– Я внимательно вас слушаю, – осторожно озвучил я очевидный факт.
– Мы вынуждены вновь вернуться к вопросу об исполинах, – продолжил лысый, и я и вовсе замер. – Отдел наблюдателей разработал программу поэтапного введения их в структуру нашего сообщества, но продолжает настаивать на том, что в нее не могут быть включены все существующие на сегодняшний день единицы, поскольку часть из них представляют собой явно деструктивный элемент.
– Мои данные не подтверждают это заявление, – не удержался я.
– Результаты периодических инспекций не могут идти ни в какое сравнение с многолетними методичными исследованиями, – небрежно отмахнулся от меня волосатый слева. – Согласно которым отдельные экземпляры проявляют устойчивую тенденцию к скрытности, способной ввести в заблуждение даже наиболее опытных из наших представителей.
– Не стоит также забывать о том, – перехватил у него слово лысый, – что часть исполинов ведет свое происхождение от экстремистского крыла. И, по свидетельству наблюдателей, они, как правило, умножают и развивают способности, доставшиеся им по наследству. Что вызывает еще большую настороженность в отношении направления их деятельности в наших рядах, получи они в них доступ.
– Я не думаю, что разумно судить их заранее по грехам их родителей, – буркнул я.
– Вы правы, – милостиво кивнул лысый. – Но закрывать глаза на возможность такого развития событий мы также не имеем права. Более того, количество имеющихся уже исполинов и разнообразие средств коммуникации на земле ставят под сомнение возможность проведения отбора подходящих нам кандидатов в условиях требуемой секретности. Поведение же несоответствующих нашим критериям может оказаться непредсказуемым.
– Наблюдатели также настойчиво подчеркивают, – опять встрял волосатый, – что земное наследие исполинов неминуемо вызывает в них стремление к объединению всего лишь на основе особенностей их происхождения и в ущерб их более высокому духовному предназначению. Не исключено, что противодействие нам могут оказать даже прошедшие наш селекционный отбор, но оказавшиеся неспособными отрешиться от сугубо земных ценностей и привязанностей.
– Мне кажется, что такие ситуации нужно будет по мере поступления решать, – пожал плечами я.
– Именно поэтому, – одарил меня ослепительно благосклонной улыбкой волосатый, – Вашему отделу вменяется в обязанность разработка всевозможно доступных в земных условиях схем их нейтрализации.
– Чего? – вытаращился я на них самым неприличным образом.
– Ситуаций, в которых нашему сообществу и его законам может быть оказано открытое противодействие, – невозмутимо объяснил мне лысый.
– Каковой должна быть конечная цель такой нейтрализации? – коротко спросил я, закрывая папку. Чтобы было, что руками крепко сжать.
– Устранить подобные деструктивные источники, – хладнокровно поведал мне лысый, – мы не можем себе позволить. Это противоречило бы самим принципам нашей деятельности на земле. И могло бы, что немаловажно, оказать разлагающее воздействие на отдельных представителей нашего собственного сообщества. Поэтому задача состоит во временном выведении из активного состояния представляющих для нас угрозу исполинов. С тем, чтобы на земле сложилось впечатление, что они на пару дней оказались без сознания, но и без каких-либо серьезных повреждений, разумеется. За это время мы вполне успеем очистить их память от каких бы то ни было сведений о нашем сообществе. Что позволит нам впоследствии дать им еще один шанс постепенного знакомства с ним и принятия его устоев.
Я молчал. Вспоминая, как мы вытаскивали Марину. А потом и мелких. Заинтересовав целителей возможностью поизучать их. Показав, что нашими средствами их всегда можно откачать. Своими руками проложив дорогу этому решению.
– Этой задаче в деятельности Вашего отдела отныне придается приоритетное значение, – продолжал тем временем лысый. – Можете приступать.
– И еще одно, – словно спохватился волосатый. – Вопрос об исполинах вызывает в нашем сообществе чрезвычайно противоречивую реакцию. Поэтому, во избежание уже упомянутого разлагающего воздействия, это новое направление деятельности Вашего отдела находится под грифом абсолютной секретности. Я подчеркиваю – абсолютной. Обсуждение любых его аспектов, само упоминание о нем в присутствии какого бы то ни было члена нашего сообщества, – он сделал паузу, глядя на меня, как удав на кролика, – будет признано равносильным разглашению его исполинам.
По дороге назад, в кабинет меня чуть не подбрасывало. Оттого, наверно, и мысли в голове утряслись. Оказавшись, наконец, у себя, я от всей души швырнул папкой в стену, сел за стол и принялся их рассортировывать.
Так, пока еще не конец света. Нейтрализовать придется только открытых бунтарей – значит, нужно сделать так, чтобы их не оказалось. Черт, я же предупредить никого не могу! Ладно, если придется, аварию организуем ювелирную – на земле для такой на каждом шагу букет возможностей. Чтобы на теле ни царапины, только отключка на денек – человека сознания лишить нажатием пальца в нужном месте можно. Нужно будет у целителей уточнить. Черт, опять же не могу! Ладно, будем планировать каждую операцию, ориентируясь на людей – мелкие-то в любой передряге покрепче оказаться должны. А потом лично с энергетиков не слезу, чтобы нашу дозу им влупили, для полного восстановления. Да что ж такое, и это не могу!
Не могу. Не могу я на такое пойти, и точка! А приказа ослушаться могу? Ну да, сейчас. И потом – не решение это. Ну, сошлют меня в другую галактику, к каким-нибудь первобытным – языческие представления из умов вышибать – а здесь они что, мелких в покое оставят? Еще раз сейчас. Свято место пусто не бывает – поставят вместо меня кого-то, кто о ювелирности даже не задумается. И на такого мелких бросить? И психов этих моих, которые перед ними живым заслоном станут? Так их тоже, без всякого раздумья, под очистку. В лучшем случае. Не могу.
Да что я вообще могу? Я – к которому руководители отделов, сняв шляпу, обращаются? Не говоря уже про рядовых собратьев, которым моего взгляда хватает, чтобы у них выправка ветеранов появилась. И это меня какие-то приборы ходячие, роботы бездумные, черви книжные, жизни не знающие, в угол загнали? Из которого либо в отставку, либо в дубинки в их руках? С одинаковым результатом для тех голов, на которые та дубинка нацелена, и для моей собственной совести.
И вдруг я понял, что кое-что все-таки могу. Именно в своей должности, которая позволяет мне при необходимости не оглашать источники полученных тревожных сигналов.
Через пять минут я уже был у внештатников. У их главного. Чтобы без проволочек делу ход дать.
– У меня официальное заявление, – произнес я, без приглашения усаживаясь на стул у его стола и протягивая ему лист бумаги.
– Это кто же на внешнюю защиту руку-то поднял? – насмешливо протянул он, откидываясь в своем кресле.
– Когда к внешней защите руки тянут, она их сама обламывает, – небрежно бросил я. – Тут другое. Поступил сигнал, что у наблюдателей практикуется редактирование докладов с мест. Искажают они там, похоже, реальную картину. А вопрос острый. Надо бы покопать.
– Внешний сигнал? – быстро спросил глава внештатников.
– Внутренний, – уверил я его.
– О-хо-хо! – тяжело вздохнул он. – Это хуже. Анонимный источник не пройдет – придется проверять, не из простой ли мести или зависти он возник. А вот пойдет ли он на открытое сотрудничество? С внешними сигналами всегда проще. Вот на хранителей на днях поступил – все ясно и прозрачно, сейчас думаем, с какой стороны к ним подступиться.
– А что у хранителей? – насторожился я.
– Да вот наблюдатели настаивают, – сокрушенно покачал он головой, – что не прекращаются у них нарушения режима секретности. По крайней мере, в одном месте. Ты его, кстати, знаешь. В отношении исполинов, конечно. Уж больно ловко они начали из-под наблюдения ускользать – не иначе, как учит кто. А там, как нам с тобой обоим прекрасно известно, есть кому преступными навыками поделиться.
– Странно, – холодно заметил я, – я там часто бываю – у меня там опорная точка – и ничего похожего не заметил.
– Так, может, письменно засвидетельствуешь? – оживился он. – Мы бы с дорогой душой дело закрыли – хоть бы и за отсутствием достаточного количества улик. Твоему заявлению, кстати, тоже ход давать не стоит – по той же причине. Не наберется там ничего, уж можешь мне поверить. Так что, может, другой документ вместо него оставишь? По хранителям? Облегчим друг другу жизнь – ты на меня безнадежное дело вешать не будешь, а я в твоих угодьях шорох наводить?
Я скрипнул зубами. Мне что, день уступок назначили? Для воспитания должного смирения? С предоставлением одинаково неприемлемых вариантов выбора? Либо проявить принципиальность и подставить своих психов под нашу местную инквизицию – а с той станется любыми способами доказательства всех смертных грехов раздобыть – либо расплатиться собственным самолюбием за их безопасность. Пусть и временно. Хоть бы до совершеннолетия мелких.
– Идет, – выставил я в добродушной улыбке все зубы. – Избавить коллегу от пустой траты времени и сил – я с удовольствием. Бумагу дашь?
Я порвал прямо при нем свое заявление о служебных преступлениях у наблюдателей, написал другое – об отсутствии таковых у моих психов, дождался, пока он вложит его в уже заведенное на них дело и шлепнет на последнее штамп «Закрыто».
Второй раз я возвращался в свой кабинет в состоянии холодного бешенства. Ничего-ничего, я потерплю. До тех пор, пока к нам Марина не пожалует. Уже немного осталось. Особенно в свете нашей вечности. Вот тогда она у внештатников точно светлой станет. И у наблюдателей тоже. Если я сам не найду раньше способ им глаза протереть от пелены мутной.
Я вдруг остановился как вкопанный. Дословно вспоминая разговор с советниками. Особенно последнюю его часть. С кем мне запретили обсуждать новое поручение? О людях речь не шла! Точно не шла? Точно!
Из соображений осторожности я решил выждать неделю, прежде чем встретиться с Мариной. И только с ней – психов лучше в ближайшем будущем полностью избегать. Далась мне эта неделя непросто – во всех схемах несчастных случаев, за которые нам, как ни крути, пришлось безотлагательно приниматься, мне мерещились Дара с Игорем. Но, правда, как и всегда в детальной разработке любой операции, я и успокоился как-то.
В конце концов, не об устранении же их речь идет! А при переходе к нам, к примеру, память все равно чистится – у всех без исключения. И у хранителей тоже – после нескольких десятков лет постоянного пребывания на земле она у них такой кучей ненужных деталей забивается, что просто приходится облегчать их головы, чтобы те со следующим заданием справились. Даже люди иногда под чистку памяти попадают – те, например, которых во время наших столкновений с теми же темными зацепило.
И занимаются этим исключительно целители. Профессионально занимаются – опыт-то у них за все эти сотни лет немалый накопился. И с нашими, и с людьми. А к мелким они особо внимательно подойти должны – у них ведь давно уже руки чешутся. И даже если отложится их поступление к нам – на подготовительную работу к повторному знакомству с нами и нашими правилами – так это же не еще одну жизнь проходить, как многим людям. И для нас – что такое пара дополнительных лет в ожидании ценных кадров по сравнению с последующей вечностью их использования? Мне самому, правда, ждать не хочется. Почему только хранителям можно будущих коллег среди людей высматривать? А нет, и темным тоже. Еще лучше!
Короче, на встречу с Мариной я отправился с полным разбродом и шатанием в голове. Первым делом предупредил ее, что отныне она мне о проведенной работе отчитываться будет не у себя в офисе и не дома – а где-нибудь в таком месте, чтобы ни одного из наших и в помине рядом не было. Даже Кисы. И приготовился жестко пресекать неминуемые вопросы. Но она – вот кого жду к себе в отряд! – задала только один.
– Ночной бар подойдет? – И едва дождавшись моего ответа, подробно объяснила мне, где материализоваться.
Я решил довериться ее знанию земной жизни. Ночной – звучит неплохо. Ночью большинство людей спит – значит, особой толпы в том месте не будет. Бар – тоже ничего. Там люди обычно пьют спиртное – значит, быстро перестают соображать и, главное, по сторонам оглядываться.
Но когда на следующий день часов в восемь вечера я перешел в видимость в указанной Мариной подворотне и, забрав ее у входа названного ею заведения, зашел в него, меня чуть не оглушило. Помещение было совсем небольшое – с какой-то десяток крохотных столиков – но народу в него набилось, как внештатников, если они однажды за мной придут. И они все орали, как ненормальные, стараясь перекричать ревущую музыку. Я только головой покрутил, покосившись на Марину – ничего себе, обстановочка для доклада вышестоящему!
– Зато здесь нас никто не услышит, – дернула Марина плечом в сторону пустующего в самом углу столика.
Не успели мы там устроиться, как нам принесли две здоровенные стеклянные кружки, наполовину заполненные желтоватой жидкостью, а на другую – пеной.
– Почему здесь? – спросила Марина, чуть отхлебнув из одной и удовлетворенно кивнув.
– Это ты меня спрашиваешь? – раздраженно бросил я.
Чтобы расслышать друг друга, нам приходилось все время наклоняться прямо ухом к губам другого. И меня, по крайней мере, такие телодвижения начали отвлекать. Особенно после того, как Марина велела мне хоть для вида пригубить. Напиток оказался совсем не таким кислющим или слащавым, как эти человеческие вина, которые мне приходилось на всех их сборищах пить – горчинка в нем была как раз мне под настроение.
– Почему не в обычном месте? – перефразировала Марина свой предыдущий вопрос.
– Мне с вашей теплой компанией лучше пока не встречаться, – мрачно буркнул я.
– Что они опять…? – нахмурилась она.
– Да не они! – поморщился я. – Все намного сложнее.
Она вдруг чуть отодвинулась, повернула голову и, прищурившись и больше не мигая, уставилась мне прямо в глаза. А у меня мелькнула мысль, что в этом земном заведении все мои разумные соображения о полной безвредности коррекции памяти мелких вряд ли покажутся столь же убедительными, как у меня в кабинете.
– Ну? – нетерпеливо вывела меня Марина из задумчивости.
– На меня повесили чрезвычайно неприятное задание, – начал я, решив – по всем причинам – как можно быстрее покончить с тем, из-за чего, собственно, и явился на землю. – О котором никто пока не знает и не должен знать. В отношении наших – всех – меня предупредили совершенно официально и очень жестко.
– А почему ты мне об этом говоришь? – перебила меня она.
– О людях мне ничего не сказали, – честно признался я. – А дело нешуточное, и я считаю, что нужно меры принимать. Но, Марина, я тебе серьезно говорю – Анатолию, Тоше, Максу, даже Кисе ни слова. У них хладнокровия не хватит, и я почти уверен, что их снова под колпак взяли. Малейший всплеск с их стороны, и сразу ясно будет, откуда слух пошел. Загремим на этот раз все вместе, и под траурные фанфары – без малейшей пользы делу.
– Интересно-интересно, – медленно протянула Марина, – что же это за дело такое, в котором от людей пользы больше, чем от всех вас вместе взятых?
– Мы вынуждены вновь вернуться к вопросу об исполинах, – продолжил лысый, и я и вовсе замер. – Отдел наблюдателей разработал программу поэтапного введения их в структуру нашего сообщества, но продолжает настаивать на том, что в нее не могут быть включены все существующие на сегодняшний день единицы, поскольку часть из них представляют собой явно деструктивный элемент.
– Мои данные не подтверждают это заявление, – не удержался я.
– Результаты периодических инспекций не могут идти ни в какое сравнение с многолетними методичными исследованиями, – небрежно отмахнулся от меня волосатый слева. – Согласно которым отдельные экземпляры проявляют устойчивую тенденцию к скрытности, способной ввести в заблуждение даже наиболее опытных из наших представителей.
– Не стоит также забывать о том, – перехватил у него слово лысый, – что часть исполинов ведет свое происхождение от экстремистского крыла. И, по свидетельству наблюдателей, они, как правило, умножают и развивают способности, доставшиеся им по наследству. Что вызывает еще большую настороженность в отношении направления их деятельности в наших рядах, получи они в них доступ.
– Я не думаю, что разумно судить их заранее по грехам их родителей, – буркнул я.
– Вы правы, – милостиво кивнул лысый. – Но закрывать глаза на возможность такого развития событий мы также не имеем права. Более того, количество имеющихся уже исполинов и разнообразие средств коммуникации на земле ставят под сомнение возможность проведения отбора подходящих нам кандидатов в условиях требуемой секретности. Поведение же несоответствующих нашим критериям может оказаться непредсказуемым.
– Наблюдатели также настойчиво подчеркивают, – опять встрял волосатый, – что земное наследие исполинов неминуемо вызывает в них стремление к объединению всего лишь на основе особенностей их происхождения и в ущерб их более высокому духовному предназначению. Не исключено, что противодействие нам могут оказать даже прошедшие наш селекционный отбор, но оказавшиеся неспособными отрешиться от сугубо земных ценностей и привязанностей.
– Мне кажется, что такие ситуации нужно будет по мере поступления решать, – пожал плечами я.
– Именно поэтому, – одарил меня ослепительно благосклонной улыбкой волосатый, – Вашему отделу вменяется в обязанность разработка всевозможно доступных в земных условиях схем их нейтрализации.
– Чего? – вытаращился я на них самым неприличным образом.
– Ситуаций, в которых нашему сообществу и его законам может быть оказано открытое противодействие, – невозмутимо объяснил мне лысый.
– Каковой должна быть конечная цель такой нейтрализации? – коротко спросил я, закрывая папку. Чтобы было, что руками крепко сжать.
– Устранить подобные деструктивные источники, – хладнокровно поведал мне лысый, – мы не можем себе позволить. Это противоречило бы самим принципам нашей деятельности на земле. И могло бы, что немаловажно, оказать разлагающее воздействие на отдельных представителей нашего собственного сообщества. Поэтому задача состоит во временном выведении из активного состояния представляющих для нас угрозу исполинов. С тем, чтобы на земле сложилось впечатление, что они на пару дней оказались без сознания, но и без каких-либо серьезных повреждений, разумеется. За это время мы вполне успеем очистить их память от каких бы то ни было сведений о нашем сообществе. Что позволит нам впоследствии дать им еще один шанс постепенного знакомства с ним и принятия его устоев.
Я молчал. Вспоминая, как мы вытаскивали Марину. А потом и мелких. Заинтересовав целителей возможностью поизучать их. Показав, что нашими средствами их всегда можно откачать. Своими руками проложив дорогу этому решению.
– Этой задаче в деятельности Вашего отдела отныне придается приоритетное значение, – продолжал тем временем лысый. – Можете приступать.
– И еще одно, – словно спохватился волосатый. – Вопрос об исполинах вызывает в нашем сообществе чрезвычайно противоречивую реакцию. Поэтому, во избежание уже упомянутого разлагающего воздействия, это новое направление деятельности Вашего отдела находится под грифом абсолютной секретности. Я подчеркиваю – абсолютной. Обсуждение любых его аспектов, само упоминание о нем в присутствии какого бы то ни было члена нашего сообщества, – он сделал паузу, глядя на меня, как удав на кролика, – будет признано равносильным разглашению его исполинам.
По дороге назад, в кабинет меня чуть не подбрасывало. Оттого, наверно, и мысли в голове утряслись. Оказавшись, наконец, у себя, я от всей души швырнул папкой в стену, сел за стол и принялся их рассортировывать.
Так, пока еще не конец света. Нейтрализовать придется только открытых бунтарей – значит, нужно сделать так, чтобы их не оказалось. Черт, я же предупредить никого не могу! Ладно, если придется, аварию организуем ювелирную – на земле для такой на каждом шагу букет возможностей. Чтобы на теле ни царапины, только отключка на денек – человека сознания лишить нажатием пальца в нужном месте можно. Нужно будет у целителей уточнить. Черт, опять же не могу! Ладно, будем планировать каждую операцию, ориентируясь на людей – мелкие-то в любой передряге покрепче оказаться должны. А потом лично с энергетиков не слезу, чтобы нашу дозу им влупили, для полного восстановления. Да что ж такое, и это не могу!
Не могу. Не могу я на такое пойти, и точка! А приказа ослушаться могу? Ну да, сейчас. И потом – не решение это. Ну, сошлют меня в другую галактику, к каким-нибудь первобытным – языческие представления из умов вышибать – а здесь они что, мелких в покое оставят? Еще раз сейчас. Свято место пусто не бывает – поставят вместо меня кого-то, кто о ювелирности даже не задумается. И на такого мелких бросить? И психов этих моих, которые перед ними живым заслоном станут? Так их тоже, без всякого раздумья, под очистку. В лучшем случае. Не могу.
Да что я вообще могу? Я – к которому руководители отделов, сняв шляпу, обращаются? Не говоря уже про рядовых собратьев, которым моего взгляда хватает, чтобы у них выправка ветеранов появилась. И это меня какие-то приборы ходячие, роботы бездумные, черви книжные, жизни не знающие, в угол загнали? Из которого либо в отставку, либо в дубинки в их руках? С одинаковым результатом для тех голов, на которые та дубинка нацелена, и для моей собственной совести.
И вдруг я понял, что кое-что все-таки могу. Именно в своей должности, которая позволяет мне при необходимости не оглашать источники полученных тревожных сигналов.
Глава 14.9
Через пять минут я уже был у внештатников. У их главного. Чтобы без проволочек делу ход дать.
– У меня официальное заявление, – произнес я, без приглашения усаживаясь на стул у его стола и протягивая ему лист бумаги.
– Это кто же на внешнюю защиту руку-то поднял? – насмешливо протянул он, откидываясь в своем кресле.
– Когда к внешней защите руки тянут, она их сама обламывает, – небрежно бросил я. – Тут другое. Поступил сигнал, что у наблюдателей практикуется редактирование докладов с мест. Искажают они там, похоже, реальную картину. А вопрос острый. Надо бы покопать.
– Внешний сигнал? – быстро спросил глава внештатников.
– Внутренний, – уверил я его.
– О-хо-хо! – тяжело вздохнул он. – Это хуже. Анонимный источник не пройдет – придется проверять, не из простой ли мести или зависти он возник. А вот пойдет ли он на открытое сотрудничество? С внешними сигналами всегда проще. Вот на хранителей на днях поступил – все ясно и прозрачно, сейчас думаем, с какой стороны к ним подступиться.
– А что у хранителей? – насторожился я.
– Да вот наблюдатели настаивают, – сокрушенно покачал он головой, – что не прекращаются у них нарушения режима секретности. По крайней мере, в одном месте. Ты его, кстати, знаешь. В отношении исполинов, конечно. Уж больно ловко они начали из-под наблюдения ускользать – не иначе, как учит кто. А там, как нам с тобой обоим прекрасно известно, есть кому преступными навыками поделиться.
– Странно, – холодно заметил я, – я там часто бываю – у меня там опорная точка – и ничего похожего не заметил.
– Так, может, письменно засвидетельствуешь? – оживился он. – Мы бы с дорогой душой дело закрыли – хоть бы и за отсутствием достаточного количества улик. Твоему заявлению, кстати, тоже ход давать не стоит – по той же причине. Не наберется там ничего, уж можешь мне поверить. Так что, может, другой документ вместо него оставишь? По хранителям? Облегчим друг другу жизнь – ты на меня безнадежное дело вешать не будешь, а я в твоих угодьях шорох наводить?
Я скрипнул зубами. Мне что, день уступок назначили? Для воспитания должного смирения? С предоставлением одинаково неприемлемых вариантов выбора? Либо проявить принципиальность и подставить своих психов под нашу местную инквизицию – а с той станется любыми способами доказательства всех смертных грехов раздобыть – либо расплатиться собственным самолюбием за их безопасность. Пусть и временно. Хоть бы до совершеннолетия мелких.
– Идет, – выставил я в добродушной улыбке все зубы. – Избавить коллегу от пустой траты времени и сил – я с удовольствием. Бумагу дашь?
Я порвал прямо при нем свое заявление о служебных преступлениях у наблюдателей, написал другое – об отсутствии таковых у моих психов, дождался, пока он вложит его в уже заведенное на них дело и шлепнет на последнее штамп «Закрыто».
Второй раз я возвращался в свой кабинет в состоянии холодного бешенства. Ничего-ничего, я потерплю. До тех пор, пока к нам Марина не пожалует. Уже немного осталось. Особенно в свете нашей вечности. Вот тогда она у внештатников точно светлой станет. И у наблюдателей тоже. Если я сам не найду раньше способ им глаза протереть от пелены мутной.
Я вдруг остановился как вкопанный. Дословно вспоминая разговор с советниками. Особенно последнюю его часть. С кем мне запретили обсуждать новое поручение? О людях речь не шла! Точно не шла? Точно!
Из соображений осторожности я решил выждать неделю, прежде чем встретиться с Мариной. И только с ней – психов лучше в ближайшем будущем полностью избегать. Далась мне эта неделя непросто – во всех схемах несчастных случаев, за которые нам, как ни крути, пришлось безотлагательно приниматься, мне мерещились Дара с Игорем. Но, правда, как и всегда в детальной разработке любой операции, я и успокоился как-то.
В конце концов, не об устранении же их речь идет! А при переходе к нам, к примеру, память все равно чистится – у всех без исключения. И у хранителей тоже – после нескольких десятков лет постоянного пребывания на земле она у них такой кучей ненужных деталей забивается, что просто приходится облегчать их головы, чтобы те со следующим заданием справились. Даже люди иногда под чистку памяти попадают – те, например, которых во время наших столкновений с теми же темными зацепило.
И занимаются этим исключительно целители. Профессионально занимаются – опыт-то у них за все эти сотни лет немалый накопился. И с нашими, и с людьми. А к мелким они особо внимательно подойти должны – у них ведь давно уже руки чешутся. И даже если отложится их поступление к нам – на подготовительную работу к повторному знакомству с нами и нашими правилами – так это же не еще одну жизнь проходить, как многим людям. И для нас – что такое пара дополнительных лет в ожидании ценных кадров по сравнению с последующей вечностью их использования? Мне самому, правда, ждать не хочется. Почему только хранителям можно будущих коллег среди людей высматривать? А нет, и темным тоже. Еще лучше!
Короче, на встречу с Мариной я отправился с полным разбродом и шатанием в голове. Первым делом предупредил ее, что отныне она мне о проведенной работе отчитываться будет не у себя в офисе и не дома – а где-нибудь в таком месте, чтобы ни одного из наших и в помине рядом не было. Даже Кисы. И приготовился жестко пресекать неминуемые вопросы. Но она – вот кого жду к себе в отряд! – задала только один.
– Ночной бар подойдет? – И едва дождавшись моего ответа, подробно объяснила мне, где материализоваться.
Я решил довериться ее знанию земной жизни. Ночной – звучит неплохо. Ночью большинство людей спит – значит, особой толпы в том месте не будет. Бар – тоже ничего. Там люди обычно пьют спиртное – значит, быстро перестают соображать и, главное, по сторонам оглядываться.
Но когда на следующий день часов в восемь вечера я перешел в видимость в указанной Мариной подворотне и, забрав ее у входа названного ею заведения, зашел в него, меня чуть не оглушило. Помещение было совсем небольшое – с какой-то десяток крохотных столиков – но народу в него набилось, как внештатников, если они однажды за мной придут. И они все орали, как ненормальные, стараясь перекричать ревущую музыку. Я только головой покрутил, покосившись на Марину – ничего себе, обстановочка для доклада вышестоящему!
– Зато здесь нас никто не услышит, – дернула Марина плечом в сторону пустующего в самом углу столика.
Не успели мы там устроиться, как нам принесли две здоровенные стеклянные кружки, наполовину заполненные желтоватой жидкостью, а на другую – пеной.
– Почему здесь? – спросила Марина, чуть отхлебнув из одной и удовлетворенно кивнув.
– Это ты меня спрашиваешь? – раздраженно бросил я.
Чтобы расслышать друг друга, нам приходилось все время наклоняться прямо ухом к губам другого. И меня, по крайней мере, такие телодвижения начали отвлекать. Особенно после того, как Марина велела мне хоть для вида пригубить. Напиток оказался совсем не таким кислющим или слащавым, как эти человеческие вина, которые мне приходилось на всех их сборищах пить – горчинка в нем была как раз мне под настроение.
– Почему не в обычном месте? – перефразировала Марина свой предыдущий вопрос.
– Мне с вашей теплой компанией лучше пока не встречаться, – мрачно буркнул я.
– Что они опять…? – нахмурилась она.
– Да не они! – поморщился я. – Все намного сложнее.
Она вдруг чуть отодвинулась, повернула голову и, прищурившись и больше не мигая, уставилась мне прямо в глаза. А у меня мелькнула мысль, что в этом земном заведении все мои разумные соображения о полной безвредности коррекции памяти мелких вряд ли покажутся столь же убедительными, как у меня в кабинете.
– Ну? – нетерпеливо вывела меня Марина из задумчивости.
– На меня повесили чрезвычайно неприятное задание, – начал я, решив – по всем причинам – как можно быстрее покончить с тем, из-за чего, собственно, и явился на землю. – О котором никто пока не знает и не должен знать. В отношении наших – всех – меня предупредили совершенно официально и очень жестко.
– А почему ты мне об этом говоришь? – перебила меня она.
– О людях мне ничего не сказали, – честно признался я. – А дело нешуточное, и я считаю, что нужно меры принимать. Но, Марина, я тебе серьезно говорю – Анатолию, Тоше, Максу, даже Кисе ни слова. У них хладнокровия не хватит, и я почти уверен, что их снова под колпак взяли. Малейший всплеск с их стороны, и сразу ясно будет, откуда слух пошел. Загремим на этот раз все вместе, и под траурные фанфары – без малейшей пользы делу.
– Интересно-интересно, – медленно протянула Марина, – что же это за дело такое, в котором от людей пользы больше, чем от всех вас вместе взятых?
