Кроме дорогой бесполезной сумочки Мартин заметил еще кое-что: хирургическое вмешательство. Внешность Катрин Эскотт не соответствовала ее возрастной категории. Кожа неестественно гладкая, фигура по-юношески стройная. Не подсушенная годами мышечная масса, а сформированная искусственно на операционном столе. Мартин знал, что Корделия регулярно оплачивает счета, поступающие от известных клиник пластической хирургии, но лицезреть последствия производимых манипуляций ему еще не доводилось.
— Моя мать очень боится старости, — сказала однажды Корделия, изучая поступивший счет.
— Это же естественный физиологический процесс. Зачем его бояться? Все люди стареют.
— Да, но не все готовы с этим смириться. Есть категория женщин, для которых старость настоящее проклятие. Хуже смерти. Даже не потому, что износ организма сказывается на здоровье, а потому, что внешне они теряют прежнюю привлекательность. Конкурентоспособность. Седина. Морщины.
— Но ты же тоже седая. Но тебе это не мешает быть привлекательной.
— Когда ты успел научиться говорить комплименты?
Мартин смутился.
— Я хотел сказать, что я тебя люблю, и мне все равно, как ты выглядишь. Я же киборг. У меня другие приоритеты.
— У неё настоящая геронтофобия, — продолжала Корделия. — Полагаю, что триггером послужило известие о женитьбе отца на юной княжне Мышковской. Сопернице в то время было восемнадцать лет. А матери — двадцать шесть. И у нее уже была я. С тех пор она ведет со своим возрастом настоящую войну.
Мартин определил не менее пяти серьезных хирургических реконструкций. Волнистые волосы, настораживающие идеальным блеском, разрез глаз излишней миндалевидной правильности. И ресницы — длинные, безупречно загнутые. А вот сосудистый тонус повышен, и тоны сердца глуховаты. Это выдает истинный возраст. И почему люди пытаются обмануть время? Это же невозможно. Тем более, что времени у них достаточно, почти 90 лет в среднем. А средняя продолжительность жизни DEX'а — восемнадцать месяцев.
Леди Эскотт наконец-то справилась с волнением и заговорила. Но тему сразу выбрала неудачно. Она посмотрела на Мартина, сидящего рядом с Корделией, и как бы мимоходом, слегка пренебрежительно спросила:
— Это и есть тот самый киборг?
Корделия вздрогнула. Она услышала что-то такое в тоне матери, что заставило ее ответить очень сухо и даже резко:
— Мартин — человек с кибернетической составляющей.
В голосе Корделии лязгнул металл. Мартин удивился. Сам он ничего оскорбительного в вопросе не услышал. Да, он — киборг. Что тут такого? Это все знают.
Гостья как-то съежилась.
— Извини, я не хотела. Я не знала. Но в газетах пишут…
— В газетах много что пишут. Но не всему следует верить. Как ты меня нашла?
Мартин явственно ощутил, как гостья расслабилась, задышала часто, почти радостно. На хирургически реставрированных щеках появился румянец.
— Ах, так меня Клаудиа предупредила.
— Какая Клаудиа?
— Клаудиа Райнкобер, владелица пансиона, — пояснил Мартин.
— Ты разве не помнишь Клаудию? Она была нашей соседкой. Ее сын учился на управляющего отелем. Потом они взяли кредит и купили этот пансион. Она тебя не сразу узнала. И даже не тебя… — гостья покосилась Мартина, — а вот его. С тех пор, как началась шумиха с этими разумными… кибермальчиками, она все новости отслеживает. Все надеется, что их старая Mary… тоже разумная. Она у них уже десять лет.
Корделия покосилась на Мартина.
— Здесь есть киборг?
— Есть. Mary четвертой модели. Горничная. Признаков разумности нет. Опасности не представляет.
— Клаудиа сразу мне позвонила, — продолжала тараторить гостья, — сказала, что ты здесь, и не одна, и что ты… — Леди Эскотт посмотрела на живот дочери, — что у меня будет внук.
— Внуки, — поправила ее Корделия. — Их двое.
Леди Эскотт вдруг закрыла лицо руками и заплакала.
Они говорили еще долго. Мартин выходил на террасу, смотрел на тихое, ночное море, прислушивался к далеким голосам, несколько раз приносил Корделии чай. Ему не нравилось, что она не спит, что она нервничает, что волнение передается детям, что крошечные сердца бьются неровно и беспокойно, что безмятежная их дремота нарушена. Ему не нравилось, что гостья беспрестанно говорит, выплескивая на Корделию немалый запас сомнений и недовольства. Она жаловалась, обвиняла, молила и требовала. Чего? Из ее путаных излияний, по большей части Мартину непонятных, он понял только, что леди Эскотт, утратив надежду, на благополучное замужество, внезапно обнаружила, что у нее во всей Галактике никого нет, кроме дочери, что все ее надежды, обращенные к мужчинам, оказались напрасными, и что, в конце концов, она осознала, как виновата перед дочерью, как жаждет загладить свою вину и как мечтает обрести душевное спокойствие.
Пресловутое душевное спокойствие! Мартин и верил ей, и не верил. Детектор показал 60%. Иногда показатель скатывался до 55. Нет, она не лгала. Она верила в то, что говорила. Ей действительно одиноко. Ей даже страшно. Перед ней перспектива одинокой, безотрадной старости. Но страдание ее было каким-то… искусственным. Как ее волосы и кожа. Подправленным и подретушированным. Она могла бы произнести все то же самое менее пафосно и без игры с сумочкой. Вполне искренне она плакала только после слов Корделии о внуках.
Леди Эскотт ушла под утро, вырвав у дочери обещание, что они из пансиона на оставшиеся несколько дней переедут в ее дом. Корделия обещала.
Небо наливалось глубинной перламутровой синевой. Спутники Аркадии бледнели, таяли, растекались в полупрозрачные бесформенные кляксы. Корделия молчала. Затем взглянула на Мартина и спросила:
— Что скажешь? Дадим ей шанс?
— Сначала ты ляжешь спать, — строго сказал он.
— Да, конечно. Мартин, а ты — тиран.
— Ей действительно страшно и одиноко, — сказал Мартин. — Возможно, она наконец осознала свой возраст. Примирилась с ним.
В доме Катрин Эскотт, который Мартин методично исследовал от порога до чердака, в то время как Корделия с матерью послушно сидели в ожидании, он наотрез отказался занимать отдельную комнату, а устроился поперек двери в гостевой спальне Корделии.
— Мартин, ну что ты делаешь? — устало вздохнула она. — Что еще за паранойя? Здесь мне ничего не грозит. Иди и нормально выспись.
Он приподнялся на локте, еще раз просканировал комнату, проверил пульс и дыхание Корделии, сверкнул для убедительности красными глазами и снова улегся. Корделия повздыхала, поворочалась и вскоре уснула. А Мартин запустил шумовой сканер в фоновом режиме. И тоже уснул. И спал бы до утра, если бы не плач…
Прода от 26.07.2022, 10:08
Глава 14
— Какой он у тебя… решительный, — прошептала Катрин Эскотт не то со страхом, не то с благоговением.
— О да, — так же шепотом ответила Корделия, — решительный.
Мать и дочь послушно сидели рядышком на диване, где Мартин рекомендовал им оставаться. Сам он, комната за комнатой, методично обходил дом. Двигался плавно и бесшумно. Корделия краем глаза замечала его то в одной двери, то в другой, а минуту спустя он уже смазанным силуэтом возник за окном.
— Что он делает? — спросила Катрин.
— Ищет.
— Кого? В доме никого нет.
— Он должен сам убедиться. Пока не убедится, не успокоится.
— А у меня кот, — забеспокоилась Катрин, — аркадийский кун.
— Кота не тронет, — успокоила ее Корделия, — если не голодный, конечно. А вот если голодный…
— Зачем кота? Не надо кота! — всполошилась леди Эскотт. — Там в холодильнике еда есть.
— Мама, успокойся, я пошутила.
На пороге возник Мартин. Возник неожиданно, посредством неуловимого пространственного парадокса, будто всего мгновение назад самозародился из теней, световых пятен и торсионных полей. Будто вдохновленная неким творческим импульсом материя сопряглась в молекулы и породила живое наделенное разумом существо. Вселенная всего лишь пожелала, вычерчивая в глубинах смутный образ, и вот он возник — грациозный, сильный и безумно красивый. Корделия невольно зажмурилась.
Его задумали как безупречное оружие. Нет, своего разумного киборга Гибульский прежде всего видел человеком, эрзац-сыном для обезумевшей матери, но сама кибернетическая основа, сам ствол, на который гениальный нейрокибернетик привил отросток души, был взращен людьми как инструмент разрушения. Эти безупречные мышцы, гибкость и упорство связок, прочность костей, плавность и неукротимость движений, их завораживающая целесообразность, согласованность подчинялись и возводились в степень с единственной целью — во имя запредельной эффективности этого оружия.
Вся история человечества — это история оружия. Нет иной цивилизационной области, в которую люди, с начала времен, не вложили бы больше ресурсов и дарованных свыше талантов. Нет, ни картины, ни статуи, ни поэмы есть подлинные памятники и произведения искусства. Истинные шедевры, рожденные гением, это оружие. Оружие — средоточие страсти, таланта, вдохновения и тщеславия. Оружие — пик человеческой изобретательности, апогей инженерной мысли. Над чем бы ни трудился пытливый ум, к каким бы тайнам ни простирал свое любопытство, какие бы открытия ни делал, обладатель этого ума неизменно замыкал свои изыскания на потенциале разрушения. Титан эпохи Возрождения Леонардо в своем времени прославился отнюдь не как художник. Для Людовика Сфорца он изобретал военные машины, пушки и мортиры. Названный в более поздние века гуманистом Леонардо изобрел скифскую колесницу — жуткое устройство, призванное оставлять на поле боя салат из рук, ног и голов. Говорят, что война — катализатор прогресса. Любые открытия, изобретения обращаются в инструмент смерти, и лишь потом, после убедительной демонстрации своих разрушительных возможностей, плод научных изысканий оборачивается к людям созидательной стороной. И киборги не исключение. Их с самого начала задумывали как универсальных солдат, неуязвимых убийц, которых не посетит сомнение. Они должны были беспрекословно выполнять приказы, безропотно умирать и сеять смерть. Это уже позднее появились Irien'ы и Mary, безобидные гражданские модели, а изначально заказчик требовал только оружие.
А самое эффективное оружие всегда произведение искусства. Это пародоксальное сочетание гармонии и разрушительной силы. Временами, наблюдая за Мартином, Корделия испытывала необъяснимые приступы — к сердцу подкатывал ком какого-то щемящего ужаса. Это случалось в те редкие моменты, когда она вспоминала, что перед ней воплощение нечеловеческой смертоносной силы. Да, по большей части он — человек, но человек, способный, не особо затрудняясь, пройти по маленькому городку подобно той скифской колеснице Леонардо и оставить за собой такой же салат из рук, ног и голов. Идеальное безумной красоты оружие, завораживающее своим совершенством. Осознает ли сам Мартин свои возможности? Осознает. И как будто стыдится.
Однажды в трущобах Старого Стамбула, когда они вышли из лавки торговца древностями, дорогу им преградила компания из пяти человек в масках. Серьезного оружия у них не было, только виброножи и станнер. Вероятно, одна из многочисленных местных банд, специализирующихся на богатых туристах. У Корделии мелькнуло предположение, что грабителей навел сам торговец, пожелавший удвоить заработок. Корделия не искушала местный криминалитет украшениями или голографическим блеском банковской карты, но что-то в ее уверенном поведении, да и стоимость одежды могли много сказать знатоку, подсказать подлинную ценность добычи. Зрелая состоятельная дама, а с ней — симпатичный парень сомнительной боеспособности. Избалованный любовник, почти домашний питомец. Сложения скульптурного, но скорее деликатен, чем грозен. Сбежит и бросит свою благодетельницу. Или благодетельница охотно облегчит свой банковский счет, чтобы спасти от синяков своего мальчика. Эх, как же они ошибались!
— Степень допустимых повреждений? — тихо спросил Мартин, едва те пятеро, в хищном упоении, шагнули навстречу.
— Минимальная, — ответила Корделия, — постарайся никого не убить.
Схватка длилась недолго. Корделия даже не успела испугаться. Был миг изумления. Он ли это, тот цепенеющий от страха мальчик, которого она когда-то кормила овсянкой? Именно в том переулке Корделия впервые ощутила приступ благоговейного ужаса. Мартин двигался так быстро, выверенно и безжалостно, как не смог бы двигаться ни тренированный спецназовец, ни распиаренный кинематографом мастер боевых искусств. Движения его были метки и скупы, без какой бы то ни было кинематографической лихости. Ни размаха, ни зрелищности. Корделия успела заметить, как перекувыркнулся тот, у кого был станнер. Другой отлетел, третий согнулся, четвертый схватился за ушибленное колено, пятый баюкал вывихнутую кисть. У этого пятого был нож, и он успел замахнуться. Это уже потом Мартин показал ей запись, траекторию, по которой двигался. А в момент инцидента Корделия видела только смазанные пятна. Так обычно происходит в фантастических фильмах, где герой обретает способность опережать время, ускоряться с помощью волшебного зелья или заклинания. Все его враги будто оказываются под водой, сонными и вялыми. Сгустки плазмы продираются сквозь воздушную преграду, будто атмосфера загустела и уплотнилась. Брошенные виброножи обретают способность к плавному парению. А герой, не особо утруждаясь, обходит препятствия и крушит врагов, которые беспомощны и почти слепы. На глазах Корделии разыгралась подобная сцена. Нет, время не замедлилось, и Мартин не двигался с какой-то сверхъестественной скоростью. Его противники не обладали особыми боевыми навыками, кроме опыта уличных столкновений. Это были обычные мелкие грабители, привыкшие брать числом, а не умением. Так же легко с ними справился бы и опытный телохранитель-человек. Правда, у Мартина это получилось эффектней.
Когда они вернулись в гостиницу, он спросил:
— Ты испугалась?
— Чего?
— Ты увидела, на что я способен. Ты меня теперь боишься?
Он ждал ответа с какой-то потаенной тоской.
— Мартин, я всегда знала, на что ты способен.
— Но ты испугалась! — упрямо повторил он.
— Я свое давно отбоялась. Еще в медотсеке «Подруги смерти». Это тогда мне следовало бояться.
— Так ты на меня не сердишься? Я никого не убил.
Она взяла руку Мартина, ту самую, в которой таилась смертоносное искусство, погладила, а потом прижалась к ней щекой.
— Мартин, родной, не имеет значения, какими сверхспособностями ты обладаешь. Значение имеет только твой выбор, цель, с которой ты эти сверхспособности пускаешь в ход. Посмотри вокруг. Любой из окружающих нас предметов может стать орудием преступления. Может быть обращен в оружие. Подставка для цветов или кофейная чашка. Все что угодно. Есть отдельные даже спецкурсы по самообороне, на которых обучают производить эту метаморфозу — превращать безобидные предметы обихода в кинжал и гарроту. Поверь мне, жажда убийства, наслаждение властью и безнаказанностью не зависят от физических возможностей. Очень часто главным злодеем оказывается персонаж телесно слабый, и даже ущербный. А вот тот, кто щедро одарен природой, гораздо чаще проявляет великодушие. Потому что сила — это ответственность и великодушие. Понимаешь?
Он кивнул.
