А была жалость, душащая забота, неловкость, любопытство и попытки навязать своё мнение. По возможности я бы скрыл попытку самоубийства, только в моём случае это было изначально невозможно, так что приходилось мириться с тем, что все знают о моём провале. Я не прятался и не скрывался за маской равнодушия или страхов, мой суицид не был табу, потому что меньше всего мне хотелось по-настоящему погрязнуть в депрессии или обманывать себя. Да, я пытался покончить с собой, не то чтобы тут было чем гордиться, но я не собирался этого стесняться. Все мы делаем свои ошибки, из которых извлекаем уроки. И хотя мне ещё предстояло их открыть для себя, я уже был на пути принятия истины. Моё решение не менять место жительства, работу и окружение требовали мужества – везде, куда бы я ни подался, клеймо неудачной попытки самоубийства будет висеть надо мной как зловещее и заразное проклятие. Хотел я этого или нет, но мне придётся нести это клеймо всю свою жизнь, потому что одно я знал точно, убегать от себя я не намерен.
Конечно, я всеми силами пытался строить из себя нормального и здорового человека, я ненавижу ныть и жаловаться, потому что нытьё и жалобы показывают твои слабости, а также портят нервы окружающим. Никто до конца не мог понять меня хотя бы потому, что мне даже самому это не удалось. Хотя я, конечно, лукавлю по поводу своей неуязвимости и лёгкого возвращения назад в привычную жизнь. Но это была переносимая доза страданий, которую я мог самостоятельно пережить, это был мой собственный опыт, необходимый для того, чтобы усвоить уроки хотя бы на проходной балл.
Самым сложным моментом были приступы удушья. Частенько ни с того ни с сего я начинал задыхаться, и воспоминания о том, как ремень мне перекрывал кислород, пока я висел в петле, оглушали меня. Я проваливался в бездну, стены давили, пол и потолок сливались, и кто-то высасывал из моих лёгких драгоценные капли воздуха. Как мне объяснил врач, это были скорее иллюзорные приступы удушья, и хотя у меня на эти случаи всегда имелся при себе ингалятор, он толком не помогал, пока мне не удавалось перебороть свои страхи. Или скорее воспоминания о страхах, которым я не позволял материализоваться во что-то осязаемое, окончательно сломав себе жизнь.
Ещё бывали страшные головные боли, и это тоже объяснялось последствиями удушения и кислородного голодания мозга. Врач «обрадовал», что это может затянуться на всю жизнь, и со временем боли могут стать интенсивнее и длительнее. Да уж, иногда правда-матка не является лучшим решением, слова врача совершенно меня не обнадёжили на оптимистичное настроение. После этих головных болей моё сознание было затуманенным, требовалось время прийти в себя, и я понимал, что если слова специалиста подтвердятся, то со временем я точно смогу претендовать на инвалидность. Про боли в горле и вечно затёкшую шею я уж промолчу, но я надеялся, что это было временно. Во всяком случае, я уже мог потреблять не только жидкую пищу. Контроль жизненно важных функций (постыдных, простым языком) тоже восстановился, так что можно было спокойно выходить из дому без полной пелёнки. И кстати насчёт потенции, я понятия не имел, вернутся ли ко мне когда-нибудь постоянные мысли о желании секса. На самом деле мужчины больше времени проводят в мыслях о желании секса, чем в попытках его реализовать. Я был из того же теста и сейчас понимал, что эти желания были скорее поверхностными. Сейчас же все эти мысли испарились, секс вдруг стал для меня такой же скучной потребностью, как чистить зубы каждый вечер. Вот уж точно повредился умом, явно бы удивились мои друзья, только подобное я планировал держать при себе, я был уверен, что со временем моё либидо придёт в относительную норму.
Но а так можно было сказать, что я легко отделался. Да, случившееся отразилось на моей внешности и иммунитете, который теперь был особенно ослаблен. Я всегда был склонным к худобе, но поскольку зависал по много часов в спортзале и немало ел, мне удавалось выглядеть здоровым. Сейчас же все мои недостатки так и выпирали – тощее тело с гремящими костями, дрожащие руки, тикающие глаза, преждевременное облысение, пигментация на коже, осунувшееся лицо трупного окраса, и вдобавок к этому хриплый голос, более подходящий матёрому алкашу или торчку. По описаниям я уже был близок к этому карикатурному образу, так что я намеревался со временем вернуть себе не только здоровье, но и облик, от которого люди не будут ворочать носы или искать слова утешения. Нет, я был сыт по горло жалостью и сочувствием, но как я уже писал, ничто не могло снять с меня клеймо неудавшегося суицида. Разве что удавшийся суицид. Но я зарёкся, мне хватило одного раза, чтобы осознать какую ошибку я совершил.
6
Было странно вернуться обратно в свою жизнь, от которой я решил избавиться, так и не отыскав истинных причин, что именно меня не устраивало. А главное у меня не было ни одного хотя бы сырого плана, что бы я хотел исправить, не говоря уже о конкретных действиях. Проклятье людей 21 века – неумение распознать свои собственные интересы, мир вокруг диктует слишком много правил, законов и навязчивых советов, что у тебя уже не хватает ни времени, ни сил, ни желания копаться в себе. Так проще. Ты живёшь уже по готовой схеме, отточенной и приспособленной для стандартного представителя гомо сапиенс, поддерживая этот организованный ритм уже с первых лет своей жизни. Единицы способны выпасть из этого ритма и остаться частью этого мира, живя по правилам, которые диктует их собственное развитие. Только таких людей настолько мало, что это ничего не меняет, и остальные семь миллиардов продолжают впитывать образ жизни, который им диктует система. И даже те, кто в какой-то степени этой системой руководит, вынуждены жить под стройный ритм этой структурированной организации, обобщающей все человеческие жизни в один единый организм. А думающие именно за себя человечки считаются эгоистами, анархистами, душевно больными, неприспособленными для жизни в обществе, опасными дегенератами. Можно, конечно, считать их свободными художниками, только как их не называй, в глазах не желающего думать своей собственной головой общества, они всегда будут обузой, тормозящей естественную эволюцию человечества. Да и по правде говоря, часто эти люди оказываются просто позёрами, считающими себя выше других – вне всего, такие вот уникальные и неповторимые образцы человеческой расы. А я всегда стоял где-то между. Желающий внутри обрести утопическую свободу, и при этом живущий по всем этим отточенным правилам системы, не желающий ничего кардинально менять.
Возможно, это и была главная причина, почему девятого сентября этого года я решился на столь радикальный шаг. Наверное, я просто устал конфликтовать внутри себя, когда моё подсознание желало разрыва всех возможных оков, а навязанная система настолько овладела мной, что эта зависимость стала неуправляемой. Моё желание быть уникальным и свободно думающим противоречило моему послушанию не выделяться ни в чём и следовать запрограммированной системе. Именно это я и наплёл своим новым философским тоном во время своего первого визита к психотерапевту, прописанному мне государством.
Усталая и безэмоциональная женщина с характерной русской полнотой после 50 часто перебивала меня, её совсем не интересовали мои объяснения. Признаться, я и сам притянул их за уши, но у меня других доводов не было, а все так и требовали ответа, почему я это сделал? Почему?
- Но стоит учитывать ваше депрессивное состояние, - перебивала она меня много раз, всё время указывая на наличие депрессии. Что бы я ни говорил, она приплетала мою подсознательную депрессию, которой я никогда у себя не замечал. Да и сейчас я не ощущал себя депрессивным, желание жить и разбираться в своём лабиринте сознания, было высоким как никогда.
- Поймите меня, - пытался я ей объяснить каждый раз, что депрессивное состояние, даже если оно и было, то не являлось ключевым в моём поступке. Её метод заключался в том, чтобы я принял свою депрессию, и после этого оправдал свой поступок тем, что именно на тот момент у меня был некий кризис. Потому что так говорила статистика, так говорили записи компетентных учёных, так диктовала пресловутая и вездесущая система. – Я изучал ваши брошюры и не обнаружил у себя ничего из симптомов, которые бы подтвердили наличие этого психического заболевания.
И это было так, никакой потери сил, пессимизма, навязчивых мыслей, нарушения сна, апатии, заниженной самооценки, чувства вины, неспособности отвечать за свои поступки, зависимостей, тревог и страхов у меня не было в помине. Не то чтобы всё это обострилось, да я этим не страдал! Я ещё мог согласиться с гедоническими нарушениями, когда мотивация во всех жизненных сферах снизилась, и я уже не понимал, получаю ли я удовольствие от чего-либо. Но это не было критичным, я всю жизнь был недостаточно мотивирован, чтобы иметь своё мнение, а мой эмоциональный фон никогда не превышал зону собственного комфорта. Я бы не назвал свои причины эгоистичными или аномическими (моральные ценности были на том же уровне), но я бы также их не назвал дезиллюзионными, я не был настолько не удовлетворён или разочарован своей жизнью или теми или иными её сферами. Но как это оправдывало мой поступок именно в тот день? Я понимал уже тогда, никто не хочет искать настоящие причины, все хотят очередного подтверждения проверенных методов, чтобы лечить меня как обычного пациента с депрессивными нарушениями.
Никто не хотел возиться с проблемными клиентами, во всяком случае, не в России и не через государственную медицинскую программу. Да, мне действительно оплачивали лечение, некий фонд по предотвращению самоубийств, который частично спонсировался государством, а частично медицинскими организациями, научными центрами или просто заинтересованными меценатами. Я изучил всю информацию на их официальном сайте, но информация была поверхностной, а контактов было минимально. Акцент во всём ставился на альтруизме у этой клиники, и их девизы пестрели слоганами, прекрасно бы украсившими брошюры французской революции, я прямо ощущал их наигранную жертвенность, хотя на сто процентов был уверен, что за подобными заведениями всегда стоят деньги. Деньги – двигатель науки, только они, родимые. Но если сейчас не докапываться и прекратить видеть во всём заговоры, то эта организация действительно делала хорошее дело. Откровенно говоря, я бы лучше оплатил своё лечение из собственного кармана. Возможно, пришлось бы взять кредит или уйти на время в долги, но в таком случае, никто не диктовал бы, как и где мне лечиться.
А так я был вынужден пройти курс реабилитации, хотя и не соглашался на этот эксперимент и подписей своих не ставил. Видимо мои родные решили за меня, а в тот период я не мог официально отвечать за свои поступки, так как самоубийцы не числятся способными принимать зрелые решения. Не значило ли это, что меня всё-таки поставили на учёт? Это была крайне щепетильная тема, ведь в России не существует юридического определения, что такое психическое расстройство. У нас принудительное отправление на лечение после попытки самоубийства каждый раз определяется индивидуально, юрист и врач решают, могут ли они это сделать. Но поскольку закона не существует, пациент потом мог обжаловать, что его несправедливо вынудили лежать в дурке. Психическое расстройство должно быть крайне тяжёлым и нести в себе опасность для себя или окружающих. Явно не мой случай, но трудно было доказать свою адекватность после подобных событий. Я даже не понимал, принудительно ли я находился в клинике или нет. Да и это никак не решало проблему и не отвечало на вопрос, поставят ли меня на учёт.
Я выяснил это не сразу. Никто не хотел давать мне подобную информацию, но я был настойчив, и одна медсестра уже просто сдалась моему напору и сказала, что меня снимут с учёта, если я пройду курс лечения по всем правилам, и если препараты помогут мне вернуть утраченное психическое здоровье. Что-то мне это не нравилось, они навязывали своё лечение и при этом не давали тебе раскрыться, клепая всем одинаковые диагнозы? В чём смысл такого лечения?
Можно было принять ситуацию, делать всё, что говорят профессиональные врачи – пить послушно лекарства, ходить на все сеансы терапии и даже посещать добровольные групповые сборища самоубийц. А можно было добиваться правды, чтобы они верно интерпретировали мою болезнь и назначили подходящее лечение, потому что я и сам теперь хотел понять, что со мной не так.
Как я узнал чуть позже, мой случай вначале сильно заинтересовал кого-то из этой организации, видимо люди, реально планирующие тихо уйти из жизни со стопроцентной гарантией невозврата, по каким-то причинам интересовали клинику. Но после того как я чётко и уверенно выразил свою позицию, что больше не намерен доводить дело до победного конца, ко мне как будто бы потеряли интерес. Вероятно, их интересовал мозг настоящего самоубийцы, который любыми методами добьётся своей цели.
Мою теорию подтвердила знакомая с клиники, к которой я начал вежливо подкатывать, осознав, что она очень любит поболтать. Думаю, она даже до конца не понимала, где начинается криминальная ответственность за выбалтывание секретной информации, и где вообще начинается эта самая секретная информация. Деятельность их клиники была легальной, она же не собиралась выдавать тайны пациентов. Девушка была ветреной, кокетливой и дружелюбной, и язык у неё был не просто хорошо подкован, а прямо-таки создан для турниров болтунов. Не то чтобы меня прельщали подобные люди, но мне была приятна её открытость и откровенная симпатия, да и признаюсь, не без корыстных целей я приглашал её каждый вечер четверга в кафе-мороженое. Да, да, несмотря на промозглые серые октябрьские деньки типичной Москвы, мы оба с ней никогда не могли отказаться от мороженого.
Устроившись за дальним столиком уютного, но тускло освещённого кафе в Москва-сити, Алла, кутаясь в шёлковые шарфы, тараторила со своей привычной скоростью. – Они хотят сконструировать некую схему мозговой деятельности человека, который неудачно покончил с собой, но это его не остановило. Короче, идёт себе такой анализ и сбор информации с момента старта, когда начались необратимые процессы, которые сулят лишь один результат – самоубийство. – Она умудрялась чётко произносить каждое слово на огромной скорости и с полным ртом мороженого. – То есть мы фиксируем некую отправную точку, когда всё начиналось, и этот плавный или резкий процесс ухудшения, всё это у нас регистрируется, схематизируется и обобщается в некую формулу. То есть траектория от начала до конца – причины, развитие симптомов и сама кризисная точка, всё это имеет свою схему.
- И что, прямо все несостоявшиеся самоубийцы имеют одинаковый путь? – не выдержал я, еле успев встрять со своим вопросом, пока Алла отклоняла телефонный звонок своего очередного ухажёра.
- Ну, вырабатывается меньше серого вещества, нарушая баланс нейромедиаторов, - объясняла она, как будто это было очевидно. – Это если мы учитываем пациентов с ярко выраженным депрессивным синдромом. Бывает ещё обратная сторона этой проблемы, так называемая маниакальная фаза, обычно суицид в таком случае свершается в повышенном возбуждённом состоянии.
Конечно, я всеми силами пытался строить из себя нормального и здорового человека, я ненавижу ныть и жаловаться, потому что нытьё и жалобы показывают твои слабости, а также портят нервы окружающим. Никто до конца не мог понять меня хотя бы потому, что мне даже самому это не удалось. Хотя я, конечно, лукавлю по поводу своей неуязвимости и лёгкого возвращения назад в привычную жизнь. Но это была переносимая доза страданий, которую я мог самостоятельно пережить, это был мой собственный опыт, необходимый для того, чтобы усвоить уроки хотя бы на проходной балл.
Самым сложным моментом были приступы удушья. Частенько ни с того ни с сего я начинал задыхаться, и воспоминания о том, как ремень мне перекрывал кислород, пока я висел в петле, оглушали меня. Я проваливался в бездну, стены давили, пол и потолок сливались, и кто-то высасывал из моих лёгких драгоценные капли воздуха. Как мне объяснил врач, это были скорее иллюзорные приступы удушья, и хотя у меня на эти случаи всегда имелся при себе ингалятор, он толком не помогал, пока мне не удавалось перебороть свои страхи. Или скорее воспоминания о страхах, которым я не позволял материализоваться во что-то осязаемое, окончательно сломав себе жизнь.
Ещё бывали страшные головные боли, и это тоже объяснялось последствиями удушения и кислородного голодания мозга. Врач «обрадовал», что это может затянуться на всю жизнь, и со временем боли могут стать интенсивнее и длительнее. Да уж, иногда правда-матка не является лучшим решением, слова врача совершенно меня не обнадёжили на оптимистичное настроение. После этих головных болей моё сознание было затуманенным, требовалось время прийти в себя, и я понимал, что если слова специалиста подтвердятся, то со временем я точно смогу претендовать на инвалидность. Про боли в горле и вечно затёкшую шею я уж промолчу, но я надеялся, что это было временно. Во всяком случае, я уже мог потреблять не только жидкую пищу. Контроль жизненно важных функций (постыдных, простым языком) тоже восстановился, так что можно было спокойно выходить из дому без полной пелёнки. И кстати насчёт потенции, я понятия не имел, вернутся ли ко мне когда-нибудь постоянные мысли о желании секса. На самом деле мужчины больше времени проводят в мыслях о желании секса, чем в попытках его реализовать. Я был из того же теста и сейчас понимал, что эти желания были скорее поверхностными. Сейчас же все эти мысли испарились, секс вдруг стал для меня такой же скучной потребностью, как чистить зубы каждый вечер. Вот уж точно повредился умом, явно бы удивились мои друзья, только подобное я планировал держать при себе, я был уверен, что со временем моё либидо придёт в относительную норму.
Но а так можно было сказать, что я легко отделался. Да, случившееся отразилось на моей внешности и иммунитете, который теперь был особенно ослаблен. Я всегда был склонным к худобе, но поскольку зависал по много часов в спортзале и немало ел, мне удавалось выглядеть здоровым. Сейчас же все мои недостатки так и выпирали – тощее тело с гремящими костями, дрожащие руки, тикающие глаза, преждевременное облысение, пигментация на коже, осунувшееся лицо трупного окраса, и вдобавок к этому хриплый голос, более подходящий матёрому алкашу или торчку. По описаниям я уже был близок к этому карикатурному образу, так что я намеревался со временем вернуть себе не только здоровье, но и облик, от которого люди не будут ворочать носы или искать слова утешения. Нет, я был сыт по горло жалостью и сочувствием, но как я уже писал, ничто не могло снять с меня клеймо неудавшегося суицида. Разве что удавшийся суицид. Но я зарёкся, мне хватило одного раза, чтобы осознать какую ошибку я совершил.
6
Было странно вернуться обратно в свою жизнь, от которой я решил избавиться, так и не отыскав истинных причин, что именно меня не устраивало. А главное у меня не было ни одного хотя бы сырого плана, что бы я хотел исправить, не говоря уже о конкретных действиях. Проклятье людей 21 века – неумение распознать свои собственные интересы, мир вокруг диктует слишком много правил, законов и навязчивых советов, что у тебя уже не хватает ни времени, ни сил, ни желания копаться в себе. Так проще. Ты живёшь уже по готовой схеме, отточенной и приспособленной для стандартного представителя гомо сапиенс, поддерживая этот организованный ритм уже с первых лет своей жизни. Единицы способны выпасть из этого ритма и остаться частью этого мира, живя по правилам, которые диктует их собственное развитие. Только таких людей настолько мало, что это ничего не меняет, и остальные семь миллиардов продолжают впитывать образ жизни, который им диктует система. И даже те, кто в какой-то степени этой системой руководит, вынуждены жить под стройный ритм этой структурированной организации, обобщающей все человеческие жизни в один единый организм. А думающие именно за себя человечки считаются эгоистами, анархистами, душевно больными, неприспособленными для жизни в обществе, опасными дегенератами. Можно, конечно, считать их свободными художниками, только как их не называй, в глазах не желающего думать своей собственной головой общества, они всегда будут обузой, тормозящей естественную эволюцию человечества. Да и по правде говоря, часто эти люди оказываются просто позёрами, считающими себя выше других – вне всего, такие вот уникальные и неповторимые образцы человеческой расы. А я всегда стоял где-то между. Желающий внутри обрести утопическую свободу, и при этом живущий по всем этим отточенным правилам системы, не желающий ничего кардинально менять.
Возможно, это и была главная причина, почему девятого сентября этого года я решился на столь радикальный шаг. Наверное, я просто устал конфликтовать внутри себя, когда моё подсознание желало разрыва всех возможных оков, а навязанная система настолько овладела мной, что эта зависимость стала неуправляемой. Моё желание быть уникальным и свободно думающим противоречило моему послушанию не выделяться ни в чём и следовать запрограммированной системе. Именно это я и наплёл своим новым философским тоном во время своего первого визита к психотерапевту, прописанному мне государством.
Усталая и безэмоциональная женщина с характерной русской полнотой после 50 часто перебивала меня, её совсем не интересовали мои объяснения. Признаться, я и сам притянул их за уши, но у меня других доводов не было, а все так и требовали ответа, почему я это сделал? Почему?
- Но стоит учитывать ваше депрессивное состояние, - перебивала она меня много раз, всё время указывая на наличие депрессии. Что бы я ни говорил, она приплетала мою подсознательную депрессию, которой я никогда у себя не замечал. Да и сейчас я не ощущал себя депрессивным, желание жить и разбираться в своём лабиринте сознания, было высоким как никогда.
- Поймите меня, - пытался я ей объяснить каждый раз, что депрессивное состояние, даже если оно и было, то не являлось ключевым в моём поступке. Её метод заключался в том, чтобы я принял свою депрессию, и после этого оправдал свой поступок тем, что именно на тот момент у меня был некий кризис. Потому что так говорила статистика, так говорили записи компетентных учёных, так диктовала пресловутая и вездесущая система. – Я изучал ваши брошюры и не обнаружил у себя ничего из симптомов, которые бы подтвердили наличие этого психического заболевания.
И это было так, никакой потери сил, пессимизма, навязчивых мыслей, нарушения сна, апатии, заниженной самооценки, чувства вины, неспособности отвечать за свои поступки, зависимостей, тревог и страхов у меня не было в помине. Не то чтобы всё это обострилось, да я этим не страдал! Я ещё мог согласиться с гедоническими нарушениями, когда мотивация во всех жизненных сферах снизилась, и я уже не понимал, получаю ли я удовольствие от чего-либо. Но это не было критичным, я всю жизнь был недостаточно мотивирован, чтобы иметь своё мнение, а мой эмоциональный фон никогда не превышал зону собственного комфорта. Я бы не назвал свои причины эгоистичными или аномическими (моральные ценности были на том же уровне), но я бы также их не назвал дезиллюзионными, я не был настолько не удовлетворён или разочарован своей жизнью или теми или иными её сферами. Но как это оправдывало мой поступок именно в тот день? Я понимал уже тогда, никто не хочет искать настоящие причины, все хотят очередного подтверждения проверенных методов, чтобы лечить меня как обычного пациента с депрессивными нарушениями.
Никто не хотел возиться с проблемными клиентами, во всяком случае, не в России и не через государственную медицинскую программу. Да, мне действительно оплачивали лечение, некий фонд по предотвращению самоубийств, который частично спонсировался государством, а частично медицинскими организациями, научными центрами или просто заинтересованными меценатами. Я изучил всю информацию на их официальном сайте, но информация была поверхностной, а контактов было минимально. Акцент во всём ставился на альтруизме у этой клиники, и их девизы пестрели слоганами, прекрасно бы украсившими брошюры французской революции, я прямо ощущал их наигранную жертвенность, хотя на сто процентов был уверен, что за подобными заведениями всегда стоят деньги. Деньги – двигатель науки, только они, родимые. Но если сейчас не докапываться и прекратить видеть во всём заговоры, то эта организация действительно делала хорошее дело. Откровенно говоря, я бы лучше оплатил своё лечение из собственного кармана. Возможно, пришлось бы взять кредит или уйти на время в долги, но в таком случае, никто не диктовал бы, как и где мне лечиться.
А так я был вынужден пройти курс реабилитации, хотя и не соглашался на этот эксперимент и подписей своих не ставил. Видимо мои родные решили за меня, а в тот период я не мог официально отвечать за свои поступки, так как самоубийцы не числятся способными принимать зрелые решения. Не значило ли это, что меня всё-таки поставили на учёт? Это была крайне щепетильная тема, ведь в России не существует юридического определения, что такое психическое расстройство. У нас принудительное отправление на лечение после попытки самоубийства каждый раз определяется индивидуально, юрист и врач решают, могут ли они это сделать. Но поскольку закона не существует, пациент потом мог обжаловать, что его несправедливо вынудили лежать в дурке. Психическое расстройство должно быть крайне тяжёлым и нести в себе опасность для себя или окружающих. Явно не мой случай, но трудно было доказать свою адекватность после подобных событий. Я даже не понимал, принудительно ли я находился в клинике или нет. Да и это никак не решало проблему и не отвечало на вопрос, поставят ли меня на учёт.
Я выяснил это не сразу. Никто не хотел давать мне подобную информацию, но я был настойчив, и одна медсестра уже просто сдалась моему напору и сказала, что меня снимут с учёта, если я пройду курс лечения по всем правилам, и если препараты помогут мне вернуть утраченное психическое здоровье. Что-то мне это не нравилось, они навязывали своё лечение и при этом не давали тебе раскрыться, клепая всем одинаковые диагнозы? В чём смысл такого лечения?
Можно было принять ситуацию, делать всё, что говорят профессиональные врачи – пить послушно лекарства, ходить на все сеансы терапии и даже посещать добровольные групповые сборища самоубийц. А можно было добиваться правды, чтобы они верно интерпретировали мою болезнь и назначили подходящее лечение, потому что я и сам теперь хотел понять, что со мной не так.
Как я узнал чуть позже, мой случай вначале сильно заинтересовал кого-то из этой организации, видимо люди, реально планирующие тихо уйти из жизни со стопроцентной гарантией невозврата, по каким-то причинам интересовали клинику. Но после того как я чётко и уверенно выразил свою позицию, что больше не намерен доводить дело до победного конца, ко мне как будто бы потеряли интерес. Вероятно, их интересовал мозг настоящего самоубийцы, который любыми методами добьётся своей цели.
Мою теорию подтвердила знакомая с клиники, к которой я начал вежливо подкатывать, осознав, что она очень любит поболтать. Думаю, она даже до конца не понимала, где начинается криминальная ответственность за выбалтывание секретной информации, и где вообще начинается эта самая секретная информация. Деятельность их клиники была легальной, она же не собиралась выдавать тайны пациентов. Девушка была ветреной, кокетливой и дружелюбной, и язык у неё был не просто хорошо подкован, а прямо-таки создан для турниров болтунов. Не то чтобы меня прельщали подобные люди, но мне была приятна её открытость и откровенная симпатия, да и признаюсь, не без корыстных целей я приглашал её каждый вечер четверга в кафе-мороженое. Да, да, несмотря на промозглые серые октябрьские деньки типичной Москвы, мы оба с ней никогда не могли отказаться от мороженого.
Устроившись за дальним столиком уютного, но тускло освещённого кафе в Москва-сити, Алла, кутаясь в шёлковые шарфы, тараторила со своей привычной скоростью. – Они хотят сконструировать некую схему мозговой деятельности человека, который неудачно покончил с собой, но это его не остановило. Короче, идёт себе такой анализ и сбор информации с момента старта, когда начались необратимые процессы, которые сулят лишь один результат – самоубийство. – Она умудрялась чётко произносить каждое слово на огромной скорости и с полным ртом мороженого. – То есть мы фиксируем некую отправную точку, когда всё начиналось, и этот плавный или резкий процесс ухудшения, всё это у нас регистрируется, схематизируется и обобщается в некую формулу. То есть траектория от начала до конца – причины, развитие симптомов и сама кризисная точка, всё это имеет свою схему.
- И что, прямо все несостоявшиеся самоубийцы имеют одинаковый путь? – не выдержал я, еле успев встрять со своим вопросом, пока Алла отклоняла телефонный звонок своего очередного ухажёра.
- Ну, вырабатывается меньше серого вещества, нарушая баланс нейромедиаторов, - объясняла она, как будто это было очевидно. – Это если мы учитываем пациентов с ярко выраженным депрессивным синдромом. Бывает ещё обратная сторона этой проблемы, так называемая маниакальная фаза, обычно суицид в таком случае свершается в повышенном возбуждённом состоянии.
