто были одинокими, слабыми, чересчур легко внушаемыми или не способными выжить в этом стремительно развивающемся мире. Но были и тяжёлые случаи болезни, иногда в медицинских файлах пациентов ставились пометки «н» (неизлечимые). Были ещё маниакальные пациенты, я не любил находиться в крыле «буйных», их нрав был непредсказуемым, и никто не мог дать гарантию безопасности, хотя случаи нападений на врачей были крайне редки. Но я ведь не был медик, и не знал как себя вести, если у человека случался спонтанный приступ или пробуждалась жажда крови. Были ещё пациенты с надуманными проблемами, не совсем шизики, не совсем депрессивные, порой ведущие себя как последние позёры (обычно их желание убить себя тоже было раздутым из-за дефицита внимания), которые считали, что нуждаются в лечении. Среди этих я ни разу не видел меток, и я прекратил свои визиты туда.
Со временем у меня даже выработалась система помощи, я помнил слова Аллы, которая говорила, что они ведут эксперименты над людьми, которые планируют повторный суицид. И я начал ей говорить, кто именно планирует в скором времени покончить с собой. Я не был профессионалом и не мог ставить диагнозы, но через правильные каналы, информация доходила до нужных людей, и с пациентами на грани дополнительно работали, это я знал точно. Некоторых я умалчивал, мне нужно было оставлять жертвы для себя.
Именно в стенах этой клиники я провёл несколько своих экспериментов. Как только я начал появляться в лаборатории и обзавёлся парочкой полезных связей, я узнал, что эксперименты также ставятся на мышах. И хотя в основном подопытными тут были именно люди, всё же некоторые препараты сначала тестировали на мышах. Здесь сами разводили животных, и хотя статистика там велась довольно скрупулёзно, то и дело цифры не стыковались между собой, и выкрасть пару мышей не составило никакого труда. Можно было поймать на улице крысу и принести в палату к конкретному пациенту, но все входы (даже чёрный) были оснащены сверхсовременными инфракрасными камерами, не охота, чтобы меня засекли, как я прихожу в клинику с животным в рюкзаке. Я не хотел к себе повышенного внимания, а попасться с такой мелочью будет означать именно это. К тому же я знал, что все взращённые в лабораториях грызуны обладали стойкой психикой, крепким здоровьем и выносливостью. И волноваться, что мышки подохнут, пока я дойду до цели мне не придётся.
Когда я добрался окольными путями до нужной мне одноместной палаты, где лежал человек с меткой, я чувствовал себя усталым. Мой пациент с шизофренией, затяжными депрессиями и неудачной попыткой самоубийства спал, выпросив очередную дозу снотворных, что играло мне на руку. Я не знал его имени, я не планировал сжирать его душу, так что его анонимность меня устраивала. Когда я передвинул его метку, покрывшись липкой испариной и со жгучим желанием взорвать на тысячу кусков свой мозг, я пытался переместить её в биополе мыши, которое было таким слабым, что я никак не мог его уловить. Мне никак это не удавалось, метка держалась в моём собственном биополе (от того желание самоликвидироваться до сих пор жгло), как будто не могла отыскать живое существо. Я пытался зацепиться за мышиную ауру и так и эдак, пока не осознал, что если не закончу, то просто пробью себе башку об стену, настолько противной казалась жизнь. Я вернул метку назад пациенту с кодовым номером СК808 с такой силой, что тот аж подпрыгнул в своей кровати. И во время того как я её возвращал назад, я ему мысленно передал сдохнуть. Я был зол сам на себя, и в своей фрустрации хотел сделать подлянку, хотя и не верил, что мои слова способны дойти до адресата. Тем более он всё равно был не жилец, слишком много ярких вспышек (даже во время сна) в метке указывали на то, что его последний день на этой земле близок.
Я еле добрёл до ближайшего туалета, слишком долго метка находилась в поле моей собственной ауры, надо было очистить себя от суицидальных мыслей, они не принадлежали мне, я уже был свободен от этого влияния! Но слабость, головокружение, трясущиеся конечности и заоблачное давление со мной не соглашались. Как только я смог контролировать своё тело, я вернулся в палату, потому что забыл забрать мышку. Но та оказалась умнее меня, её давно уже не было в палате, либо она надёжно притаились. Когда мой затуманенный взгляд сфокусировался на кровати пациента, я прямо восстанавливался на глазах, он в это время бился головой об стену с такой силой, что пробил её! Не знаю, была ли там только кровь, но мне казалось, что я вижу и частички мозга (но вероятно, мой собственный мозг уже преувеличивал). Я моментально исцелился, душа этого гнилого человека через агонию смерти искупала свои грехи, и поскольку никому она не была нужна, я принял её с распростёртыми объятьями. Когда метка прекратила светиться, я был настолько заряжен, что последствия неудавшегося эксперимента испарились, как же чётко всё теперь казалось, как правильно! Боже мой, это был самый гармоничный день на свете!
Конечно, было немного страшно после этого эпизода, я понятия не имел, имеются ли в палатах пациентов видеокамеры (как я позже узнал, имеются, но не во всех), так что решил подстраховаться, сообщив об инциденте в руководство секты. Мне ни разу никто ничего не спросил об этом случае, возможно, никто и не узнал о том, что я навещал больного перед его самоубийством. Но после этого случая я зарёкся провоцировать самоубийства клиентов в больнице. На один случай ещё можно закрыть глаза, но повторные вызовут весомые сомнения. Но этот инцидент доказал мне возможность влиять на желание человека покончить с собой. Возможно, мне это удалось только благодаря тому, что метка находилась какое-то время в моём биополе, от того я действительно мог давать команды ликвидировать себя. Это мне играло на руку, я осознал, что не получаю удовольствия от того, чтобы томить человека и продлевать его дни на этой земле, когда он запрограммирован на самоубийство. Мне нужны были жертвы, а не поклонение или наслаждение наблюдать за чужими страданиями, так что даже если мне на время придётся забирать метки к себе, это того стоит, самоубийцы будут готовы покончить с собой с таким остервенелым желанием, что скорее всего будут это делать в моём присутствии. Что и являлось моей целью! Но мне казалось, что я становлюсь сильнее после слияния душ, жертвы реально питали меня и давали странные силы, которые я пока что вытягивал кусками и по чистой случайности.
Другой же мой эксперимент какое-то время даже пробудил мою совесть, но я не собирался идти на поводу у этого психического состояния, решающего, какие именно у меня должны быть ценности. Как только я получил доступ проведывать детей с суицидальным синдромом, я решил проверить, можно ли привить метку ребёнку, который ещё не осознавал, что такое смерть. Я не рассматривал детей старше 11 лет, когда случаи самоубийств были не редки (особенно начиная с 15 лет), мне нужно было знать, как отреагирует биополе трёхлетнего или пятилетнего ребёнка на насильно навязанную метку.
Мне понадобилась неделя, чтобы организовать это дело. Во-первых, мне надо было найти подростка с меткой. Я нашёл. И даже немного с ним общался в качестве психолога (я оперировал как помощник профессионального психолога, больше слушая и наблюдая за жизнью метки злобного мальчика, который уже однажды пытался поджечь дом). Радужных бликов было предостаточно, чтобы сделать выводы, что ему осталось жить совсем недолго. В ней явственно виднелись огоньки, кажется, страсть к горяченькому у этого парня была в крови.
Потом нужно было засветиться в группе депрессивных малышей. Я даже не хотел думать о том, что маленькие дети (от трёх лет) не только размышляли о самоубийстве, а способны были его осуществить. Просто в уме не укладывалось, в каком же искажённом мире мы живём, что наши дети рождаются с желанием поскорее его покинуть? Но подобные мысли отвлекали от моей миссии. Я присутствовал в комиссионной группе на одной из групповых терапий, и через пару таких сеансов выбрал свою жертву. Тоже мальчик, к сожалению, имя я запомнил, его звали Глеб, у него были слегка раскосые глаза и медно-рыжие волосы. Он лечился из-за голосов в голове (диагноз был поставлен классический), которые порой говорили ему нехорошие вещи, например, умереть. Не знаю, насколько это было серьёзно, но раз он находился в больнице, то проблема явно была существенной. Иногда дети участвовали в творческих семинарах, и хотя обычно их делили по возрастным категориям, педагогов не хватало, и некоторые уроки были совмещены. Выбрав день, когда оба мальчика встретятся на арт-терапии, я запустил свой дьявольский план.
Злобный шестнадцатилетний пироман с меткой всегда стоял возле окна у своего мольберта, где давал волю своим жгучим фантазиям, там не нужно было быть психологом, чтобы распознать рвущийся наружу огонь. Место вокруг него пустело. Я ходил по залу и помогал нуждающимся. Так я «случайно» испортил холст Глеба, пролив на него стакан с водой, который нёс девочке с астмой. Я пересадил его на свободное место рядом с огненным мальчиком, готовясь морально к переносу метки. Что ж, пускай меня считают неуклюжим, но самым простым вариантом было споткнуться и повалиться на ни в чём не подозревающих жертв. На меня никто не смотрел, так что моё наигранное падение не осталось в анналах памяти присутствующих здесь детей.
И вот мне предложили новое прикрытие – липовую работу в центре по предотвращению самоубийств, где изучают всё, что связано с самоубийствами, где есть материалы для исследований, и самое главное – потенциальные жертвы. Как я раньше не додумался связать себя с подобным местом? На самом деле доверия к этому заведению у меня стало ещё меньше. Оно фигурировало везде, куда бы я ни совал свой нос – оно было главным спонсором секты, именно там я впервые начал видеть метки и зарубежные коллеги намекали, что там проводят странные эксперименты. Но я больше не понимал, что такое испытывать страхи, жажда следовать своей судьбе убила во мне все сомнения, все атеистические и консервативные взгляды, освободив от привязок и материальных ценностей, превратив людей в инструменты. Стоило только принять свою судьбу, как все рамки и оковы рушились. Совесть и моральные ценности были выдумками людей, а сейчас я знал, что никогда в жизни больше не буду жить под контролем, принимая чужие команды за свои собственные. Эра послушания осталась в прошлом, и хотя это осознание сделало меня одиноким, я никогда в жизни не ощущал такой глубокой связи с этим миром.
Меня сразу предупредили, что есть блоки, в которые мне лучше не соваться, далеко не все сотрудники знали о существовании секты, и в этих блоках по большей части велась легальная деятельность. Меня как раз интересовали те корпуса, которые были связаны с сектой, вряд ли там так много людей, которые верят в её уставы и знают о живом воплощении того, кто разрушает смерть, но я никогда не стремился к известности. Меня заверили, что если мне понадобится что-либо в этой клинике (информация о пациенте, сведения о болезнях или доступ к конкретному человеку), всё будет организовано. Я теперь числился внештатным психологом, помощником статиста и лаборантом. То есть я фактически имел доступ к архивам, экспериментам и общению с суицидальными пациентами.
Я понятия не имел, что именно хочу нарыть в этой клинике, самым важным моментом для меня было искать там суицидально настроенных людей, желательно с метками, чтобы легально присутствовать в момент их самоубийства. Вряд ли стоило организовывать это прямо в клинике. Конечно, я бы этого хотел, но смогут ли на это закрывать глаза, если пациенты начнут массово накладывать на себя руки? Я планировал углубиться в способности меток, узнать, можно ли их передавать сразу нескольким персонам (как бы дублировать метку), реально ли её передать детям, чья психика ещё не сформировалась. Также меня интересовало, влияют ли метки на животных. Я почему-то был уверен, что с животными ничего не получится, но мне и не нужны были подобные жертвы, проклятие исходило от человеческих особей, с ними мне и предстоит работать. Но нужно было в этом убедиться.
Пока я обустраивался в своём новом жилье, параллельно укрепляя позиции в маркетплейсе, неплохо шла и моя интеграция в больнице. Меня сразу же связали с нужными людьми в разных отделах, к которым я мог обратиться чуть ли не с любой просьбой. Ни один из них не занимал высокую позицию, но меня это мало волновало, мои просьбы были легко осуществимыми. Именно эти люди знали про секту и о моём существовании, я по умолчанию получал от них уважение, и наконец-то я видел не серых и пустоглазых сектантов, а обычных людей, ценящих жизнь. Но всё равно клиника пропиталась суицидальной атмосферой, хотя здесь и создали максимально комфортные условия. Ведь тысячи мыслеформ невозможно просто сложить в один мешок и выбросить вон, они всё равно отравляли сердце клиники, влияя также и на работающих здесь людей.
Самой интересной частью для меня оставалось живое общение с пациентами с суицидальными мыслями. Или теми, кто поступал сюда после неудавшейся попытки (я был одним из этих несчастных, а казалось, что это было так давно и как будто вовсе не со мной). Тут я действовал в качестве психолога, но сначала мне нужно было ознакомиться с их делом, после чего я решал, интересует ли меня тот или иной пациент. Я начал с обхода отдела, где лежали люди, которые восстанавливались после неверного расчёта (либо же подсознательно желали, чтобы их спасли), выискивая тех, кто в ближайшее время намерен повторить задуманное. Простыми словами, я искал меченых, именно так я и решал, каких пациентов включить в свой приоритет. После этого я уже бродил тенью по палатам среди людей с острой суицидальной идеацией, которые были на грани и нуждались в длительном лечении. Большая часть из них страдали той или иной формой депрессии, у многих был поставлен обобщающий диагноз – шизофрения, и как правило, опасность они представляли только для самих себя. Многие из них просто были одинокими, слабыми, чересчур легко внушаемыми или не способными выжить в этом стремительно развивающемся мире. Но были и тяжёлые случаи болезни, иногда в медицинских файлах пациентов ставились пометки «н» (неизлечимые). Были ещё маниакальные пациенты, я не любил находиться в крыле «буйных», их нрав был непредсказуемым, и никто не мог дать гарантию безопасности, хотя случаи нападений на врачей были крайне редки. Но я ведь не был медик, и не знал как себя вести, если у человека случался спонтанный приступ или пробуждалась жажда крови. Были ещё пациенты с надуманными проблемами, не совсем шизики, не совсем депрессивные, порой ведущие себя как последние позёры (обычно их желание убить себя тоже было раздутым из-за дефицита внимания), которые считали, что нуждаются в лечении. Среди этих я ни разу не видел меток, и я прекратил свои визиты туда.
Со временем у меня даже выработалась система помощи, я помнил слова Аллы, которая говорила, что они ведут эксперименты над людьми, которые планируют повторный суицид. И я начал ей говорить, кто именно планирует в скором времени покончить с собой. Я не был профессионалом и не мог ставить диагнозы, но через правильные каналы, информация доходила до нужных людей, и с пациентами на грани дополнительно работали, это я знал точно. Некоторых я умалчивал, мне нужно было оставлять жертвы для себя.
Именно в стенах этой клиники я провёл несколько своих экспериментов. Как только я начал появляться в лаборатории и обзавёлся парочкой полезных связей, я узнал, что эксперименты также ставятся на мышах. И хотя в основном подопытными тут были именно люди, всё же некоторые препараты сначала тестировали на мышах. Здесь сами разводили животных, и хотя статистика там велась довольно скрупулёзно, то и дело цифры не стыковались между собой, и выкрасть пару мышей не составило никакого труда. Можно было поймать на улице крысу и принести в палату к конкретному пациенту, но все входы (даже чёрный) были оснащены сверхсовременными инфракрасными камерами, не охота, чтобы меня засекли, как я прихожу в клинику с животным в рюкзаке. Я не хотел к себе повышенного внимания, а попасться с такой мелочью будет означать именно это. К тому же я знал, что все взращённые в лабораториях грызуны обладали стойкой психикой, крепким здоровьем и выносливостью. И волноваться, что мышки подохнут, пока я дойду до цели мне не придётся.
Когда я добрался окольными путями до нужной мне одноместной палаты, где лежал человек с меткой, я чувствовал себя усталым. Мой пациент с шизофренией, затяжными депрессиями и неудачной попыткой самоубийства спал, выпросив очередную дозу снотворных, что играло мне на руку. Я не знал его имени, я не планировал сжирать его душу, так что его анонимность меня устраивала. Когда я передвинул его метку, покрывшись липкой испариной и со жгучим желанием взорвать на тысячу кусков свой мозг, я пытался переместить её в биополе мыши, которое было таким слабым, что я никак не мог его уловить. Мне никак это не удавалось, метка держалась в моём собственном биополе (от того желание самоликвидироваться до сих пор жгло), как будто не могла отыскать живое существо. Я пытался зацепиться за мышиную ауру и так и эдак, пока не осознал, что если не закончу, то просто пробью себе башку об стену, настолько противной казалась жизнь. Я вернул метку назад пациенту с кодовым номером СК808 с такой силой, что тот аж подпрыгнул в своей кровати. И во время того как я её возвращал назад, я ему мысленно передал сдохнуть. Я был зол сам на себя, и в своей фрустрации хотел сделать подлянку, хотя и не верил, что мои слова способны дойти до адресата. Тем более он всё равно был не жилец, слишком много ярких вспышек (даже во время сна) в метке указывали на то, что его последний день на этой земле близок.
Я еле добрёл до ближайшего туалета, слишком долго метка находилась в поле моей собственной ауры, надо было очистить себя от суицидальных мыслей, они не принадлежали мне, я уже был свободен от этого влияния! Но слабость, головокружение, трясущиеся конечности и заоблачное давление со мной не соглашались. Как только я смог контролировать своё тело, я вернулся в палату, потому что забыл забрать мышку. Но та оказалась умнее меня, её давно уже не было в палате, либо она надёжно притаились. Когда мой затуманенный взгляд сфокусировался на кровати пациента, я прямо восстанавливался на глазах, он в это время бился головой об стену с такой силой, что пробил её! Не знаю, была ли там только кровь, но мне казалось, что я вижу и частички мозга (но вероятно, мой собственный мозг уже преувеличивал). Я моментально исцелился, душа этого гнилого человека через агонию смерти искупала свои грехи, и поскольку никому она не была нужна, я принял её с распростёртыми объятьями. Когда метка прекратила светиться, я был настолько заряжен, что последствия неудавшегося эксперимента испарились, как же чётко всё теперь казалось, как правильно! Боже мой, это был самый гармоничный день на свете!
Конечно, было немного страшно после этого эпизода, я понятия не имел, имеются ли в палатах пациентов видеокамеры (как я позже узнал, имеются, но не во всех), так что решил подстраховаться, сообщив об инциденте в руководство секты. Мне ни разу никто ничего не спросил об этом случае, возможно, никто и не узнал о том, что я навещал больного перед его самоубийством. Но после этого случая я зарёкся провоцировать самоубийства клиентов в больнице. На один случай ещё можно закрыть глаза, но повторные вызовут весомые сомнения. Но этот инцидент доказал мне возможность влиять на желание человека покончить с собой. Возможно, мне это удалось только благодаря тому, что метка находилась какое-то время в моём биополе, от того я действительно мог давать команды ликвидировать себя. Это мне играло на руку, я осознал, что не получаю удовольствия от того, чтобы томить человека и продлевать его дни на этой земле, когда он запрограммирован на самоубийство. Мне нужны были жертвы, а не поклонение или наслаждение наблюдать за чужими страданиями, так что даже если мне на время придётся забирать метки к себе, это того стоит, самоубийцы будут готовы покончить с собой с таким остервенелым желанием, что скорее всего будут это делать в моём присутствии. Что и являлось моей целью! Но мне казалось, что я становлюсь сильнее после слияния душ, жертвы реально питали меня и давали странные силы, которые я пока что вытягивал кусками и по чистой случайности.
Другой же мой эксперимент какое-то время даже пробудил мою совесть, но я не собирался идти на поводу у этого психического состояния, решающего, какие именно у меня должны быть ценности. Как только я получил доступ проведывать детей с суицидальным синдромом, я решил проверить, можно ли привить метку ребёнку, который ещё не осознавал, что такое смерть. Я не рассматривал детей старше 11 лет, когда случаи самоубийств были не редки (особенно начиная с 15 лет), мне нужно было знать, как отреагирует биополе трёхлетнего или пятилетнего ребёнка на насильно навязанную метку.
Мне понадобилась неделя, чтобы организовать это дело. Во-первых, мне надо было найти подростка с меткой. Я нашёл. И даже немного с ним общался в качестве психолога (я оперировал как помощник профессионального психолога, больше слушая и наблюдая за жизнью метки злобного мальчика, который уже однажды пытался поджечь дом). Радужных бликов было предостаточно, чтобы сделать выводы, что ему осталось жить совсем недолго. В ней явственно виднелись огоньки, кажется, страсть к горяченькому у этого парня была в крови.
Потом нужно было засветиться в группе депрессивных малышей. Я даже не хотел думать о том, что маленькие дети (от трёх лет) не только размышляли о самоубийстве, а способны были его осуществить. Просто в уме не укладывалось, в каком же искажённом мире мы живём, что наши дети рождаются с желанием поскорее его покинуть? Но подобные мысли отвлекали от моей миссии. Я присутствовал в комиссионной группе на одной из групповых терапий, и через пару таких сеансов выбрал свою жертву. Тоже мальчик, к сожалению, имя я запомнил, его звали Глеб, у него были слегка раскосые глаза и медно-рыжие волосы. Он лечился из-за голосов в голове (диагноз был поставлен классический), которые порой говорили ему нехорошие вещи, например, умереть. Не знаю, насколько это было серьёзно, но раз он находился в больнице, то проблема явно была существенной. Иногда дети участвовали в творческих семинарах, и хотя обычно их делили по возрастным категориям, педагогов не хватало, и некоторые уроки были совмещены. Выбрав день, когда оба мальчика встретятся на арт-терапии, я запустил свой дьявольский план.
Злобный шестнадцатилетний пироман с меткой всегда стоял возле окна у своего мольберта, где давал волю своим жгучим фантазиям, там не нужно было быть психологом, чтобы распознать рвущийся наружу огонь. Место вокруг него пустело. Я ходил по залу и помогал нуждающимся. Так я «случайно» испортил холст Глеба, пролив на него стакан с водой, который нёс девочке с астмой. Я пересадил его на свободное место рядом с огненным мальчиком, готовясь морально к переносу метки. Что ж, пускай меня считают неуклюжим, но самым простым вариантом было споткнуться и повалиться на ни в чём не подозревающих жертв. На меня никто не смотрел, так что моё наигранное падение не осталось в анналах памяти присутствующих здесь детей.
