Люди играют в эту игру неосознанно, придавая игровым ходам статус судьбоносных решений, но не замечают того, что существует за пределами игрового поля, что пребывание за этими пределами единственно ценно.
«Это не он у меня, это я у него должна учиться», думала Корделия, наблюдая, как Мартин, в очередной раз, упоенно дразнит выводок геральдийских белок, чтобы затем кубарем скатиться с кедра и явиться на кухню встрепанным, исцарапанным, с сияющими от восторга глазами. Корделия подозревала, что проживающий поблизости от дома беличий выводок, негодующе щелкающий и чирикающий, принимает участие в этом представлении с неменьшим удовольствием. Иначе давно бы откочевал подальше.
— Вот же детский сад, штаны на лямках, — ворчала в таких случаях Корделия, смазывая царапины заживляющим гелем.
Мартин виновато вздыхал, и оба чувствовали себя заговорщицки-счастливыми.
«Все так просто», думала Корделия, «так удивительно просто. Почему люди этого не понимают? Почему громоздят на своем пути столько преград и страданий? Они, в конце концов, придут к этой простоте, но как же долог путь…»
У Мартина новая головоломка. Оказывается, у Корделии есть мать. И эта таинственная, совершенно неучтенная особа живет на Аркадии, на планете, куда они летят.
«И в самом деле, зачем? Ты рассказала Мартину о журналистах, о нестандартности принятого решения, и все это правда на целых 65%. Он знает, что ты не договариваешь. Тебе нужно что-то еще. Есть другая причина. Тайная, неозвученная. Что это? Возможно, тот самый пресловутый зов крови, древний инстинкт, который ты сама же и отрицала. Потребность замкнуть некогда разорванный круг жизни, связать цепь поколений, вернуться под покровительство предков, как это делали в языческие времена на древней Земле».
«Распалась связь времен…»
«Мы, люди, за прошедшие века нисколько не изменились. Совершенствуются технологии, а мы — все те же. Полны страхов, надежд и сомнений…»
Да, ей придется в этом себе признаться — она хотела встретиться с матерью. Хотела недостижимого примирения, обретения общности, целостности и поддержки.
— Это все окситоцин, — в который раз объясняла она Мартину подступившие слезы.
Она чувствует себя уязвимой. Это ощущение такое же древнее, как сама жизнь. Первая женщина на Земле, ощутив себя беременной, осознала и свою уязвимость. Еще были страх и ответственность. Тысячелетия отделяют Корделию, главу влиятельного медиахолдинга, владелицу контрольного пакета акций «DEX-company», аристократку с Геральдики, от той первой женщины, обладавшей лишь зачатком сознания, движимой лишь инстинктами, но родство с далекой праматерью проступило сквозь кристаллические фильтры рассудка, вынуждая совершать необъяснимые поступки.
Была еще одна причина, в которой Корделия призналась бы охотней. Эта вынужденная задержка на Аркадии, это праздное ожидание позволяло, после всех обрушившихся потрясений, провести несколько дней с Мартином, воскресить на несколько дней их счастливую уединенность на Геральдике. Той зиме в геральдийском лесу не суждено повториться. Даже если они вернутся в их дом, все уже будет по-другому. А эта выпавшая им неделя как заблудившийся отголосок, потерянный, но внезапно обретенный лоскут прошлого, завалявшийся, как серебряная монета в кармане. Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, если вся эта история с яхтой «Алиенора», беглым пиратом и похищением завершится равноценным приговором, спокойная жизнь для них кончилась. Начинается новая, сумбурная, полная забот и тревог. В их маленькой семье ожидается прибавление. В сердце и восторг, и страх, и сожаление. А эти дни — последний подарок, нечаянно выпавший бонус.
Корделия даже пожалела, что лайнер придет через неделю. Они могли бы задержаться и дольше. Рожать ей еще не скоро, чувствует она себя хорошо. С наступлением второго триместра все симптомы токсикоза как по волшебству исчезли. Ее тело, тренированное повышенной гравитацией Геральдики, легко справлялось с двойным бременем. Правда, Мартин, начитавшись в инфранете невесть каких ужасов, настаивал на скорейшем возвращении в безопасный, тихий Перигор, административный центр Северной провинции, и задержку на Аркадии воспринимал как угрожающее препятствие. Он предпочел бы видеть Корделию не только в Перигоре, но уже и в клинике Перигора, в отдельной, хорошо охраняемой палате.
Когда он изложил свой план, Корделия погладила его по волосам и с улыбкой спросила:
— Мартин, родной, когда ты успел стать таким занудой?
Мартин обиженно засопел. Он же заботится, хочет как лучше! А эти люди… такие хрупкие и такие беспечные.
А день спустя Корделия уже готова была с ним согласиться. Это случилось после того, как мать не узнала ее на набережной. Нет, рассудок, взлетевший на кафедру сознания, тут же привел тысячу аргументов в защиту леди Эскот. Да, не узнала. А Корделия сама себя в зеркале видела? Она же приняла все меры, чтобы сохранить инкогнито: нелепое, бесформенное платье совершенно неподходящего ей фасона, покрывающий голову шарф, темные очки, да и само деликатное положение, в котором она пребывает, также меняет внешность — отечность, неуклюжесть. Тем более, что они с матерью много лет не встречались. И ничего странного, что не узнала. И даже к лучшему, что не узнала. Корделия вряд ли что-то исправит, выяснит или наладит. Она верит, что по прошествии стольких лет это возможно? Это иллюзия, заблуждение — зов крови, связь поколений, смутное, подсознательное шевеление. Неясный порыв, далекая детская травма. Проще было бы сходить к психоаналитику. Проговорить эту травму и забыть. Но ей помешал окситоцин. И вот ожидаемый результат.
И все же больно… Давит. Зачем они сюда прилетели? Зачем? Они могли бы уже быть дома. Возможно, удалось бы уговорить Мартина еще месяц пожить в их доме, а потом уже перебраться в Перигор.
В тот же вечер пришло сообщение от Вадима. Слишком много для одного такого короткого дня.
Корделия положила руку на живот. Один из малышей робко шевельнулся, за ним второй. Она уже не в первый раз чувствовала их пока слабенькие толчки. Скоро осмелеют. Мартин тут же встревожился.
— Тебе плохо?
Она слишком долго молчала. Ему это тягостно. Будто она его за что-то наказывает. На Геральдике они тоже часто молчали, иногда часами. Но это было совсем другое молчание. Там, в их доме, это молчание означало высшую степень взаимодействия, когда слова теряют свою коммуникационную суть. В том молчании они переходили на более высокий, неосязаемый уровень общения. Их безмолвный разговор шел в иных эмоциональных знаках и единицах. А молчание, в котором она замкнулась сейчас, переживая утрату, их разделяло.
Неожиданно в дверь постучали. Мартин вскинулся.
— Ты что-нибудь заказывал? — спросила Корделия.
Час назад Мартин принес ей из ресторана отварной рыбы и салат.
— Нет, не заказывал.
— Тогда кто это?
— Не знаю. Сейчас посмотрю.
Мартин шагнул к двери и замер. Запустил сканирование. Оглянулся и произнес:
— Женщина, пожилая. Оружия нет.
— Тогда открывай.
Женский голос. Ответ Мартина. Корделия вздрогнула. Вошедшая произнесла ее имя. Корделия с усилием поднялась и пошла вслед за киборгом. Рядом с ним в тесной прихожей стояла немолодая женщина в шляпе. Это была Катрин Эскот.
— Мама? Но как ты…
— Прости меня, — тихо произнесла вошедшая.
Процессор идентифицировал звук как нейтральный.
Запущенный в фоновом режиме шумовой анализатор принялся методично сверять уловленный, уже конвертированный в цифровой аналог волновой импульс с имеющимися в базе данных образцами. Программа, избрав срединную желтую метку, не активировала аварийный протокол, но, уловив некоторое отклонение от нормы, какое-то тревожащее колебание, запустила проверку.
Мартин еще спал. Процессор, в режиме обособления, осуществлял рутинный мониторинг, не нуждаясь в присутствии человеческого двойника. Мартин проснется только при смещении звукового спектра в красную зону, если в стандартном ночном аккомпанементе прорежется фальшивая нота. Пойманный сигнал был сомнителен, эмоционально окрашен, но не враждебен. Прогнав звук по первому слою образцов,
процессор приступил к более основательной сверке.
Мартин открыл глаза. Его разбудил не процессор, увлеченно сверяющий данные, разлагающий звуковой узел на составляющие. Мартина разбудила Корделия, вернее, ее изменившееся дыхание. Еще несколько минут назад она дышала спокойно, в замедленном модусе, как это происходит во сне. В бодрствующем состоянии она делала до двадцати вдохов в минуту, иногда, если волновалась, до двадцати пяти. А во сне ее дыхание замедлялось до шестнадцати. Между фазами ложилась секундная пауза. Выдох затягивался. Во сне система жизнеобеспечения работала автономно. Почти как у киборга. Процессора, контролирующего дыхательную и кровеносную системы, у Корделии, как и у всех остальных людей, не было, но наличествовал какой-то тайный подсознательный механизм, перенимающий во сне функции управления. Такой механизм, скорей всего, наличествовал и у Мартина, но процессор не оставлял этому неведомому регулятору ни малейшего шанса. Возможно, если отключить процессор, то внутриклеточный контроллер себя проявит. Мартин еще ни разу не пробовал. Процессор принудительно отрезали от управления телом посредством блокатора. Тогда управление базовыми функциями перехватывал мозг.
Мартин хорошо помнил те мучительные моменты безвластия, когда легкие и сердце как будто выбивались из физиологического ритма, медля и подергиваясь в нерешительности, пока от мозга не приходил побуждающий импульс. В эти мгновения Мартин не умирал, но и не жил. Он выпадал в серую зону за границей сознания, сохраняя присутствие. Но это был не сон. Он себя осознавал. А люди не осознают себя во сне. Они как будто бы умирают, оставаясь при этом физиологически дееспособными. Возможно, и у него, Мартина, получится? Он отключит процессор и… заснет. Заснет как человек. Без запущенного в режиме Stand-By охранного модуля. Без сканера, отслеживающего звуки. Без внутреннего будильника, отмеряющего часы необходимого отдыха. Корделия без всего этого как-то обходится. У нее тоже есть сканер в режиме Stand By. Сканер, задействованный и днем, и ночью. Каким-то же образом она угадывает, что с Мартином что-то не так. Каким-то образом определяет, хорошо ему или плохо.
Мартин отслеживает ее состояние по дыханию, по пульсу, по давлению, по голосовым модуляциям. Он способен уловить малейшие нюансы, малейшие отклонения, но как то же самое получается у нее? Она с такой же быстротой и точностью считывает с него те же самые сигналы. Вот сейчас у нее изменилось дыхание. Сон ее истончился, уподобился паутине. Она еще спутана им, еще поглощена, но ткань наброшенной на дремлющее сознание паутины становится все более ветхой, прорехи множатся, расползаются. Она слышит. Она тоже слышит.
— Мартин, — позвала Корделия.
Он выбрался из спального мешка, в котором устроился поперек двери.
— Что это? Будто плачет кто-то.
Так вот что это за звук. Вот почему процессор не определил его как враждебный, запускающий тревогу, и в то же время счел раздражающим, с негативным подтекстом. Плач. Недалеко от дома Катрин Эскотт кто-то плакал.
Мартин изучал сидевшую напротив женщину. Она заметно волновалась. Держалась неестественно прямо. Беспрестанно вертела в руках крошечную сумочку из кожи леразийской ящерицы. Корделия называла такие сумочки «клатч». У нее тоже такие были, не меньше десятка. Круглые, квадратные, треугольные. Разноцветные. Очень неудобные и малофункциональные. И неоправданно дорогие. Когда Корделия, собираясь на презентацию, в первый раз вооружилась одной из таких сумочек, куда помещалась парочка бесполезных мелочей — ни бластер туда не спрятать, ни аптечку, — Мартин спросил, почему, принимая участие в потенциально опасном мероприятии (среди приглашенных может оказаться наемный убийца), она всегда экипируется так непродуктивно. Против высоких каблуков, сводящих вероятность бегства к нулевой, он уже не возражал. А вот зачем ей эта сковывающая движения сумочка? Нет, он все-таки никогда не поймет людей. Кажется, будто сам смысл их жизни эту самую жизнь запутать и усложнить. Корделия тогда засмеялась.
— Ты прав. Вся человеческая жизнь искусственна и нелогична, регламентирована пустыми условностями. Я бы с превеликим удовольствием обошлась бы без этого куска кожи, без аксессуара тщеславия. Эта сумочка страшно неудобна. Приходится постоянно
перекладывать ее из одной руки в другую. И помнить о том, что она есть, чтобы не забыть ее где-нибудь на раковине в дамской комнате.
— Тогда зачем ты ее берешь?
— Потому что это своего рода опознавательный знак. Транспондер, подающий сигналы «свой-чужой». Марка и стоимость такой сумочки автоматически причисляет владелицу к определенной касте, дает выход на новый уровень. Иногда мне это необходимо. Приходится соблюдать правила, мимикрировать. Потому что это игра. Иногда от подобной мелочи, — она указала на сумочку, — зависят судьбы людей. Это опять же тянется из тех далеких времен, когда все усилия человека были сосредоточены на выживании. Каждое племя имело свой отличительный знак, свой тотем, видимый издалека. Перо, яркая татуировка, символ. Не было времени и возможности обмениваться словами. Да и слов еще не было. Был визуальный ряд. Впрочем, люди переняли это у животных. Те тоже узнают родичей по раскраске. Или наоборот — получают предупреждение. Не ешь меня, я невкусный. Или — это яд, будь осторожен. И у людей на подсознательном уровне сложилась та же система. Вот я вхожу в зал с этой сумочкой, скажем от Fendi Style, и подсознание всех присутствующих, еще до осознания факта моего прихода, сигнализирует — своя. Казалось бы, столько лет прошло. А люди все те же…
— Это обязательно? — тихо спросил Мартин.
— Что именно?
— Играть, соблюдать правила.
Корделия вздохнула.
— Собственно, я давно могла бы со всем этим покончить. Помнишь, как мы мечтали поселиться в нашем доме на Геральдике и уже не возвращаться на Новую Москву? Я могла бы передать управление холдингом совету директоров. Да и Конрад прекрасно справится. Но…
— Тебе будет скучно!
— Нет, скучно мне не будет. Целой жизни не хватит, чтобы объехать всю Геральдику, обогнуть ее по экватору. Нет, меня держит ответственность. Я не могу просто взять и уйти. Огромное количество людей рассчитывает на меня, связывает со мной свое будущее. ОЗК нуждается в поддержке, в продвижении. Я не могу их подвести.
А чтобы помочь, я вынуждена пребывать на предназначенном мне обстоятельствами месте, вынуждена играть по правилам и… носить эту сумочку.
— Понял. Я могу помочь?
— Ты помогаешь тем, что ты есть.
С тех пор Мартин уже не задавал вопросов, почему Корделия совершает те или иные
противоречащие его прямолинейной логике поступки. Это ее мир, ее игра. Она знает, как лучше.
Катрин Эскотт тоже носит маленькую сумочку. Для нее это такой же посылающий сигналы транспондер, элемент оперения. Корделия рассказывала, что ее мать всегда позиционировала себя как представительницу геральдийской аристократии и доказывала это через соответствующий образ жизни. Ей тоже нужна была принадлежность к касте, которая достигалась через престижные аксессуары.
«Это не он у меня, это я у него должна учиться», думала Корделия, наблюдая, как Мартин, в очередной раз, упоенно дразнит выводок геральдийских белок, чтобы затем кубарем скатиться с кедра и явиться на кухню встрепанным, исцарапанным, с сияющими от восторга глазами. Корделия подозревала, что проживающий поблизости от дома беличий выводок, негодующе щелкающий и чирикающий, принимает участие в этом представлении с неменьшим удовольствием. Иначе давно бы откочевал подальше.
— Вот же детский сад, штаны на лямках, — ворчала в таких случаях Корделия, смазывая царапины заживляющим гелем.
Мартин виновато вздыхал, и оба чувствовали себя заговорщицки-счастливыми.
«Все так просто», думала Корделия, «так удивительно просто. Почему люди этого не понимают? Почему громоздят на своем пути столько преград и страданий? Они, в конце концов, придут к этой простоте, но как же долог путь…»
У Мартина новая головоломка. Оказывается, у Корделии есть мать. И эта таинственная, совершенно неучтенная особа живет на Аркадии, на планете, куда они летят.
«И в самом деле, зачем? Ты рассказала Мартину о журналистах, о нестандартности принятого решения, и все это правда на целых 65%. Он знает, что ты не договариваешь. Тебе нужно что-то еще. Есть другая причина. Тайная, неозвученная. Что это? Возможно, тот самый пресловутый зов крови, древний инстинкт, который ты сама же и отрицала. Потребность замкнуть некогда разорванный круг жизни, связать цепь поколений, вернуться под покровительство предков, как это делали в языческие времена на древней Земле».
«Распалась связь времен…»
«Мы, люди, за прошедшие века нисколько не изменились. Совершенствуются технологии, а мы — все те же. Полны страхов, надежд и сомнений…»
Да, ей придется в этом себе признаться — она хотела встретиться с матерью. Хотела недостижимого примирения, обретения общности, целостности и поддержки.
— Это все окситоцин, — в который раз объясняла она Мартину подступившие слезы.
Она чувствует себя уязвимой. Это ощущение такое же древнее, как сама жизнь. Первая женщина на Земле, ощутив себя беременной, осознала и свою уязвимость. Еще были страх и ответственность. Тысячелетия отделяют Корделию, главу влиятельного медиахолдинга, владелицу контрольного пакета акций «DEX-company», аристократку с Геральдики, от той первой женщины, обладавшей лишь зачатком сознания, движимой лишь инстинктами, но родство с далекой праматерью проступило сквозь кристаллические фильтры рассудка, вынуждая совершать необъяснимые поступки.
Была еще одна причина, в которой Корделия призналась бы охотней. Эта вынужденная задержка на Аркадии, это праздное ожидание позволяло, после всех обрушившихся потрясений, провести несколько дней с Мартином, воскресить на несколько дней их счастливую уединенность на Геральдике. Той зиме в геральдийском лесу не суждено повториться. Даже если они вернутся в их дом, все уже будет по-другому. А эта выпавшая им неделя как заблудившийся отголосок, потерянный, но внезапно обретенный лоскут прошлого, завалявшийся, как серебряная монета в кармане. Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, если вся эта история с яхтой «Алиенора», беглым пиратом и похищением завершится равноценным приговором, спокойная жизнь для них кончилась. Начинается новая, сумбурная, полная забот и тревог. В их маленькой семье ожидается прибавление. В сердце и восторг, и страх, и сожаление. А эти дни — последний подарок, нечаянно выпавший бонус.
Корделия даже пожалела, что лайнер придет через неделю. Они могли бы задержаться и дольше. Рожать ей еще не скоро, чувствует она себя хорошо. С наступлением второго триместра все симптомы токсикоза как по волшебству исчезли. Ее тело, тренированное повышенной гравитацией Геральдики, легко справлялось с двойным бременем. Правда, Мартин, начитавшись в инфранете невесть каких ужасов, настаивал на скорейшем возвращении в безопасный, тихий Перигор, административный центр Северной провинции, и задержку на Аркадии воспринимал как угрожающее препятствие. Он предпочел бы видеть Корделию не только в Перигоре, но уже и в клинике Перигора, в отдельной, хорошо охраняемой палате.
Когда он изложил свой план, Корделия погладила его по волосам и с улыбкой спросила:
— Мартин, родной, когда ты успел стать таким занудой?
Мартин обиженно засопел. Он же заботится, хочет как лучше! А эти люди… такие хрупкие и такие беспечные.
А день спустя Корделия уже готова была с ним согласиться. Это случилось после того, как мать не узнала ее на набережной. Нет, рассудок, взлетевший на кафедру сознания, тут же привел тысячу аргументов в защиту леди Эскот. Да, не узнала. А Корделия сама себя в зеркале видела? Она же приняла все меры, чтобы сохранить инкогнито: нелепое, бесформенное платье совершенно неподходящего ей фасона, покрывающий голову шарф, темные очки, да и само деликатное положение, в котором она пребывает, также меняет внешность — отечность, неуклюжесть. Тем более, что они с матерью много лет не встречались. И ничего странного, что не узнала. И даже к лучшему, что не узнала. Корделия вряд ли что-то исправит, выяснит или наладит. Она верит, что по прошествии стольких лет это возможно? Это иллюзия, заблуждение — зов крови, связь поколений, смутное, подсознательное шевеление. Неясный порыв, далекая детская травма. Проще было бы сходить к психоаналитику. Проговорить эту травму и забыть. Но ей помешал окситоцин. И вот ожидаемый результат.
И все же больно… Давит. Зачем они сюда прилетели? Зачем? Они могли бы уже быть дома. Возможно, удалось бы уговорить Мартина еще месяц пожить в их доме, а потом уже перебраться в Перигор.
В тот же вечер пришло сообщение от Вадима. Слишком много для одного такого короткого дня.
Корделия положила руку на живот. Один из малышей робко шевельнулся, за ним второй. Она уже не в первый раз чувствовала их пока слабенькие толчки. Скоро осмелеют. Мартин тут же встревожился.
— Тебе плохо?
Она слишком долго молчала. Ему это тягостно. Будто она его за что-то наказывает. На Геральдике они тоже часто молчали, иногда часами. Но это было совсем другое молчание. Там, в их доме, это молчание означало высшую степень взаимодействия, когда слова теряют свою коммуникационную суть. В том молчании они переходили на более высокий, неосязаемый уровень общения. Их безмолвный разговор шел в иных эмоциональных знаках и единицах. А молчание, в котором она замкнулась сейчас, переживая утрату, их разделяло.
Неожиданно в дверь постучали. Мартин вскинулся.
— Ты что-нибудь заказывал? — спросила Корделия.
Час назад Мартин принес ей из ресторана отварной рыбы и салат.
— Нет, не заказывал.
— Тогда кто это?
— Не знаю. Сейчас посмотрю.
Мартин шагнул к двери и замер. Запустил сканирование. Оглянулся и произнес:
— Женщина, пожилая. Оружия нет.
— Тогда открывай.
Женский голос. Ответ Мартина. Корделия вздрогнула. Вошедшая произнесла ее имя. Корделия с усилием поднялась и пошла вслед за киборгом. Рядом с ним в тесной прихожей стояла немолодая женщина в шляпе. Это была Катрин Эскот.
— Мама? Но как ты…
— Прости меня, — тихо произнесла вошедшая.
Прода от 17.07.2022, 23:08
Глава 13
Процессор идентифицировал звук как нейтральный.
Запущенный в фоновом режиме шумовой анализатор принялся методично сверять уловленный, уже конвертированный в цифровой аналог волновой импульс с имеющимися в базе данных образцами. Программа, избрав срединную желтую метку, не активировала аварийный протокол, но, уловив некоторое отклонение от нормы, какое-то тревожащее колебание, запустила проверку.
Мартин еще спал. Процессор, в режиме обособления, осуществлял рутинный мониторинг, не нуждаясь в присутствии человеческого двойника. Мартин проснется только при смещении звукового спектра в красную зону, если в стандартном ночном аккомпанементе прорежется фальшивая нота. Пойманный сигнал был сомнителен, эмоционально окрашен, но не враждебен. Прогнав звук по первому слою образцов,
процессор приступил к более основательной сверке.
Мартин открыл глаза. Его разбудил не процессор, увлеченно сверяющий данные, разлагающий звуковой узел на составляющие. Мартина разбудила Корделия, вернее, ее изменившееся дыхание. Еще несколько минут назад она дышала спокойно, в замедленном модусе, как это происходит во сне. В бодрствующем состоянии она делала до двадцати вдохов в минуту, иногда, если волновалась, до двадцати пяти. А во сне ее дыхание замедлялось до шестнадцати. Между фазами ложилась секундная пауза. Выдох затягивался. Во сне система жизнеобеспечения работала автономно. Почти как у киборга. Процессора, контролирующего дыхательную и кровеносную системы, у Корделии, как и у всех остальных людей, не было, но наличествовал какой-то тайный подсознательный механизм, перенимающий во сне функции управления. Такой механизм, скорей всего, наличествовал и у Мартина, но процессор не оставлял этому неведомому регулятору ни малейшего шанса. Возможно, если отключить процессор, то внутриклеточный контроллер себя проявит. Мартин еще ни разу не пробовал. Процессор принудительно отрезали от управления телом посредством блокатора. Тогда управление базовыми функциями перехватывал мозг.
Мартин хорошо помнил те мучительные моменты безвластия, когда легкие и сердце как будто выбивались из физиологического ритма, медля и подергиваясь в нерешительности, пока от мозга не приходил побуждающий импульс. В эти мгновения Мартин не умирал, но и не жил. Он выпадал в серую зону за границей сознания, сохраняя присутствие. Но это был не сон. Он себя осознавал. А люди не осознают себя во сне. Они как будто бы умирают, оставаясь при этом физиологически дееспособными. Возможно, и у него, Мартина, получится? Он отключит процессор и… заснет. Заснет как человек. Без запущенного в режиме Stand-By охранного модуля. Без сканера, отслеживающего звуки. Без внутреннего будильника, отмеряющего часы необходимого отдыха. Корделия без всего этого как-то обходится. У нее тоже есть сканер в режиме Stand By. Сканер, задействованный и днем, и ночью. Каким-то же образом она угадывает, что с Мартином что-то не так. Каким-то образом определяет, хорошо ему или плохо.
Мартин отслеживает ее состояние по дыханию, по пульсу, по давлению, по голосовым модуляциям. Он способен уловить малейшие нюансы, малейшие отклонения, но как то же самое получается у нее? Она с такой же быстротой и точностью считывает с него те же самые сигналы. Вот сейчас у нее изменилось дыхание. Сон ее истончился, уподобился паутине. Она еще спутана им, еще поглощена, но ткань наброшенной на дремлющее сознание паутины становится все более ветхой, прорехи множатся, расползаются. Она слышит. Она тоже слышит.
— Мартин, — позвала Корделия.
Он выбрался из спального мешка, в котором устроился поперек двери.
— Что это? Будто плачет кто-то.
Так вот что это за звук. Вот почему процессор не определил его как враждебный, запускающий тревогу, и в то же время счел раздражающим, с негативным подтекстом. Плач. Недалеко от дома Катрин Эскотт кто-то плакал.
***
Мартин изучал сидевшую напротив женщину. Она заметно волновалась. Держалась неестественно прямо. Беспрестанно вертела в руках крошечную сумочку из кожи леразийской ящерицы. Корделия называла такие сумочки «клатч». У нее тоже такие были, не меньше десятка. Круглые, квадратные, треугольные. Разноцветные. Очень неудобные и малофункциональные. И неоправданно дорогие. Когда Корделия, собираясь на презентацию, в первый раз вооружилась одной из таких сумочек, куда помещалась парочка бесполезных мелочей — ни бластер туда не спрятать, ни аптечку, — Мартин спросил, почему, принимая участие в потенциально опасном мероприятии (среди приглашенных может оказаться наемный убийца), она всегда экипируется так непродуктивно. Против высоких каблуков, сводящих вероятность бегства к нулевой, он уже не возражал. А вот зачем ей эта сковывающая движения сумочка? Нет, он все-таки никогда не поймет людей. Кажется, будто сам смысл их жизни эту самую жизнь запутать и усложнить. Корделия тогда засмеялась.
— Ты прав. Вся человеческая жизнь искусственна и нелогична, регламентирована пустыми условностями. Я бы с превеликим удовольствием обошлась бы без этого куска кожи, без аксессуара тщеславия. Эта сумочка страшно неудобна. Приходится постоянно
перекладывать ее из одной руки в другую. И помнить о том, что она есть, чтобы не забыть ее где-нибудь на раковине в дамской комнате.
— Тогда зачем ты ее берешь?
— Потому что это своего рода опознавательный знак. Транспондер, подающий сигналы «свой-чужой». Марка и стоимость такой сумочки автоматически причисляет владелицу к определенной касте, дает выход на новый уровень. Иногда мне это необходимо. Приходится соблюдать правила, мимикрировать. Потому что это игра. Иногда от подобной мелочи, — она указала на сумочку, — зависят судьбы людей. Это опять же тянется из тех далеких времен, когда все усилия человека были сосредоточены на выживании. Каждое племя имело свой отличительный знак, свой тотем, видимый издалека. Перо, яркая татуировка, символ. Не было времени и возможности обмениваться словами. Да и слов еще не было. Был визуальный ряд. Впрочем, люди переняли это у животных. Те тоже узнают родичей по раскраске. Или наоборот — получают предупреждение. Не ешь меня, я невкусный. Или — это яд, будь осторожен. И у людей на подсознательном уровне сложилась та же система. Вот я вхожу в зал с этой сумочкой, скажем от Fendi Style, и подсознание всех присутствующих, еще до осознания факта моего прихода, сигнализирует — своя. Казалось бы, столько лет прошло. А люди все те же…
— Это обязательно? — тихо спросил Мартин.
— Что именно?
— Играть, соблюдать правила.
Корделия вздохнула.
— Собственно, я давно могла бы со всем этим покончить. Помнишь, как мы мечтали поселиться в нашем доме на Геральдике и уже не возвращаться на Новую Москву? Я могла бы передать управление холдингом совету директоров. Да и Конрад прекрасно справится. Но…
— Тебе будет скучно!
— Нет, скучно мне не будет. Целой жизни не хватит, чтобы объехать всю Геральдику, обогнуть ее по экватору. Нет, меня держит ответственность. Я не могу просто взять и уйти. Огромное количество людей рассчитывает на меня, связывает со мной свое будущее. ОЗК нуждается в поддержке, в продвижении. Я не могу их подвести.
А чтобы помочь, я вынуждена пребывать на предназначенном мне обстоятельствами месте, вынуждена играть по правилам и… носить эту сумочку.
— Понял. Я могу помочь?
— Ты помогаешь тем, что ты есть.
С тех пор Мартин уже не задавал вопросов, почему Корделия совершает те или иные
противоречащие его прямолинейной логике поступки. Это ее мир, ее игра. Она знает, как лучше.
Катрин Эскотт тоже носит маленькую сумочку. Для нее это такой же посылающий сигналы транспондер, элемент оперения. Корделия рассказывала, что ее мать всегда позиционировала себя как представительницу геральдийской аристократии и доказывала это через соответствующий образ жизни. Ей тоже нужна была принадлежность к касте, которая достигалась через престижные аксессуары.
