И даже не было важно, заразил я их или только поглотил. Даже те, кого мне так и не удалось пожрать, смогли пробраться в моё подсознание со своими душераздирающими историями, что я должен был переживать и переживать, пока в отчаянии не полз к тому орудию самоубийства, что было выбрано той или иной жертвой. Видимо пока я был жив, заражённые (но не съеденные) мною души не сразу покидали этот мир, растворяясь в пустоте. Если сейчас слегка отодвинуть мистику, то я их воспринимал скорее как присосавшихся лярв, которые действовали с тем же упором, что и те души, которые кишели в моей стигмате. И осознание того, что за пять лет деятельности того, кто разрушает смерть я пожрал или заразил сотни и сотни жертв, становилось ясно, что моим мучениям не будет ни конца ни края.
Теперь я превратился в полного психопата – разговаривал с невидимыми субъектами, устраивал истерики со слезами, потом и кровью, обвинял себя и общество в своих бедах, а также смаковал и смаковал своё горе, пока не лопался от переизбытка страданий. В эти периоды у меня были и пики социальной активности, большая часть самоубийц, конечно, вели уединённый образ жизни в конце своих дней, но далеко не все. А если ещё учесть тех, у кого я метки отбирал и заставлял их принять иррациональное и безумное счастье, то там я сполна оправдал себе звание человека-праздника. Именно благодаря этим исцелённым (но проклятым) душам у меня случались странные передышки от тьмы и боли, которые я переживал с преувеличенно блаженной экспрессивностью. Но всегда и везде меня преследовала тематика смерти. Только теперь это происходило открыто, через уродливые формы. В эти моменты я становился типичной Марфой, первой моей жертвой, у которой я отнял метку, превратив её тьму в искусственный свет. Это был теперь и мой уровень – орать псалмы во время секса и танцевать на похоронах танец маленьких лебедей.
Каждое моё движение отдавало нотками сюрреализма в эти дни, заставляя даже посторонних людей тянуться за телефоном, чтобы вызвать дурку. В эти периоды я попадал в отделение психиатрической клиники как буйный пациент, но ничто меня не брало, никакие лекарства и смирительные рубашки, пока я переживал все эмоции, что терзали меня изнутри голосом очередной жертвы. В обезьяннике я тоже сидел несколько раз за неадекватное поведение, пугающее мирных граждан (позиционирующее как мелкое хулиганство). Но мне было всё равно на людей, вернее на их личности, я жил в какой-то мясорубке из живых трупов, которые всё ещё считали себя живыми. Но я-то видел больше, я-то видел глубже, как тень проклятия легла на весь род людской, обобщив их всех в какой-то пульсирующий сгусток из гнилой плоти. Иногда я ощущал такое чувство вины, что мог падать на колени и слёзно просить прощения, что я сдался, что перестал верить, и из-за моей слабости, я всех проклял. Не самые мои приятные воспоминания, но мне нужно было как-то избавляться от этих убийственных эмоций.
Хуже было во время агрессивных фаз, когда меня обрабатывали души тех, кто был склонен к насилию и причинял вред другим. Справиться с этими навязчивыми мыслями было крайне сложно, и хотя иногда мне хватало просто запереться в своём рублёвском доме и крушить заранее приобретённую старую технику или мебель, не всегда я мог справиться с этими демонами террора. Спасали БДСМ встречи, где я готов был платить огромные бабки, чтобы добровольно терзать продажных или больных шлюх, которые испытывали удовольствие от подобного обращения, либо же готовы были вытерпеть всё на свете ради денег. К животным моя тяга к насилию не распространялась, во мне шла борьба со всеми человеческими пороками, и на них и была направлена вся моя ярость. Моя маниакальная фаза редко хорошо заканчивалась для кого-либо, но всё же я держался, как мог. Меня за эти периоды несколько раз обокрали, один раз изнасиловали (это был нонсенс), избивали, запугивали, а про психушку и СИЗО я уже упоминал. Я напрашивался на неприятности с завидной регулярностью, а если фаза агрессии соседствовала с фазой навязанного счастья, то я себе создавал самые нелепые ситуации.
Я мог улететь спонтанно в Японию, чтобы забраться на гору Фудзияма, так как одна из моих жертв мечтала о самоубийстве, спрыгнув с этой священной горы. В моменты нестерпимого одиночества я приставал к людям и просил хоть капельку любви, и готов был терпеть абьюзеров, лишь бы получить крохи внимания и тепла! Хотя обычно получал лишь пинки и насмешки. Я мог в эти дни создать себе эротических аккаунтов, где вытворял невесть что, но каждый просмотр для меня был исцеляющей терапией! Конечно, потом было проблематично избавиться от всех извращенцев, но поскольку мои фазы менялись с движениями луны, я быстро забывал все те ужасы, что переживал, настраиваясь на дозу новых мук.
Нелегки были и острые приступы селфхарма, когда ничто не могло заглушить ничтожность моей личности, кроме самоповреждений. Ничего я не был достоин в эти дни, всё хорошее, что меня окружало, всё вызывало у меня богомерзкий приступ отвращения к самому себе. У меня не было сил с ними бороться, всю свою энергию я направлял на борьбу со своими демонами. Попытки себе навредить могли закончиться потерей сознания или больницей, но чаще всего они заканчивались просто целебными рыданиями. Но это было часто, и вид у меня всегда был болезненный и пугающий. И поскольку у многих моих жертв были проблемы с алкоголем, наркотиками или медикаментами, мой организм постоянно был напичкан какими-то стимуляторами. Но ничего не помогало.
Поскольку для многих религия играла ключевую роль перед смертью, я начал зависать в разных церквях, вымаливая грехи, напевая песнопения, изучая религиозные догмы и истязая священников своими нескончаемыми вопросами и порывами самобичевания. Был даже случай, когда надо мной пытались провести обряд экзорцизма. Безуспешно. Мои демоны покинут меня ровно тогда, когда я переживу все суицидальные эмоции своих жертв. Но демоны стали реальными. Я теперь разговаривал с ними, видел их, прятался от них, пытался изгнать. Иногда просто тупо воспринимал их как собутыльников. Но они шептали и кричали, что я должен себя убить, должен, должен, должен, и голова моя взрывалась от их требований, и во время этих безумных панических атак и смертельных страхов, я был на грани того, чтобы кинуться в петлю или перерезать себе глотку. И в моменты, когда я понимал, ну всё, кранты, ничто больше не держит меня в этом мире, в голове закручивалась чья-то новая история, тем самым спасая меня от последнего шага в пустоту.
Были и более специфические заскоки, например, чьё-то неудавшееся материнство или болезненные попытки зачать, которые становились причиной психических расстройств. У меня в эти дни включались непонятные приступы нежности ко всему, что касалось детей. К счастью, наваждение заканчивалось, прежде чем рассматривали мои заявления на усыновление малюток. И моя гормональная терапия быстренько замораживалась, когда я решал сменить пол. Порой я начинал ненавидеть своё тело и подвергал его голоду или холоду. Один раз безумный приступ эксгибиционизма выгнал меня обнажённым на заполненную людьми улицу. Да, это был тот самый день, когда я отсидел свою первую ночь в кутузке. Я получал много штрафов в последнее время, но деньги меня не интересовали, я не замечал, как их тратил, а однажды в порыве бесконечной любви ко всему миру, пожертвовал половину своих сбережений какому-то благотворительному фонду в помощи создания семьи. Ну и хрен с ним, на что мне деньги-то, когда я уже был наполовину мёртв?
Но большую часть работы я проводил в своей голове. Я вёл диалоги со своими жертвами, которые частенько превращались в затяжные монологи, где каждый раз пытался оправдать себя. Но иногда моё смирение притупляло желание оставаться правым, и я каялся, вымаливал грехи, искал возможности искупления, пока меня не накрывало облако ненависти к своей преступной душе, и рука моя двигалась к заветному пузырьку со смертельной дозой таблеток или проверенной петле. Но что-то всегда меня удерживало от последнего шага, и я ощущал, как будто очередная душа упокоилась, и терзания её больше не трогали мою израненную душу, которая в любом случае была обречена. Я проживал каждый кусочек ада каждой своей жертвы, я дышал страданиями и приветствовал мазохизм, я уничтожал и воскрешал своё эго, чтобы снова и снова испытать новую порцию боли. Я понимал, что пока не проплачу и не переживу каждый миллиметр пыток и скорби, из которых состояли последние месяцы моих самоубийц, никто мне не позволит спокойно умереть. А ведь это и было то, о чём я мечтал каждый день, каждый час, каждую минуту. Всё моё сознание пожирали мысли о самоубийстве, только мой предстоящий суицид и держал меня в мире живых, в этом бесполезном гадюшнике из гниющей плоти и ненависти к своим собратьям. Мир, который был настолько несовершенен, что проклял себя сам на вымирание. Человечество само выбрало себе такую судьбу. Мне не хотелось иметь ничего общего с подобными законами природы. Это уже не была природа, это было искажение, полное уничтожение гармонии в пользу всепожирающего хаоса. Я был сыт по горло этим несовершенством, этой бесконечной пыткой под названием «жизнь». Но я был частью этого гнилого мира, и как и каждое человеческое создание, нёс этот крест в качестве наказания за свою тотальную деградацию.
Когда я начал слышать голоса своих родственников и близких друзей, во мне проснулся кающийся убийца. А ведь так оно и было. Это я убил их всех без причин. Конечно, муки совести утроились в этот период, я вспоминал хладнокровную подготовку к каждому убийству, только теперь от моей выдержки и ледяного спокойствия не осталось и следа. А когда я переживал их последние дни, противоречивость их чувств и обострившихся страхов выворачивали наизнанку всю мою сущность. Именно я был причиной, почему мир был проклят, потому что такие как я существовали и могли творить безнаказанно подобное зло. Невозможно было вытерпеть масштабность своих грехов, ни одна планета не способна была справиться с последствиями нанесённого мною вреда человечеству. Я был бездушной машиной, способной только искажать, ломать и загрязнять. Я сеял смерть и безжалостно убивал, в надежде стереть свою личность. Каким же монстром я был! Конечно, хотелось стереть подобную личность, которая способна была на такие поступки. Не было ни одной причины заражать ни одну из своих жертв, мне не было оправданий, мне не было прощения, у меня не было надежды на второй шанс. Я сам себя проклял, и в порыве страстного раскаяния я вдруг осознал, что созрел. Созрел на то, на что и был запрограммирован. Не было никаких пророков и тех, кто разрушает смерть. Не было никакой необходимости кого-либо убивать или пожирать. Мир, может и был проклят, но только из-за таких ничтожеств как я. Я был не тот, кто разрушает смерть, а тот, кто разрушает жизнь.
И когда я осознал силу своих заблуждений и этого чудовищного безумия, голоса в голове начали молкнуть, а демоны прятаться в своих мрачных укрытиях. И тут я услышал слова поддержки. Мои родные не отвернулись от меня, все вместе, объединившись с энергией всех пожранных и утерянных душ, а также присосавшихся лярв, они окутали меня своей любовью и всепрощением. Не было никакого осуждения, я делал всё верно, я выполнял самую важную для человечества миссию, как кто-то мог меня в чём-то упрекнуть? Я был святым, из меня вылилось всё дерьмо, я был чист и свободен. Я был на верном пути, я принимал свой дар как высшее благословение. Ничто не могло сбить меня с пути предназначения, ничто не могло исказить мой внутренний свет, благодаря которому я исцелю человечество от гибели. Исчезнет всё искажение, а самоубийства превратятся в историю. Ничто не могло уничтожить жизненную энергию, жизнь была наивысшим благословением, и теперь я не только это осознавал и принимал, я делился этим со всем миром!
Мне остался лишь последний шаг принять в себе того, кто разрушает смерть. Я улыбался, когда привязывал к карнизу новёхонький кожаный ремень. Как же это было невероятно, иметь кристально чистую голову, когда каждая мысль принадлежала лишь тебе одному. На душе было так тепло, так легко, потому что я делал то, что должен. Всё началось с моего самоубийства, всё им и закончится, это был единственный шанс, как похоронить в себе человека. Я освободился от Зиновия Панова, и совсем скоро я смогу соединиться со своей настоящей сущностью. Я – не бог и не пророк, я просто тот, кто снимет с человечества проклятие саморазрушения, я – тот, кто разрушит смерть. Я знаю, что провисев ровно двенадцать минут и шесть секунд, ремень мой разорвётся, и когда я открою вновь глаза, Зиновий Панов останется в анналах прошлого. Тот, кто разрушит смерть проснётся голодным, и у него уже есть идеи, кем он себя обогатит для предстоящей миссии. Пускай, двенадцать минут звучат погребальные колокола, и скелеты танцуют пляску смерти, потому что это будут последние моменты, когда смерть правит в этом мире. Исчезли все страхи и сомнения. Я уже победил. Для меня больше нет ничего невозможного. Даже смерть преклонила колени перед её разрушителем. Тьма рассеивалась, весна пробуждалась, настало время любви и жизни. Настало время разбить свой чёртов нимб! Я призывал в последний раз свою смерть, раскрываясь в своей жертвенной покорности, чтобы вернуться возрождённым. Бессмертным. Непобедимым.
Теперь я превратился в полного психопата – разговаривал с невидимыми субъектами, устраивал истерики со слезами, потом и кровью, обвинял себя и общество в своих бедах, а также смаковал и смаковал своё горе, пока не лопался от переизбытка страданий. В эти периоды у меня были и пики социальной активности, большая часть самоубийц, конечно, вели уединённый образ жизни в конце своих дней, но далеко не все. А если ещё учесть тех, у кого я метки отбирал и заставлял их принять иррациональное и безумное счастье, то там я сполна оправдал себе звание человека-праздника. Именно благодаря этим исцелённым (но проклятым) душам у меня случались странные передышки от тьмы и боли, которые я переживал с преувеличенно блаженной экспрессивностью. Но всегда и везде меня преследовала тематика смерти. Только теперь это происходило открыто, через уродливые формы. В эти моменты я становился типичной Марфой, первой моей жертвой, у которой я отнял метку, превратив её тьму в искусственный свет. Это был теперь и мой уровень – орать псалмы во время секса и танцевать на похоронах танец маленьких лебедей.
Каждое моё движение отдавало нотками сюрреализма в эти дни, заставляя даже посторонних людей тянуться за телефоном, чтобы вызвать дурку. В эти периоды я попадал в отделение психиатрической клиники как буйный пациент, но ничто меня не брало, никакие лекарства и смирительные рубашки, пока я переживал все эмоции, что терзали меня изнутри голосом очередной жертвы. В обезьяннике я тоже сидел несколько раз за неадекватное поведение, пугающее мирных граждан (позиционирующее как мелкое хулиганство). Но мне было всё равно на людей, вернее на их личности, я жил в какой-то мясорубке из живых трупов, которые всё ещё считали себя живыми. Но я-то видел больше, я-то видел глубже, как тень проклятия легла на весь род людской, обобщив их всех в какой-то пульсирующий сгусток из гнилой плоти. Иногда я ощущал такое чувство вины, что мог падать на колени и слёзно просить прощения, что я сдался, что перестал верить, и из-за моей слабости, я всех проклял. Не самые мои приятные воспоминания, но мне нужно было как-то избавляться от этих убийственных эмоций.
Хуже было во время агрессивных фаз, когда меня обрабатывали души тех, кто был склонен к насилию и причинял вред другим. Справиться с этими навязчивыми мыслями было крайне сложно, и хотя иногда мне хватало просто запереться в своём рублёвском доме и крушить заранее приобретённую старую технику или мебель, не всегда я мог справиться с этими демонами террора. Спасали БДСМ встречи, где я готов был платить огромные бабки, чтобы добровольно терзать продажных или больных шлюх, которые испытывали удовольствие от подобного обращения, либо же готовы были вытерпеть всё на свете ради денег. К животным моя тяга к насилию не распространялась, во мне шла борьба со всеми человеческими пороками, и на них и была направлена вся моя ярость. Моя маниакальная фаза редко хорошо заканчивалась для кого-либо, но всё же я держался, как мог. Меня за эти периоды несколько раз обокрали, один раз изнасиловали (это был нонсенс), избивали, запугивали, а про психушку и СИЗО я уже упоминал. Я напрашивался на неприятности с завидной регулярностью, а если фаза агрессии соседствовала с фазой навязанного счастья, то я себе создавал самые нелепые ситуации.
Я мог улететь спонтанно в Японию, чтобы забраться на гору Фудзияма, так как одна из моих жертв мечтала о самоубийстве, спрыгнув с этой священной горы. В моменты нестерпимого одиночества я приставал к людям и просил хоть капельку любви, и готов был терпеть абьюзеров, лишь бы получить крохи внимания и тепла! Хотя обычно получал лишь пинки и насмешки. Я мог в эти дни создать себе эротических аккаунтов, где вытворял невесть что, но каждый просмотр для меня был исцеляющей терапией! Конечно, потом было проблематично избавиться от всех извращенцев, но поскольку мои фазы менялись с движениями луны, я быстро забывал все те ужасы, что переживал, настраиваясь на дозу новых мук.
Нелегки были и острые приступы селфхарма, когда ничто не могло заглушить ничтожность моей личности, кроме самоповреждений. Ничего я не был достоин в эти дни, всё хорошее, что меня окружало, всё вызывало у меня богомерзкий приступ отвращения к самому себе. У меня не было сил с ними бороться, всю свою энергию я направлял на борьбу со своими демонами. Попытки себе навредить могли закончиться потерей сознания или больницей, но чаще всего они заканчивались просто целебными рыданиями. Но это было часто, и вид у меня всегда был болезненный и пугающий. И поскольку у многих моих жертв были проблемы с алкоголем, наркотиками или медикаментами, мой организм постоянно был напичкан какими-то стимуляторами. Но ничего не помогало.
Поскольку для многих религия играла ключевую роль перед смертью, я начал зависать в разных церквях, вымаливая грехи, напевая песнопения, изучая религиозные догмы и истязая священников своими нескончаемыми вопросами и порывами самобичевания. Был даже случай, когда надо мной пытались провести обряд экзорцизма. Безуспешно. Мои демоны покинут меня ровно тогда, когда я переживу все суицидальные эмоции своих жертв. Но демоны стали реальными. Я теперь разговаривал с ними, видел их, прятался от них, пытался изгнать. Иногда просто тупо воспринимал их как собутыльников. Но они шептали и кричали, что я должен себя убить, должен, должен, должен, и голова моя взрывалась от их требований, и во время этих безумных панических атак и смертельных страхов, я был на грани того, чтобы кинуться в петлю или перерезать себе глотку. И в моменты, когда я понимал, ну всё, кранты, ничто больше не держит меня в этом мире, в голове закручивалась чья-то новая история, тем самым спасая меня от последнего шага в пустоту.
Были и более специфические заскоки, например, чьё-то неудавшееся материнство или болезненные попытки зачать, которые становились причиной психических расстройств. У меня в эти дни включались непонятные приступы нежности ко всему, что касалось детей. К счастью, наваждение заканчивалось, прежде чем рассматривали мои заявления на усыновление малюток. И моя гормональная терапия быстренько замораживалась, когда я решал сменить пол. Порой я начинал ненавидеть своё тело и подвергал его голоду или холоду. Один раз безумный приступ эксгибиционизма выгнал меня обнажённым на заполненную людьми улицу. Да, это был тот самый день, когда я отсидел свою первую ночь в кутузке. Я получал много штрафов в последнее время, но деньги меня не интересовали, я не замечал, как их тратил, а однажды в порыве бесконечной любви ко всему миру, пожертвовал половину своих сбережений какому-то благотворительному фонду в помощи создания семьи. Ну и хрен с ним, на что мне деньги-то, когда я уже был наполовину мёртв?
Но большую часть работы я проводил в своей голове. Я вёл диалоги со своими жертвами, которые частенько превращались в затяжные монологи, где каждый раз пытался оправдать себя. Но иногда моё смирение притупляло желание оставаться правым, и я каялся, вымаливал грехи, искал возможности искупления, пока меня не накрывало облако ненависти к своей преступной душе, и рука моя двигалась к заветному пузырьку со смертельной дозой таблеток или проверенной петле. Но что-то всегда меня удерживало от последнего шага, и я ощущал, как будто очередная душа упокоилась, и терзания её больше не трогали мою израненную душу, которая в любом случае была обречена. Я проживал каждый кусочек ада каждой своей жертвы, я дышал страданиями и приветствовал мазохизм, я уничтожал и воскрешал своё эго, чтобы снова и снова испытать новую порцию боли. Я понимал, что пока не проплачу и не переживу каждый миллиметр пыток и скорби, из которых состояли последние месяцы моих самоубийц, никто мне не позволит спокойно умереть. А ведь это и было то, о чём я мечтал каждый день, каждый час, каждую минуту. Всё моё сознание пожирали мысли о самоубийстве, только мой предстоящий суицид и держал меня в мире живых, в этом бесполезном гадюшнике из гниющей плоти и ненависти к своим собратьям. Мир, который был настолько несовершенен, что проклял себя сам на вымирание. Человечество само выбрало себе такую судьбу. Мне не хотелось иметь ничего общего с подобными законами природы. Это уже не была природа, это было искажение, полное уничтожение гармонии в пользу всепожирающего хаоса. Я был сыт по горло этим несовершенством, этой бесконечной пыткой под названием «жизнь». Но я был частью этого гнилого мира, и как и каждое человеческое создание, нёс этот крест в качестве наказания за свою тотальную деградацию.
Когда я начал слышать голоса своих родственников и близких друзей, во мне проснулся кающийся убийца. А ведь так оно и было. Это я убил их всех без причин. Конечно, муки совести утроились в этот период, я вспоминал хладнокровную подготовку к каждому убийству, только теперь от моей выдержки и ледяного спокойствия не осталось и следа. А когда я переживал их последние дни, противоречивость их чувств и обострившихся страхов выворачивали наизнанку всю мою сущность. Именно я был причиной, почему мир был проклят, потому что такие как я существовали и могли творить безнаказанно подобное зло. Невозможно было вытерпеть масштабность своих грехов, ни одна планета не способна была справиться с последствиями нанесённого мною вреда человечеству. Я был бездушной машиной, способной только искажать, ломать и загрязнять. Я сеял смерть и безжалостно убивал, в надежде стереть свою личность. Каким же монстром я был! Конечно, хотелось стереть подобную личность, которая способна была на такие поступки. Не было ни одной причины заражать ни одну из своих жертв, мне не было оправданий, мне не было прощения, у меня не было надежды на второй шанс. Я сам себя проклял, и в порыве страстного раскаяния я вдруг осознал, что созрел. Созрел на то, на что и был запрограммирован. Не было никаких пророков и тех, кто разрушает смерть. Не было никакой необходимости кого-либо убивать или пожирать. Мир, может и был проклят, но только из-за таких ничтожеств как я. Я был не тот, кто разрушает смерть, а тот, кто разрушает жизнь.
И когда я осознал силу своих заблуждений и этого чудовищного безумия, голоса в голове начали молкнуть, а демоны прятаться в своих мрачных укрытиях. И тут я услышал слова поддержки. Мои родные не отвернулись от меня, все вместе, объединившись с энергией всех пожранных и утерянных душ, а также присосавшихся лярв, они окутали меня своей любовью и всепрощением. Не было никакого осуждения, я делал всё верно, я выполнял самую важную для человечества миссию, как кто-то мог меня в чём-то упрекнуть? Я был святым, из меня вылилось всё дерьмо, я был чист и свободен. Я был на верном пути, я принимал свой дар как высшее благословение. Ничто не могло сбить меня с пути предназначения, ничто не могло исказить мой внутренний свет, благодаря которому я исцелю человечество от гибели. Исчезнет всё искажение, а самоубийства превратятся в историю. Ничто не могло уничтожить жизненную энергию, жизнь была наивысшим благословением, и теперь я не только это осознавал и принимал, я делился этим со всем миром!
Эпилог
Мне остался лишь последний шаг принять в себе того, кто разрушает смерть. Я улыбался, когда привязывал к карнизу новёхонький кожаный ремень. Как же это было невероятно, иметь кристально чистую голову, когда каждая мысль принадлежала лишь тебе одному. На душе было так тепло, так легко, потому что я делал то, что должен. Всё началось с моего самоубийства, всё им и закончится, это был единственный шанс, как похоронить в себе человека. Я освободился от Зиновия Панова, и совсем скоро я смогу соединиться со своей настоящей сущностью. Я – не бог и не пророк, я просто тот, кто снимет с человечества проклятие саморазрушения, я – тот, кто разрушит смерть. Я знаю, что провисев ровно двенадцать минут и шесть секунд, ремень мой разорвётся, и когда я открою вновь глаза, Зиновий Панов останется в анналах прошлого. Тот, кто разрушит смерть проснётся голодным, и у него уже есть идеи, кем он себя обогатит для предстоящей миссии. Пускай, двенадцать минут звучат погребальные колокола, и скелеты танцуют пляску смерти, потому что это будут последние моменты, когда смерть правит в этом мире. Исчезли все страхи и сомнения. Я уже победил. Для меня больше нет ничего невозможного. Даже смерть преклонила колени перед её разрушителем. Тьма рассеивалась, весна пробуждалась, настало время любви и жизни. Настало время разбить свой чёртов нимб! Я призывал в последний раз свою смерть, раскрываясь в своей жертвенной покорности, чтобы вернуться возрождённым. Бессмертным. Непобедимым.
