Но себя я со стороны никогда не видел, как бы я ни всматривался и как долго бы ни медитировал, я был сам для себя закрытой книгой. Фотографии биополя помогали мне понять, как именно я менялся с помощью жертв. Моя аура до сих пор была странной, все слои разных оттенков (тех цветов, которые соответствовали самоубийцам) образовывали контуры, но не соприкасались. Я был в защитном коконе, который становился всё толще, и после того, как я вдоволь нагляделся на фотографию, я ощущал неуязвимость, эти жертвы действительно защищали меня.
Но через какое-то время я начал видеть изменения – некоторые цвета пробивали кокон, присасываясь к моей прозрачной ауре, создавая из неё что-то противоположное пустоте. Именно тогда я и начал ощущать в себе психологические изменения. Как говорил Тришна, я, наконец-то, начал использовать эти цветные слои – они обогащали меня, давали новые качества и знания, повышали интуицию. Это он мне посоветовал тогда открыться миру, и хотя моя тайная жизнь до сих пор принадлежала отшельнику, моя реальная жизнь была открытой и социальной. Иногда я даже чувствовал, это во мне говорит та или иная личность, чью душу я в своё время пожрал. Это не были голоса в голове, иначе я бы начал сходить с ума, в моей жизни и так было до фига мистики, голоса в голове меня бы просто добили. Но я улавливал эти моменты – это работало на уровне интуитивных подсказок, и благодаря им я становился всесторонне развитым, умным, креативным, сильным, уверенным и пробивным. Сомнений у меня не было, я был благословлён своими жертвами, и возможно, они всё-таки оставались жить через меня, так как теория о том, что самоубийцы теряют душу, беспокоила меня до сих пор. И хотя я понимал, что наличие ауры не означает и наличие души, всё же в данном контексте это походило на правду. И тот факт, что до того, как я начал питаться самоубийцами, моё биополе скорее напоминало чёрную дыру, тоже говорил в пользу сей пугающей теории.
36
Самой главной моей идеей фикс оставалось желание размножать метку, потому что было ужасно неудобно передавать её людям, которых я по той или иной причине выбирал себе в жертвы. Чтобы это сделать, нужно было, чтобы меченый человек незадолго перед самоубийством находился в близком контакте с избранной мною жертвой. А ведь большую часть меченых я находил в сомнительных местах – больнице, секте, притонах или даже на улице. Да, я даже не брезговал получать в дар самоубийства бомжей, для меня все люди были равны, моя цель не делила их на плохих или хороших, успешных или невезучих, богатых или бедных. Если я, к примеру, желал самоубийства высокопоставленного чиновника, из-за которого я получил огромный штраф за неположенную парковку, мне нужно было как-то организовать, чтобы тот находился рядом с потенциальным суицидником.
Так что здесь я тоже разработал некую тактику, я анализировал, с кем из меченых есть возможность установить относительный дружеский контакт, чтобы иногда вместе выходить в свет. Загвоздка тут была в том, что мне нужно было рассчитать передвижения своей жертвы, чтобы отыскать более или менее приватный момент, где мы все втроём можем безопасно пересечься. Это должна была быть совершенно уместная ситуация, то есть я не мог заявиться с донором домой к этому человеку, чтобы перекинуть метку. Конечно, такой вариант я не исключал, подумаешь, напился парень, припёрся без приглашения в гости с товарищем, творит ересь, но мне хотелось выполнять свои цели под покровом тайны. Чем меньше подозрений, тем безопаснее. Неоднократно приходилось демонстрировать неуклюжесть, потому что проще всего менять метки было тогда, когда обе жертвы находились в биополе друг друга.
Какое-то время я раздумывал над вариантом временного хранения метки у себя. Но воспоминания о невыносимых муках и жажде покончить с собой заставляли меня отказаться от этой рискованной идеи. А что если в один прекрасный момент я не смогу контролировать это проклятие и убью себя? Тогда вся моя миссия пойдёт коту под хвост. Скорее всего, я перерожусь, и мне придётся пройти все круги ада, чтобы вновь осознать свой проклятый дар. Возможно, моя душа переселится в ближайшее доступное тело человека, но это всё было спекуляциями. Да и кто сказал, что перерождения на самом деле существуют? А что если я просто сам попаду под проклятие, которое пытался такой ценой снять, и моя душа просто исчезнет, а эстафету примет совершенно новая личность, никак не связанная со мной? Перспективы снова стать пустотой на данном этапе развития меня пугали. И подсознательно я понимал, насколько ценен сейчас для мира именно живым.
Ещё серьёзной проблемой было моё присутствие при самоубийстве жертвы, которой я передавал метку. Это было ещё сложнее организовать, чем переместить знак, потому что не было определённого срока, когда именно это произойдёт, да и человек по большей части склонен уходить из жизни под завесой приватности. Конечно, случались и позёрские акты, но надеяться на них и пасти свою жертву 24/7 было практически невозможно. Я мог пытаться в миг передачи запустить приказ, чтобы человек сразу же убивал себя, но тогда это происходило на глазах у донора метки. Конечно, иногда такое практиковать было реально, но в таком случае не должно быть других свидетелей, и никто не должен был связать самоубийство с моей личностью (то есть я вообще не должен был формально светиться в жизни умершего). По идее, причём тут я, если у меня на глазах человек решил покончить с собой, разве можно обвинить в этом меня? Но этот метод требовал невероятных энергетических ресурсов, и если в момент передачи жертва выходила из общего биополя, передача не получалась. Повторять второй раз подобное в ослабленном состоянии было практически нереально, у меня просто не хватит сил на осуществление повторной операции. Так что тут стоило внимательно рассчитать все возможные проколы, чтобы не допустить их.
Ещё я придерживался своего собственного кодекса – максимальная анонимность. Чем меньше я знал жертву, которой передавал метку, тем лучше. Но я не так часто в первое время занимался подобным, одно дело быть в последний момент с меченым человеком, который обречён, а другое дело впутывать в проклятие совершенно невинную жертву. Меня нужно было вывести из себя, чтобы я на такое решился. Но бывало, что в голову что-то заскочит, и какой-то человек вдруг вызывал волну необъяснимой антипатии, и мой внутренний охотник начинал смазывать ружьё. Усилием воли я мог не допустить подобного, но кто мог меня остановить? И главное, зачем мне себя останавливать? Я был волен делать всё что хочу, собирая жертвы по собственному усмотрению. Совесть иногда включалась и говорила наставническим тоном, что я же не могу убивать всех людей, которые мне не симпатичны, но это не были убийства, я никого не убивал, а просто копил силы для своей миссии. Чистил мир от гнили.
Успехи окрыляли меня, и всё чаще хотелось выбирать свои жертвы. Это был странный азарт, вероятно, что-то схожее чувствует маньяк перед тем, как преследует свою жертву, чтобы в последнем акте выпустить на волю все свои извращённые фантазии. В моём случае отступать при успешной передаче метки было нельзя, иначе я терял драгоценную жертву. И там уже приходилось изощряться, чтобы добиться того, чтобы в последний момент находиться рядом. А ведь часто жертвы были чуть ли не рандомными, что усложняло задачу. Конечно, я понимал, что после передачи метки жертву будет тянуть и ко мне и к тому, кому метка раннее принадлежала, но часто этот контакт был неуместным. И мне просто приходилось появляться в определённый момент и забирать то, что принадлежало мне. Перед этим мне нужно было изучить биографию этого человека, знать об его передвижениях, а также вычислить те места, где не будет свидетелей. Это был настоящий вызов, к тому же сейчас всё пестрело камерами наблюдения, чтобы надеяться на то, что я смогу спокойно вынудить жертву вскрыть себе вены в туалете банка. Потому что самоубийство в подобных местах – нонсенс, и записанное камерами обязательно будет рассмотрено. На последнее дело я всегда наряжался в невидимку, но риск опознания всё равно всегда существует. Особенно если подобные случаи всё чаще будут повторяться, и везде будет фигурировать похожая фигура.
Каждый случай был уникален, каждая потенциальная жертва была особенной, и планировать место их смерти было настоящим вызовом, будоражащим нервы похлеще ожидания перед казнью. Стоило ещё учесть, что метод самоубийства кочевал от первой жертвы, и если суицидник, чью метку я вырвал, планировал передозировку, новой жертве нужно было запастись таким количеством наркотиков или лекарств, способным его убить. Даже если этот человек никогда не интересовался подобными вещами. Я далеко не всегда распознавал символы в метке, проблема была в том, что они передавались именно в таком виде, как их представляли самоубийцы. То есть если человек намерен отравиться, то символически это могло быть изображено как череп, таблетка, шприц, буквенная формула яда, склянка и так далее. В зависимости от того, у кого какие ассоциации возникают по отношению к отравлению. От того я не всегда мог подготовиться на сто процентов к соитию душ. Но ничто не могло удержать меня от этого риска, и если по каким-то причинам жертва убивала себя раньше момента, к которому я так тщательно готовился, я на какое-то время впадал в прострацию – такая слабость, такая апатия, такой нигилизм. Именно тогда я испытывал наивысшую дисгармонию в душе.
В какой-то мере я превратился в сталкера. Чтобы подготовить два кульминационных момента в жизни избранной жертвы, приходилось шерстить её биографию денно и нощно. Но я утрирую, в этом мне помогали социальные сети, через них я обычно и узнавал о передвижениях, интересах, работе и социальной активности своей жертвы. Почти всю информацию я получал анонимно. В этом были прелести 21 века, ты мог не выходя из дома спланировать идеальный сценарий убийства, просто исследовав соцсети. Конечно, не всегда это помогало, и приходилось порой отслеживать жертву физически – искать общих знакомых (или заводить таковых), пересекаться случайно. Пересекаться я не любил. Потому что понимал, жертву тянет ко мне с какой-то неистовой силой и необъяснимой логикой. Бывали случаи, когда они сами искали со мной контакта, и тогда я менял тактику, создавая крепкую связь, чтобы человек добровольно в моём присутствии убивал себя. Это был самый простой вариант физически, но самый тяжёлый вариант психологически. Как ни крути, но после создания тесной связи во мне всё же включалась эмпатия, несмотря на изначальную антипатию. Наблюдать за самоубийством человека, которого я видел от силы пару раз, было куда проще. В этом я уже напоминал матёрых врачей. Их переживания невыносимы, когда в их присутствии кто-то откидывает копыта в самом начале практики (на уровне пойти и замолить грехи в церковь, насколько их гложет вина). Но каждый последующий умерший получает от них всё меньше сочувствия. Ну, скончался ещё один человек, подумаешь, я сделал всё что мог, но такова жизнь, все люди умирают! Другое дело, когда умирает кто-то из твоих близких или особенный пациент, к которому ты успел привязаться. Так что я не любил привязываться к жертве именно по этим сентиментальным причинам. Ну и по практическим, не хотелось мне фигурировать в биографии жертвы, если будет намечена проверка подлинности самоубийства.
Бывали ситуации, которые мне знатно пощекотали нервы, но всегда с благополучным исходом. К тому же я всегда мог рассчитывать на помощь секты, если уж совсем влипал. Самой распространённой проблемой были попытки друзей жертвы выйти со мной на контакт. Это в тех случаях, когда я лично знал жертву, не являясь безымянным призраком. Скорее всего, жертва имела навязчивые мысли по отношению к моей личности, могла что-то рассказывать своим близким обо мне, от того те и пытались впутать меня. В основном они спрашивали, не замечал ли я каких-нибудь странностей в жизни жертвы, на что я всегда отвечал, что нет, ничего такого не припомню, мы же едва были знакомы. В тех случаях, когда я позволял создание связи, тогда уже приходилось вести другую тактику – ну да, что-то странное и мрачное исходило в последнее время от этого человека, но разве это что-то меняло? Этого человека было не вернуть, а поскольку это всегда было стопроцентным самоубийством, сделать виноватым меня не представлялось ни малейшей возможности.
Пару раз я попадал в поле зрения полиции, которые опрашивали свидетелей и близких того, кто совершил самоубийство. Я ненавидел давать свои официальные данные, и только усилием воли мне удавалось удерживать под замком все свои страхи и сомнения, пока мои данные протоколировали. Тут я отвечал схоже – ничего подозрительного в последнее время не замечал, с жертвой был едва знаком, и для меня это было неожиданностью. Один дотошный следователь чуть не спровоцировал у меня инфаркт, когда отметил странное совпадение – вы пытались покончить с собой, и тут ваш новый друг тоже это делает, вам не кажется это странным? Как же он был близок к моему разоблачению, но мне хватило мужества превратить его замечание в цитату Стивена Кинга – «иногда жизнь преподносит совпадения, какие не выдумать ни одному писателю». После этого случая я решил твёрдо соблюдать границы, никаких близких связей с жертвой. Но легко сказать, не всегда была возможность избежать подобных сентиментальностей.
Я иногда задавался вопросом, почему бы мне не довольствоваться тем, что преподносит мне судьба? Почему просто не пожирать меченых людей, которые прямо шли ко мне в руки? Я сам себе усложнял жизнь! Во-первых, вседозволенность и чувство справедливости давали мне шанс без угрызений совести избавляться тихо от людей, которые мне чем-то насолили или просто вызывали волну необъяснимой антипатии. Во-вторых, это была некая одержимость, с каким-то маниакальным задором я искал жертвы, готовил план заражения и самоубийства, и настолько увлекали меня все эти детали, что я на время начинал болеть потенциальной жертвой. И в-третьих, часто мне всё же было недостаточно того, что мне предлагали. Я устал от слабых, депрессивных и серых людей, это как жевать чёрствый хлеб – утолит голод, но зачем же им довольствоваться, когда в другом магазине только что выставили на прилавок тёплые багеты? Мне не хватало яркости от этих невзрачных людей, всё настолько было уныло и тленно, что я тупо чувствовал себя падальщиком, который обязан очистить поле от несвежих трупов, иначе распространится зараза. Мне нравилось сопротивление жертвы, жажда жизни, попытки исправить положение, и конечно же то, что они видели во мне спасение. Но я нечасто позволял себе подобные отношения, но если связь случалась, я долго питался этими последними моментами (несмотря на то, что был морально опустошён). Что поделать, новая жизнь и безграничные возможности пробуждали во мне эстета, который хотел питаться сильными, интересными, красивыми и неординарными личностями. Абсолютно нормальное желание. Но каждый раз, когда что-то шло не так и впереди маячила опасность, я делал небольшую передышку, чтобы затаиться и переждать бурю.
37
Был один переломный момент в моей новой «карьере», который изменил моё отношение к людям, которых я решил приносить в жертву.
Но через какое-то время я начал видеть изменения – некоторые цвета пробивали кокон, присасываясь к моей прозрачной ауре, создавая из неё что-то противоположное пустоте. Именно тогда я и начал ощущать в себе психологические изменения. Как говорил Тришна, я, наконец-то, начал использовать эти цветные слои – они обогащали меня, давали новые качества и знания, повышали интуицию. Это он мне посоветовал тогда открыться миру, и хотя моя тайная жизнь до сих пор принадлежала отшельнику, моя реальная жизнь была открытой и социальной. Иногда я даже чувствовал, это во мне говорит та или иная личность, чью душу я в своё время пожрал. Это не были голоса в голове, иначе я бы начал сходить с ума, в моей жизни и так было до фига мистики, голоса в голове меня бы просто добили. Но я улавливал эти моменты – это работало на уровне интуитивных подсказок, и благодаря им я становился всесторонне развитым, умным, креативным, сильным, уверенным и пробивным. Сомнений у меня не было, я был благословлён своими жертвами, и возможно, они всё-таки оставались жить через меня, так как теория о том, что самоубийцы теряют душу, беспокоила меня до сих пор. И хотя я понимал, что наличие ауры не означает и наличие души, всё же в данном контексте это походило на правду. И тот факт, что до того, как я начал питаться самоубийцами, моё биополе скорее напоминало чёрную дыру, тоже говорил в пользу сей пугающей теории.
36
Самой главной моей идеей фикс оставалось желание размножать метку, потому что было ужасно неудобно передавать её людям, которых я по той или иной причине выбирал себе в жертвы. Чтобы это сделать, нужно было, чтобы меченый человек незадолго перед самоубийством находился в близком контакте с избранной мною жертвой. А ведь большую часть меченых я находил в сомнительных местах – больнице, секте, притонах или даже на улице. Да, я даже не брезговал получать в дар самоубийства бомжей, для меня все люди были равны, моя цель не делила их на плохих или хороших, успешных или невезучих, богатых или бедных. Если я, к примеру, желал самоубийства высокопоставленного чиновника, из-за которого я получил огромный штраф за неположенную парковку, мне нужно было как-то организовать, чтобы тот находился рядом с потенциальным суицидником.
Так что здесь я тоже разработал некую тактику, я анализировал, с кем из меченых есть возможность установить относительный дружеский контакт, чтобы иногда вместе выходить в свет. Загвоздка тут была в том, что мне нужно было рассчитать передвижения своей жертвы, чтобы отыскать более или менее приватный момент, где мы все втроём можем безопасно пересечься. Это должна была быть совершенно уместная ситуация, то есть я не мог заявиться с донором домой к этому человеку, чтобы перекинуть метку. Конечно, такой вариант я не исключал, подумаешь, напился парень, припёрся без приглашения в гости с товарищем, творит ересь, но мне хотелось выполнять свои цели под покровом тайны. Чем меньше подозрений, тем безопаснее. Неоднократно приходилось демонстрировать неуклюжесть, потому что проще всего менять метки было тогда, когда обе жертвы находились в биополе друг друга.
Какое-то время я раздумывал над вариантом временного хранения метки у себя. Но воспоминания о невыносимых муках и жажде покончить с собой заставляли меня отказаться от этой рискованной идеи. А что если в один прекрасный момент я не смогу контролировать это проклятие и убью себя? Тогда вся моя миссия пойдёт коту под хвост. Скорее всего, я перерожусь, и мне придётся пройти все круги ада, чтобы вновь осознать свой проклятый дар. Возможно, моя душа переселится в ближайшее доступное тело человека, но это всё было спекуляциями. Да и кто сказал, что перерождения на самом деле существуют? А что если я просто сам попаду под проклятие, которое пытался такой ценой снять, и моя душа просто исчезнет, а эстафету примет совершенно новая личность, никак не связанная со мной? Перспективы снова стать пустотой на данном этапе развития меня пугали. И подсознательно я понимал, насколько ценен сейчас для мира именно живым.
Ещё серьёзной проблемой было моё присутствие при самоубийстве жертвы, которой я передавал метку. Это было ещё сложнее организовать, чем переместить знак, потому что не было определённого срока, когда именно это произойдёт, да и человек по большей части склонен уходить из жизни под завесой приватности. Конечно, случались и позёрские акты, но надеяться на них и пасти свою жертву 24/7 было практически невозможно. Я мог пытаться в миг передачи запустить приказ, чтобы человек сразу же убивал себя, но тогда это происходило на глазах у донора метки. Конечно, иногда такое практиковать было реально, но в таком случае не должно быть других свидетелей, и никто не должен был связать самоубийство с моей личностью (то есть я вообще не должен был формально светиться в жизни умершего). По идее, причём тут я, если у меня на глазах человек решил покончить с собой, разве можно обвинить в этом меня? Но этот метод требовал невероятных энергетических ресурсов, и если в момент передачи жертва выходила из общего биополя, передача не получалась. Повторять второй раз подобное в ослабленном состоянии было практически нереально, у меня просто не хватит сил на осуществление повторной операции. Так что тут стоило внимательно рассчитать все возможные проколы, чтобы не допустить их.
Ещё я придерживался своего собственного кодекса – максимальная анонимность. Чем меньше я знал жертву, которой передавал метку, тем лучше. Но я не так часто в первое время занимался подобным, одно дело быть в последний момент с меченым человеком, который обречён, а другое дело впутывать в проклятие совершенно невинную жертву. Меня нужно было вывести из себя, чтобы я на такое решился. Но бывало, что в голову что-то заскочит, и какой-то человек вдруг вызывал волну необъяснимой антипатии, и мой внутренний охотник начинал смазывать ружьё. Усилием воли я мог не допустить подобного, но кто мог меня остановить? И главное, зачем мне себя останавливать? Я был волен делать всё что хочу, собирая жертвы по собственному усмотрению. Совесть иногда включалась и говорила наставническим тоном, что я же не могу убивать всех людей, которые мне не симпатичны, но это не были убийства, я никого не убивал, а просто копил силы для своей миссии. Чистил мир от гнили.
Успехи окрыляли меня, и всё чаще хотелось выбирать свои жертвы. Это был странный азарт, вероятно, что-то схожее чувствует маньяк перед тем, как преследует свою жертву, чтобы в последнем акте выпустить на волю все свои извращённые фантазии. В моём случае отступать при успешной передаче метки было нельзя, иначе я терял драгоценную жертву. И там уже приходилось изощряться, чтобы добиться того, чтобы в последний момент находиться рядом. А ведь часто жертвы были чуть ли не рандомными, что усложняло задачу. Конечно, я понимал, что после передачи метки жертву будет тянуть и ко мне и к тому, кому метка раннее принадлежала, но часто этот контакт был неуместным. И мне просто приходилось появляться в определённый момент и забирать то, что принадлежало мне. Перед этим мне нужно было изучить биографию этого человека, знать об его передвижениях, а также вычислить те места, где не будет свидетелей. Это был настоящий вызов, к тому же сейчас всё пестрело камерами наблюдения, чтобы надеяться на то, что я смогу спокойно вынудить жертву вскрыть себе вены в туалете банка. Потому что самоубийство в подобных местах – нонсенс, и записанное камерами обязательно будет рассмотрено. На последнее дело я всегда наряжался в невидимку, но риск опознания всё равно всегда существует. Особенно если подобные случаи всё чаще будут повторяться, и везде будет фигурировать похожая фигура.
Каждый случай был уникален, каждая потенциальная жертва была особенной, и планировать место их смерти было настоящим вызовом, будоражащим нервы похлеще ожидания перед казнью. Стоило ещё учесть, что метод самоубийства кочевал от первой жертвы, и если суицидник, чью метку я вырвал, планировал передозировку, новой жертве нужно было запастись таким количеством наркотиков или лекарств, способным его убить. Даже если этот человек никогда не интересовался подобными вещами. Я далеко не всегда распознавал символы в метке, проблема была в том, что они передавались именно в таком виде, как их представляли самоубийцы. То есть если человек намерен отравиться, то символически это могло быть изображено как череп, таблетка, шприц, буквенная формула яда, склянка и так далее. В зависимости от того, у кого какие ассоциации возникают по отношению к отравлению. От того я не всегда мог подготовиться на сто процентов к соитию душ. Но ничто не могло удержать меня от этого риска, и если по каким-то причинам жертва убивала себя раньше момента, к которому я так тщательно готовился, я на какое-то время впадал в прострацию – такая слабость, такая апатия, такой нигилизм. Именно тогда я испытывал наивысшую дисгармонию в душе.
В какой-то мере я превратился в сталкера. Чтобы подготовить два кульминационных момента в жизни избранной жертвы, приходилось шерстить её биографию денно и нощно. Но я утрирую, в этом мне помогали социальные сети, через них я обычно и узнавал о передвижениях, интересах, работе и социальной активности своей жертвы. Почти всю информацию я получал анонимно. В этом были прелести 21 века, ты мог не выходя из дома спланировать идеальный сценарий убийства, просто исследовав соцсети. Конечно, не всегда это помогало, и приходилось порой отслеживать жертву физически – искать общих знакомых (или заводить таковых), пересекаться случайно. Пересекаться я не любил. Потому что понимал, жертву тянет ко мне с какой-то неистовой силой и необъяснимой логикой. Бывали случаи, когда они сами искали со мной контакта, и тогда я менял тактику, создавая крепкую связь, чтобы человек добровольно в моём присутствии убивал себя. Это был самый простой вариант физически, но самый тяжёлый вариант психологически. Как ни крути, но после создания тесной связи во мне всё же включалась эмпатия, несмотря на изначальную антипатию. Наблюдать за самоубийством человека, которого я видел от силы пару раз, было куда проще. В этом я уже напоминал матёрых врачей. Их переживания невыносимы, когда в их присутствии кто-то откидывает копыта в самом начале практики (на уровне пойти и замолить грехи в церковь, насколько их гложет вина). Но каждый последующий умерший получает от них всё меньше сочувствия. Ну, скончался ещё один человек, подумаешь, я сделал всё что мог, но такова жизнь, все люди умирают! Другое дело, когда умирает кто-то из твоих близких или особенный пациент, к которому ты успел привязаться. Так что я не любил привязываться к жертве именно по этим сентиментальным причинам. Ну и по практическим, не хотелось мне фигурировать в биографии жертвы, если будет намечена проверка подлинности самоубийства.
Бывали ситуации, которые мне знатно пощекотали нервы, но всегда с благополучным исходом. К тому же я всегда мог рассчитывать на помощь секты, если уж совсем влипал. Самой распространённой проблемой были попытки друзей жертвы выйти со мной на контакт. Это в тех случаях, когда я лично знал жертву, не являясь безымянным призраком. Скорее всего, жертва имела навязчивые мысли по отношению к моей личности, могла что-то рассказывать своим близким обо мне, от того те и пытались впутать меня. В основном они спрашивали, не замечал ли я каких-нибудь странностей в жизни жертвы, на что я всегда отвечал, что нет, ничего такого не припомню, мы же едва были знакомы. В тех случаях, когда я позволял создание связи, тогда уже приходилось вести другую тактику – ну да, что-то странное и мрачное исходило в последнее время от этого человека, но разве это что-то меняло? Этого человека было не вернуть, а поскольку это всегда было стопроцентным самоубийством, сделать виноватым меня не представлялось ни малейшей возможности.
Пару раз я попадал в поле зрения полиции, которые опрашивали свидетелей и близких того, кто совершил самоубийство. Я ненавидел давать свои официальные данные, и только усилием воли мне удавалось удерживать под замком все свои страхи и сомнения, пока мои данные протоколировали. Тут я отвечал схоже – ничего подозрительного в последнее время не замечал, с жертвой был едва знаком, и для меня это было неожиданностью. Один дотошный следователь чуть не спровоцировал у меня инфаркт, когда отметил странное совпадение – вы пытались покончить с собой, и тут ваш новый друг тоже это делает, вам не кажется это странным? Как же он был близок к моему разоблачению, но мне хватило мужества превратить его замечание в цитату Стивена Кинга – «иногда жизнь преподносит совпадения, какие не выдумать ни одному писателю». После этого случая я решил твёрдо соблюдать границы, никаких близких связей с жертвой. Но легко сказать, не всегда была возможность избежать подобных сентиментальностей.
Я иногда задавался вопросом, почему бы мне не довольствоваться тем, что преподносит мне судьба? Почему просто не пожирать меченых людей, которые прямо шли ко мне в руки? Я сам себе усложнял жизнь! Во-первых, вседозволенность и чувство справедливости давали мне шанс без угрызений совести избавляться тихо от людей, которые мне чем-то насолили или просто вызывали волну необъяснимой антипатии. Во-вторых, это была некая одержимость, с каким-то маниакальным задором я искал жертвы, готовил план заражения и самоубийства, и настолько увлекали меня все эти детали, что я на время начинал болеть потенциальной жертвой. И в-третьих, часто мне всё же было недостаточно того, что мне предлагали. Я устал от слабых, депрессивных и серых людей, это как жевать чёрствый хлеб – утолит голод, но зачем же им довольствоваться, когда в другом магазине только что выставили на прилавок тёплые багеты? Мне не хватало яркости от этих невзрачных людей, всё настолько было уныло и тленно, что я тупо чувствовал себя падальщиком, который обязан очистить поле от несвежих трупов, иначе распространится зараза. Мне нравилось сопротивление жертвы, жажда жизни, попытки исправить положение, и конечно же то, что они видели во мне спасение. Но я нечасто позволял себе подобные отношения, но если связь случалась, я долго питался этими последними моментами (несмотря на то, что был морально опустошён). Что поделать, новая жизнь и безграничные возможности пробуждали во мне эстета, который хотел питаться сильными, интересными, красивыми и неординарными личностями. Абсолютно нормальное желание. Но каждый раз, когда что-то шло не так и впереди маячила опасность, я делал небольшую передышку, чтобы затаиться и переждать бурю.
37
Был один переломный момент в моей новой «карьере», который изменил моё отношение к людям, которых я решил приносить в жертву.
