— Красиво здесь.
— Да, красиво, — равнодушно ответил Александр.
— Говорят, на Земле когда-то тоже так было, и на берегах озер строили виллы.
— Это было давно. Что будешь пить?
— У тебя есть ром?
— «Captain Morgan»? Мне казалось, что такие утонченные дамы как ты пьют Martini или Cinzano, в крайнем случае, терпкое мерло. Но ром! Это же пиратский напиток.
— Так наш предок и был пиратом. Разве ты забыл?
— Вор и разбойник? Не вижу, чем тут гордиться.
— И что с того? Предок пират ничем не хуже предка безумца. Безумца королевской крови.
Александр уставился на нее в недоумении. Кристина изобразила неловкость.
— А ты не знал? В роду Трастамара была некая Хуана Безумная. Дочь Изабеллы Кастильской. Возила по стране тело умершего супруга, не позволяя его похоронить. Ничего не напоминает? Одна — гроб с мертвецом таскает, а другая — транспортировочный модуль с киборгом.
— Я не понимаю…
Кристина неожиданно улыбнулась. Взгляд льдистых глаз смягчился.
— Извини, дурная шутка. Сам понимаешь, в нашей особенной семейке и юмор становится… специфическом. Ладно, ты мне ром обещал.
Александр, все еще обескураженный, встал и направился к бару, где шеренга дорогих и редких напитков ожидала своих ценителей. Когда он повернулся к Кристине спиной, то внезапно почувствовал, что его укусил москит. Чуть пониже левого уха. Необычное поведение для насекомого в это время года. Местная кровососущая мелочь обычно не доставляла особых хлопот, довольствуясь эритроцитами эндемиков. Их яд, который они впрыскивали под кожу жертвы, обладал лишь легким антикоагуляционным эффектом. По этой причине особых мер не предпринималось. В период их активности колонисты обходились высокочастотными излучателями, которые распугивали насекомых, не позволяя им собираться в атакующий рой. Избыточное количество яда могло вызвать внутреннее кровотечение. Но время их брачной активности уже прошло. Откуда взялся этот припозднившийся кавалер? Впрочем, вреда от него не будет. Нет даже зуда.
Александр вернулся к столику с двумя бокалами «Captain’а Morgan’a». Кристина что-то искала в своей крошечной сумочке. Александру она показалась еще более бледной.
— Тебе не холодно? — заботливо осведомился он. — Может быть, вернемся в гостиную?
Федра уже скрылась за горизонтом. Небо налилось сине-зеленой густотой, обращаясь в тяжелый, почти непроницаемый полог, висящий на серебряных гвоздиках звезд.
— Нет, — ответила Кристина, — здесь хорошо.
Она взяла бокал и как-то поспешно, неаристократично хлебнула. У нее дрогнула рука. Что это с ней?
— Ты мне что-то хотела сказать? — спросил Александр, в свою очередь пробуя напиток.
Он не любил ром, но как человек воспитанный считал своим долгом разделять пристрастия дамы.
— Когда ты собираешься к деду? — спросила гостья.
— Ты имеешь в виду Альфреда? Он мне скорее двоюродный дядя, чем дед, а я его внучатый племянник.
— Хватит прикидываться, Алекс. Альфред тебе не дядя, он твой дед. Родной дед. А Ингвар — отец.
Александр застыл.
— Откуда ты?..
— Вот представь себе знаю.
Она снова сделала глоток. Тыльной стороной руки, тоже очень бледной и тонкой, вытерла рот.
— Я расскажу тебе одну историю.
— Какую историю?
Александр почувствовал, как между лопаток выступил пот.
— Жила-была одна девочка. Самая младшая в семье. Ни красотой, ни талантами не отличалась. И никто не обращал на нее внимания. Сестры и братья у нее были дерзкие, непослушные. Первые в школе, лучшие в колледже. Надежда и гордость родителей. А младшая — посредственность, с бесцветными глазами и волосами. Этим старшим прочили успех и славу, блестящее будущее. Правда, старший брат разбился, участвуя в хлоридских гонках. А средняя сестра умерла от передоза, но они же были такими талантливыми. Особенными. Остались двое, еще один брат и та самая младшенькая, бесцветная. Второй брат был поскромнее, стал финансистом, занялся семейным делом. А бесцветную выдали замуж. По расчету, разумеется. Во имя деловых интересов. За некого Торстена, раздолбая и пьяницу, совершенно бесперспективного. У него был старший брат Ингвар, в котором старый скряга души не чаял и которого прочил себе в наследники. У этого Ингвара уже были дети, и потому Торстену суждено было всегда оставаться в тени, на вторых или даже третьих ролях. А вместе с ним и его жене. Оставаться такой же бесплотной тенью, какой она была с детства.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — прошептал Александр.
У него участился пульс. И пот выступил уже на висках, а спина вся стала мокрой.
— Скоро узнаешь. Очень скоро. — Рот Кристины многообещающе искривился. — И вдруг жена Ингвара умирает. Ее и детей находят мертвыми. Обвинили горничную. Якобы это она их отравила. Идиоты. — Рассказчица презрительно фыркнула. — Cui prodest. Ищи, кому выгодно.
— А кому? — тихо спросил Александр.
— Нам, Алекс, нам, Морганам. Нам выгодно прибрать к рукам денежки Рифеншталей. Последние десять лет для нас были не столь удачными, как предшествующие. Несколько фирм обанкротились. Но мы же происходим от пирата. Помнишь? А Генри никогда особо не задумывался, когда испытывал денежные затруднения. Брал все, что ему нужно. Мы, его потомки, вынуждены вести себя благопристойно, но это не значит, что мы не умеем этого делать.
— Так значит первую жену Ингвара…
Александр почувствовал легкую дурноту.
— Да, именно. Но я в этом не участвовала. Сам понимаешь, жена Цезаря… Ингвар впал в депрессию, и мы уже почти праздновали победу, как вдруг он снова женился. На этой… как ее… твоей матери. Пришлось поторопиться.
— Так вы и его…
— Что ж поделаешь… Такова жизнь. Если не ты, так тебя. Но я опять была в стороне. И все казалось бы получилось. Торстен остался единственный наследником, я — его женой. Следует признать, что когда это произошло, он изменился к лучшему. У него появилась цель. Он бросил пить. Занялся делом. Я даже им… горжусь. — Кристина сделала еще один глоток. — Твоя мать вышла замуж за этого неудачника ван дер Велле, этого бедного и очень дальнего родственника. Потом родился ты. Через два года после смерти своего отца. Твоего биологического отца.
Александр чувствовал, что ему не хватает воздуха. Он судорожно вдохнул.
— Откуда мы это знаем? — продолжала Кристина. — Знаешь, нам со временем стало интересно, почему Альфред так о тебе печется. Оплатил твою учебу в самом престижном университет, продвинул по службе, ввел в правление инвестиционного фонда, а ведь ты всего лишь семиюродный внучатный племянник. Таких у Альфреда целая команда, но облагодетельствовал он именно тебя. И тогда мы решили разговорить его адвоката, Рема Аддисона. Старик, конечно, упирался, твердил об этике и верности клиенту, но в наше время есть очень действенные средства.
— Вы что же… пытали старика? — Александр задыхался.
— Зачем же? Это был всего лишь амитал натрия. Увы, у него не выдержало сердце. Ты же наверное слышал, что он недавно умер.
— Да, слышал…
Александр попытался встать, чтобы взять видеофон, но ноги его не слушались. Он в ужасе взглянул на Кристину. Левый угол ее рта подергивался. Она наблюдала за Александром с каким-то нездоровым любопытством.
— Мне плохо… там в комнате медицинский бокс… Принеси.
— Тебе уже ничего не поможет, Александр. Ты умираешь. Твоя кровь сгущается и через десять минут твои артерии забьются тромбами. Я до последнего надеялась, что мне не придется этого делать. Когда этот пират тебя ранил, я усмотрела в этом знак судьбы. Кто-то другой, не я. Ты… ты был мне даже симпатичен. Да и не твоя вина, что Альфред заставил твою мать зачать ребенка в пробирке. Но ты выжил. И остался наследником.
— Какая ты… жалостливая…
Александр упал на колени. Дышать становилось все труднее. И ночь сгущалась уже не только над головой, она стекала ему в глаза.
— Алекс, прости, я не хотела. Я действительно не хотела, но это ради детей…
Александр уже ее не слышал. У него звенело в ушах. Их тоже забивало, затягивало чернотой. Пятно сознания медленно сужалось. Но оно еще было достаточно ярким, отчетливым. Там еще жили, двигались его мысли, его воспоминания. Там в этом последнем солнечном блике он все еще видел высокого русоволосого парня и женщину в длинном бесформенном платье.
— Ради детей… — беззвучно проговорил он.
И на последнем, укороченном вздохе Александр торжествующе улыбнулся.
Вениамин Игнатьевич сдержал слово. Он сохранил в тайне истинную причину недомогания пассажирки, а её тошноту, отвращение к пище и слабость объяснил легким сотрясением мозга, полученным в результате удара рукояткой бластера. То, что симптомы проявились не сразу, а несколько дней спустя, Вениамин Игнатьевич определил как эффект стрессового обезболивания.
— Так бывает, — пояснил он, — при достаточно высоком уровне адреналина и кортизола человеческий организм игнорирует последствия травмы, и симптоматика какое-то время остаётся слабовыраженной. Когда же ситуация меняется и выработка кортизола снижается, то клиническая картина немедленно предстаёт во всей своей тревожной ясности. Что мы сейчас и наблюдаем.
Корделия и Мартин переглянулись. Собственно, доктор не так уж и не прав.
Корделия действительно находилась в затяжном стрессе. И на фоне этого стресса она действительно мало что замечала. Все её мысли и чувства были стянуты в тугой пульсирующий узел. Туда же, в этот узел, поставлялись её энергоресурсы. Ни о чём другом она не в состоянии была думать. Да и не было ничего важнее. Сначала происшествие на «Сагане», в котором она немедленно признала виновной себя, затем её похищение с Асцеллы, далее встреча со сводной сестрой, бунт Казака, обмен, мучительные зигзаги преследования, ожидание вестей от Александра…
Всё это слилось в одну пылающую, раскаленную цепь из часов и событий, по которой ей приходилось ступать, балансируя над пропастью. Эта цепь жгла обнажённые ступни, посылая в сознание стрелы боли, раскалывая, растравляя рассудок, дробя в бессвязные кластеры, вынуждая к панике, безумным метаниям, крику и, как следствие, к потере равновесия и падению. А с другой стороны, ожидающая внизу пустота сулила избавление, обещала покой, исцеляющий холод. Упади, сдайся, отступись. Всё же так просто. Ты человек, всего лишь человек. Женщина. Хрупкая, уязвимая. Ты же не выдержишь, не пройдёшь. Это выше твоих сил. Позволь событиям свершиться. Закрой глаза. Провались. Пусть рассудок расколется, уйдёт в наступающий прилив. Тебя нет. Уже нет.
Но она была. Она держалась за свою цель и метила рассудочным взглядом в тот пульсирующий узел, который вёл её, подобно указующему во тьме квантовому лучу. Она позволит себе упасть, расслабиться и утратить равновесия, когда Мартин будет спасен; когда это бесконечное состязание, эта гонка наперегонки с чужим тщеславием завершится. И потому она не чувствовала боли, не чувствовала слабости, тошноты, головокружения. Всё это где-то было. Да, действительно, она припоминает, что, когда ей в каюту на «Алиеноре» принесли поесть, ей стало как-то не по себе. Тошноты как таковой она не чувствовала, но было отторжение и неприятие привычной потребности. Она жила на собственных аварийных резервах, истончая мышечные и нервные волокна. Ресурсы, приходящие извне, её обостренным взведённым метаболизмом отвергались. Определялись как чужеродные и опасные. Эта реакция тела воспринималась как естественная.
Такое с ней уже случалось. Давно, очень давно. После гибели Доминика и Мартина она почти год не чувствовала ни вкуса, ни запаха пищи, воспринимала её как синтетическую добавку, химическое топливо. Если бы её не заставляли есть, она умерла бы от истощения. Вот и теперь с ней происходит нечто подобное. Она снова переживает утрату, на фоне которой все телесные надобности нивелируются до излишних. На «Алиеноре» она почти не ела. Заставила себя проглотить несколько ломтиков сыра и выпила травяной чай и, конечно же, чувствовала слабость. Подкатывающую дурноту. Затем, после драки с Уайтером, после полученной ею травмы, когда она всё же свалилась в оголодавшее небытие, она тем более не удивилась симптомам. Иначе и быть не может. Кстати, сотрясение мозга она предполагала и без подсказки Вениамина Игнатьевича. Только предаться этой обволакивающей дурноте позволить себе не могла. Еще не время. Мартин ещё там, на яхте. Не время предаваться страхам и слабости. Ей не настолько плохо, чтобы сойти с дистанции и утратить контроль. Она вполне работоспособна. Мозг просчитывает варианты, сознание ясно. А то, что время от времени сводит желудок и титановые переборки вращаются и кривятся, ничего не значит. Она закроет глаза и сделает несколько глубоких вдохов.
Когда уже на «Космическом мозгоеде», после разрешения кризиса, Вениамин Игнатьевич назвал ей подлинную причину, Корделия, слегка примирившись и освоившись с новыми обстоятельствами, но ещё не до конца осознав случившееся, внезапно задалась вопросом: А что бы она делала, если бы знала, что беременна? Чем бы она руководствовалась, сообщи ей Гриффит об успехе?
Почему он этого не сделал, она ещё не знает и даже ещё не занималась поисками ответа. Кого бы она спасала? Мартина или ребёнка? За кого боролась? Нет, это всё-таки неслыханная удача, что профессор, каким бы мотивом он ни руководствовался, обманул её. В то, что он ошибся, она не верила. Почему обманул? Другой вопрос. Она подумает об этом. При случае спросит лично. Главное, какие побочные действия возымел этот обман. Она ничего не знала и ничего не боялась. Её не сковывало присутствие ребёнка в этом водовороте событий. Она не терзалась выбором и сомнениями. Ей не нужно было распыляться и рубить по живому, бросать на чашу весов жизнь Мартина и вероятную жизнь существа, которое еще только родится. Возможно и сам ребёнок выжил благодаря этому неведению. Потому что не попал под эмоциональный прессинг её внимания.
Даже присутствуя в её теле, этот эмбрион всё равно оставался как бы в стороне от приложения сил. Да, она пребывала в жестком противостоянии, в затянувшемся стрессе, её тело расходовало ресурсы и подвергалось испытаниям. Но всё это проходило как бы по касательной, без остро наточенного беспокойства, без парализующего страха, который убил бы этого ребёнка с большей вероятностью, чем выпавшие на долю Корделии ушибы и травмы. Она убила бы этого ребёнка своим неконтролируемым материнским безумием, которое, распаляемое инстинктом, лишило бы ее всех мыслительных способностей. Убила бы ребёнка и погибла сама. Потому что Камила её бы не пощадила. И даже если бы в результате всех потрясений эмбрион погиб, то и при этом печальном исходе обман Гриффита послужил бы спасением. Она бы так ничего и не узнала. Может быть, прав Вениамин Игнатьевич? И профессор таким вот образом пытался её спасти?
С «Космический мозгоедом» они расстались на Терре-6, небольшой кислородной планете в системе Карлова Сердца, альфы Гончих Псов. Планета находилась в первой фазе колонизации и могла представить в качестве доказательства своей обитаемости только несколько беспорядочно разбросанных модульных поселений, но космопорт функционировал исправно и даже принимал такие суда, как яхта класса А-плюс.
«Подруга смерти» прибыла в сопровождении корвета охранения.
— Да, красиво, — равнодушно ответил Александр.
— Говорят, на Земле когда-то тоже так было, и на берегах озер строили виллы.
— Это было давно. Что будешь пить?
— У тебя есть ром?
— «Captain Morgan»? Мне казалось, что такие утонченные дамы как ты пьют Martini или Cinzano, в крайнем случае, терпкое мерло. Но ром! Это же пиратский напиток.
— Так наш предок и был пиратом. Разве ты забыл?
— Вор и разбойник? Не вижу, чем тут гордиться.
— И что с того? Предок пират ничем не хуже предка безумца. Безумца королевской крови.
Александр уставился на нее в недоумении. Кристина изобразила неловкость.
— А ты не знал? В роду Трастамара была некая Хуана Безумная. Дочь Изабеллы Кастильской. Возила по стране тело умершего супруга, не позволяя его похоронить. Ничего не напоминает? Одна — гроб с мертвецом таскает, а другая — транспортировочный модуль с киборгом.
— Я не понимаю…
Кристина неожиданно улыбнулась. Взгляд льдистых глаз смягчился.
— Извини, дурная шутка. Сам понимаешь, в нашей особенной семейке и юмор становится… специфическом. Ладно, ты мне ром обещал.
Александр, все еще обескураженный, встал и направился к бару, где шеренга дорогих и редких напитков ожидала своих ценителей. Когда он повернулся к Кристине спиной, то внезапно почувствовал, что его укусил москит. Чуть пониже левого уха. Необычное поведение для насекомого в это время года. Местная кровососущая мелочь обычно не доставляла особых хлопот, довольствуясь эритроцитами эндемиков. Их яд, который они впрыскивали под кожу жертвы, обладал лишь легким антикоагуляционным эффектом. По этой причине особых мер не предпринималось. В период их активности колонисты обходились высокочастотными излучателями, которые распугивали насекомых, не позволяя им собираться в атакующий рой. Избыточное количество яда могло вызвать внутреннее кровотечение. Но время их брачной активности уже прошло. Откуда взялся этот припозднившийся кавалер? Впрочем, вреда от него не будет. Нет даже зуда.
Александр вернулся к столику с двумя бокалами «Captain’а Morgan’a». Кристина что-то искала в своей крошечной сумочке. Александру она показалась еще более бледной.
— Тебе не холодно? — заботливо осведомился он. — Может быть, вернемся в гостиную?
Федра уже скрылась за горизонтом. Небо налилось сине-зеленой густотой, обращаясь в тяжелый, почти непроницаемый полог, висящий на серебряных гвоздиках звезд.
— Нет, — ответила Кристина, — здесь хорошо.
Она взяла бокал и как-то поспешно, неаристократично хлебнула. У нее дрогнула рука. Что это с ней?
— Ты мне что-то хотела сказать? — спросил Александр, в свою очередь пробуя напиток.
Он не любил ром, но как человек воспитанный считал своим долгом разделять пристрастия дамы.
— Когда ты собираешься к деду? — спросила гостья.
— Ты имеешь в виду Альфреда? Он мне скорее двоюродный дядя, чем дед, а я его внучатый племянник.
— Хватит прикидываться, Алекс. Альфред тебе не дядя, он твой дед. Родной дед. А Ингвар — отец.
Александр застыл.
— Откуда ты?..
— Вот представь себе знаю.
Она снова сделала глоток. Тыльной стороной руки, тоже очень бледной и тонкой, вытерла рот.
— Я расскажу тебе одну историю.
— Какую историю?
Александр почувствовал, как между лопаток выступил пот.
— Жила-была одна девочка. Самая младшая в семье. Ни красотой, ни талантами не отличалась. И никто не обращал на нее внимания. Сестры и братья у нее были дерзкие, непослушные. Первые в школе, лучшие в колледже. Надежда и гордость родителей. А младшая — посредственность, с бесцветными глазами и волосами. Этим старшим прочили успех и славу, блестящее будущее. Правда, старший брат разбился, участвуя в хлоридских гонках. А средняя сестра умерла от передоза, но они же были такими талантливыми. Особенными. Остались двое, еще один брат и та самая младшенькая, бесцветная. Второй брат был поскромнее, стал финансистом, занялся семейным делом. А бесцветную выдали замуж. По расчету, разумеется. Во имя деловых интересов. За некого Торстена, раздолбая и пьяницу, совершенно бесперспективного. У него был старший брат Ингвар, в котором старый скряга души не чаял и которого прочил себе в наследники. У этого Ингвара уже были дети, и потому Торстену суждено было всегда оставаться в тени, на вторых или даже третьих ролях. А вместе с ним и его жене. Оставаться такой же бесплотной тенью, какой она была с детства.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — прошептал Александр.
У него участился пульс. И пот выступил уже на висках, а спина вся стала мокрой.
— Скоро узнаешь. Очень скоро. — Рот Кристины многообещающе искривился. — И вдруг жена Ингвара умирает. Ее и детей находят мертвыми. Обвинили горничную. Якобы это она их отравила. Идиоты. — Рассказчица презрительно фыркнула. — Cui prodest. Ищи, кому выгодно.
— А кому? — тихо спросил Александр.
— Нам, Алекс, нам, Морганам. Нам выгодно прибрать к рукам денежки Рифеншталей. Последние десять лет для нас были не столь удачными, как предшествующие. Несколько фирм обанкротились. Но мы же происходим от пирата. Помнишь? А Генри никогда особо не задумывался, когда испытывал денежные затруднения. Брал все, что ему нужно. Мы, его потомки, вынуждены вести себя благопристойно, но это не значит, что мы не умеем этого делать.
— Так значит первую жену Ингвара…
Александр почувствовал легкую дурноту.
— Да, именно. Но я в этом не участвовала. Сам понимаешь, жена Цезаря… Ингвар впал в депрессию, и мы уже почти праздновали победу, как вдруг он снова женился. На этой… как ее… твоей матери. Пришлось поторопиться.
— Так вы и его…
— Что ж поделаешь… Такова жизнь. Если не ты, так тебя. Но я опять была в стороне. И все казалось бы получилось. Торстен остался единственный наследником, я — его женой. Следует признать, что когда это произошло, он изменился к лучшему. У него появилась цель. Он бросил пить. Занялся делом. Я даже им… горжусь. — Кристина сделала еще один глоток. — Твоя мать вышла замуж за этого неудачника ван дер Велле, этого бедного и очень дальнего родственника. Потом родился ты. Через два года после смерти своего отца. Твоего биологического отца.
Александр чувствовал, что ему не хватает воздуха. Он судорожно вдохнул.
— Откуда мы это знаем? — продолжала Кристина. — Знаешь, нам со временем стало интересно, почему Альфред так о тебе печется. Оплатил твою учебу в самом престижном университет, продвинул по службе, ввел в правление инвестиционного фонда, а ведь ты всего лишь семиюродный внучатный племянник. Таких у Альфреда целая команда, но облагодетельствовал он именно тебя. И тогда мы решили разговорить его адвоката, Рема Аддисона. Старик, конечно, упирался, твердил об этике и верности клиенту, но в наше время есть очень действенные средства.
— Вы что же… пытали старика? — Александр задыхался.
— Зачем же? Это был всего лишь амитал натрия. Увы, у него не выдержало сердце. Ты же наверное слышал, что он недавно умер.
— Да, слышал…
Александр попытался встать, чтобы взять видеофон, но ноги его не слушались. Он в ужасе взглянул на Кристину. Левый угол ее рта подергивался. Она наблюдала за Александром с каким-то нездоровым любопытством.
— Мне плохо… там в комнате медицинский бокс… Принеси.
— Тебе уже ничего не поможет, Александр. Ты умираешь. Твоя кровь сгущается и через десять минут твои артерии забьются тромбами. Я до последнего надеялась, что мне не придется этого делать. Когда этот пират тебя ранил, я усмотрела в этом знак судьбы. Кто-то другой, не я. Ты… ты был мне даже симпатичен. Да и не твоя вина, что Альфред заставил твою мать зачать ребенка в пробирке. Но ты выжил. И остался наследником.
— Какая ты… жалостливая…
Александр упал на колени. Дышать становилось все труднее. И ночь сгущалась уже не только над головой, она стекала ему в глаза.
— Алекс, прости, я не хотела. Я действительно не хотела, но это ради детей…
Александр уже ее не слышал. У него звенело в ушах. Их тоже забивало, затягивало чернотой. Пятно сознания медленно сужалось. Но оно еще было достаточно ярким, отчетливым. Там еще жили, двигались его мысли, его воспоминания. Там в этом последнем солнечном блике он все еще видел высокого русоволосого парня и женщину в длинном бесформенном платье.
— Ради детей… — беззвучно проговорил он.
И на последнем, укороченном вздохе Александр торжествующе улыбнулся.
Прода от 22.07.2021, 23:04
Глава 4. Бессмертие
Вениамин Игнатьевич сдержал слово. Он сохранил в тайне истинную причину недомогания пассажирки, а её тошноту, отвращение к пище и слабость объяснил легким сотрясением мозга, полученным в результате удара рукояткой бластера. То, что симптомы проявились не сразу, а несколько дней спустя, Вениамин Игнатьевич определил как эффект стрессового обезболивания.
— Так бывает, — пояснил он, — при достаточно высоком уровне адреналина и кортизола человеческий организм игнорирует последствия травмы, и симптоматика какое-то время остаётся слабовыраженной. Когда же ситуация меняется и выработка кортизола снижается, то клиническая картина немедленно предстаёт во всей своей тревожной ясности. Что мы сейчас и наблюдаем.
Корделия и Мартин переглянулись. Собственно, доктор не так уж и не прав.
Корделия действительно находилась в затяжном стрессе. И на фоне этого стресса она действительно мало что замечала. Все её мысли и чувства были стянуты в тугой пульсирующий узел. Туда же, в этот узел, поставлялись её энергоресурсы. Ни о чём другом она не в состоянии была думать. Да и не было ничего важнее. Сначала происшествие на «Сагане», в котором она немедленно признала виновной себя, затем её похищение с Асцеллы, далее встреча со сводной сестрой, бунт Казака, обмен, мучительные зигзаги преследования, ожидание вестей от Александра…
Всё это слилось в одну пылающую, раскаленную цепь из часов и событий, по которой ей приходилось ступать, балансируя над пропастью. Эта цепь жгла обнажённые ступни, посылая в сознание стрелы боли, раскалывая, растравляя рассудок, дробя в бессвязные кластеры, вынуждая к панике, безумным метаниям, крику и, как следствие, к потере равновесия и падению. А с другой стороны, ожидающая внизу пустота сулила избавление, обещала покой, исцеляющий холод. Упади, сдайся, отступись. Всё же так просто. Ты человек, всего лишь человек. Женщина. Хрупкая, уязвимая. Ты же не выдержишь, не пройдёшь. Это выше твоих сил. Позволь событиям свершиться. Закрой глаза. Провались. Пусть рассудок расколется, уйдёт в наступающий прилив. Тебя нет. Уже нет.
Но она была. Она держалась за свою цель и метила рассудочным взглядом в тот пульсирующий узел, который вёл её, подобно указующему во тьме квантовому лучу. Она позволит себе упасть, расслабиться и утратить равновесия, когда Мартин будет спасен; когда это бесконечное состязание, эта гонка наперегонки с чужим тщеславием завершится. И потому она не чувствовала боли, не чувствовала слабости, тошноты, головокружения. Всё это где-то было. Да, действительно, она припоминает, что, когда ей в каюту на «Алиеноре» принесли поесть, ей стало как-то не по себе. Тошноты как таковой она не чувствовала, но было отторжение и неприятие привычной потребности. Она жила на собственных аварийных резервах, истончая мышечные и нервные волокна. Ресурсы, приходящие извне, её обостренным взведённым метаболизмом отвергались. Определялись как чужеродные и опасные. Эта реакция тела воспринималась как естественная.
Такое с ней уже случалось. Давно, очень давно. После гибели Доминика и Мартина она почти год не чувствовала ни вкуса, ни запаха пищи, воспринимала её как синтетическую добавку, химическое топливо. Если бы её не заставляли есть, она умерла бы от истощения. Вот и теперь с ней происходит нечто подобное. Она снова переживает утрату, на фоне которой все телесные надобности нивелируются до излишних. На «Алиеноре» она почти не ела. Заставила себя проглотить несколько ломтиков сыра и выпила травяной чай и, конечно же, чувствовала слабость. Подкатывающую дурноту. Затем, после драки с Уайтером, после полученной ею травмы, когда она всё же свалилась в оголодавшее небытие, она тем более не удивилась симптомам. Иначе и быть не может. Кстати, сотрясение мозга она предполагала и без подсказки Вениамина Игнатьевича. Только предаться этой обволакивающей дурноте позволить себе не могла. Еще не время. Мартин ещё там, на яхте. Не время предаваться страхам и слабости. Ей не настолько плохо, чтобы сойти с дистанции и утратить контроль. Она вполне работоспособна. Мозг просчитывает варианты, сознание ясно. А то, что время от времени сводит желудок и титановые переборки вращаются и кривятся, ничего не значит. Она закроет глаза и сделает несколько глубоких вдохов.
Когда уже на «Космическом мозгоеде», после разрешения кризиса, Вениамин Игнатьевич назвал ей подлинную причину, Корделия, слегка примирившись и освоившись с новыми обстоятельствами, но ещё не до конца осознав случившееся, внезапно задалась вопросом: А что бы она делала, если бы знала, что беременна? Чем бы она руководствовалась, сообщи ей Гриффит об успехе?
Почему он этого не сделал, она ещё не знает и даже ещё не занималась поисками ответа. Кого бы она спасала? Мартина или ребёнка? За кого боролась? Нет, это всё-таки неслыханная удача, что профессор, каким бы мотивом он ни руководствовался, обманул её. В то, что он ошибся, она не верила. Почему обманул? Другой вопрос. Она подумает об этом. При случае спросит лично. Главное, какие побочные действия возымел этот обман. Она ничего не знала и ничего не боялась. Её не сковывало присутствие ребёнка в этом водовороте событий. Она не терзалась выбором и сомнениями. Ей не нужно было распыляться и рубить по живому, бросать на чашу весов жизнь Мартина и вероятную жизнь существа, которое еще только родится. Возможно и сам ребёнок выжил благодаря этому неведению. Потому что не попал под эмоциональный прессинг её внимания.
Даже присутствуя в её теле, этот эмбрион всё равно оставался как бы в стороне от приложения сил. Да, она пребывала в жестком противостоянии, в затянувшемся стрессе, её тело расходовало ресурсы и подвергалось испытаниям. Но всё это проходило как бы по касательной, без остро наточенного беспокойства, без парализующего страха, который убил бы этого ребёнка с большей вероятностью, чем выпавшие на долю Корделии ушибы и травмы. Она убила бы этого ребёнка своим неконтролируемым материнским безумием, которое, распаляемое инстинктом, лишило бы ее всех мыслительных способностей. Убила бы ребёнка и погибла сама. Потому что Камила её бы не пощадила. И даже если бы в результате всех потрясений эмбрион погиб, то и при этом печальном исходе обман Гриффита послужил бы спасением. Она бы так ничего и не узнала. Может быть, прав Вениамин Игнатьевич? И профессор таким вот образом пытался её спасти?
С «Космический мозгоедом» они расстались на Терре-6, небольшой кислородной планете в системе Карлова Сердца, альфы Гончих Псов. Планета находилась в первой фазе колонизации и могла представить в качестве доказательства своей обитаемости только несколько беспорядочно разбросанных модульных поселений, но космопорт функционировал исправно и даже принимал такие суда, как яхта класса А-плюс.
«Подруга смерти» прибыла в сопровождении корвета охранения.
