Виктория – значит Победа!
Вика родилась девятого мая. Тёплым вечером, когда повсюду в воздухе разливался волшебный аромат цветущей сирени, а в небо под бодрые песни и радостный гам толпы взлетали ракеты фейерверков.
Четыре года она думала, что песни, парад и салют – всё в честь её дня рождения. Четыре года она, как любой другой ребёнок на её месте, радовалась своему дню рождения, который вместе с ней праздновала вся страна.
Первое и самое острое разочарование пришло в день пятилетия. Когда в садике их группу отправили поздравлять каких-то бабушек и дедушек в тёмных одеждах с яркими значками на груди. Перед этим долгие две недели Вика репетировала с мамой слова, которые нужно было сказать перед тем, как подарить цветы.
«Поздравляю вас с Пятидесятилетием Победы в Великой Отечественной войне!»
Она хорошо справилась, лишь немного запнувшись на слове «Пятидесятилетием». Но дедушка, которому она отдала букет тюльпанов, чуть измятый от её беспокойного волнения, только улыбнулся.
«Спасибо, внучка!»
Мама её похвалила.
- Мама, он сказал, «спасибо, внучка!» Почему, он ведь не мой дедушка?
-Нет, не твой. Твой дедушка погиб на войне, а этот выжил, и теперь он как бы дедушка для тебя и других ребят, тех, у кого тоже дедушки погибли.
- Погибли?
- Умерли. Помнишь, как дядя Сеня с соседнего подъезда?
- Отчего умерли?
- Их убили. Пулями или бомбами. Бах, и всё.
- А нас тоже могут бах, и всё?
- Нет, война давно закончилась. Те бабушки и дедушки, кого ты с ребятами поздравляла – ветераны войны. Они побили фашистов и победили. Они закончили войну пятьдесят лет назад, и теперь мы это празднуем.
Множество вопросов кружилось тогда в голове маленькой Вики, пока она шла рядом с мамой и ела мороженое. А потом вдруг…
- Мама, ты сказала, что сегодня мы празднуем Победу, но ведь сегодня мой день рождения! Ты не будешь меня поздравлять, не будет парада и концерта?
- Почему не будет?
- Но ведь ты сказала, что празднуют Победу.
Мама остановилась, и присела перед дочкой.
- Подожди, ты думала…, что салют и концерт… — женщина вздохнула. — Викуля, всё это в честь Победы. Есть такой праздник – День Победы. Как Новый год, или Восьмое марта, и празднуется он девятого мая.
- Но мой день рождения. А в прошлом году… — девочка даже забыла про мороженое, которое тут же начало таять и течь по пальцам, всё пачкая.
- И в прошлом году, и позапрошлом. Ты родилась в День Победы, Вика. Можешь этим гордиться.
Вот так это было. Но, ни в тот день, ни год спустя, ни спустя десять лет Вика не могла этим гордиться. Она не приглашала друзей на дни рождения, дулась на взрослых, что приходили к родителям на празднование Девятого мая, и попутно поздравляли Вику. Она отказывалась идти со всеми на концерт и на салют. И если вдруг мама устав от её истерик, разрешала остаться дома, то под разрывы ракет Вика плакала в подушку.
В пятнадцать лет к обиде на весь мир добавилось… пожалуй, это чувство можно было назвать жалостью. Хотя больше это была какая-то гремучая смесь обиды, жалости, презрения, грусти, злости… смесь которую она не понимал, а может быть понимала, и потому злилась ещё сильнее.
Как эти чиновники могли, весь год, игнорируя ветеранов, девятого мая поздравлять их с такими постными и довольными лицами? Не понимала, зачем молодых ребят посылают заниматься этими поздравлениями? Что они знают об этой далёкой войне, которая закончилась ещё до рождения их родителей?
Лично для неё война 1941-1945 годов была лишь несколькими старыми фильмами типа «Батальоны просят огня», «А зори здесь тихие…», «Четыре танкиста и собака».
И как она могла искренне поздравлять с Великой Победой, о которой те же самые чиновники говорили как о «ненужной»? Она не раз и не два натыкалась в сети на рассуждения о том, насколько было лучше, если бы немцами удалось завоевать Советский Союз. Хорошо ещё, что таких троллей вовремя обрывали. Даже Вика, никогда особо не интересовавшаяся историей, знала, что завоёвывали Советский Союз не немцы, а фашисты – антисоциальная зараза, которая уничтожила бы всех, кто, так или иначе, не подходил под их мерки. И это лучше всего доказывали миллионы людей погибших в фашистских концлагерях.
Словом не было для Вики в праздновании Победы ничего грандиозного и великого, как об этом говорили. А только лишь горечь и обида, и за себя, и всех, кому в этот день также горько, пусть и по другой причине. И очередной день рождения она праздновать даже и не собралась, если бы, не разъярившаяся вдруг мама. Выяснилось, что она очень устала за эти годы от эгоизма дочери, и потому резко и категорически высказалась против Викиной забастовки. «Пригласишь друзей и будешь праздновать!» Словно можно вот так заставить человека полюбить не любимое, и заставить его радоваться тому, что его просто выводит из себя. Но… выслушав все приведённые доводы, и надев выражение «ок, мам, я всё поняла!», Вика смиренно отправилась в магазин за тортом и соками. В конце концов, если родительница считала, что это необходимо купить, она это купит. А уж кто будет это есть — не её беда.
- Да ты ещё к ним принюхайся! – Вспылила сухая как итальянская макаронина женщина, отталкивая от овощного прилавка старушку, что до этого внимательно рассматривала каждую картофелину, прежде чем положить их себе в полиэтиленовый пакет. От резкого толчка непрочный целлофан лопнул, рассыпая овощи по полу магазина. Проследив за ними, Макаронина удовлетворённо ухмыльнулась, и, кинув сетку с мытым картофелем в тележку, удалилась, гордо задрав подбородок.
Старушка посмотрела ей вслед, и спокойно оторвав от бабины новый пакет, склонилась.
- Давайте, я помогу! – Неожиданно для себя предложила Вика, и первая бросилась собирать разбежавшиеся клубни.
- Спасибо! – Всё так же спокойно отозвалась старушка выпрямляясь. Получив от девушки пакет с беглянками, она осторожно завязала полиэтиленовые ушки, чтобы положить картофель в тележку. А сделав это пошла прочь. В сторону хлебного ряда. Вика пошла за ней. Просто потому, что торты были как раз в той самой стороне.
У хлебных стеллажей старушка замедлилась и пошла мимо, очень степенно, как принимающая парад королева. Почему Вике наблюдавшей за ней пришло в голову именно такое сравнение, она не знала. Но выглядело это именно так. Словно бы английский монарх принимал парад пышных булок, тощих французских багетов, сырных чиабат, чесночных лепёшек и прочего разнообразия хлебобулочной фантазии.
Остановилась старушка лишь напротив лотка с обычным серым хлебом. Спустя долгие минут пять размышлений или разглядывания, она с преувеличенной осторожностью взяла одну из горячих буханок, и уже не выпуская её из рук пошла к кассам.
- Хочешь ещё помочь? – Спросила старушка и девушка, словно только очнувшись, вздрогнула. Было что-то настолько странное и непривычное в поведении старой женщины, что Вика не могла оторвать от неё взгляда и последовала за ней до самого дома. До старой двухэтажке, построенной, по слухам, ещё пленными фашистами. А все мысли о дне рождении, о заказанном мамой торте и соках как-то сами собой вылетели из головы.
- Что?
- Ты помогла мне в магазине, хочешь ещё помочь?
Вика сунула задрожавшие вдруг руки в карманы ветровки, и безразлично пожала плечами.
- А что нужно?
- Мне на второй этаж подниматься, а картофель всё-таки тяжёлый.
На самом деле покупки почти ничего не весили. А вот настоящая помощь потребовалась самой женщине. Уже на втором пролёте она крепко вцепилась в руку Виктории, тяжело дыша, и почти задыхаясь. Девушка и не подумала возмутиться. Тем более что пенсионерка не вызывала в ней никакой брезгливости или чего-то из подобных чувств. От неё пахло свежестью и даже какими-то духами, а старческая рука в пигментных пятнах, была морщинистой и очень тёплой.
В однокомнатной квартире не чувствовалось никаких неприятных запахов. Виктория, ожидавшая их, даже предусмотрительно задержала дыхание, но смущённо выдохнула под пристальным и даже усмехающимся взглядом старушки, отдыхавшей на небольшой табуретке прямо возле входной двери.
- Дай мне пару минут, помощница, и пойдём пить чай!
- Нет, нет, не нужно!
- Нужно, не отказывайся, у меня замечательный чай, ты такого не пробовала! Морковный!
Чай действительно оказался хорошим, и необычным. Что и говорить, Вика с детства любила морковку, и потому сладкий чай со вкусом моркови ей не мог не понравиться. Пили молча, но как давние подружки, с улыбками и искренним весельем. Наливая в блюдца и дуя, чтобы остудить.
- И как же тебя зовут, помощница? – Спросила старушка, когда чай кончился, а Вика вызвалась помыть чашки. Тонкие, красивые, штампованные, как всё совковое, даже со звёздочками качества на донышках.
- Вика…
- Вика? Виктория?
- Нет, просто Вика. Не нужно Виктории, я не люблю… Меня так папа назвал. Ему сына хотелось. Он и имя заготовил заранее, Виктор, а тут я родилась… так и стала Викторией.
Закончив с чашками, девушка отошла от раковины, и, рассказывая, с интересом разглядывала старые чёрно-белые и цветные поляроидные фотографии на большом щите размерами едва ли не со школьную доску, занимавшем одну из стен в маленькой кухне.
- Ясно, но ты не грусти, тёзка, хорошее у нас имя, значащее.
- Тёзка? – Вика оглянулась, не обращая внимания на «значимость».
- Да, — старушка улыбнулась. Светло и солнечно. – Меня зовут Куйбышева Виктория Ивановна.
- И я тоже Ивановна.
- Надеюсь, не Куйбышева?
- Неа, Просина.
- Ну и хорошо, хоть что-то разное. – Отозвалась Виктория Ивановна. – А что ты там, среди фотографий, рассмотрела интересного?
Поражённая неожиданным совпадением Вика не сразу сообразила, о чём её спрашивают, но собралась и, повернувшись к щиту, уверенно ткнула пальцем в один из снимков. На фотографии Виктория Ивановна, лет на десять моложе, стояла возле сверкающего краской и новыми покрышками грузовика непривычного вида.
- Вот это. Это же вы?
- Я... – Старушка кивнула, и, встав, подошла к щиту ближе, близоруко прищуриваясь и присматриваясь. – Я, и ГАЗ-АА… ГАЗ, как наши ГАЗельки сейчас…
- Я знаю, — нетерпеливо отозвалась Вика. – У меня папа водитель газельки, и даже меня научил ездить…
- Аа, ясно. Ну а это я на мемориале сфотографировалась. Только эта красивая, а на фронте все машины несчастные, разбитенькие, деревянные. И стартеров не было, пока заведёшь – руки сорвёшь.
- На фронте?
- Ну, да! – Женщина аккуратно, словно смахивая пыль, провела раскрытой ладонью над фотографиями. – Всю войну прошла, кем только быть не довелось, и зенитчицей, и медсестрой, шампанским солдатам раны обрабатывала, и водителем колонн, а закончила персоналом аэродрома. – Палец завис над другой фотографией, старой, пожухлой, но на ней ещё можно было рассмотреть группу людей в военной форме. Среди которых только по юбке вместо штанов угадывалась девушка.
- И как там… — голос Вики прервался, но проглотив комок, она всё же закончила: — было? Как было?
- Как было? Когда объявили о войне, так стало страшно, не сильно-то кому хотелось идти на фронт…
- А потом?
- И потом страшно, только по-разному. И чуть-чуть страшно, и сильно страшно. Мне война ещё и потом много снилась. Да и сейчас порой ночью просыпаюсь и никак не могу заснуть. Всё крутится в голове, лезут всякие воспоминания, одно, другое, особенно, те, где страшно было. Например, когда в первый раз попала под сильную бомбёжку. Мы тогда там с подругами щебёнку возили. Слышим: «ву-ву-ву», значит приближаются. Потом все побежали, и только крики «Ложись! Ложись!» Я упала, голову за какой-то камень спрятала, а сама считаю, сколько самолётов летит. И столько их налетело… как воробьёв. А они потом начали бросать бомбы, со свистом. Жутким. А я всё так и лежу там. Кто-то из мимо бежавших, схватил меня за руку и в погреб затащил. И кто-то ещё сверху навалился… Страшно! Очень… когда нарастает этот гул «ву-ву-ву», а потом вдруг «вью-ю-ю-ю» начинается, то земля словно чавкает, глотая пули…
А ещё знаешь, что война с людьми делает? Мы же чего только не возили, и горючее, и щебень, и кухню я на «полуторке» возила, и за продуктами ездила. Но самое страшное, это возить раненых и убитых. Помню, в одно ущелье подходили поезда, и мы там разгружали раненых. Это я тебе скажу, не для слабонервных. А однажды нас отправили собирать убитых прямо с поля боя. Стоял сильный мороз, очень холодно, и нам привезли что-то перекусить. А как на снег садиться? Так что ты думаешь, садились прямо на трупы и ели. Хотя я раньше до того брезгливая, что если хоть немного запаха бензина, то уж и есть не могла. А тут сидишь на задубевшем трупе и ешь…
Рассказывала Виктория Ивановна долго, словно бы только и ждала человека, которому обо всём можно рассказать. И про войну, и про возвращение с фронта, про то, как все боялись не вернуться. Про то, как отчаянно верили, что именно им-то повезёт выжить. «А кто не верил, тот погиб. Помню, когда в горах ездили, на этом узком серпантине навстречу машины, и я к горе прижимаюсь. А оттуда сверху глянешь, море с пятачок. Так страшно было ездить, и сколько машин там разбилось, а я вот до сих пор живая».
Домой Вика собралась далеко за полночь, за что и удостоилась подозрительного взгляда от женщины из соседней квартиры, которой именно в это время приспичило вынести мусор.
- Не косись Лариса! Девочка, просто помогла мне, и задержалась за разговорами! – Строго отбрила соседское любопытство боевая пенсионерка, и женщина, в халате и полупустым мусорным ведром, ужом юркнула обратно в квартиру. – Дойдёшь одна?
Вика кивнула.
- Я в этом районе всю жизнь живу, всё наперечёт знаю.
- Ну и отлично! Значит, я не буду беспокоиться.
- Ну, я пошла! – Девушка уже ступила на лестничный марш, но остановилась, оглядываясь. – Виктория Ивановна, а можно я к вам завтра зайду? Вы не будете заняты?
- Да чем же я могу быть занята?
- Но завтра же… Девятое мая!
- Ах, это… — Виктория Ивановна улыбнулась, и махнула рукой на вновь высунувшуюся любопытную соседку. – Ну, официально меня никуда не приглашали, а сама я уж никуда не доберусь.
- А давайте я папу попрошу? Он не откажет, отвезёт, куда попросите.
- Ну, поговори, а завтра посмотрим.
Домой Вика понеслась как на крыльях, и даже взбучку от мамы за позднее возвращение и за так и некупленные торт с соками, приняла спокойно, но едва дождавшись её окончания. Отец не подвёл. Согласился сразу и сразу же позвонил начальнику, взять выходной. «Дочка просит» - объяснил он, и его отпустили.
Заснуть удалось не сразу. Лёжа в кровати, и глядя в приоткрытое окно на полную луну, Вика почему-то всё никак не могла забыть слов Виктории Ивановны.
«а потом вдруг «вью-ю-ю-ю» начинается, то земля, словно чавкает, глотая пули…»
Холод, сырость, темнота возникли внезапно, словно включился фильм. С эффектом полного погружения. Те самые четыре Д, или даже шесть. И когда рядом что-то с дурью жахнуло, Вика, закричав от ужаса, присела, ощущая себя оказавшейся где-то на улице, под мелкой моросью, завесившей всё вокруг. А перед ней как подкошенная упала полная девушка. Нелепо, неправильно, словно запнувшись за воздух. А из безвольных рук покатилась в сторону металлическая болванка, пачкаясь в грязи, теряя свой блеск.
