– Ой... Пап! Я тебя вижу! Почему ты лежишь? Ты не можешь на спину повернуться?
Голос дочери был совсем рядом, повыше того места где лежал Андрей. Вероятно панели, складываясь и тараня друг друга, выстроились так, что мужчина оказался ниже уровня своей квартиры и лежал на упавшей стене ванны, оказавшись зажатым ногой и рукой.
– Не могу. У меня нога сломана и рука зажата.
– Ой... Папочка...
– Всё нормально! Только не плачь! До этого момента ты была деловая и бойкая! Вот такая Алёна мне сейчас нужна!
– Папочка... Тебе больно?..
Этот жалобный тон услышал щенок и снова зашелся лаем вперемешку с жалобным скулением. В этот раз девочка решила его не успокаивать, а твердо не обращать на него внимания. Животное тоже имеет право на истерику, ведь правда?
– Видишь, до чего ты довела своими слезами? А так спокойно было... Опять это тявканье! – недовольно проворчал отец Алёны.
Дочь зашуршала где-то в стороне от проёма; послышались звуки откидываемых камней. Вдруг он услышал шаги совсем рядом.
– Папа, я здесь.
– А как ты сюда пробралась?
– Через квартиру Крыловых. Оттуда свободный доступ к тебе. Я сначала не заметила... А потом увидела и чуть расчистила, там можно протиснуться…Больно, пап?..
– Да не больно мне! Перестань. Видишь, говорю нормально, не ору от боли... Помоги высвободить левую руку, посмотри, в чём она зажата. Я за этой глыбой не вижу ничего.
Рядом с головой Андрея, с левой от него стороны, лежал кусок бетона с торчащей из неё арматурой, поэтому, поворачивая голову в сторону зажатой руки, он не мог видеть, в чём она застряла. Опять-таки повезло, что этим куском ему не размозжило голову. Они оба родились в рубашках. Он в рубашке, она в платье.
Алёна склонилась над его левой рукой и принялась рассматривать. Повернув голову, Андрей увидел краешек её волос за бетонной глыбой. В груди он почувствовал сладко тянучее чувство светлой тоски от родного, увиденного фрагмента девочки. Она правда жива... Правда жива.
– Пап, ну тут всё не так плохо, на самом-то деле...
– Что?
– Твоя рука в щели между шкафом и... Ещё одним шкафом? Или это один шкаф... Не пойму.
– Перестань считать шкафы! Скажи, могу ли я как-то вытащить её?
– Я поняла – это стол! Стол и шкаф!
Невыносимая девчонка. Любимая невыносимая девчонка.
– Алёна, как я могу вытащить руку?
– Я попробую толкнуть шкаф, а потом дернуть резко твою руку вверх. И ты тоже помогай – попытайся её резко поднять, когда я толкну.
– Ой, нет. Она совсем онемела. Боюсь, я не смогу тебе в этом помочь. Попробуй сама... Мне предстоит другая работа.
– Какая? – удивленно спросила девочка.
– Терпеть боль. Нога. Любое движение отдаётся в сломанной ноге.
– Ну, потерпи, пап...
– Потерплю, давай... Насчет три! – воскликнул Андрей, уже заранее готовясь к боли в сломанной конечности.
Он почувствовал, как родная ручка дочери обхватила его предплечье. Алёна громко объявила первые две цифры, а цифру «три» проговорила тихо и неуверенно, но при этом Андрей почувствовал, как двинулась её рука (видно, своим худощавым корпусом девочка резко навалилась на шкаф), а затем резко девчачья кисть рванула за предплечье отца, соскользнув от влажности вспотевших ладоней. Но все же, этого хватило, чтобы Андрей выдернул руку из щели. Раздался новый выстрел боли в сломанной ноге, но в этот раз отец ребенка был готов к ней и стерпел невероятное мучение, сомкнув покрепче зубы. Рука совсем не слушалась, но он почти чувствовал, как сжимаются его пальцы, хотя они казались ему неродными, словно чужую конечность пришили к его плечу. Он попытался поднести её к лицу и посмотреть, но неудачно ударился о торчащие из бетонной глыбы железяки. Боли от удара будто бы и не было, вернее, она была, но очень тупая и глухая, будто по руке стукнули молотком через толстую материю боксерских перчаток.
– Осторожнее, пап...
– Сейчас разработается. Не страшно, – бросил Андрей, усердно сжимая и разжимая кисть освобожденной руки. – Ты посмотри, что там с с ногой.
– Ой, папочка... Я не могу на неё смотреть, она так неестественно выглядит!
– Я не про эту ногу! На вторую что-то давит... Она вроде бы в порядке, но груз на ней какой-то, не могу её даже подтянуть к себе! Что там, опять шкаф и стол?
– Нет...
– Что? Говори.
– Там ванная...
– В смысле?
Андрей, опершись на обе руки, приподнялся и обернулся. Над его правой ногой действительно лежала ванная, сдавливая своим темным днищем икроножную мышцу Андрея; лежала, словно с обидой отвернувшись эмалированным впавшим лицом в сторону проёма заваленного окна.
– Сама ты её не уберешь – тяжелая. Даже не пытайся бить по ней ногой или наваливаться на неё.
– Что же делать, пап?
– Надо подумать... Да заткни ты этого пса!
Макс и не думал останавливаться. Его лай так и раздавался под сводами бетонных нагромождений, что сформировало землетрясение.
– Не кричи на меня! – строго воскликнула дочь, глядя одним глазом на лежащего отца.
Андрей только сейчас увидел её лицо со спекшейся кровью на щеке и на лбу. Левую щеку и правый глаз наискось опоясывал рукав мужской рубашки, который она обвязала вокруг головы, а под туго затянутым рукавом гнездилась сложенная в несколько раз ткань, ставшая уже бордово-алой. Где-то уже рубашку раздобыла и оторвала рукав... Молодец.
– Пират восточных морей, – усмехнулся Андрей, – тебе больно?
– Чуть-чуть.
Это было излюбленное слово Алёны, кое она вставляла везде, где только можно. Но если она говорит «чуть-чуть», значит, она в себе. Значит, это его дочь, а не испуганный, дрожащий ребёнок. Но вдруг она заплакала:
– Пап... Я, наверное, некрасивая буду. Шрам останется...
– Во-первых, сейчас не об этом надо думать, а о том, чтобы выжить. А если даже и останется шрам, то мы потом его удалим. Сейчас же пластическая хирургия, вот эти все дела...
– Правда?
– Конечно, Зайчиш.
– Я не хочу быть уродкой...
– Да не будешь ты уродкой! Давай сначала выбираться отсюда, а там будет видно. Заживет так, что не будет видно шрама никакого.
– Ладно... Макс, хватит! Мы скоро к тебе придём!
И снова щенок послушался хозяйку.
– Слушай, – сказал Андрей, – нужен рычаг. Смотри, если засунуть какую-нибудь палку в то углубление между ванной и плитой и нажать, то ванна, возможно, чуть съедет, и я смогу подтянуть ногу к себе.
– А если ванна начнет двигаться, тебе не больно будет?
– Откуда я знаю... Ну, может и больно будет. Ну а что делать, дочь...
– Я знаю! – вдруг перебила его девочка. – Там, в подъезде, дыра в стене, и там виднеются какие-то клюшки, что-то такое... Это, видимо, чья-то кладовка, этажом ниже.
– Вот! Отлично! Клюшкой тебе будет удобно. Конечно, может и сломаться... Но мы попробуем.
Последние слова Андрей договаривал уже один. Его дочь уже скрылась за выступом стены, переходя в квартиру Крыловых (вернее то, что от неё осталось). Он услышал, как Алёна шаркает по бетону и торчащим из него стальным прутьям, находясь уже в подъезде.
– Мне придется лечь на уцелевшие ступеньки! – крикнула она. – Засунуть руку в эту дыру и попробовать дотянуться! Но, я думаю, получится! Вон клюшка – вижу!
Через пару минут тишины отец крикнул:
– Ну что там? Дотянулась?
– Чуть-чуть!
Бесит её «чуть-чуть».
– Дотянулась или нет?
– Да! Я уже иду!
Она вернулась к отцу, проходя всё тем же путём, через квартиру соседей. И ни слова не говоря перешагнула через отца и вставила клюшку в то самое углубление, о котором говорил Андрей.
– Подожди!
– Что?..
– Осторожно приподнимай клюшку, отталкиваясь ногами. Резко дернешь – сразу переломится!
– Хорошо.
Алёна принялась выполнять наставления отца: она обхватила крепко клюшку и, держа её в подмышке, медленно стала отталкиваться ногами. Ванная чуть накренилась и стала надавливать острым бортом на пальцы ноги Андрея. Но он, не успев почувствовать боль, резко выдернул ногу, ударившись коленом о свой же локоть.
– Получилось, пап!
– Угу...– сквозь болезненную агонию сломанной ноги процедил Андрей.
– Ой, папочка... Тебе больно?
– Чуть-чуть, – передразнил её отец.
Дочка улыбнулась. Андрей, шипя сквозь зубы, осторожно подвинул сломанную ногу и, перевернувшись на спину, сел.
– Значит, смотри, дочь... Вернись в квартиру Крыловых, если есть доступ в спальню, то это хорошо. Если я не ошибаюсь, она отделана вагонкой. Нужны две доски, примерно по длине моей ноги.
– А, я знаю – шина, да?
– Да. Значит, найди две доски и найди что-то режущее. От любых светильников или какой-то техники отрежь провода – этим затянем всё это дело.
– Поняла!
– Там безопасно ходить-то? Не провалишься куда-нибудь?
– Не. Нормально. Я осторожно.
– Давай.
Пока Алёна ходила выполнять очередные поручения, Андрей пытался выпрямить неестественно лежащую ногу. Это ему сделать никак не удавалось: боль пронзала иглами при каждом шевелении. Промучившись около пяти минут, он все-таки положил её ровно. Это стоило ему мучений, попорченных нервов, а лоб его покрылся бисером маслянистого пота.
Девочка вернулась, волоча в подмышке три доски: одну длинную и две покороче.
– Две короткие для шины, а на длинную будешь опираться при ходьбе, – деловито пояснила дочь.
– Молодец, я сразу не подумал. Нашла, откуда срезать провода?
– Да, там разбитый телевизор и торшер. От них сейчас схожу, отрежу.
– Два - мало.
– А больше я не видела, откуда можно отрезать. До всего остального нет доступа, там всё завалено... Там, кстати, покрывало валяется в коридоре!
– Ну вот и отлично! Нарежем из него каких-то жгутов-верёвок... Найди, чем резать.
– Хорошо. Я скоро!
Через десять минут дочь Андрея вернулась и принесла с собой два провода с болтающимися вилками на конце и покрывало. Она рассказала, что подобрала острый осколок стекла, коих вокруг было несметное количество. Срезать им два этих провода не составило никакого труда.
– Пап, я могу попробовать пролезть в их кухню. Проход завален хламом и какой-то плиткой, но поверх можно протиснуться.
– Зачем тебе кухня?
– Ну как... Во-первых - нож. Во-вторых, вдруг аптечка какая-нибудь. Ну и от чайника, к примеру, еще один провод отрезать...
Андрей боялся за неё. Опасался за её неосторожность. Он не хотел, чтобы дочь, которой так повезло при обрушении, по нелепой случайности повредилась или, не дай бог, погибла. Но все же риск был оправдан: то, о чём она говорила, им очень бы пригодилось.
– Ладно, давай. Но если почувствуешь, что под тобой всё хлипко и шатко, то лучше возвращайся – обойдёмся.
Всё вышло благополучно. Вернувшись, Алёна рассказала отцу, что кухня практически уцелела. Она нашла нож, отрезала два провода (от чайника и маленького телевизора) и действительно нашла аптечку.
– Посмотри бинты и обезболивающие таблетки какие-нибудь, – сказал Андрей.
В аптечке нашлось два рулона бинтов, несколько пластырей и таблетки от головной боли. Андрей, махом проглотив три таблетки, распечатал пластыри и наклеил их в ряд над порезом на щеке Алёны, стягивая кожу к центру раны.
– Бинты распечатай, один прямо так приложи к ране, а вторым замотай вокруг головы.
Девочка, спрыгнув с плиты, на которой находился её отец, уселась на груду бетонных обломков и кирпичей, предварительно подстелив под себя какое-то уцелевшее разноцветное панно, и принялась работать с бинтами. Андрей в это время разрезал ножом покрывало на ленты и, поставив две доски по бокам сломанной ноги, обмотал ими туго получившуюся шину. Для закрепления поверх кусков покрывала он перевязал всё это проводами и затянул их на пределе своих сил, чтобы нога плотно зафиксировалась между досок. Когда оба закончили, Алёна вновь залезла на плиту к отцу и помогла ему подняться. Он опёрся на длинную доску и понял, что всё не так уж и плохо: боль в ноге все равно есть, но это терпимо, и с помощью доски можно кое-как идти. Другое дело, что удобнее было бы идти по ровной поверхности, а вокруг ровного не осталось ничего.
– Ну так, куда направляемся? – спросила девочка.
– Тебе видней. Ты там везде была.
– Не везде. Я была только в квартире Крыловых.
– А у Захаровых?
– Там не проберешься. Все завалено.
– И здесь тоже ловить нечего. Слушай, нам нужно спуститься вниз, – задумчиво сказал Андрей, потирая руку, которая вроде бы пришла в себя. – Лестница совсем плоха?...
– Я не помню, если честно...Но, вроде бы, там ниже получше... Вроде я видела, что там ступеньки какие-то целы. Но там навалено. Я не думаю, что там можно пробраться...
– Дочь, давай будем думать, когда увидим ситуацию воочию?
– Ты хочешь пойти на лестницу?
– А есть ещё варианты?
– Может, попробовать в окно...
– А где окно? В какое?
– Ну, вот здесь у Крыловых, в комнате, где я брала доски, там окно не завалено.
– Пойдём, посмотрим, конечно... Но ты думаешь, я буду прыгать с четвертого этажа, притом, что у меня сломана нога?
– Ну, я не знаю...
– Ладно, пойдём. Блин, как неудобно эта доска скользит...
– Давай я тебе помогу.
– Не надо, Зайчиш, я тяжелый, а ты маленькая… Перенапряжешься, – заботливо сказал отец.
– Я не маленькая!
– Ну да, 12 лет – это, конечно, уже взрослая и сильная...
– Ну хватит, пап!
От этого возгласа юный пёс Макс снова визгливо затявкал где-то внизу разрушенной лестницы. Они кое-как, перелезая через глыбы и кучи, а также обходя искореженную мебель, пришли в комнату, где деревянная отделка наполовину была сорвана, и доски хаотично лежали вокруг кровати, что была покрыта толстенным слоем обрушившейся штукатурки. Одна из стен практически сохранила свой вид, всё еще удерживая на себе гвоздями крашеную вагонку. Андрей, осторожно переступая, приблизился к окну и посмотрел на улицу. С четвертого этажа видно было не так много, но все же он понял, что в их городе творился хаос. Он слышал сирены, душераздирающие крики, отдаленные громоподобные удары, какой-то непонятный треск, рокот вертолёта, а также гул машин: тракторов и бульдозеров, которые начали разбирать завалы, вытаскивая выживших людей. Он чувствовал панику в воздухе, которая пропитала каждый одушевленный и неодушевленный предмет их города, заставляя дневной фон гудеть от напряжения. Нужно выбираться. Скоро афтершок, и Андрей чувствовал его приближение всеми ниточками своего поврежденного организма.
Девочка, стоя рядом с отцом, плакала. Её маленькая ладошка прикрывала губы и нос, а из глаза, что был свободен от повязки, вытекали слезы одна за другой, оставляя кривые дорожки на спёкшейся крови. Он приобнял ребенка и прижал его к себе, положив подбородок не макушку. Отец чувствовал, как скорбное дыхание дочери остаётся слезами на его шее.
– Всё будет хорошо, Зайчиш...
– Папа... Сколько людей погибло...
– Сейчас не думай об этом, ладно? Давай отойдём от окна.
Андрей, все еще обхватывал дочь и припрыгивая, поковылял в сторону от оконного проёма в коридор. Он заметил в коридоре под грудой мусора что-то, что выглядело не так, как окружающие предметы. Это была нога. Нога, которая торчала из-под кирпичей, покрытая серой пылью. Нога женщины, которая там, под этим завалом, уже была мертва. Он догадался, кто это, но постарался сразу отвести взгляд и, подпихивая дочь, быстро прошел мимо. Алёна, всё еще плача, в недоумении проскочила к выходу из квартиры. Она ничего не заметила, и это было хорошо, ей сейчас не нужна подпитка и без того взбудораженных чувств, а тем более, она тоже была знакома с этой женщиной.
Голос дочери был совсем рядом, повыше того места где лежал Андрей. Вероятно панели, складываясь и тараня друг друга, выстроились так, что мужчина оказался ниже уровня своей квартиры и лежал на упавшей стене ванны, оказавшись зажатым ногой и рукой.
– Не могу. У меня нога сломана и рука зажата.
– Ой... Папочка...
– Всё нормально! Только не плачь! До этого момента ты была деловая и бойкая! Вот такая Алёна мне сейчас нужна!
– Папочка... Тебе больно?..
Этот жалобный тон услышал щенок и снова зашелся лаем вперемешку с жалобным скулением. В этот раз девочка решила его не успокаивать, а твердо не обращать на него внимания. Животное тоже имеет право на истерику, ведь правда?
– Видишь, до чего ты довела своими слезами? А так спокойно было... Опять это тявканье! – недовольно проворчал отец Алёны.
Дочь зашуршала где-то в стороне от проёма; послышались звуки откидываемых камней. Вдруг он услышал шаги совсем рядом.
– Папа, я здесь.
– А как ты сюда пробралась?
– Через квартиру Крыловых. Оттуда свободный доступ к тебе. Я сначала не заметила... А потом увидела и чуть расчистила, там можно протиснуться…Больно, пап?..
– Да не больно мне! Перестань. Видишь, говорю нормально, не ору от боли... Помоги высвободить левую руку, посмотри, в чём она зажата. Я за этой глыбой не вижу ничего.
Рядом с головой Андрея, с левой от него стороны, лежал кусок бетона с торчащей из неё арматурой, поэтому, поворачивая голову в сторону зажатой руки, он не мог видеть, в чём она застряла. Опять-таки повезло, что этим куском ему не размозжило голову. Они оба родились в рубашках. Он в рубашке, она в платье.
Алёна склонилась над его левой рукой и принялась рассматривать. Повернув голову, Андрей увидел краешек её волос за бетонной глыбой. В груди он почувствовал сладко тянучее чувство светлой тоски от родного, увиденного фрагмента девочки. Она правда жива... Правда жива.
– Пап, ну тут всё не так плохо, на самом-то деле...
– Что?
– Твоя рука в щели между шкафом и... Ещё одним шкафом? Или это один шкаф... Не пойму.
– Перестань считать шкафы! Скажи, могу ли я как-то вытащить её?
– Я поняла – это стол! Стол и шкаф!
Невыносимая девчонка. Любимая невыносимая девчонка.
– Алёна, как я могу вытащить руку?
– Я попробую толкнуть шкаф, а потом дернуть резко твою руку вверх. И ты тоже помогай – попытайся её резко поднять, когда я толкну.
– Ой, нет. Она совсем онемела. Боюсь, я не смогу тебе в этом помочь. Попробуй сама... Мне предстоит другая работа.
– Какая? – удивленно спросила девочка.
– Терпеть боль. Нога. Любое движение отдаётся в сломанной ноге.
– Ну, потерпи, пап...
– Потерплю, давай... Насчет три! – воскликнул Андрей, уже заранее готовясь к боли в сломанной конечности.
Он почувствовал, как родная ручка дочери обхватила его предплечье. Алёна громко объявила первые две цифры, а цифру «три» проговорила тихо и неуверенно, но при этом Андрей почувствовал, как двинулась её рука (видно, своим худощавым корпусом девочка резко навалилась на шкаф), а затем резко девчачья кисть рванула за предплечье отца, соскользнув от влажности вспотевших ладоней. Но все же, этого хватило, чтобы Андрей выдернул руку из щели. Раздался новый выстрел боли в сломанной ноге, но в этот раз отец ребенка был готов к ней и стерпел невероятное мучение, сомкнув покрепче зубы. Рука совсем не слушалась, но он почти чувствовал, как сжимаются его пальцы, хотя они казались ему неродными, словно чужую конечность пришили к его плечу. Он попытался поднести её к лицу и посмотреть, но неудачно ударился о торчащие из бетонной глыбы железяки. Боли от удара будто бы и не было, вернее, она была, но очень тупая и глухая, будто по руке стукнули молотком через толстую материю боксерских перчаток.
– Осторожнее, пап...
– Сейчас разработается. Не страшно, – бросил Андрей, усердно сжимая и разжимая кисть освобожденной руки. – Ты посмотри, что там с с ногой.
– Ой, папочка... Я не могу на неё смотреть, она так неестественно выглядит!
– Я не про эту ногу! На вторую что-то давит... Она вроде бы в порядке, но груз на ней какой-то, не могу её даже подтянуть к себе! Что там, опять шкаф и стол?
– Нет...
– Что? Говори.
– Там ванная...
– В смысле?
Андрей, опершись на обе руки, приподнялся и обернулся. Над его правой ногой действительно лежала ванная, сдавливая своим темным днищем икроножную мышцу Андрея; лежала, словно с обидой отвернувшись эмалированным впавшим лицом в сторону проёма заваленного окна.
– Сама ты её не уберешь – тяжелая. Даже не пытайся бить по ней ногой или наваливаться на неё.
– Что же делать, пап?
– Надо подумать... Да заткни ты этого пса!
Макс и не думал останавливаться. Его лай так и раздавался под сводами бетонных нагромождений, что сформировало землетрясение.
– Не кричи на меня! – строго воскликнула дочь, глядя одним глазом на лежащего отца.
Андрей только сейчас увидел её лицо со спекшейся кровью на щеке и на лбу. Левую щеку и правый глаз наискось опоясывал рукав мужской рубашки, который она обвязала вокруг головы, а под туго затянутым рукавом гнездилась сложенная в несколько раз ткань, ставшая уже бордово-алой. Где-то уже рубашку раздобыла и оторвала рукав... Молодец.
– Пират восточных морей, – усмехнулся Андрей, – тебе больно?
– Чуть-чуть.
Это было излюбленное слово Алёны, кое она вставляла везде, где только можно. Но если она говорит «чуть-чуть», значит, она в себе. Значит, это его дочь, а не испуганный, дрожащий ребёнок. Но вдруг она заплакала:
– Пап... Я, наверное, некрасивая буду. Шрам останется...
– Во-первых, сейчас не об этом надо думать, а о том, чтобы выжить. А если даже и останется шрам, то мы потом его удалим. Сейчас же пластическая хирургия, вот эти все дела...
– Правда?
– Конечно, Зайчиш.
– Я не хочу быть уродкой...
– Да не будешь ты уродкой! Давай сначала выбираться отсюда, а там будет видно. Заживет так, что не будет видно шрама никакого.
– Ладно... Макс, хватит! Мы скоро к тебе придём!
И снова щенок послушался хозяйку.
– Слушай, – сказал Андрей, – нужен рычаг. Смотри, если засунуть какую-нибудь палку в то углубление между ванной и плитой и нажать, то ванна, возможно, чуть съедет, и я смогу подтянуть ногу к себе.
– А если ванна начнет двигаться, тебе не больно будет?
– Откуда я знаю... Ну, может и больно будет. Ну а что делать, дочь...
– Я знаю! – вдруг перебила его девочка. – Там, в подъезде, дыра в стене, и там виднеются какие-то клюшки, что-то такое... Это, видимо, чья-то кладовка, этажом ниже.
– Вот! Отлично! Клюшкой тебе будет удобно. Конечно, может и сломаться... Но мы попробуем.
Последние слова Андрей договаривал уже один. Его дочь уже скрылась за выступом стены, переходя в квартиру Крыловых (вернее то, что от неё осталось). Он услышал, как Алёна шаркает по бетону и торчащим из него стальным прутьям, находясь уже в подъезде.
– Мне придется лечь на уцелевшие ступеньки! – крикнула она. – Засунуть руку в эту дыру и попробовать дотянуться! Но, я думаю, получится! Вон клюшка – вижу!
Через пару минут тишины отец крикнул:
– Ну что там? Дотянулась?
– Чуть-чуть!
Бесит её «чуть-чуть».
– Дотянулась или нет?
– Да! Я уже иду!
Она вернулась к отцу, проходя всё тем же путём, через квартиру соседей. И ни слова не говоря перешагнула через отца и вставила клюшку в то самое углубление, о котором говорил Андрей.
– Подожди!
– Что?..
– Осторожно приподнимай клюшку, отталкиваясь ногами. Резко дернешь – сразу переломится!
– Хорошо.
Алёна принялась выполнять наставления отца: она обхватила крепко клюшку и, держа её в подмышке, медленно стала отталкиваться ногами. Ванная чуть накренилась и стала надавливать острым бортом на пальцы ноги Андрея. Но он, не успев почувствовать боль, резко выдернул ногу, ударившись коленом о свой же локоть.
– Получилось, пап!
– Угу...– сквозь болезненную агонию сломанной ноги процедил Андрей.
– Ой, папочка... Тебе больно?
– Чуть-чуть, – передразнил её отец.
Дочка улыбнулась. Андрей, шипя сквозь зубы, осторожно подвинул сломанную ногу и, перевернувшись на спину, сел.
– Значит, смотри, дочь... Вернись в квартиру Крыловых, если есть доступ в спальню, то это хорошо. Если я не ошибаюсь, она отделана вагонкой. Нужны две доски, примерно по длине моей ноги.
– А, я знаю – шина, да?
– Да. Значит, найди две доски и найди что-то режущее. От любых светильников или какой-то техники отрежь провода – этим затянем всё это дело.
– Поняла!
– Там безопасно ходить-то? Не провалишься куда-нибудь?
– Не. Нормально. Я осторожно.
– Давай.
Пока Алёна ходила выполнять очередные поручения, Андрей пытался выпрямить неестественно лежащую ногу. Это ему сделать никак не удавалось: боль пронзала иглами при каждом шевелении. Промучившись около пяти минут, он все-таки положил её ровно. Это стоило ему мучений, попорченных нервов, а лоб его покрылся бисером маслянистого пота.
Девочка вернулась, волоча в подмышке три доски: одну длинную и две покороче.
– Две короткие для шины, а на длинную будешь опираться при ходьбе, – деловито пояснила дочь.
– Молодец, я сразу не подумал. Нашла, откуда срезать провода?
– Да, там разбитый телевизор и торшер. От них сейчас схожу, отрежу.
– Два - мало.
– А больше я не видела, откуда можно отрезать. До всего остального нет доступа, там всё завалено... Там, кстати, покрывало валяется в коридоре!
– Ну вот и отлично! Нарежем из него каких-то жгутов-верёвок... Найди, чем резать.
– Хорошо. Я скоро!
Через десять минут дочь Андрея вернулась и принесла с собой два провода с болтающимися вилками на конце и покрывало. Она рассказала, что подобрала острый осколок стекла, коих вокруг было несметное количество. Срезать им два этих провода не составило никакого труда.
– Пап, я могу попробовать пролезть в их кухню. Проход завален хламом и какой-то плиткой, но поверх можно протиснуться.
– Зачем тебе кухня?
– Ну как... Во-первых - нож. Во-вторых, вдруг аптечка какая-нибудь. Ну и от чайника, к примеру, еще один провод отрезать...
Андрей боялся за неё. Опасался за её неосторожность. Он не хотел, чтобы дочь, которой так повезло при обрушении, по нелепой случайности повредилась или, не дай бог, погибла. Но все же риск был оправдан: то, о чём она говорила, им очень бы пригодилось.
– Ладно, давай. Но если почувствуешь, что под тобой всё хлипко и шатко, то лучше возвращайся – обойдёмся.
Всё вышло благополучно. Вернувшись, Алёна рассказала отцу, что кухня практически уцелела. Она нашла нож, отрезала два провода (от чайника и маленького телевизора) и действительно нашла аптечку.
– Посмотри бинты и обезболивающие таблетки какие-нибудь, – сказал Андрей.
В аптечке нашлось два рулона бинтов, несколько пластырей и таблетки от головной боли. Андрей, махом проглотив три таблетки, распечатал пластыри и наклеил их в ряд над порезом на щеке Алёны, стягивая кожу к центру раны.
– Бинты распечатай, один прямо так приложи к ране, а вторым замотай вокруг головы.
Девочка, спрыгнув с плиты, на которой находился её отец, уселась на груду бетонных обломков и кирпичей, предварительно подстелив под себя какое-то уцелевшее разноцветное панно, и принялась работать с бинтами. Андрей в это время разрезал ножом покрывало на ленты и, поставив две доски по бокам сломанной ноги, обмотал ими туго получившуюся шину. Для закрепления поверх кусков покрывала он перевязал всё это проводами и затянул их на пределе своих сил, чтобы нога плотно зафиксировалась между досок. Когда оба закончили, Алёна вновь залезла на плиту к отцу и помогла ему подняться. Он опёрся на длинную доску и понял, что всё не так уж и плохо: боль в ноге все равно есть, но это терпимо, и с помощью доски можно кое-как идти. Другое дело, что удобнее было бы идти по ровной поверхности, а вокруг ровного не осталось ничего.
– Ну так, куда направляемся? – спросила девочка.
– Тебе видней. Ты там везде была.
– Не везде. Я была только в квартире Крыловых.
– А у Захаровых?
– Там не проберешься. Все завалено.
– И здесь тоже ловить нечего. Слушай, нам нужно спуститься вниз, – задумчиво сказал Андрей, потирая руку, которая вроде бы пришла в себя. – Лестница совсем плоха?...
– Я не помню, если честно...Но, вроде бы, там ниже получше... Вроде я видела, что там ступеньки какие-то целы. Но там навалено. Я не думаю, что там можно пробраться...
– Дочь, давай будем думать, когда увидим ситуацию воочию?
– Ты хочешь пойти на лестницу?
– А есть ещё варианты?
– Может, попробовать в окно...
– А где окно? В какое?
– Ну, вот здесь у Крыловых, в комнате, где я брала доски, там окно не завалено.
– Пойдём, посмотрим, конечно... Но ты думаешь, я буду прыгать с четвертого этажа, притом, что у меня сломана нога?
– Ну, я не знаю...
– Ладно, пойдём. Блин, как неудобно эта доска скользит...
– Давай я тебе помогу.
– Не надо, Зайчиш, я тяжелый, а ты маленькая… Перенапряжешься, – заботливо сказал отец.
– Я не маленькая!
– Ну да, 12 лет – это, конечно, уже взрослая и сильная...
– Ну хватит, пап!
От этого возгласа юный пёс Макс снова визгливо затявкал где-то внизу разрушенной лестницы. Они кое-как, перелезая через глыбы и кучи, а также обходя искореженную мебель, пришли в комнату, где деревянная отделка наполовину была сорвана, и доски хаотично лежали вокруг кровати, что была покрыта толстенным слоем обрушившейся штукатурки. Одна из стен практически сохранила свой вид, всё еще удерживая на себе гвоздями крашеную вагонку. Андрей, осторожно переступая, приблизился к окну и посмотрел на улицу. С четвертого этажа видно было не так много, но все же он понял, что в их городе творился хаос. Он слышал сирены, душераздирающие крики, отдаленные громоподобные удары, какой-то непонятный треск, рокот вертолёта, а также гул машин: тракторов и бульдозеров, которые начали разбирать завалы, вытаскивая выживших людей. Он чувствовал панику в воздухе, которая пропитала каждый одушевленный и неодушевленный предмет их города, заставляя дневной фон гудеть от напряжения. Нужно выбираться. Скоро афтершок, и Андрей чувствовал его приближение всеми ниточками своего поврежденного организма.
Девочка, стоя рядом с отцом, плакала. Её маленькая ладошка прикрывала губы и нос, а из глаза, что был свободен от повязки, вытекали слезы одна за другой, оставляя кривые дорожки на спёкшейся крови. Он приобнял ребенка и прижал его к себе, положив подбородок не макушку. Отец чувствовал, как скорбное дыхание дочери остаётся слезами на его шее.
– Всё будет хорошо, Зайчиш...
– Папа... Сколько людей погибло...
– Сейчас не думай об этом, ладно? Давай отойдём от окна.
Андрей, все еще обхватывал дочь и припрыгивая, поковылял в сторону от оконного проёма в коридор. Он заметил в коридоре под грудой мусора что-то, что выглядело не так, как окружающие предметы. Это была нога. Нога, которая торчала из-под кирпичей, покрытая серой пылью. Нога женщины, которая там, под этим завалом, уже была мертва. Он догадался, кто это, но постарался сразу отвести взгляд и, подпихивая дочь, быстро прошел мимо. Алёна, всё еще плача, в недоумении проскочила к выходу из квартиры. Она ничего не заметила, и это было хорошо, ей сейчас не нужна подпитка и без того взбудораженных чувств, а тем более, она тоже была знакома с этой женщиной.
