— Что? Александр? Почему?
— Вениамин Игнатьевич с Михалычем перенесли его в медотсек.
— А… Мартин? Что с Мартином?
Ей стоило немалых трудов задать этот вопрос. Девушка развела руками. Затем она выпорхнула и вернулась вновь.
— Катер! Катер возвращается!
— Какой катер?
— Катер, на котором улетел Казак!
Корделия с трудом понимала. Что все это значит? Она слышала торопливые шаги, голоса. В пультогостиной что-то происходило. Полина сидела рядом и тоже напряженно прислушивалась. Длилось это довольно долго. Или Корделии так показалось? Слышался голос Теда. Он что-то говорил про блондинку. Потом снова едва ощутимая вибрация. И снова шаги. Полина, выждав некоторое время, вышла. Потом тишина. Мучительно длящаяся. Незавершенная. Бесконечная. Потом снова возглас Теда. Торжествующий.
— Ну ни хрена себе!
Потом снова тишина. Потом дверь отъехала. Сейчас Полина скажет… Но это не Полина. В дверях стоял Мартин.
***
— Ты меня накажешь?
— Конечно. В угол поставлю.
— В какой? В пятый?
— Да.
— А цепь?
— И на цепь посажу.
— Киборгов нельзя ставить в угол и сажать на цепь.
— Таких, как ты, можно.
— Каких таких?
— Любимых…
Прода от 06.06.2021, 14:56
Часть четвертая. Глава 1. В реку не войти дважды
Мартин взял ее за руку и повел через стыковочную палубу к центральному шлюзу.
— Я хочу тебе кое-что показать.
У ромбовидной титановой створки, вросшей, казалось бы, намертво в тело станции, тускло светилась сенсорная панель. Мартин набрал 16-значный код — бессвязную комбинацию цифр и букв.
— Думаешь, пароль еще актуален? — недоверчиво спросила Корделия.
Несколько секунд ничего не происходило. Затем где-то в недрах дверного механизма что-то загудело, пробуждаясь. Створка дрогнула и бесшумно ушла в пазы.
— Станция законсервирована, но не мертва, — сказал Мартин. — Это аварийный код, на случай форс-мажорных обстоятельств. Мне его когда-то подсказал Гибульский. Если вдруг произойдет автоматическое отключение и блокировка. Чтобы я мог выбраться. Как видишь, код еще действует.
Перед ними открылась уходящая мягким изгибом в сторону галерея, залитая тем же белесым, тлеющим светом. Воздух с еще более резким, синтетическим привкусом. Тоннель, уводящий в прошлое, к самым истокам. Своеобразная машина времени. Корделии пришла в голову избитая фраза: в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Или можно? Для Мартина это исходная точка. Первые осмысленные воспоминания. Средоточие первых радостей. Когда-то астрофизики предполагали, что черные дыры — порталы не только в пространстве, но и во времени. Они позволяют отмотать пространственно-временной континуум, как ленту в древнем кинопроекторе, и встретить себя прошлого, юного, полного надежд. И дать себе прошлому второй шанс.
— Пойдем? — Мартин взглянул на нее вопросительно.
— Пойдем. — Она крепко сжала его руку.
Никто из экипажа «Космического мозгоеда» за ними не последовал. Проявили деликатность. Только Дэн проводил долгим внимательным взглядом. Мартин тоже на него посмотрел. Видимо, отправил какое-то сообщение. То место, куда они уходили, в самом сердце заброшенной станции, принадлежало только Мартину, и ему же принадлежало право выбрать спутника. Ибо он шел сейчас не в потайной отсек, он шел по лабиринту своей памяти, по самым сокровенным ее закоулкам. Туда он мог привести только того, кто уже разделял с ним это невеселое путешествия, пусть и опосредованно, через его собственные признания и кошмары, но этот кто-то уже был здесь, уже видел эти скрученные в спираль переходы, эти темные цеха с резервуарами, эти остывшие в тусклом металле лаборатории и крошечный отсек, ставший первым приютом для странного существа с детской душой и взрослым сложившимся телом.
Миновав несколько поворотов и лестниц, они подошли к еще одному запечатанному люку, стандартному, мало отличимому от тех, что вели в другие отсеки и модули. Мартин и там набрал на сенсорной панели многозначный код. И снова несколько тягучих мгновений неопределенности. Ни сенсорная панель, ни сам ярус не подавали признаков энергетической жизни. Лампочки не мигали, предупредительные сигналы не раздавались. Только потолочные панели начинали слабо светиться, реагируя на запрос датчиков движения. Станция находилась в коме, но отвечала на внешние раздражители. Мощность станционного искина была сведена к минимуму, для поддержания самых примитивных жизненных функций. Но где-то в памяти этого искина, в его резервных файлах хранились аварийные пароли.
Сенсорная панель слабо засветилась, появилась надпись, требующая подтверждения. Мартин набрал код повторно. Гудение пневмопривода и тихий щелчок размыкания. Дверь провалилась. Впереди сразу вспыхнул свет. Неяркий, щадящий, но подавляющий своей интенсивностью то белесое пятно, что следовало за ними по тлеющим потолочным панелям. Мартин шагнул вперед. Корделия последовала за ним.
Это был даже не отсек, а две небольшие каюты, объединенные в одно жилое помещение. Одна, совсем крошечная, вмещала только стандартную койку под самым иллюминатором, а вторая служила полигоном для всей прочей познавательной и игровой деятельности. Терминал, подобие стола и угловая кушетка. И странный набор предметов. Корделия назвала бы их… игрушками. Несколько ручных головоломок, вроде того древнего кубика с разноцветными гранями. Но кроме куба были еще пирамида и тетраэдр. Был лохматый зверь, напомнившей Корделии шоаррскую лису Мозгоедов, правда, у этого шесть была ярко зеленой с разводами, гребень, три ноги и очень длинная шея. Была модель звездолета, дотошно собранная из деталей, и еще несколько других летательных аппаратов, не достигших стадии завершения. В лабораторной колбе стояла засохшая ветвь какого-то растения. На полу у терминала валялся сброшенный портрет женщины.
Игрушки сначала вызвали недоумение, но очень скоро Корделия сообразила. Ну конечно, он же был ребенком! Мартин был ребенком, самым настоящим. А это его детская комната. Именно здесь пробудилось его младенческое сознание, именно здесь он впервые осознал себя. Мартин поднял портрет. Эта была Эмилия Валентайн. Женщина с фиолетовыми глазами.
— Она была первой, кого я увидел, — сказал Мартин. — Она, собственно, всему меня и учила. Учила быть… человеком.
— Хорошо учила, — сказала Корделия, двигаясь по «детской» и осторожно касаясь всего, что попадалось на пути.
Чувства были странные, необъяснимые. Ей как будто позволили заглянуть в исходную точку мира, в мастерскую демиурга, прочитать самую первую страницу книги судеб.
— Когда-то эти две каюты казались мне целым миром, равными целой вселенной, — сказал Мартин.
Корделия взяла планшет со стилусом. Видимо, с его помощью Мартин учился писать. Пыли на станции неоткуда было взяться, но тем не менее под пальцами возникло ощущение пленки толщиной в одну молекулу. «Это осыпавшиеся, умершие здесь часы и минуты, — подумала Корделия. - Это их осевший на предметы прах. Пепел времени».
Она внезапно поняла, чем были на самом деле эти две маленькие, спаянные воедино каюты. Это был кокон, скорлупка, в которой зрела и развивалась, подобно куколке, человеческая душа. И взращивала эту душу неведомая, трагически погибшая женщина, взращивала и питала своей любовью, вскармливала, как мать вскармливает младенца. Собственно, Мартин и был младенцем. В заботе и регулярном кормлении нуждалось не тело, уже достигшее пика формы благодаря технологии клонирования, а заброшенная в это тело душа, еще искорка, по-младенчески неразумная, поставленная перед необходимостью ускоренного, почти аварийного взросления. Эта душа была подобна полуграмотному деревенскому пареньку, внезапно севшему за штурвал современного истребителя. И этот паренек, во избежание катастроф и трагедий, должен был в кратчайшие сроки освоить управление смертоносной машиной. Эмилии Валентайн, уже пережившей потерю сына, выпала непростая участь стать наставницей этой души, обучить «технической грамоте» новичка, чтобы истребитель не сошел с курса и не столкнулся с беззащитным гражданским судном.
Следует признать, что ей это удалось. Если учесть, что обучение начиналось с самых азов, с азбуки осознания. Возможно, у нее это так хорошо получилось, потому что она по-прежнему видела в Мартине-киборге своего сына и не искала различий? Возможно, это ее помутившийся от горя рассудок не позволил вносить маркеры разделения оригинала и копии? Как бы то ни было, она отдала свою нерастраченную любовь тому, кого знала как своего сына, кого приняла как долгожданного, любимого первенца. Она ждала своего сына, верила в его благополучное возвращение, верила вопреки всем свидетельствам его смерти, и потому киберклон стал закономерным результатом ее ожиданий. Она ждала — он вернулся. Чему здесь удивляться? Так должно было случиться. Таков закон вселенной — сыновья возвращаются. А то, что он потерял память, так это не беда. Она — его мать, она его научит.
Слова, голос, улыбка, прикосновения… Все первые впечатления Мартина были от нее, его первые знания, ответы на первые вопросы. Она учила, направляла, объясняла, и каждый ее урок, каждое наставление давалось с любовью. Конечно, ей не пришлось учить Мартина ходить или держать ложку. Этими навыками тело Мартина снабжал процессор. Она учила его другим «шагам» — шагам познания жизни, равновесию радости и печали, азбуке человечности. Она заполняла своим присутствием, своей терпеливой нежностью пустые кластеры его души в то время, как Гибульский заполнял кластеры цифровой памяти. Мартин мог остаться идеальной машиной с человеческой составляющей, но стал полноценным человеком. Эмилия Валентайн за отпущенный им год отдала Мартину столько любви, что этой любви хватило, чтобы Мартин-человек выжил и не обратился в обезумевший механизм, не стал одержим местью, не скатился к доминанте ненависти. Это ей, Эмилии Валентайн, Корделия обязана своим нынешним преображением, обретением души и своим будущим. Это она создала Мартина таким, каков он есть, создала здесь, в этом замкнутом тесном пространстве, в этом титановом коконе. И он должен был когда-нибудь сюда вернуться. Должен был завершить метаморфозу, заглянуть в свое прошлое и дать ему прорасти в сознание. Для него эта заброшенная станция все равно что для Корделии — пассажирская палуба «Посейдона».
— Ну что, пойдем? Скоро «Сигурэ» прилетит. Станислав Федотович, наверное, беспокоится. Скоро пошлет Дэна нас искать.
Корделия накрыла руку Мартина своей. Он кивнул.
— Пойдем.
Мартин все еще держал портрет своей матери.
— Возьмешь что-нибудь? — спросила Корделия.
Мартин осторожно положил портрет на терминал.
— Нет, в моей памяти достаточно портретов. Ее и отца. Я все помню. А это, — он обвел взглядом каюту, — всего лишь предметы. Ты же сама говорила, что любой предмет сам по себе нейтрален. Теми или иными ценностными характеристиками их наделяют люди. То, что я утратил, они мне не вернут.
— Ты прав. Прошлое должно оставаться в прошлом.
Она вышла первой, Мартин — следом. Снова набрал на панели многозначный код.
Пневмодверь бесшумно встала на место. Сенсорная панель выцвела. Саркофаг закрылся.
***
Корделию клонило в сон.
Это была даже не усталость. Это было изнеможение, истощение до критических показателей, тяжелейшее стрессовое похмелье. Если воспользоваться терминологией киборга, уровень энергоресурсов не просто низкий, а ушел в отрицательные значения. Вполне естественная реакция на обрушившиеся события, на затянувшийся цейтнот, в котором она пребывала с того момента, как подслушала новостной репортаж на Асцелле и вообразила недостроенный «Саган» взорванным, а Мартина — погибшим. Ее отрицательно заряженные воспоминания, вытесненные в бессознательное после пережитой катастрофы, эти эмоциональные бомбы внезапно сдетонировали и взорвались все одновременно, обратив ее устоявшуюся психику в пылающую сверхновую, которая светит ярко, выбрасывая в окружающее пространство миллионы джоулей, движется по орбите с ужасающей скоростью и своим движением смещает и нарушает траекторию всех оказавшихся поблизости небесных тел. И вскоре выгорает, обращается в тусклый, багровый гигант, который уже не светит, а едва мерцает, затем, когда не остается энергии даже на мерцание, теряет большую составляющую звездной плоти, испарятся и сохнет до карликовой величины. На звездном горизонте этот процесс от взрыва до увядания длится тысячелетиями, а в человеческой жизни череда метаморфоз происходит быстро, за пару недель. Взрыв, свечение, энергозатратная деятельность, судорожные попытки выравнивания орбиты, отчаянные попытки удержать внешние границы и рассудочные суждения. Затем — стремительное выгорание.
С той страшной минуты возобновившейся трагедии Корделия не могла позволить себе расслабиться. Весть о спасении Мартина не означала завершения, а всего лишь переводила борьбу в иное качество. Мартин избежал похищения, но он не был в безопасности. Он оставался добычей, желанным призом, и охота на него только начиналась. Корделия и сама стала пленницей. Она вела переговоры с главным своим врагом, находясь, казалось бы, в изначально проигрышном положении. Она старалась сохранять спокойствие и оперировать аргументами, не полагаясь на женскую истерическую слабость, которая сладко подкатывала, суля избавление и беспамятство. Она сражалась и не позволяла себе замедлиться, невзирая на выгорающую звездную сердцевину. И даже когда на пороге ее каюты возник живой и невредимый Бегемотик, она не позволила себе обрушиться в собственные выгоревшие пустоты, она пустила в ход неприкосновенные резервы, чтобы поддержать Мартина в его встрече с прошлым, чтобы те же эмоциональные глубинные бомбы не рванули и у него, обращая в гаснущий болид, как это случилось с ней.
Она справилась. Правда, когда они вышли на стыковочную палубу, перед глазами плыл туман. Вероятно, она бы упала, если бы Мартин ее не поддержал и не отвел в медотсек к Вениамину Игнатьевичу. Им пришлось его ждать. Врач «КМ» был занят: помогал коллеге с «Алиеноры» перевязывать раненых. Полина ему ассистировала. Станислав Федотович с Лансом осматривали рубку управления, а Тед с Дэном инспектировали «Асмодей».
Мартин усадил Корделию на койку в медотсеке, сел рядом и привычным движением прислонил ее к себе, как делал, когда она падала от усталости в спортзале. «Вот так хорошо, — думала Корделия, уткнувшись в его ключицу. — Вот так бы лет сто…»
— С тобой что-то не так, — вдруг сказал Мартин. — Я не могу понять что, но… что-то изменилось.
— Ничего удивительного, — пробормотала Корделия, — у меня все показатели ушли в минус.
— Нет, это другое.
— Я больна?
— Нет, это не болезнь. Изменения на гормональном уровне.
— Это бывает. От стресса. Отдохну и… пройдет.
Вошел Вениамин Игнатьевич. Бросил на Корделию понимающий взгляд, покачал головой.
— Я сделаю поддерживающий укол, витамины и… спать. Я еще вчера настаивал на успокоительном.
— Мне нужна была ясная голова.
Иных возражений у нее не нашлось. Мартин отвел ее в каюту, принес горячего чая и шоколадку из запасов Полины. Корделия почувствовала, что где-то в недрах нарождающегося белого карлика затих поглощающий звездное вещество реактор. Мартин смотрел на нее с тревогой.
