- Потом и поговорим.
- Может, я мириться пришел?
- Так мы не ссорились.
- Ты сама ушла!
- Сама.
- Вот! А я предложить хочу: давай сначала начнем.
- Зачем?
- У нас дочь!
- Правда?
- Чего ты, мы ж не в разводе, я пропишусь, а вас расселять будут, нам трешку дадут. Мне лишние метры положены.
Вот, в чем дело! И правда, поганец. А твоя квартира где, профукал, бизнесмен?
Она рассмеялась:
- Нам с дочкой и в двушке не тесно будет.
- А так трешку…
- Папа?
Инна ахнула: ребенок в коридор вышел! Попыталась увести девочку, но упрямо мотая головой, дочь решительно не желала слушаться:
- Мам, дай сказать!
- Детка…
- Дай мне ему сказать!
- Правильно, доча, твое слово – главное!
- Вот, что, папочка, пошел вон!
- Ты как с отцом…
- Нет у меня отца! Никогда не было! И не будет! Фамилию на мамину сменю, а отчество – на дедушкино!
- А?..
Тетя Шура сгребла растерявшегося мужчину в охапку и выставила, как следует, хлопнув дверью. Инна только и смогла выдавить из себя:
- Ты у меня, оказывается, выросла, а я и не заметила.
На развод муж не явился, через положенный срок она обрела свободу, предоставив государству хлопоты по взысканию алиментов. Денег, увы, не прибавилось - судебная машина поворачивалась с большим скрипом, и уголовное преследование было прекращено в виду полной безнадежности взыскания с ответчика.
Отношения с семейством Беловых становились теснее, а перезнакомившись со многими игроками и поучаствовав в действе, Инне стало казаться, что до сих пор проживала жизнь даже не в черно-белом формате, а каких-то переливах серого, или где-то на задворках. Пока она создавала и приумножала свой средневековый гардероб, Анна Владимировна одолжила все необходимое, от украшений и аксессуаров до платьев и обуви. Инне даже как-то почудилось, что где-то в другой жизни она носила нечто подобное. Кто его знает, реинкарнация - слишком высокая материя, чтобы судить о ней без достаточной компетенции.
Игровые наряды учительницы подошли идеально: в переодетом виде Инна походила на нее куда больше, чем можно было предположить по обычному облику, и, решившись воплотить в жизнь последние веяния моды, она решила, что не прогадала. Сколько себя помнит, носила длинную и плотную челку-шторку, не так давно – по образцам из интернета, прореженную, но теперь и она была убрана окончательно. Новая прическа демонстрировала похожую с Беловой форму лба и носа, видоизменившиеся брови показали сходный разрез глаз, отличавшихся лишь цветом радужки, а прозрачно-виноградная зелень вокруг зрачка подчеркнулась светло-русыми, мелированными и стриженными лесенкой волосами. Несомненное сходство с признанной красавицей невероятно способствовало резкому повышению потрепанной жизнью самооценки, и вершащиеся на глазах метаморфозы с удовлетворением отмечала не только она. Ближнее окружение стало смотреть совершенно другими глазами, будто открывая для себя заново, а Инна, попрекая себя в использовании служебного положения и ранее несвойственном нахальстве, на работе пользовалась услугами косметолога и стилиста, переполнявшимися гордостью при взгляде на дело рук своих. Просветившись по поводу привычек женщин, у которых давно не было мужчин, она стала следить за собой в общении с противоположным полом, что, ожидаемо, привело к ощутимому результату, особенно, с учетом игровых знакомств. По-царски баснословно щедрое предложение спонсоров Игры по переведению исторического действа в успешное коммерческое предприятие не заставило ждать, хотя Инна подозревала, что без Селезнёва тут не обошлось.
Недруг Валерия Андреевича продолжал платить за пустые бухгалтерские отчеты щедро, время от времени несколько увеличивая оговоренное жалованье, а торговый дядечка, на старости лет успешно купаясь в коммерции, не забывал и про своего главбуха. Увеличившийся доход позволил не только посвящать выходные Игре, но и окончательно поставить на место хамоватую Мюллершу, отныне привлекавшую исключительно к хорошо оплачиваемым и не слишком обременительным заказам, позволив Золушке от бухгалтерии считать, что жизнь не только наладилась на неопределенно долгое время, но и, можно сказать, удалась.
Экстренный вызов на ковер в налоговую, особого перепуга не вызвал – фирма недруга Валерия Андреевича оставалась пустой, чем мы им куда не угодили? Не соскучишься с фискальными органами! Забеспокоились, почему «Рога и копыта» прибыль не дают? Не ржавеют Ильф с Петровым! Отбоярилась: пока раскрутиться не выходит, но тащиться с актом к директору таки пришлось. Лучась доброжелательной улыбкой, он подмахнул суровую отповедь федерального органа исполнительной власти и выдал премию. Что ж, бойся данайцев, дары приносящих!
Она подзадержалась в недурственной столовой огромного холдинга, и до того, как за спиной раздались истеричные вопли, завернуть за угол не успела. Обернулась на голос и ахнула: глубоко беременную секретаршу Валерия Андреевича дюжий охранник чуть ли не спустил с лестницы. Инна подлетела к выбиравшейся из лужи девушке и помогла присесть на скамейку.
- Вот, гад!
- Может, пожаловаться на охрану? Я все видела.
- Кому? Директору? Он и велел не пускать.
- За что???
- А за что он меня с пузом оставил?
Инна вытаращила глаза – секретарша Валерия Андреевича и его недруг? С головой у девицы как? Впрочем, давно понятно, как именно! Это она Штирлицем трудилась? За шпионаж сексуслугами раплачивались, или это бонус был?
- И что ты теперь делать будешь?
- В суд подам! Тест на отцовство сделаю, и заяву накатаю, пускай алименты платит.
- Вы вели совместное хозяйство?
- Инна Павловна, вы – как вчера родились! Это не обязательно.
- Но…
- А что мне еще делать, дома такой кипиш подняли, мама дорогая!
- А Валерий Андреевич декретные заплатил?
- Мог и больше, не обеднел бы. Мне без работы сколько еще сидеть.
- Соберешься выйти, позвони, может, я что найду.
- Ага, найдете, потом добавите!
- Девочка, я…
- Юродивая, что ли?
- Ну, почему…
- Точно, Мать Тереза. Вы думаете, из-за чего вас с работы поперли?
- Отчего?
- Приказали мне ваш отчет по другой фирме в конверт из налоговой положить, с письмишком приложенным, да на видном месте оставить.
- Зачем?
- А вы хотели, чтобы это меня засекли?
- В шпионской деятельности? Прости, в агентурной.
Так они в налоговую ничего не высылали? Правильно, зачем гусей дразнить!
Девушка всхлипнула:
- Жениться обещал.
- Валерий?
- Вы совсем уже?
- Аудиторов ты привела?
- Подсказала, по наводке.
- По чьей?
- Василиса блаженная!
- А эзотерику наводить, чья идея была?
Девушка насупилась, потом вскинула брови:
- Раз Валерий втюрился, использовать надо.
- А отворот зачем?
- Так бы он вас не выгнал, простил и на меня мог подумать.
- Приворот-то к чему?
- Для развития событий, я бы потом обратно откатала, да книжка куда-то делась, а записать для памяти сразу не дотумкала.
Бестолочь! Слава богу, склерозник шизотерический посеяла, а то бы всю жизнь не разгребла. Глубоко беременная сумасбродка, переваливаясь, как утка, форсировала залитый лужами бульвар. Если человек глуп - это надолго, а против дурости бессильны даже боги!
Переписка с бывшей одноклассницей, а ныне израильской писательницей, ежедневно набирала обороты, осчастливив знакомством с плеядой опусов на мушкетерскую тему. Элла вывела неофитку на один зарубежный сайт, где подвизался администратором бывший одноклассник - перестроечный эмигрант Фельдман. Яшка доучился с ними до девятого класса и перешел в английскую спецшколу, но в их мушкетерской эпопее в роли Фельтона отметиться все же успел. На его сайте на манер живого журнала русскоязычные дюманы обсуждали аспекты бессмертных произведений Дюма. Безоглядно восхищаясь героями Мэтра, они публиковали и собственные творения, вкупе с целыми диссертациями, посвященными коллизиям эпохи, тонкостям перевода и разночтениям в тексте. Поклонниками любимого до обожествления Автора разбирались по косточкам бесконечные экранизации, статьи критиков и литературоведов и даже затрагивалась тематика символичности, фанатизма и фатализма, перемешанных с этимологией и романтизмом. Доходило и до выявления многочисленных ошибок в романах Дюма-отца, а также обсуждения античных мотивов его творчества. Последний аспект дебатов вызвал полное недоумение. Как это там у Анчарова, насчет серовской античности: слюни розовые и кормушка для искусствоведов? Редкий реалист или неоклассицист по молодости, мифологическими картинами не отметился - любой живописец или литератор имеет право на пробу, но где ж найти тую самую античность у Сан Саныча? Она может нечасто, краем бока, проскальзывать у других авторов сходной тематики, но раньше Инне и в голову не приходило заподозрить Дюма-отца в чем-либо подобном.
Сделав определенные выводы и осознавая, что большую их часть лучше держать при себе, интеллигентно и корректно она выяснила у проживающей в Тель-Авиве бывшей москвички неясные ей аспекты дюманских дебатов. Они понимали друг друга практически с полуслова, а от обсуждения личных вопросов Инна воздерживалась, что самой Элле ничуть не мешало - видно, хотелось выговориться. Предоставляя эту возможность, но отсекая поползновения перейти на собственные моменты существования, она переводила разговор на школьные воспоминания.
Не возражая против заочного знакомства с участниками интернетных дискуссий, Инна скоро потерялась в непреходящем потоке негатива, хотя Элла умело дозировала объем информации отрицательного свойства, вставляя критические замечания в виде отдельных предложений исключительно к месту. Оказавшись помимо воли в курсе деталей биографии и творчества дюманов, скрытых за псевдонимами, она ненавязчиво уклонилась от обсуждения ненужных и неинтересных ей подробностей и сосредоточилась исключительно на «Трех мушкетерах».
Разницу во взглядах касательно Атоса Инна списывала на школьную влюбленность Шевретты в поклонника сестры. Как свирепо тогда обрушился портфель на голову Тревиля, провозгласившего на весь класс: «А наша Элла, между прочим, на Атоса запала!» Словесная отповедь рассерженной девочки бестактному капитану из памяти выпала, припомнившись уже сейчас - после повторения почти слово в слово, да еще и с налетом национального менталитета. Родителям, вернувшимся с младшенькой из Германии, следовало бы определить девочек-погодков в параллельные классы. Королевой стал бы кто-то еще, а Женька все равно влюбился бы в Эстель, а не ее старшую сестру, и дело тут не только в заграничном воспитании девочки, назвавшейся дочерью короля Филиппа.
А сейчас-то с чего Элке токсинами исходить? Устроилась в своей земле обетованной, книжки занимательные пишет – московское образование сказывается. Эстель ей долю родительской квартиры выплатила, дома принимает - не в гостиницу сплавляет, отношения родственные поддерживает, дюманит с сестрой на пару. Атос по молодости не достался? Радоваться бы должна: с таким мужем не то, что до Израиля, она и до Шепетовки бы не доехала - после армии Женька всерьез соображал к украинской родне на ПМЖ из Москвы податься. Мужчину женщина делает, при Шевретте он бы таким не стал? Да еще женькин папочка по возвращении на Родину с такими мешками под глазами разгуливал - зерно складывать можно, и долго жить приказал не от рядовой хвори, а от цирроза печени, было в кого сыночке пойти, было. В девяностые народу досталось, кто-то доверительные отношения с горячительным и заимел - так не все же. Или взять, к примеру, белых эмигрантов: в тоске по утраченному душу алкоголю не все отдали, но кто в альфонсы, а то ночные бабочки, пустился, а кто в больницы пошел, в таксисты, на заводы Рено, нефтяные вышки. Человек сам делает свой выбор, и сам же несет его последствия. Взять графа де Ла Фер: сколько он расплачивался за женитьбу на клейменой девке? Никто не неволил от родового имени отказываться, но не счел возможным носить его, позором жены замаранное. Казалось бы, вздернул воровку на ближайшей осине и продолжай графскую жизнь. Нет, в мушкетеры определился, чтобы сдохнуть побыстрее, а то самоубиваться – грех. Употреблял, как сапожник? Тогда все себе позволяли – водичка не в тренде, до чайка с кофейком еще дожить надо, а дурацкий людской организм жидкости требует, вопрос только в объеме дозы, главное – от алкогольной интоксикации коньки не отбросить. Как от деллирум тременс в амьенском погребе бог уберег? Загадка! Или, как сам графушка возвещал, он пить умеет?
Она перечитала описание Атоса в дни пьянства: "И между тем можно было заметить, что эта утонченная натура, это прекрасное существо, этот изысканный ум постепенно оказывался во власти обыденности, подобно тому, как старики незаметно впадают в физическое и нравственное бессилие. В дурные часы Атоса - а эти часы случались нередко - все светлое, что было в нем, потухало, и его блестящие черты скрывались, словно окутанные глубоким мраком. Полубог исчезал, едва оставался человек. Опустив голову, с трудом выговаривая отдельные фразы, Атос долгими часами смотрел угасшим взором то на бутылку и стакан, то на Гримо, который привык повиноваться каждому его знаку и, читая в безжизненном взгляде своего господина малейшие его желания, немедленно исполнял их. Если сборище четырех друзей происходило в одну из таких минут, то два-три слова, произнесенные с величайшим усилием, - такова была доля Атоса в общей беседе. Зато он один пил за четверых, и это никак не отражалось на нем, - разве только он хмурил брови да становился еще грустнее, чем обычно."
Мэтр себе противоречит? Как не отражалось? Атос становился молчалив, едва выговаривал слова. Мужчина в запое – то еще зрелище. Может, не только, чтобы забыться, а изгаляться так над собой Атосу по вкусу было? Католическая эпитимья маловатой показалась, а флагеллянство не жаловал. Или невыносимая легкость пития – это такой завуалированный способ свести счеты с жизнью?
Элла не раз повторяла, что обсуждение Атоса - как черная дыра, никакой возможности выбраться, так что, на обсуждение утешительного прогноза и альтернативного сценария отрадного развития личной жизни полубога они вырулили вполне оправдано и, в принципе, закономерно.
В мушкетерскую бытность графушка, поди, пар по трактирам спускал, потому и Рош-Лабейль нормально воспринял, чай, не Святой Амвросий. Разврат за любовь не считал, а возлюбленной - да, не было. Квартирной хозяйке потому облом вышел, что не только на мужскую тушку посягала. Видимо, тогда просто отделяли физиологию или мимолетные увлечения от высокой романтики. Бэк при всей любви к Анне Филипповне с Шевреттой и другими парижскими
- Может, я мириться пришел?
- Так мы не ссорились.
- Ты сама ушла!
- Сама.
- Вот! А я предложить хочу: давай сначала начнем.
- Зачем?
- У нас дочь!
- Правда?
- Чего ты, мы ж не в разводе, я пропишусь, а вас расселять будут, нам трешку дадут. Мне лишние метры положены.
Вот, в чем дело! И правда, поганец. А твоя квартира где, профукал, бизнесмен?
Она рассмеялась:
- Нам с дочкой и в двушке не тесно будет.
- А так трешку…
- Папа?
Инна ахнула: ребенок в коридор вышел! Попыталась увести девочку, но упрямо мотая головой, дочь решительно не желала слушаться:
- Мам, дай сказать!
- Детка…
- Дай мне ему сказать!
- Правильно, доча, твое слово – главное!
- Вот, что, папочка, пошел вон!
- Ты как с отцом…
- Нет у меня отца! Никогда не было! И не будет! Фамилию на мамину сменю, а отчество – на дедушкино!
- А?..
Тетя Шура сгребла растерявшегося мужчину в охапку и выставила, как следует, хлопнув дверью. Инна только и смогла выдавить из себя:
- Ты у меня, оказывается, выросла, а я и не заметила.
На развод муж не явился, через положенный срок она обрела свободу, предоставив государству хлопоты по взысканию алиментов. Денег, увы, не прибавилось - судебная машина поворачивалась с большим скрипом, и уголовное преследование было прекращено в виду полной безнадежности взыскания с ответчика.
Отношения с семейством Беловых становились теснее, а перезнакомившись со многими игроками и поучаствовав в действе, Инне стало казаться, что до сих пор проживала жизнь даже не в черно-белом формате, а каких-то переливах серого, или где-то на задворках. Пока она создавала и приумножала свой средневековый гардероб, Анна Владимировна одолжила все необходимое, от украшений и аксессуаров до платьев и обуви. Инне даже как-то почудилось, что где-то в другой жизни она носила нечто подобное. Кто его знает, реинкарнация - слишком высокая материя, чтобы судить о ней без достаточной компетенции.
Игровые наряды учительницы подошли идеально: в переодетом виде Инна походила на нее куда больше, чем можно было предположить по обычному облику, и, решившись воплотить в жизнь последние веяния моды, она решила, что не прогадала. Сколько себя помнит, носила длинную и плотную челку-шторку, не так давно – по образцам из интернета, прореженную, но теперь и она была убрана окончательно. Новая прическа демонстрировала похожую с Беловой форму лба и носа, видоизменившиеся брови показали сходный разрез глаз, отличавшихся лишь цветом радужки, а прозрачно-виноградная зелень вокруг зрачка подчеркнулась светло-русыми, мелированными и стриженными лесенкой волосами. Несомненное сходство с признанной красавицей невероятно способствовало резкому повышению потрепанной жизнью самооценки, и вершащиеся на глазах метаморфозы с удовлетворением отмечала не только она. Ближнее окружение стало смотреть совершенно другими глазами, будто открывая для себя заново, а Инна, попрекая себя в использовании служебного положения и ранее несвойственном нахальстве, на работе пользовалась услугами косметолога и стилиста, переполнявшимися гордостью при взгляде на дело рук своих. Просветившись по поводу привычек женщин, у которых давно не было мужчин, она стала следить за собой в общении с противоположным полом, что, ожидаемо, привело к ощутимому результату, особенно, с учетом игровых знакомств. По-царски баснословно щедрое предложение спонсоров Игры по переведению исторического действа в успешное коммерческое предприятие не заставило ждать, хотя Инна подозревала, что без Селезнёва тут не обошлось.
Недруг Валерия Андреевича продолжал платить за пустые бухгалтерские отчеты щедро, время от времени несколько увеличивая оговоренное жалованье, а торговый дядечка, на старости лет успешно купаясь в коммерции, не забывал и про своего главбуха. Увеличившийся доход позволил не только посвящать выходные Игре, но и окончательно поставить на место хамоватую Мюллершу, отныне привлекавшую исключительно к хорошо оплачиваемым и не слишком обременительным заказам, позволив Золушке от бухгалтерии считать, что жизнь не только наладилась на неопределенно долгое время, но и, можно сказать, удалась.
Экстренный вызов на ковер в налоговую, особого перепуга не вызвал – фирма недруга Валерия Андреевича оставалась пустой, чем мы им куда не угодили? Не соскучишься с фискальными органами! Забеспокоились, почему «Рога и копыта» прибыль не дают? Не ржавеют Ильф с Петровым! Отбоярилась: пока раскрутиться не выходит, но тащиться с актом к директору таки пришлось. Лучась доброжелательной улыбкой, он подмахнул суровую отповедь федерального органа исполнительной власти и выдал премию. Что ж, бойся данайцев, дары приносящих!
Она подзадержалась в недурственной столовой огромного холдинга, и до того, как за спиной раздались истеричные вопли, завернуть за угол не успела. Обернулась на голос и ахнула: глубоко беременную секретаршу Валерия Андреевича дюжий охранник чуть ли не спустил с лестницы. Инна подлетела к выбиравшейся из лужи девушке и помогла присесть на скамейку.
- Вот, гад!
- Может, пожаловаться на охрану? Я все видела.
- Кому? Директору? Он и велел не пускать.
- За что???
- А за что он меня с пузом оставил?
Инна вытаращила глаза – секретарша Валерия Андреевича и его недруг? С головой у девицы как? Впрочем, давно понятно, как именно! Это она Штирлицем трудилась? За шпионаж сексуслугами раплачивались, или это бонус был?
- И что ты теперь делать будешь?
- В суд подам! Тест на отцовство сделаю, и заяву накатаю, пускай алименты платит.
- Вы вели совместное хозяйство?
- Инна Павловна, вы – как вчера родились! Это не обязательно.
- Но…
- А что мне еще делать, дома такой кипиш подняли, мама дорогая!
- А Валерий Андреевич декретные заплатил?
- Мог и больше, не обеднел бы. Мне без работы сколько еще сидеть.
- Соберешься выйти, позвони, может, я что найду.
- Ага, найдете, потом добавите!
- Девочка, я…
- Юродивая, что ли?
- Ну, почему…
- Точно, Мать Тереза. Вы думаете, из-за чего вас с работы поперли?
- Отчего?
- Приказали мне ваш отчет по другой фирме в конверт из налоговой положить, с письмишком приложенным, да на видном месте оставить.
- Зачем?
- А вы хотели, чтобы это меня засекли?
- В шпионской деятельности? Прости, в агентурной.
Так они в налоговую ничего не высылали? Правильно, зачем гусей дразнить!
Девушка всхлипнула:
- Жениться обещал.
- Валерий?
- Вы совсем уже?
- Аудиторов ты привела?
- Подсказала, по наводке.
- По чьей?
- Василиса блаженная!
- А эзотерику наводить, чья идея была?
Девушка насупилась, потом вскинула брови:
- Раз Валерий втюрился, использовать надо.
- А отворот зачем?
- Так бы он вас не выгнал, простил и на меня мог подумать.
- Приворот-то к чему?
- Для развития событий, я бы потом обратно откатала, да книжка куда-то делась, а записать для памяти сразу не дотумкала.
Бестолочь! Слава богу, склерозник шизотерический посеяла, а то бы всю жизнь не разгребла. Глубоко беременная сумасбродка, переваливаясь, как утка, форсировала залитый лужами бульвар. Если человек глуп - это надолго, а против дурости бессильны даже боги!
Глава 8. Муки творчества.
Переписка с бывшей одноклассницей, а ныне израильской писательницей, ежедневно набирала обороты, осчастливив знакомством с плеядой опусов на мушкетерскую тему. Элла вывела неофитку на один зарубежный сайт, где подвизался администратором бывший одноклассник - перестроечный эмигрант Фельдман. Яшка доучился с ними до девятого класса и перешел в английскую спецшколу, но в их мушкетерской эпопее в роли Фельтона отметиться все же успел. На его сайте на манер живого журнала русскоязычные дюманы обсуждали аспекты бессмертных произведений Дюма. Безоглядно восхищаясь героями Мэтра, они публиковали и собственные творения, вкупе с целыми диссертациями, посвященными коллизиям эпохи, тонкостям перевода и разночтениям в тексте. Поклонниками любимого до обожествления Автора разбирались по косточкам бесконечные экранизации, статьи критиков и литературоведов и даже затрагивалась тематика символичности, фанатизма и фатализма, перемешанных с этимологией и романтизмом. Доходило и до выявления многочисленных ошибок в романах Дюма-отца, а также обсуждения античных мотивов его творчества. Последний аспект дебатов вызвал полное недоумение. Как это там у Анчарова, насчет серовской античности: слюни розовые и кормушка для искусствоведов? Редкий реалист или неоклассицист по молодости, мифологическими картинами не отметился - любой живописец или литератор имеет право на пробу, но где ж найти тую самую античность у Сан Саныча? Она может нечасто, краем бока, проскальзывать у других авторов сходной тематики, но раньше Инне и в голову не приходило заподозрить Дюма-отца в чем-либо подобном.
Сделав определенные выводы и осознавая, что большую их часть лучше держать при себе, интеллигентно и корректно она выяснила у проживающей в Тель-Авиве бывшей москвички неясные ей аспекты дюманских дебатов. Они понимали друг друга практически с полуслова, а от обсуждения личных вопросов Инна воздерживалась, что самой Элле ничуть не мешало - видно, хотелось выговориться. Предоставляя эту возможность, но отсекая поползновения перейти на собственные моменты существования, она переводила разговор на школьные воспоминания.
Не возражая против заочного знакомства с участниками интернетных дискуссий, Инна скоро потерялась в непреходящем потоке негатива, хотя Элла умело дозировала объем информации отрицательного свойства, вставляя критические замечания в виде отдельных предложений исключительно к месту. Оказавшись помимо воли в курсе деталей биографии и творчества дюманов, скрытых за псевдонимами, она ненавязчиво уклонилась от обсуждения ненужных и неинтересных ей подробностей и сосредоточилась исключительно на «Трех мушкетерах».
Разницу во взглядах касательно Атоса Инна списывала на школьную влюбленность Шевретты в поклонника сестры. Как свирепо тогда обрушился портфель на голову Тревиля, провозгласившего на весь класс: «А наша Элла, между прочим, на Атоса запала!» Словесная отповедь рассерженной девочки бестактному капитану из памяти выпала, припомнившись уже сейчас - после повторения почти слово в слово, да еще и с налетом национального менталитета. Родителям, вернувшимся с младшенькой из Германии, следовало бы определить девочек-погодков в параллельные классы. Королевой стал бы кто-то еще, а Женька все равно влюбился бы в Эстель, а не ее старшую сестру, и дело тут не только в заграничном воспитании девочки, назвавшейся дочерью короля Филиппа.
А сейчас-то с чего Элке токсинами исходить? Устроилась в своей земле обетованной, книжки занимательные пишет – московское образование сказывается. Эстель ей долю родительской квартиры выплатила, дома принимает - не в гостиницу сплавляет, отношения родственные поддерживает, дюманит с сестрой на пару. Атос по молодости не достался? Радоваться бы должна: с таким мужем не то, что до Израиля, она и до Шепетовки бы не доехала - после армии Женька всерьез соображал к украинской родне на ПМЖ из Москвы податься. Мужчину женщина делает, при Шевретте он бы таким не стал? Да еще женькин папочка по возвращении на Родину с такими мешками под глазами разгуливал - зерно складывать можно, и долго жить приказал не от рядовой хвори, а от цирроза печени, было в кого сыночке пойти, было. В девяностые народу досталось, кто-то доверительные отношения с горячительным и заимел - так не все же. Или взять, к примеру, белых эмигрантов: в тоске по утраченному душу алкоголю не все отдали, но кто в альфонсы, а то ночные бабочки, пустился, а кто в больницы пошел, в таксисты, на заводы Рено, нефтяные вышки. Человек сам делает свой выбор, и сам же несет его последствия. Взять графа де Ла Фер: сколько он расплачивался за женитьбу на клейменой девке? Никто не неволил от родового имени отказываться, но не счел возможным носить его, позором жены замаранное. Казалось бы, вздернул воровку на ближайшей осине и продолжай графскую жизнь. Нет, в мушкетеры определился, чтобы сдохнуть побыстрее, а то самоубиваться – грех. Употреблял, как сапожник? Тогда все себе позволяли – водичка не в тренде, до чайка с кофейком еще дожить надо, а дурацкий людской организм жидкости требует, вопрос только в объеме дозы, главное – от алкогольной интоксикации коньки не отбросить. Как от деллирум тременс в амьенском погребе бог уберег? Загадка! Или, как сам графушка возвещал, он пить умеет?
Она перечитала описание Атоса в дни пьянства: "И между тем можно было заметить, что эта утонченная натура, это прекрасное существо, этот изысканный ум постепенно оказывался во власти обыденности, подобно тому, как старики незаметно впадают в физическое и нравственное бессилие. В дурные часы Атоса - а эти часы случались нередко - все светлое, что было в нем, потухало, и его блестящие черты скрывались, словно окутанные глубоким мраком. Полубог исчезал, едва оставался человек. Опустив голову, с трудом выговаривая отдельные фразы, Атос долгими часами смотрел угасшим взором то на бутылку и стакан, то на Гримо, который привык повиноваться каждому его знаку и, читая в безжизненном взгляде своего господина малейшие его желания, немедленно исполнял их. Если сборище четырех друзей происходило в одну из таких минут, то два-три слова, произнесенные с величайшим усилием, - такова была доля Атоса в общей беседе. Зато он один пил за четверых, и это никак не отражалось на нем, - разве только он хмурил брови да становился еще грустнее, чем обычно."
Мэтр себе противоречит? Как не отражалось? Атос становился молчалив, едва выговаривал слова. Мужчина в запое – то еще зрелище. Может, не только, чтобы забыться, а изгаляться так над собой Атосу по вкусу было? Католическая эпитимья маловатой показалась, а флагеллянство не жаловал. Или невыносимая легкость пития – это такой завуалированный способ свести счеты с жизнью?
Элла не раз повторяла, что обсуждение Атоса - как черная дыра, никакой возможности выбраться, так что, на обсуждение утешительного прогноза и альтернативного сценария отрадного развития личной жизни полубога они вырулили вполне оправдано и, в принципе, закономерно.
В мушкетерскую бытность графушка, поди, пар по трактирам спускал, потому и Рош-Лабейль нормально воспринял, чай, не Святой Амвросий. Разврат за любовь не считал, а возлюбленной - да, не было. Квартирной хозяйке потому облом вышел, что не только на мужскую тушку посягала. Видимо, тогда просто отделяли физиологию или мимолетные увлечения от высокой романтики. Бэк при всей любви к Анне Филипповне с Шевреттой и другими парижскими
