— Иди, Мартин, со мной все будет в порядке. Я же вижу, тебе не терпится.
Был соблазн его удержать. Он бы остался, не возразил. Послушно сидел бы рядом и оберегал ее сон. А она время от времени касалась бы его руки и убеждалась, что он здесь, рядом, что он жив. Но его глаза пылали таким азартом, такой горделивой мальчишеской радостью, которая грозила разорвать его на части, если только он этой радостью не поделится. Ему необходимо сейчас оказаться среди равных, среди таких же азартных, храбрых мальчишек. Он теперь один из них. Он тоже может, как они. Он практически повторил подвиг Теда и Дэна на Медузе — захватил беглого работорговца. Он самостоятельно пилотировал катер! Правда, Тед обозвал его паркующейся блондинкой. Но этот эпитет звучал вполне уважительно и даже… слегка завистливо. Тед всего-то в прошлое его пребывание на «Мозгоеде» кое-что показал и поиграл с ним в космобой. И Мартин ничего не забыл, не растерялся. Справился. Он больше не игрушка, не кукла. Он — человек. Корделия не могла лишить его этой радости. Пусть почувствует себя частью команды победителей. Она подождет.
— Все, иди, я буду спать, — сказала Корделия, укрываясь с головой.
Дверь, откатываясь, прошелестела и так же вкрадчиво встала на место. Хотелось спать, но было так приятно находиться на этой грани между дремотой и бодрствованием, наслаждаться осознанием завершенности, что засыпать не хотелось. Хотелось длить это скольжение.
В дверь тихо деликатно постучали. Корделия удивленно приподняла голову.
— Войдите.
Появился смущенный Вениамин Игнатьевич.
— Вынужден вас побеспокоить, Корделия.
— Что случилось? С Мартином что-нибудь?
— Нет, ни в коем случае! Дело в том, что… хм… этот наш невольный гость… господин ван дер Велле… пришел в себя и хочет с вами поговорить. Правда, мы уже перенесли его на «Алиенору». Роджер Сакаи соберет заявления от пострадавших, если таковые найдутся, и яхта улетит.
Корделия усмехнулась.
— Свалят все на дурака Уайтера. А ван дер Велле следовало добить, а не спасать.
— Тед тоже так сказал. Но мы же люди гуманные… К тому же врачебный долг, клятва Гиппократа.
— Да, да, иду.
Она еще с минуту сидела, привыкая к необходимости завершить начатое, затем сунула ноги в спортивные тапочки, одолженные той же Полиной, и встала.
— Идемте, Вениамин Игнатьевич.
Полицейский корвет «Сигурэ» пристыковался к станции полчаса назад, и радостное возбуждение победителей усилилось. Слышался голос Теда:
— Премия? И сколько?
Голос Полины:
— Между прочим, Тед, Казака поймал Мартин, а не ты.
— А кто его катер учил водить?
— Ага, учил… Мартин, дерни эту штуковину и — газу!
— И че? Научил же!
— Станислав-сан, когда вы уже научитесь брать на борт правильных пассажиров?
— Роджер, не сыпь мне соль на рану.
Корделия сдержала улыбку и прошла вслед за врачом на борт яхты. Всего несколько дней назад она была здесь пленницей и вот вернулась в качестве… кого? К счастью, на пути к медотсеку им никто не встретился. Объяснений с сестрой Корделия бы точно не пережила.
Медотсек на яхте просторный, оборудован как дорогая частная клиника, и примыкающая к нему каюта, используемая в качестве палаты интенсивной терапии, тоже соответствовала уровню комфорта. Не узенькая койка на старом транспортнике, а современная медицинская кровать со всеми техническими опциями, в окружении мигающих, прозрачных мониторов. Хотя, на беглый взгляд Корделии, состояние Александра не требовало такой кардиошумихи. Терапевт с Нового Бобруйска, а ныне врач маленького транспортника, уже спас жизнь внучатого племянника Альфреда Рифеншталя, одного из богатейших людей Галактики. Теперь его коллега, холеный доктор с брезгливым лицом, мог сколько угодно изображать врачебную озабоченность. Когда Корделия вошла, врач яхты довольно высокомерно кивнул и вышел.
Корделия приблизилась. Александр, бледный, осунувшийся, смотрел на нее лихорадочно блестевшими глазами. Дыхание затруднено. Повреждено легкое. Как когда-то у Мартина. Только у Мартина была двойная рана. Ржавый Волк стрелял дважды. Две металлические болванки, выпущенные из примитивной копии арбалета, разворотили легочную ткань и печень. Будь Мартин человеком, то в течение нескольких секунд истек бы кровью. Александру повезло больше. В него стреляли из бластера. Один раз. Печень не задета. К тому же лазерный луч обладает, пусть и сомнительным, но все же преимуществом перед арбалетным болтом — он прижигает разорванные сосуды и препятствует кровотечению. Потому Александр и выжил. Основные артерии остались незатронутыми.
Впрочем, у Казака скорей всего не было намерения его убивать. Хотел бы убить, убил. Целью пирата было вывести ван дер Велле из строя. Чтобы тот не пустился на яхте в погоню. Восемь двигателей «Алиеноры», разгоняющих яхту до субсветовых скоростей, вполне позволяли ей настичь катер. А с раненым владельцем на борту это вряд ли станет возможным. Тем более что и капитан яхты получил ранение. Уайтер не подстрелил только Креветку, наивно обозначив его как существо трусливое и бесполезное. Корделия усмехнулась. Как обманчива порой бывает внешность. Под громоздким панцирем ракообразного скрывалось сердце морского конька. Вот кого надо было в первую очередь выводить из строя, а не капитана с техником и пилотом.
Корделия посмотрела на монитор с жизненными показателями. Пульс немного учащен. Давление понижено, а в целом… Даже кровь для него нашлась. В жилах у Ланса. Нулевая универсальная группа. Золотая кровь. Когда-то на всей Земле насчитывалось всего 43 носителя этой драгоценной группы. Теперь эта бесценная кровь текла в венах киборга-телохранителя. И не только у него. У Мартина кровь тоже нулевой группы. Если бы не хватило крови Ланса, он бы, не раздумывая, поделился своей. Жертва спасает жизнь своего похитителя. Хорошо, что до этого не дошло. Крови Мартина этот манипулятор не заслуживает.
В палате, среди мониторов, под капельницей, Александр ван дер Велле ничем не отличался от простых смертных. Он больше не был внучатым племянником самого богатого человека Галактики, он стал человеком страдающим, слабым, с осунувшимся лицом и ввалившимися глазами. Когда-то эти глаза горели неколебимой уверенностью, триумфом победителя, а теперь плавали где-то у самого дна, в колодце отчаяния. Именно оттуда он сейчас смотрел на Корделию. Смотрел, как утопающий, как утративший надежду. Она села у изголовья, сложила руки на коленях.
— Ты звал меня, Алекс? Я пришла.
В темных, провалившийся глазах мелькнула радость. Он чуть приподнялся... Видимо, хотел заговорить. Судорожно вдохнул. Вдох получился хриплым, болезненным. Дернулось выпирающее адамово яблоко.
— Я слушаю, Алекс, - спокойно повторила Корделия.
Он молчал, только смотрел. Облизнул пересохшие губы.
— Хочешь пить?
— Нет... — выдохнул он.
— Тогда говори.
Он снова набрал воздуха, сделал новую попытку и... не смог. Вероятно, забыл то, что готовился ей сказать. Долго готовился: подбирал аргументы, приводил доказательства, выстраивал линию защиты и... вдруг забыл. Или осознал всю надуманность и бессмысленность. В чем он мог ее убедить? А Корделии, по большому счету, было неинтересно. Она устала, и единственным ее желанием было вернуться в каюту и уснуть. Все уже кончилось. У Александра ван дер Велле определенно был мотив все это затеять, за ним стоял тайный заказчик и вдохновитель, но Корделия ничего не хотела знать.
— Я... виноват... — наконец выговорил он.
— Вот как… Неожиданно.
— Я не хотел, чтобы ты пострадала...
Корделия кивнула.
— Это мой дед, Альфред...
Она снова кивнула.
— Если бы… если бы я отказался, он бы поручил похищение Торстену. А Торстен… он бы... он бы не остановился...
— Я понимаю.
Александр откинулся на подушку. На его висках выступил пот. Монитор запищал настойчивее. Корделия покосилась на подскочившие в значениях цифры.
— Алекс, ты потерял много крови, давай поговорим... потом, когда-нибудь...
Она встала и пошла к двери.
— Нет! Постой, Корделия, не уходи...
Она остановилась. Посмотрела через плечо.
— Дай мне шанс, еще один шанс, пожалуйста... Я наделал много ошибок, я знаю... Я все исправлю. Я буду заботиться о тебе, буду защищать. Я всегда буду рядом. Мы могли бы заключить союз. Тебе нужен кто-то... Тот, кто будет тебе другом... кому ты сможешь доверять...
Корделия помолчала, потом тихо ответила:
— Спасибо, Алекс, но такой друг у меня уже есть.
— Киборг!
Она пожала плечами.
— У каждого свои недостатки.
Прода от 01.07.2021, 13:45
Глава 2. Киборг и его женщина
С ним что-то случилось. Необъяснимое. Новое. Он — другой. Он изменился.
Кажется, когда-то на Земле это называлось инициацией. Он читал об этом в исторических книгах. Когда-то существовал обычай проводить церемонию посвящения, ритуал перехода в иное возрастное качество. Подросток проходил испытание и приобщался к миру взрослых, доказывая свою зрелость, свою готовность к переменам и более сложным условиям существования. В земной древности инициация юноши включала в себя экзамен на приобретенные навыки: охота, поиск, схватка, выживание. Тот, кто претендовал на звание взрослого, впервые действовал самостоятельно, без помощи, без подсказки, полагаясь только на свои силы. Он впервые, без опытного наставника и защитника, шел навстречу опасности, принимал решения и делал выбор. Иногда ищущий проходил через символическую смерть, умирал и рождался уже другим, обновленным, подобно бабочке, выходящей из кокона.
Со временем эти испытания стали формальными, игровыми, без подлинной опасности, оставляя ищущему лишь условную трудность. Достаточно было сменить имя или одежду. Служитель культа произносил молитву, наставник вручал декоративный клинок. А подлинной инициации, самого преображения и взросления, так и не случалось. Или все происходило гораздо позже, под руководством уже не старшего, а бескомпромиссной судьбы, которая сама, без всякого снисхождения, назначала испытания.
Что-то подобное случилось и с ним. Он прошел свою инициацию — и стал взрослым. Ощущения, само восприятие мира действительно изменились. Он стал каким-то… другим. Нет, не лучше и не хуже. Он ничего не утратил, скорее приобрел — целостность, завершенность. Это было созревание, но не физическое, требующее наладки или настройки, дополнительных функций или деталей, а психологическое, эмоциональное. Он достиг завершенности в ином, неосязаемом измерении, сугубо человеческом. В этом измерении могут существовать только люди. Только у них, в отличие от самых совершенных машин, есть эта эфемерная, неуловимая для приборов, надстройка — душа. Душа, которая так же взрослеет и развивается, как взрослеет и наращивает плоть тело; душа, которая жаждет, мечется, страдает, тоскует, сомневается, душа, которая учится, прощает и любит. Эта душа обретает качества породившего ее мира, она — его отражение, его крошечная копия, капля, покинувшая океан, и в то же время эта уходящая в свободное плавание душа есть отдельная самостоятельная вселенная. Нет необходимости удерживать эту душу в равновесии страховочным линем. Она движется по своей орбите, с избранной скоростью. У этой души свой путь, стезя любви и ответственности.
Инициация Мартина состоялась. Он даже символически умер. Это произошло в галерее «Эксплорера», когда Казак сначала направил на него «глушилку», а затем вколол транквилизатор. Мартин, проваливаясь в небытие, поверил в свою смерть. Он больше не увидит Корделию, не вернется в их дом, не затеет ссору с «Жанет», не выведет из ангара их флайер… Его больше не будет. Он сейчас растворится в темноте, расползется, как чернильная капля на стекле, лишится очертаний. От него останется груда холодеющей органики и затвердевшая опухоль процессора. И той вселенной, крошечной, живой, мерцающей, с народившимися созвездиями и галактиками, больше не будет. Она разрушится.
Он успел подумать, но не успел испугаться. Сразу начал тонуть, растворяться и поглощаться. И… умер. Как выяснилось позже, символически. Он должен был тогда умереть. Он, прошлый, отживший, со всеми страхами и кошмарами, должен был пройти этот цикл, чтобы возродиться. Перезагрузка души и памяти. Эмоциональный апгрейд. Некоторое время спустя он вернулся. Запустив безопасный режим, в сознании бликующем, спутанном, прошедший своеобразное форматирование, но обновленным.
Он понял это в тот миг, когда прочел на внутреннем экране обращение хакера. Теперь ему предстояло принять решение. Снова выбор. Чем-то схожий с тем, который он уже однажды сделал: остаться человеком или уйти в машинное беспамятство. Он может уйти и сейчас — в глухую оборону, забаррикадироваться, свернуться мыслящим комочком на дне органической раковины и пассивно переживать события, рассчитывая на крепость цифровых стен — или покинуть убежище, чтобы вступить в схватку. Что же делать? Отсидеться в крепости или затеять контрнаступление? Тот Мартин, которым он был, когда шел по стыковочной галерее, еще до выстрела, предпочел бы отсидеться. Он бы затаился и ждал — ждал Корделию. Она же обещала его найти. Нашла один раз, найдет и второй. Так она сказала. И она сдержит слово. Она не обманет. Его задача — выжить. Уйти в гибернацию, за процессор. Экономить силы и ждать.
Он мог проигнорировать обращение хакера. Так обычно поступают бракованные киборги, воспринимая любую сомнительную команду как провокацию. Как бы в таком случае повел себя хакер? Продолжал бы взывать к его человеческой составляющей или, отчаявшись, принялся бы ломать защиту уже без всякой деликатности? Скорей всего хакера постигла бы неудача. Да и взломанный, Мартин не обратился бы в покорную игрушку. Он умел сопротивляться. Что тогда? Уайтер пришел бы в ярость… Возможно, пристрелил бы хакера-неудачника и не только его. Транспортировочный модуль перевели бы в режим консервации, и очнулся бы Мартин… Космос знает, где бы он очнулся. Корделии пришлось бы затевать новую войну, на этот раз с более коварным и могущественным противником. Уайтер оказался бы на свободе с огромной суммой денег.
Нет, просчитать все последствия выбора Мартин в тот временной пробел между запросом и ответом, конечно, не успел. Он выбирал не сюжетный поворот, он выбирал себя будущего, активного, действующего, ответственного... или беспомощного, ведомого. Второе привычней. Он всегда был зависим, почти ущербен. Стать иным — страшно.
Хотя у него уже был некоторый опыт.
Когда флайер Корделии потерпел крушение, это он запретил ей вызывать спасателей и отправился за хозяйкой на грависанях. Он сам принял решение. У него не было прямых доказательств вмешательства и взлома, только смутные догадки, и тогда ему тоже пришлось выбирать — возразить человеку или подчиниться. Он возразил. И выиграл. Осознание риска пришло позже. И даже некоторое раскаяние в поспешности своих действий, когда сидел у постели простуженной Корделии. Даже ругал себя. Не было доказательств, только догадки. Отклонившийся сигнал, будто уходящий на сторонний приемник. Отклонение не дольше пяти секунд. Странное волновое эхо. Он мог бы им пренебречь. Мог бы отнести к техническому сбою. Корделию нашли бы спасатели. Ей не пришлось бы в тридцатиградусный мороз пересекать снежную пустыню. Она бы не заболела. Это он виноват. Придумал какую-то опасность.
