В цикл "Мир Книги" входят несколько романов, связанных вместе страной и миром, где происходит действие, но не связанных ни временем, ни общими героями:
"Приют Изгоев», время действия аналогично европейскому началу 17 века.
"Там, где Королевская Охота", конец 18 века.
"Кодекс Арафской дуэли", начало 19 века
"Когда закончится война", середина 20 века.
«Быть тварью», действие которого происходит во второй половине 19 века.
Читать романы можно в любом порядке, хотя в тексте иной раз ненавязчиво упоминаются события, которые описаны в другой книге. Некоторые персонажи имеют предков или потомков в других романах цикла: что поделать, мир тесен.
… Хотя при вызове было сказано: «Взрыв в Заречье, на Грушевой аллее», никаких признаков взрыва не было заметно ни в самом Заречье, ни даже на Грушевой аллее. Ни языков пламени над деревьями, ни дыма, ничего, что нарушало бы почти пасторальный облик местности, кроме, разумеется, подъехавшего раньше полосатого как шмель полицейского паровика да санитарного фургона. Паровик мог развивать приличную скорость, миль 15, а то и 20 в час, и очень был полезен пригородной полиции, но и Отдельная тайная коллегия, и Бюро по борьбе с терроризмом и анархизмом предпочитали передвигаться по старинке, в запряженных рысаками экипажах. Паровик уж слишком долго разводил пары, а держать его под парами сутки напролет не имело смысла: и ОТК и БТ выезжали на вызовы куда реже, чем полиция. Бэтэшники, кстати, уже были здесь, они, собственно, команду ОТК и вызвали. Их дежурный экипаж стоял рядом с паровиком у ворот ничем не примечательной виллы, типичной для Заречья виллы средней руки, окруженной, как писали в рекламках агенты по недвижимости, «естественным парком». На деле Заречье и парк представлял собой остатки рощи, в которой расчистили места для постройки домов и нескольких улиц, а все остальное оставили в исходном беспорядке. И если на большинстве здешних вилл хозяева озаботились расчисткой участков от сорного подлеска и насаждением цветников, то на окраинной Грушевой аллее почти все участки были запущенны. Часть вилл, скорее всего, и вовсе были сейчас нежилыми. Вилла «Белладонна» если чем и выделялась, так только тем, что ее ворота, судя по всему, часто открывались, чтобы впускать конные экипажи.
- Гадюшник какой-то, - определил майор Альсион, выпрыгивая от экипажа и здороваясь с поджидающим у ворот полицейским офицером. – Это не здесь в позапрошлом году накрыли притон с оргиями в мифологическом стиле?
- Через два дома, - ответил полицейский, махнув куда-то в сторону. – После той истории эта аллея вообще начала пустеть. Кому охота жить в месте с дурной славой.
- А что тут за взрыв? – спросил Альсион, принюхиваясь. – Порохом вроде не пахнет, разрушений не видно…
- Был взрыв, - сказал полицейский. – Звук был слышен миль на десять. Над домом появился столб белого дыма, по утверждениям некоторых очевидцев, закрученный в узкую спираль. Двое очевидцев говорят, что перед тем, как появился дым, над этим местом видели луч очень яркого света, направленный в небо.
- Да? – проговорил Альсион, оглядываясь. – Похоже, это действительно – наши клиенты.
- Вероятно, - меланхолично согласился полицейский.
После того, как он передал дело БТ, взрыв его более не касался. Его дело было обеспечивать порядок за пределами виллы. Он и обеспечивал: его люди убрали всех зевак с аллеи, прошли по окрестным участкам в поисках чего-нибудь подозрительного, вели опрос свидетелей. То, что сейчас происходило на вилле «Белладонна», его не касалось. Во всяком случае, пока.
Командир группы БТ ожидал на крыльце какой-то вялый и посеревший, и прибывшие ОТКашники сразу поняли: все плохо. Очень плохо.
- Ваши, - сказал он без всяких приветствий. – В комнате четыре трупа. В другой комнате ребенок, похоже, при смерти. Там сейчас медики. В подвале пять подростков, живые, но перепуганные. За домом колодец… - он махнул, и сразу стало ясно: вот именно в колодце и есть самое плохое.
Альсион, оставив команду перед крыльцом, сходил посмотреть на колодец. Вернулся с совершенно белым лицом.
- Показывай трупы.
Бэтэшник качнул головой, следуй, мол, за мной, и пошел внутрь дома. Альсион последовал за ним.
Один из оставшихся ОТКашников, лейтенант Лоссе, сделал пару шагов в сторону, интересуясь, что там за домом. Вытянул шею, разглядывая, что там вынимают из колодца бэтэшники; не поверил глазам, подался вперед и тут же, не справившись с тошнотой, выплеснул под ноги свой завтрак. Остальным из команды сразу как-то расхотелось разглядывать колодец.
- Расчлененка, - тихо проговорил Лоссе, возвращаясь к остальным. – Много.
Переспрашивать, сколько «много», тоже не хотелось. Лоссе, конечно, в ОТК был недавно, как и Гайал, но вряд ли он отличался повышенной впечатлительностью. Так что Гайал решил ограничиться пока тем, что слушал, как за углом негромко переговариваются бэтэшники, укладывая в мешки ужасный груз.
- А ведь убийца был один… - проговорил Альцион, выходя из дома. – Не знаю, от чего погиб мальчик, но взрослые были убиты явно раньше, чем что-то успели сообразить и что-то предпринять. Сначала тот, что лежит посередине, потом – у окна, потом третий.
- И ощущение такое, что убийца был невысок ростом…- добавил бэтэшник.
-… как этот мальчик, что лежит поверх первого трупа…
- …а потом взорвалась та штуковина на постаменте. – завершил бэтэшник.
- Похоже на то, - заключил Альсион. Он посмотрел на своих подчиненных. – Лоссе, Гайал, возьмите в «шмеле» пакеты и начинайте упаковывать осколки устройства.
Лоссе сходил к паровичку за пакетами, и оба лейтенанта занялись делом.
В просторной комнате, где по замыслу строителей виллы должна была бы быть гостиная, не было ни мягких диванов, ни картин на стене, ни даже приличных обоев. Пол неведомые мастера застелили практичным линолеумом, стены примерно до высоты человеческого роста обили прорезиненной тканью. Посреди комнаты, ближе к широкому окну на веранду, находился алюминиевый постамент с выгравированными магическими знаками. На постаменте еще оставалась какая-то искореженная арматура, но было очевидно, что сам прибор уже не подлежит ремонту. От постамента к двери на веранду положили длинную мраморную плиту вроде тех, что идут на прозекторские столы, с постамента к полосе вел лоток из толстой жести, а с противоположной к постаменту была прислонена сбитая из досок лесенка в три ступени. Нетрудно было сообразить, что кому-то предстояло на постамент всходить, а чему-то – с постамента съезжать. В сочетании с магическими знаками на постаменте эти соображения приводили к неутешительным выводам. Особенно, если учесть, что из окна открывался прекрасный вид на декоративный колодец, облицованный диким камнем. Тот самый колодец.
По всем приметам постамент с неведомым прибором был самым настоящим алтарем. А то, что жертвы на нем приносились человеческие, - сомнений не вызывало.
Сегодня же все пошло не так, как рассчитывали. Поперек мраморной дорожки лежал мужчина в клеенчатом фартуке поверх довольно неопрятного костюма. Лицо его было смято. Как будто его лицом пытались сваю забивать, вот у него было какое лицо. Поверх этого тела, косо его пересекая, навзничь лежал мальчик в серенькой униформе какого-то из муниципальных приютов. Мальчик был мертв, но что его убило – было непонятно. Видимых повреждений не было.
Второй мужчина, тоже в сомнительного качества костюме и клеенчатом фартуке, словно сидел в углу окна, застряв в раме. Стекло за его спиной было выдавлено, а причиной смерти послужил, похоже, воткнутый в шею жестяной совок, обычный совок, каким мусор подгребают.
Третий труп лежал в углу. Костюм у него был вполне приличный, и фартука не было. А голову ему свернули под таким углом, что становилось ясно: не жилец. И с рукой что-то неправильное происходило: не может человеческая рука гнуться в этих местах.
И все это обильно присыпано осколками янтарина: яркими желтыми и оранжевыми полупрозрачными осколками, в которых так весело и празднично отражалось и преломлялось утреннее солнце. Судя по форме осколков, они в целом состоянии должны были составлять нечто вроде короткой трубы овального сечения, установленного на постаменте. По идее, кто-то небольшого роста мог взойти на постамент, пройти сквозь трубу и съехать по желобу. Мальчику, который сейчас лежал поверх неопрятного мужика, и голову не пришлось бы нагибать.
Лоссе сгребал янтарин в мешки с пола, Гайал собирал осколки с трупов, другие тоже занимались каждый своим делом. В соседней комнате шушукались медики, потом по коридору пронесли носилки. Гайал глянул мельком: бледное до синевы личико с закрытыми глазами, в растрепанной шевелюре проплешины от выдранных клочьев волос… Но по крайней мере, пока живой. Мертвому бы лицо прикрыли.
Когда янтарин был весь собран, Гайал и Лоссе вынесли мешки за калитку к повозке и остались перекурить. Сели на траву у заборчика, под невысокими деревьями и задымили, рассматривая суету вокруг. Разговаривать не было желания.
Дело было очень нехорошим.
То, что в Столице пропадают дети, в ОТК стало известно буквально на днях. Нет, конечно, в большом городе постоянно пропадают и дети, и взрослые, особенно бедные, беспризорные и безнадзорные, - но вот так странно дети еще не пропадали. У генерала Гиеди пропал двенадцатилетний сын: пошел в парк испытывать модель яхты в пруду – и исчез. Ни яхты, ни мальчика, а глубина пруда от силы по пояс; утонуть в нем, конечно, при большом стечении несчастливых случайностей можно, но вот не найти утопленника – нельзя. Украли? В квартире великосветской куртизанки покончил с собой Внук Императора. Даму по такому чрезвычайному случаю арестовали, ее малолетних детей отправили в приют. Когда выяснили, что куртизанка в смерти высокородного наркомана не виновна, даму выпустили, но в приюте ее детей не оказалось: перевели по ошибке с группой других детей в какой-то другой приют. В какой? По указанному адресу никакого приюта не оказалось, а из столичных приютов, как оказалось при проверке, забрали туда около полусотни детей: большей частью мальчики, в хорошем физическом состоянии, крепкие и здоровые. Куда забрали?
Похоже, что сюда. Вон генерал Гиеди – краше в гроб кладут, в руках у него шапочка, найденная в подвале, а мальчик где? А мальчик, вероятно, там, в колодце, в мешанине растерзанной в клочья плоти и более-менее целых детских тел.
Из садика на улицу вышел Альсион, хмуро посмотрел на отдыхающих подчиненных:
- А, вот вы где… Хватит валяться, идите помогите Боарду.
Гайал попробовал качнуться вперед, чтобы оторвать спину от штакетника, на который опирался, - и не смог. Тело не слушалось. Он оперся рукой о пыльную траву и попробовал встать, но рука, как будто не своя, согнулась в локте, и он повалился в сторону.
- Лоссе, что с тобой? – Услышал он над собой встревоженный голос Альсиона. – Гайал!
Плохо дело, подумал Гайал. Тогда он еще и не знал, насколько плохо. Лоссе умер через три дня. Его тело заживо разлагалось, и милосерднее было его пристрелить, но врачи, не понимающие, с чем столкнулись, пытались как-то остановить процесс и глушили его боль наркотиками.
Гайалу повезло больше, намного больше: он был жив и боли не испытывал. Его парализовало, но руками он худо-бедно мог еще двигать. Вот странно, да: осколки он собирал руками, а парализовало ноги. И именно в осколках янтарина было дело: те, кто надолго задерживался в комнате, те больше и пострадали. Меньше, чем Лоссе с Гайалом, но что-то вроде отравления разной степени тяжести было у всех, кто побывал в комнате и рядом с мешками с янтарином. Тех, кто в комнату не входил и рядом с мешками не отирался, не зацепило, если, конечно, не считать тех двоих, что видели столб света над виллой; эти ослепли.
Впрочем, так ли уж хочется думать, что тебе повезло, если тебе двадцать два, ты лежишь в постели и не в состоянии даже ложку поднести ко рту, потому что непослушная рука если не роняет ложку, то норовит унести ее куда-то к уху. Вот и Гайал лежал, уставясь в беленый потолок палаты, и хоронил в мыслях карьеру, жизнь и надежды своей небогатой семьи. Теперь он матери не опора, а обуза. Теперь вся жизнь пройдет в считании мух на потолке и ожидании смерти. Этими руками и самоубийства как следует не устроишь.
Из каких-то соображений в госпитале Гайала поместили в отдельную палату, так что даже словом перекинуться было не с кем. По утрам появлялся врач, бодрый, энергичный, веселый. Осматривал больного, уверял его, что дело идет на поправку, и скоро Гайал танцевать будет. Гайал ему не верил. Изредка заходила чопорная сестра милосердия, без лишних разговоров выполняла назначенные процедуры и исчезала. Примерно раз в час заглядывал дюжий дядька-санитар: проверял, не надо ли чего, а если время подходило, кормил Гайала с ложечки, помогал облегчиться или мыл. С ним тоже задушевных бесед не получалось, потому что санитар отделывался чаще всего междометиями. Вот и оставалось прислушиваться к происходящему в коридоре и предаваться тоске.
В коридоре по большей части было тихо: медперсонал обычно ходил в туфлях на бесшумной резиновой подошве, пациенты шаркали тапками. Разговоры велись вполголоса, так что Гайалу приходилось о смысле речей наполовину догадываться, а если кто и повышал голос, так на него сразу шикали. Поэтому детский крик и топот по коридору были как глоток чистого воздуха: кто-то кричал и кто-то бегал – жизнь!
Гайал и сам закричал:
- Эй, эй, беги сюда!
Дверь распахнулась, в палату ворвалась щуплая фигурка в пижамке и с разбегу скользнула под кровать. Под кроватью было тесно, взрослый бы не поместился, а подростку в самый раз.
- В чем дело? – властно спросил Гайал появившегося в дверях санитара.
- Они меня в смирительную рубашку закатать хотят! – пожаловался голос из-под кровати.
- Ребенка? В смирительную рубашку? – рассердился Гайал. – Позовите врача, живо!
Санитар скорее всего был из бывших солдат, потому что на него командный голос подействовал, он исчез и вскоре появился с улыбчивым доктором, который, впрочем, сейчас не улыбался. Он строго посмотрел на пациента и спросил:
- В чем дело?
- Запаковывать детей в смирительные рубашки – мерзко, - сообщил ему Гайал.
- Вот как? – поднял брови доктор. – Значит, пусть ребенок в припадке крушит мебель и наносит себе увечья?
- Пусть, - с ненавистью к доктору выдохнул Гайал.
- Да! – подтвердил голос из-под кровати.
- Глупышка, - сказал доктор, обращаясь в пространство, - ты же в самом деле можешь изувечить себя во время припадка.
- Пусть! – решительно ответил голос из-под кровати.
- Ладно, - неожиданно сказал доктор. – Но если ты будешь биться головой в стену, мы тебя выловим и все-таки свяжем. Голова тебе в жизни еще пригодится. Хотя бы шляпу на ней носить.
Когда доктор с санитаром вышли, Гайал сказал:
- Вылазь, будем знакомиться.
Ребенок выполз из-под кровати и сел на коврик.
Цветастая пижамка, бритая голова, знакомое лицо.
- Я тебя видел, - сказал Гайал. – тебя на носилках несли.
- С вашего места не видно, даже если дверь в коридор открыта, - резонно возразил ребенок.
- Не здесь, - объяснил Гайал. – Там, где тебя нашли.
- А это вы нас освобождали?
"Приют Изгоев», время действия аналогично европейскому началу 17 века.
"Там, где Королевская Охота", конец 18 века.
"Кодекс Арафской дуэли", начало 19 века
"Когда закончится война", середина 20 века.
«Быть тварью», действие которого происходит во второй половине 19 века.
Читать романы можно в любом порядке, хотя в тексте иной раз ненавязчиво упоминаются события, которые описаны в другой книге. Некоторые персонажи имеют предков или потомков в других романах цикла: что поделать, мир тесен.
Пролог
… Хотя при вызове было сказано: «Взрыв в Заречье, на Грушевой аллее», никаких признаков взрыва не было заметно ни в самом Заречье, ни даже на Грушевой аллее. Ни языков пламени над деревьями, ни дыма, ничего, что нарушало бы почти пасторальный облик местности, кроме, разумеется, подъехавшего раньше полосатого как шмель полицейского паровика да санитарного фургона. Паровик мог развивать приличную скорость, миль 15, а то и 20 в час, и очень был полезен пригородной полиции, но и Отдельная тайная коллегия, и Бюро по борьбе с терроризмом и анархизмом предпочитали передвигаться по старинке, в запряженных рысаками экипажах. Паровик уж слишком долго разводил пары, а держать его под парами сутки напролет не имело смысла: и ОТК и БТ выезжали на вызовы куда реже, чем полиция. Бэтэшники, кстати, уже были здесь, они, собственно, команду ОТК и вызвали. Их дежурный экипаж стоял рядом с паровиком у ворот ничем не примечательной виллы, типичной для Заречья виллы средней руки, окруженной, как писали в рекламках агенты по недвижимости, «естественным парком». На деле Заречье и парк представлял собой остатки рощи, в которой расчистили места для постройки домов и нескольких улиц, а все остальное оставили в исходном беспорядке. И если на большинстве здешних вилл хозяева озаботились расчисткой участков от сорного подлеска и насаждением цветников, то на окраинной Грушевой аллее почти все участки были запущенны. Часть вилл, скорее всего, и вовсе были сейчас нежилыми. Вилла «Белладонна» если чем и выделялась, так только тем, что ее ворота, судя по всему, часто открывались, чтобы впускать конные экипажи.
- Гадюшник какой-то, - определил майор Альсион, выпрыгивая от экипажа и здороваясь с поджидающим у ворот полицейским офицером. – Это не здесь в позапрошлом году накрыли притон с оргиями в мифологическом стиле?
- Через два дома, - ответил полицейский, махнув куда-то в сторону. – После той истории эта аллея вообще начала пустеть. Кому охота жить в месте с дурной славой.
- А что тут за взрыв? – спросил Альсион, принюхиваясь. – Порохом вроде не пахнет, разрушений не видно…
- Был взрыв, - сказал полицейский. – Звук был слышен миль на десять. Над домом появился столб белого дыма, по утверждениям некоторых очевидцев, закрученный в узкую спираль. Двое очевидцев говорят, что перед тем, как появился дым, над этим местом видели луч очень яркого света, направленный в небо.
- Да? – проговорил Альсион, оглядываясь. – Похоже, это действительно – наши клиенты.
- Вероятно, - меланхолично согласился полицейский.
После того, как он передал дело БТ, взрыв его более не касался. Его дело было обеспечивать порядок за пределами виллы. Он и обеспечивал: его люди убрали всех зевак с аллеи, прошли по окрестным участкам в поисках чего-нибудь подозрительного, вели опрос свидетелей. То, что сейчас происходило на вилле «Белладонна», его не касалось. Во всяком случае, пока.
Командир группы БТ ожидал на крыльце какой-то вялый и посеревший, и прибывшие ОТКашники сразу поняли: все плохо. Очень плохо.
- Ваши, - сказал он без всяких приветствий. – В комнате четыре трупа. В другой комнате ребенок, похоже, при смерти. Там сейчас медики. В подвале пять подростков, живые, но перепуганные. За домом колодец… - он махнул, и сразу стало ясно: вот именно в колодце и есть самое плохое.
Альсион, оставив команду перед крыльцом, сходил посмотреть на колодец. Вернулся с совершенно белым лицом.
- Показывай трупы.
Бэтэшник качнул головой, следуй, мол, за мной, и пошел внутрь дома. Альсион последовал за ним.
Один из оставшихся ОТКашников, лейтенант Лоссе, сделал пару шагов в сторону, интересуясь, что там за домом. Вытянул шею, разглядывая, что там вынимают из колодца бэтэшники; не поверил глазам, подался вперед и тут же, не справившись с тошнотой, выплеснул под ноги свой завтрак. Остальным из команды сразу как-то расхотелось разглядывать колодец.
- Расчлененка, - тихо проговорил Лоссе, возвращаясь к остальным. – Много.
Переспрашивать, сколько «много», тоже не хотелось. Лоссе, конечно, в ОТК был недавно, как и Гайал, но вряд ли он отличался повышенной впечатлительностью. Так что Гайал решил ограничиться пока тем, что слушал, как за углом негромко переговариваются бэтэшники, укладывая в мешки ужасный груз.
- А ведь убийца был один… - проговорил Альцион, выходя из дома. – Не знаю, от чего погиб мальчик, но взрослые были убиты явно раньше, чем что-то успели сообразить и что-то предпринять. Сначала тот, что лежит посередине, потом – у окна, потом третий.
- И ощущение такое, что убийца был невысок ростом…- добавил бэтэшник.
-… как этот мальчик, что лежит поверх первого трупа…
- …а потом взорвалась та штуковина на постаменте. – завершил бэтэшник.
- Похоже на то, - заключил Альсион. Он посмотрел на своих подчиненных. – Лоссе, Гайал, возьмите в «шмеле» пакеты и начинайте упаковывать осколки устройства.
Лоссе сходил к паровичку за пакетами, и оба лейтенанта занялись делом.
В просторной комнате, где по замыслу строителей виллы должна была бы быть гостиная, не было ни мягких диванов, ни картин на стене, ни даже приличных обоев. Пол неведомые мастера застелили практичным линолеумом, стены примерно до высоты человеческого роста обили прорезиненной тканью. Посреди комнаты, ближе к широкому окну на веранду, находился алюминиевый постамент с выгравированными магическими знаками. На постаменте еще оставалась какая-то искореженная арматура, но было очевидно, что сам прибор уже не подлежит ремонту. От постамента к двери на веранду положили длинную мраморную плиту вроде тех, что идут на прозекторские столы, с постамента к полосе вел лоток из толстой жести, а с противоположной к постаменту была прислонена сбитая из досок лесенка в три ступени. Нетрудно было сообразить, что кому-то предстояло на постамент всходить, а чему-то – с постамента съезжать. В сочетании с магическими знаками на постаменте эти соображения приводили к неутешительным выводам. Особенно, если учесть, что из окна открывался прекрасный вид на декоративный колодец, облицованный диким камнем. Тот самый колодец.
По всем приметам постамент с неведомым прибором был самым настоящим алтарем. А то, что жертвы на нем приносились человеческие, - сомнений не вызывало.
Сегодня же все пошло не так, как рассчитывали. Поперек мраморной дорожки лежал мужчина в клеенчатом фартуке поверх довольно неопрятного костюма. Лицо его было смято. Как будто его лицом пытались сваю забивать, вот у него было какое лицо. Поверх этого тела, косо его пересекая, навзничь лежал мальчик в серенькой униформе какого-то из муниципальных приютов. Мальчик был мертв, но что его убило – было непонятно. Видимых повреждений не было.
Второй мужчина, тоже в сомнительного качества костюме и клеенчатом фартуке, словно сидел в углу окна, застряв в раме. Стекло за его спиной было выдавлено, а причиной смерти послужил, похоже, воткнутый в шею жестяной совок, обычный совок, каким мусор подгребают.
Третий труп лежал в углу. Костюм у него был вполне приличный, и фартука не было. А голову ему свернули под таким углом, что становилось ясно: не жилец. И с рукой что-то неправильное происходило: не может человеческая рука гнуться в этих местах.
И все это обильно присыпано осколками янтарина: яркими желтыми и оранжевыми полупрозрачными осколками, в которых так весело и празднично отражалось и преломлялось утреннее солнце. Судя по форме осколков, они в целом состоянии должны были составлять нечто вроде короткой трубы овального сечения, установленного на постаменте. По идее, кто-то небольшого роста мог взойти на постамент, пройти сквозь трубу и съехать по желобу. Мальчику, который сейчас лежал поверх неопрятного мужика, и голову не пришлось бы нагибать.
Лоссе сгребал янтарин в мешки с пола, Гайал собирал осколки с трупов, другие тоже занимались каждый своим делом. В соседней комнате шушукались медики, потом по коридору пронесли носилки. Гайал глянул мельком: бледное до синевы личико с закрытыми глазами, в растрепанной шевелюре проплешины от выдранных клочьев волос… Но по крайней мере, пока живой. Мертвому бы лицо прикрыли.
Когда янтарин был весь собран, Гайал и Лоссе вынесли мешки за калитку к повозке и остались перекурить. Сели на траву у заборчика, под невысокими деревьями и задымили, рассматривая суету вокруг. Разговаривать не было желания.
Дело было очень нехорошим.
То, что в Столице пропадают дети, в ОТК стало известно буквально на днях. Нет, конечно, в большом городе постоянно пропадают и дети, и взрослые, особенно бедные, беспризорные и безнадзорные, - но вот так странно дети еще не пропадали. У генерала Гиеди пропал двенадцатилетний сын: пошел в парк испытывать модель яхты в пруду – и исчез. Ни яхты, ни мальчика, а глубина пруда от силы по пояс; утонуть в нем, конечно, при большом стечении несчастливых случайностей можно, но вот не найти утопленника – нельзя. Украли? В квартире великосветской куртизанки покончил с собой Внук Императора. Даму по такому чрезвычайному случаю арестовали, ее малолетних детей отправили в приют. Когда выяснили, что куртизанка в смерти высокородного наркомана не виновна, даму выпустили, но в приюте ее детей не оказалось: перевели по ошибке с группой других детей в какой-то другой приют. В какой? По указанному адресу никакого приюта не оказалось, а из столичных приютов, как оказалось при проверке, забрали туда около полусотни детей: большей частью мальчики, в хорошем физическом состоянии, крепкие и здоровые. Куда забрали?
Похоже, что сюда. Вон генерал Гиеди – краше в гроб кладут, в руках у него шапочка, найденная в подвале, а мальчик где? А мальчик, вероятно, там, в колодце, в мешанине растерзанной в клочья плоти и более-менее целых детских тел.
Из садика на улицу вышел Альсион, хмуро посмотрел на отдыхающих подчиненных:
- А, вот вы где… Хватит валяться, идите помогите Боарду.
Гайал попробовал качнуться вперед, чтобы оторвать спину от штакетника, на который опирался, - и не смог. Тело не слушалось. Он оперся рукой о пыльную траву и попробовал встать, но рука, как будто не своя, согнулась в локте, и он повалился в сторону.
- Лоссе, что с тобой? – Услышал он над собой встревоженный голос Альсиона. – Гайал!
Плохо дело, подумал Гайал. Тогда он еще и не знал, насколько плохо. Лоссе умер через три дня. Его тело заживо разлагалось, и милосерднее было его пристрелить, но врачи, не понимающие, с чем столкнулись, пытались как-то остановить процесс и глушили его боль наркотиками.
Гайалу повезло больше, намного больше: он был жив и боли не испытывал. Его парализовало, но руками он худо-бедно мог еще двигать. Вот странно, да: осколки он собирал руками, а парализовало ноги. И именно в осколках янтарина было дело: те, кто надолго задерживался в комнате, те больше и пострадали. Меньше, чем Лоссе с Гайалом, но что-то вроде отравления разной степени тяжести было у всех, кто побывал в комнате и рядом с мешками с янтарином. Тех, кто в комнату не входил и рядом с мешками не отирался, не зацепило, если, конечно, не считать тех двоих, что видели столб света над виллой; эти ослепли.
Впрочем, так ли уж хочется думать, что тебе повезло, если тебе двадцать два, ты лежишь в постели и не в состоянии даже ложку поднести ко рту, потому что непослушная рука если не роняет ложку, то норовит унести ее куда-то к уху. Вот и Гайал лежал, уставясь в беленый потолок палаты, и хоронил в мыслях карьеру, жизнь и надежды своей небогатой семьи. Теперь он матери не опора, а обуза. Теперь вся жизнь пройдет в считании мух на потолке и ожидании смерти. Этими руками и самоубийства как следует не устроишь.
Из каких-то соображений в госпитале Гайала поместили в отдельную палату, так что даже словом перекинуться было не с кем. По утрам появлялся врач, бодрый, энергичный, веселый. Осматривал больного, уверял его, что дело идет на поправку, и скоро Гайал танцевать будет. Гайал ему не верил. Изредка заходила чопорная сестра милосердия, без лишних разговоров выполняла назначенные процедуры и исчезала. Примерно раз в час заглядывал дюжий дядька-санитар: проверял, не надо ли чего, а если время подходило, кормил Гайала с ложечки, помогал облегчиться или мыл. С ним тоже задушевных бесед не получалось, потому что санитар отделывался чаще всего междометиями. Вот и оставалось прислушиваться к происходящему в коридоре и предаваться тоске.
В коридоре по большей части было тихо: медперсонал обычно ходил в туфлях на бесшумной резиновой подошве, пациенты шаркали тапками. Разговоры велись вполголоса, так что Гайалу приходилось о смысле речей наполовину догадываться, а если кто и повышал голос, так на него сразу шикали. Поэтому детский крик и топот по коридору были как глоток чистого воздуха: кто-то кричал и кто-то бегал – жизнь!
Гайал и сам закричал:
- Эй, эй, беги сюда!
Дверь распахнулась, в палату ворвалась щуплая фигурка в пижамке и с разбегу скользнула под кровать. Под кроватью было тесно, взрослый бы не поместился, а подростку в самый раз.
- В чем дело? – властно спросил Гайал появившегося в дверях санитара.
- Они меня в смирительную рубашку закатать хотят! – пожаловался голос из-под кровати.
- Ребенка? В смирительную рубашку? – рассердился Гайал. – Позовите врача, живо!
Санитар скорее всего был из бывших солдат, потому что на него командный голос подействовал, он исчез и вскоре появился с улыбчивым доктором, который, впрочем, сейчас не улыбался. Он строго посмотрел на пациента и спросил:
- В чем дело?
- Запаковывать детей в смирительные рубашки – мерзко, - сообщил ему Гайал.
- Вот как? – поднял брови доктор. – Значит, пусть ребенок в припадке крушит мебель и наносит себе увечья?
- Пусть, - с ненавистью к доктору выдохнул Гайал.
- Да! – подтвердил голос из-под кровати.
- Глупышка, - сказал доктор, обращаясь в пространство, - ты же в самом деле можешь изувечить себя во время припадка.
- Пусть! – решительно ответил голос из-под кровати.
- Ладно, - неожиданно сказал доктор. – Но если ты будешь биться головой в стену, мы тебя выловим и все-таки свяжем. Голова тебе в жизни еще пригодится. Хотя бы шляпу на ней носить.
Когда доктор с санитаром вышли, Гайал сказал:
- Вылазь, будем знакомиться.
Ребенок выполз из-под кровати и сел на коврик.
Цветастая пижамка, бритая голова, знакомое лицо.
- Я тебя видел, - сказал Гайал. – тебя на носилках несли.
- С вашего места не видно, даже если дверь в коридор открыта, - резонно возразил ребенок.
- Не здесь, - объяснил Гайал. – Там, где тебя нашли.
- А это вы нас освобождали?
