королевскими лилиями на концах и алыми трилистниками на перекрестьях, возле средневекового монастыря пронзал горло противнику в красном, почти таком же плаще, а после, пошатываясь, отходил в сторонку. Удалось расслышать: «Господин Атос!» от подбежавшего высокого худого парня с невыразительным длинным лицом. Гримо? Монастырь опознать не удалось, за время парижских каникул их насмотрелась, в голове перепутались, надо поискать дома. Допустим, она видит навеянное гением Мэтра и приправленное буйной фантазией неизвестного автора, и, возможно, своей собственной, что, будучи графом, Атос взял в жены девушку, доказавшую обнаженной на охоте спиной, что не имеет отметин правосудия. Получается, нет у графушки предпосылок, откинув родовое имя, искать смерти в мушкетерском обличье? Позорный след наказания государственных преступников - клеймо в виде французской лилии, похожее на романное описание, а совсем не на букву «V», которой клеймили воров, в сонной истории имеется, но, отнюдь, не на плечике графини, хотя лилльский палач, опять же, в наличии. Стоп, а графиня-то куда делась? Сообщник воровки увез вместе с повешенной, а дальше что? Допустим, ее убили, и объятый отчаянием муж, не сумевший защитить любимую женщину от бандитов, с горя и отчаяния в мушкетеры подался? Сменить графское имя на псевдоним, еще, куда ни шло. Может, графьям с мелким дворянчиками служить было невместно, но принять название какой-то горы, куда женскому полу, отродясь, ходу нет? Чем убитая жена насолить должна была? В процессе подготовки к обряду похорон какая-то неприглядная тайна вскрылась? Шрам на животе от кесарева сечения? Ага, целых четыре штуки! Де Силлег - по другой фамилии д’Атос, допустим, ноги оттуда растут, а убиенная графиня чиста, как свежевыпавший снег. Вдовец, добрый католик, вместо того, чтобы пустить себе пулю в лоб, в мушкетеры подался, в надежде, что долго не прослужит. Но отчего ОБЕ девушки так на Анну Владимировну похожи, вот, кто в подобную историю никаким боком не вписывается?
Последующие ночи не принесли заметного облегчения, сменив курс графской направленности сновидений непонятно, на что, к истории мушкетера не относящееся, но время, похоже, то самое, или недалеко уехало. В небольшой комнатушке средневековой гостиницы, явно, недорогого пошиба, проживают двое русских. На покоцанной временем кровати с замызганным пологом ночует Володя с простоватой рязанской физиономией. Михаил Николаевич, смахивающий на бывшего офицера гимнастеркой времен первой мировой со споротыми погонами, обосновался на грязноватом, в неясного происхождения, пятнах, обшарпанном деревянном полу. Поделили места отдыха? Мило! И как в семнадцатый век белопогонника занесло? А второй комиссарской тужуркой на ночь укрывается? Просто сюр какой-то!
Чуть позже выяснилось, что этот Володя на жизнь наперстками зарабатывает, прямо на Пон-Неф: над второй, считая от берега, опорой Нового моста Самаритянку видно, народ кругом – в обличье века семнадцатого. Парочка соотчественников образца гражданской была отложена в долгий ящик, вдруг, понадобятся зачем, но пробравшийся в парижские сновидения английский король Ричард Третий добил окончательно и бесповоротно. Может ли быть, что в позабытой в детстве книжке, написанной по мотивам Александра Дюма, появились столь неоднозначные персонажи? Скорее, во сне мозг сюжет перерабатывает, дополняя собственными измышлениями.
От подозрений в расстройстве собственной психики удержали невероятная цельность образов и логическое правдоподобие поведенческих мотиваций героев сновидений. Не замечает она за собой даже отдаленной симптоматики повредившегося рассудка, насколько сама может судить. Откладывать проверку подозрений в безумии до Москвы не пришлось: в дальнем углу шкафа, среди книг по естественной истории и биологии, попался небольшой, порядком потрепанный, медицинский справочник затертого года выпуска, оставленный предыдущими жильцами или забытый хозяевами. Покопавшись в разделе психических расстройств, определила, что не испытывает потребности впасть в отклонение от принятых общественных норм поведения. Патологической гиперактивности тоже за собой не замечает, не говоря о кататоническом ступоре и депрессии - господи, слова-то какие! Если она не впала в ипохондрию в девяностые, сейчас от нее такого не дождутся. В качестве образцов умопомрачения в справочнике рассматривалось поведение мифологических героев. Уверенная, что не станет, как Геракл и Медея, посягать на собственного ребенка, и не перережет отару овец, как Аякс, Инна махнула рукой на содержание сновидений и продолжила записывать увиденное.
Отлет в Москву намечался на поздний вечер. Полюбовались панорамой Парижа с высоты монпарнасской башни и отправились на прощальный обед к радушным парижанам. Луковый суп, улитки с пряными травами, утка по-парижски, с черносливом и засахаренными яблоками, клубничный пирог - все было выше всяческих похвал. Ничто не предвещало потрясения, испытанного в кабинете хозяина дома, куда пригласили полюбоваться на прижизненный портрет Поэта, невесть каким чудом не утраченный посреди революционных потрясений, а в целости и сохранности добравшийся до Парижа вместе с потомками мадам Ферла.
Из тяжелой золоченой рамы, запечатленный неизвестным живописцем, умудренный прожитыми годами, оставившими свой след на лице поразительной мужской красоты, чуточку улыбаясь - в отличие от портретов современников, сделанных, как на партбилет, смотрел граф из ее снов! Правда, выглядел герой намного старше. Помотав головой, она напомнила себе, что видит персонажа совсем под другой фамилией, но, возможно, де Ту является родственником Ла Ферам? Споткнулась о мысль, что титулованный беррийский аристократ был выдуман внуком маркиза Ла Пайетри с головы до ног, со всей своей непростой биографией и клеймом жены впридачу. К тому же, злокозненный вельможа умудрился пробраться в ее сновидения ДО ТОГО, как она увидела это изображение. Насторожив уши, послушала рассказ хозяина кабинета о генеалогических исследованиях дома де Ту, пресеченного рукой лионского палача в шестьсот сорок втором году и догадках относительно упомянутого Поэтом своего графского титула. Сообщение, что с конца семидесятых портрет выставлялся в музее Galliera неоднократно, позволило перевести дух – в иностранных журналах попадались репортажи с открытия выставок в Музее моды и костюма, по всей вероятности, тогда и познакомилась с прижизненным изображением графа де Ту.
Инна не сводила глаз с невероятного лица, будто намереваясь запечатлеть в памяти навечно. Такого ранее не случалось, она была равнодушна к мужской красоте, редко сочетающейся с умом, харизмой и интеллектом, и почти прослушала обещание французского родственника сделать две копии портрета – для москвичей. Осознав, что по истечении времени сможет любоваться на это чудо у себя дома, Инна залилась краской, так неловко поблагодарила, что ей стало стыдно, и не произнесла ни слова до момента прощания с гостепримными супругами.
Уложив клюющую носом дочку, она затаилась на кухне, едва слышным шопотом перечитывая копию парижской части семейного архива, которую перед поездкой скопировала у Беловых, заполнив оставшиеся чистыми листы прабабушкиного альбома. Да, с Клариссой у Поэта было совсем не то, невзирая на количество посвященных ей стихотворений: восемнадцать – против двух. Не все дошли до потомков? Или писем к Коринне было только два? Может, были еще, посвященные уже другим женщинам? Поэты – они такие! Им, по жизни, требуется испытывать чувство влюблённости – для вдохновения... Все же, почему-то, кажется, что любовь к Коринне была для Поэта особенной. Остановившись на этой мысли, она отправилась спать, надеясь увидеть продолжение своей невероятной истории.
Подсознание не подкачало, подарив целый ворох новых подробностей и сюжетных поворотов. Углубившись в повседневную жизнь парижского дома Люинь, задумалась о месте нахождения доспехов средневекового рыцаря - почтового ящика Анны и Дидье. Обратилась к помощи Эллы, писавшей, что, будучи с мужем в Париже, посетили отель Карнавале, оставшийся неохваченным самой Инной, заодно поинтересовавшись, как Шевретта оценивает наброски поведенческих мотиваций шпионки Ришелье в герцогском доме. Месседж обескуражил: по заграницам не езжу и правилам поведения не учу. Инна помнила, как в «самом парижском из музеев» Элла любовалась панно из покоев герцогини де Шеврез и прислала фото эффектной лестницы, достойной украшать особняк Люиня. Покопалась в переписке, отыскав то письмо: фото лестницы и панно на месте. Какое же отношение просьба литературной оценки поведения герцогской секретарши имеет к обучению правилам хорошего тона? Не найдя ответа, отнесла ядовитое послание за счет житейских неурядиц самой отправительницы, припомнив, что с ней БЫВАЕТ. Назавтра Элла проклюнулась сама - с утра, как ни в чем, ни бывало. Инна великодушно не стала вставлять лыко в строку, а, разделавшись с текущей отчетностью, растворилась в истории попаданки.
Сюжет будущей книги начерно выстроился, оставалось уточнить бытовые детали повестования. Инна закопалась в источниках на тему времени, когда мужчины носили шляпы. А почему они их сняли? Отчего сильный пол охладел к некогда любимым головным уборам? Крыша автомобиля мешала или сокращение времени нахождения на улице? Упрощение европейского костюма, пережившего не единственную потерю? Он менялся внешне, но не структурно. Сорочка, галстук, два слоя верхней одежды, башмаки, шляпа – и при дворе Короля-Солнце носили, но, сведясь к примитивной пиджачной паре в середине прошлого столетия, мужской облик трансформировался позже в джинсы с майками. В прошлом головной убор говорил о статусе владельца. Рабочему или торговцу в голову бы не пришло нацепить цилиндр, а джентльмен не стал надевать картуз или кепи. Треуголки полагалось носить военным, студентам — фуражки, встретить мужчину без головного убора было нереально, как динозавра. Без шляпы могли не впустить в клуб или ресторан, на прогулке попадешь под обстрел осуждающих взглядов и удостоишься внимания полицейских. Головной убор был нужен владельцу, чтобы сделать жизнь безопасней: мог уберечь от помоев, которые выливали на мостовую, не заботясь о прохожих. Широкие поля шляпы были незаменимы в жару - солнцезащитных очков еще не было, а когда они появились, выяснилось, что модная новинка, ставшая важной деталью имиджа мужчины, следящего за своим обликом, лучше сочетается с непокрытой головой. Мода на поклоны с участием головных уборов ушла в прошлое, а одежда людей из народа стала походить на одежду богатых - не стоимостью, так внешним видом, а ускорение темпа жизни и ее насыщенность не способствовали ношению головных уборов, без которых раньше неприлично было выйти из дому. Период главенствования европейской классики совпадает эпохой модерна: человечество верило в разум и прогресс, надеясь средствами науки перестроить мир на гуманных началах, если, не искоренив бедность, неравенство и несправедливость, то изрядно подсократив их масштаб. «Модерная» идеология пережила катастрофы обеих Мировых и тихо скончалась, когда живший, как в предыдущем столетии, мир начал стремительно ломаться. Распались колониальные империи, а языком международного общения стал английский. Повзрослевшие дети стремились жить отдельно и не торопились заводить семью, проводя время у телевизора. Перестали танцевать, а лишь ритмично двигались под музыку, кутюрье начали выпускать мужские коллекции, реклама занялась эксплуатацией сексуальных и социальных аппетитов потребителей, и наступила современность - колоссальный поворот в истории европейской культуры, не случавшийся с восемнадцатого века.
Освоив эту эпохальную мысль, Инна сосредоточилась на разнице в восприятии людей прошлого и настоящего, закопавшись в справочниках русского языка, картах слов, выражений и заглянув в словарь современного сленга, имея его в виду при написании разговоров. Вопрос диалогов заботил до чрезвычайности, оказавшись одним из самых проблемных мест. Она замечала за собой избыточность описания, реплики «для мебели», склонность к излишней атрибуции, многословное объяснение поведения героев личностными причинами в ущерб ситуационным. Разговоры получались вялыми и смехотворно вычурными, а намертво вклоченное «Краткость -сестра таланта» заставляло решительно расправляться с фразами, несущими недостаточный объем полезной информации, добиваясь естественности живой речи согласно описываемому времени, чтобы не получилось что-то вроде: «Тысяча чертей! — воскликнул сисадмин, перезагружая компьютер. — Будь я проклят, если не отомщу этим канальям!».
Никак не удавалось избегать длинных предложений с неуклюжими деепричастными оборотами и тяжеловесными наречиями, но краткие, усеченные фразы, отягощенные словами автора, на деле выглядели еще гаже. Дошло достаточно быстро, что писать текст, в принципе, сложно, и, в особенности, писать просто. Еще труднее писать прямо, не скрывая свою позицию и аргументы за «наверное», «по моему мнению» и «как мне кажется», виляя между разными точками зрения, прячась за цинизм или уходя в негатив и отрицание. Оставалось понять главное: как писать короткими фразами емкие мысли, не камуфлируя деепричастиями, не используя банальные обороты, не употребляя канцеляризмы и отрицательную частицу «не» несколько раз подряд. Избитые слова и выражения заставляли без конца нырять в словари синонимов, а понимание, что каждый герой не должен общаться в вакууме, и необходимость создавать вокруг него живой мир, с запахами, звуками, светом и обстановкой повергала в полное отчаяние. Наконец, намучавшись, как поэт Бездомный с двумя Берлиозами, она выкинула белый флаг и, сетуя на нехватку времени, отдалась на волю судьбы начинающего автора, излагая сюжет по мере возможности и полагаясь на последующее редактирование уже незамыленным глазом.
Приглашение Анны Филипповны Австрийской на выставку, где, в числе прочих, будут демонстрироваться ее работы, Инна приняла с благодарностью – организму требовалась перезагрузка, а Эстель еще в школе потрясала собственноручными портретами героев Дюма.
Последующие ночи не принесли заметного облегчения, сменив курс графской направленности сновидений непонятно, на что, к истории мушкетера не относящееся, но время, похоже, то самое, или недалеко уехало. В небольшой комнатушке средневековой гостиницы, явно, недорогого пошиба, проживают двое русских. На покоцанной временем кровати с замызганным пологом ночует Володя с простоватой рязанской физиономией. Михаил Николаевич, смахивающий на бывшего офицера гимнастеркой времен первой мировой со споротыми погонами, обосновался на грязноватом, в неясного происхождения, пятнах, обшарпанном деревянном полу. Поделили места отдыха? Мило! И как в семнадцатый век белопогонника занесло? А второй комиссарской тужуркой на ночь укрывается? Просто сюр какой-то!
Чуть позже выяснилось, что этот Володя на жизнь наперстками зарабатывает, прямо на Пон-Неф: над второй, считая от берега, опорой Нового моста Самаритянку видно, народ кругом – в обличье века семнадцатого. Парочка соотчественников образца гражданской была отложена в долгий ящик, вдруг, понадобятся зачем, но пробравшийся в парижские сновидения английский король Ричард Третий добил окончательно и бесповоротно. Может ли быть, что в позабытой в детстве книжке, написанной по мотивам Александра Дюма, появились столь неоднозначные персонажи? Скорее, во сне мозг сюжет перерабатывает, дополняя собственными измышлениями.
От подозрений в расстройстве собственной психики удержали невероятная цельность образов и логическое правдоподобие поведенческих мотиваций героев сновидений. Не замечает она за собой даже отдаленной симптоматики повредившегося рассудка, насколько сама может судить. Откладывать проверку подозрений в безумии до Москвы не пришлось: в дальнем углу шкафа, среди книг по естественной истории и биологии, попался небольшой, порядком потрепанный, медицинский справочник затертого года выпуска, оставленный предыдущими жильцами или забытый хозяевами. Покопавшись в разделе психических расстройств, определила, что не испытывает потребности впасть в отклонение от принятых общественных норм поведения. Патологической гиперактивности тоже за собой не замечает, не говоря о кататоническом ступоре и депрессии - господи, слова-то какие! Если она не впала в ипохондрию в девяностые, сейчас от нее такого не дождутся. В качестве образцов умопомрачения в справочнике рассматривалось поведение мифологических героев. Уверенная, что не станет, как Геракл и Медея, посягать на собственного ребенка, и не перережет отару овец, как Аякс, Инна махнула рукой на содержание сновидений и продолжила записывать увиденное.
Отлет в Москву намечался на поздний вечер. Полюбовались панорамой Парижа с высоты монпарнасской башни и отправились на прощальный обед к радушным парижанам. Луковый суп, улитки с пряными травами, утка по-парижски, с черносливом и засахаренными яблоками, клубничный пирог - все было выше всяческих похвал. Ничто не предвещало потрясения, испытанного в кабинете хозяина дома, куда пригласили полюбоваться на прижизненный портрет Поэта, невесть каким чудом не утраченный посреди революционных потрясений, а в целости и сохранности добравшийся до Парижа вместе с потомками мадам Ферла.
Из тяжелой золоченой рамы, запечатленный неизвестным живописцем, умудренный прожитыми годами, оставившими свой след на лице поразительной мужской красоты, чуточку улыбаясь - в отличие от портретов современников, сделанных, как на партбилет, смотрел граф из ее снов! Правда, выглядел герой намного старше. Помотав головой, она напомнила себе, что видит персонажа совсем под другой фамилией, но, возможно, де Ту является родственником Ла Ферам? Споткнулась о мысль, что титулованный беррийский аристократ был выдуман внуком маркиза Ла Пайетри с головы до ног, со всей своей непростой биографией и клеймом жены впридачу. К тому же, злокозненный вельможа умудрился пробраться в ее сновидения ДО ТОГО, как она увидела это изображение. Насторожив уши, послушала рассказ хозяина кабинета о генеалогических исследованиях дома де Ту, пресеченного рукой лионского палача в шестьсот сорок втором году и догадках относительно упомянутого Поэтом своего графского титула. Сообщение, что с конца семидесятых портрет выставлялся в музее Galliera неоднократно, позволило перевести дух – в иностранных журналах попадались репортажи с открытия выставок в Музее моды и костюма, по всей вероятности, тогда и познакомилась с прижизненным изображением графа де Ту.
Инна не сводила глаз с невероятного лица, будто намереваясь запечатлеть в памяти навечно. Такого ранее не случалось, она была равнодушна к мужской красоте, редко сочетающейся с умом, харизмой и интеллектом, и почти прослушала обещание французского родственника сделать две копии портрета – для москвичей. Осознав, что по истечении времени сможет любоваться на это чудо у себя дома, Инна залилась краской, так неловко поблагодарила, что ей стало стыдно, и не произнесла ни слова до момента прощания с гостепримными супругами.
Уложив клюющую носом дочку, она затаилась на кухне, едва слышным шопотом перечитывая копию парижской части семейного архива, которую перед поездкой скопировала у Беловых, заполнив оставшиеся чистыми листы прабабушкиного альбома. Да, с Клариссой у Поэта было совсем не то, невзирая на количество посвященных ей стихотворений: восемнадцать – против двух. Не все дошли до потомков? Или писем к Коринне было только два? Может, были еще, посвященные уже другим женщинам? Поэты – они такие! Им, по жизни, требуется испытывать чувство влюблённости – для вдохновения... Все же, почему-то, кажется, что любовь к Коринне была для Поэта особенной. Остановившись на этой мысли, она отправилась спать, надеясь увидеть продолжение своей невероятной истории.
Подсознание не подкачало, подарив целый ворох новых подробностей и сюжетных поворотов. Углубившись в повседневную жизнь парижского дома Люинь, задумалась о месте нахождения доспехов средневекового рыцаря - почтового ящика Анны и Дидье. Обратилась к помощи Эллы, писавшей, что, будучи с мужем в Париже, посетили отель Карнавале, оставшийся неохваченным самой Инной, заодно поинтересовавшись, как Шевретта оценивает наброски поведенческих мотиваций шпионки Ришелье в герцогском доме. Месседж обескуражил: по заграницам не езжу и правилам поведения не учу. Инна помнила, как в «самом парижском из музеев» Элла любовалась панно из покоев герцогини де Шеврез и прислала фото эффектной лестницы, достойной украшать особняк Люиня. Покопалась в переписке, отыскав то письмо: фото лестницы и панно на месте. Какое же отношение просьба литературной оценки поведения герцогской секретарши имеет к обучению правилам хорошего тона? Не найдя ответа, отнесла ядовитое послание за счет житейских неурядиц самой отправительницы, припомнив, что с ней БЫВАЕТ. Назавтра Элла проклюнулась сама - с утра, как ни в чем, ни бывало. Инна великодушно не стала вставлять лыко в строку, а, разделавшись с текущей отчетностью, растворилась в истории попаданки.
Глава 11. Когда мужчины носили шляпы.
Сюжет будущей книги начерно выстроился, оставалось уточнить бытовые детали повестования. Инна закопалась в источниках на тему времени, когда мужчины носили шляпы. А почему они их сняли? Отчего сильный пол охладел к некогда любимым головным уборам? Крыша автомобиля мешала или сокращение времени нахождения на улице? Упрощение европейского костюма, пережившего не единственную потерю? Он менялся внешне, но не структурно. Сорочка, галстук, два слоя верхней одежды, башмаки, шляпа – и при дворе Короля-Солнце носили, но, сведясь к примитивной пиджачной паре в середине прошлого столетия, мужской облик трансформировался позже в джинсы с майками. В прошлом головной убор говорил о статусе владельца. Рабочему или торговцу в голову бы не пришло нацепить цилиндр, а джентльмен не стал надевать картуз или кепи. Треуголки полагалось носить военным, студентам — фуражки, встретить мужчину без головного убора было нереально, как динозавра. Без шляпы могли не впустить в клуб или ресторан, на прогулке попадешь под обстрел осуждающих взглядов и удостоишься внимания полицейских. Головной убор был нужен владельцу, чтобы сделать жизнь безопасней: мог уберечь от помоев, которые выливали на мостовую, не заботясь о прохожих. Широкие поля шляпы были незаменимы в жару - солнцезащитных очков еще не было, а когда они появились, выяснилось, что модная новинка, ставшая важной деталью имиджа мужчины, следящего за своим обликом, лучше сочетается с непокрытой головой. Мода на поклоны с участием головных уборов ушла в прошлое, а одежда людей из народа стала походить на одежду богатых - не стоимостью, так внешним видом, а ускорение темпа жизни и ее насыщенность не способствовали ношению головных уборов, без которых раньше неприлично было выйти из дому. Период главенствования европейской классики совпадает эпохой модерна: человечество верило в разум и прогресс, надеясь средствами науки перестроить мир на гуманных началах, если, не искоренив бедность, неравенство и несправедливость, то изрядно подсократив их масштаб. «Модерная» идеология пережила катастрофы обеих Мировых и тихо скончалась, когда живший, как в предыдущем столетии, мир начал стремительно ломаться. Распались колониальные империи, а языком международного общения стал английский. Повзрослевшие дети стремились жить отдельно и не торопились заводить семью, проводя время у телевизора. Перестали танцевать, а лишь ритмично двигались под музыку, кутюрье начали выпускать мужские коллекции, реклама занялась эксплуатацией сексуальных и социальных аппетитов потребителей, и наступила современность - колоссальный поворот в истории европейской культуры, не случавшийся с восемнадцатого века.
Освоив эту эпохальную мысль, Инна сосредоточилась на разнице в восприятии людей прошлого и настоящего, закопавшись в справочниках русского языка, картах слов, выражений и заглянув в словарь современного сленга, имея его в виду при написании разговоров. Вопрос диалогов заботил до чрезвычайности, оказавшись одним из самых проблемных мест. Она замечала за собой избыточность описания, реплики «для мебели», склонность к излишней атрибуции, многословное объяснение поведения героев личностными причинами в ущерб ситуационным. Разговоры получались вялыми и смехотворно вычурными, а намертво вклоченное «Краткость -сестра таланта» заставляло решительно расправляться с фразами, несущими недостаточный объем полезной информации, добиваясь естественности живой речи согласно описываемому времени, чтобы не получилось что-то вроде: «Тысяча чертей! — воскликнул сисадмин, перезагружая компьютер. — Будь я проклят, если не отомщу этим канальям!».
Никак не удавалось избегать длинных предложений с неуклюжими деепричастными оборотами и тяжеловесными наречиями, но краткие, усеченные фразы, отягощенные словами автора, на деле выглядели еще гаже. Дошло достаточно быстро, что писать текст, в принципе, сложно, и, в особенности, писать просто. Еще труднее писать прямо, не скрывая свою позицию и аргументы за «наверное», «по моему мнению» и «как мне кажется», виляя между разными точками зрения, прячась за цинизм или уходя в негатив и отрицание. Оставалось понять главное: как писать короткими фразами емкие мысли, не камуфлируя деепричастиями, не используя банальные обороты, не употребляя канцеляризмы и отрицательную частицу «не» несколько раз подряд. Избитые слова и выражения заставляли без конца нырять в словари синонимов, а понимание, что каждый герой не должен общаться в вакууме, и необходимость создавать вокруг него живой мир, с запахами, звуками, светом и обстановкой повергала в полное отчаяние. Наконец, намучавшись, как поэт Бездомный с двумя Берлиозами, она выкинула белый флаг и, сетуя на нехватку времени, отдалась на волю судьбы начинающего автора, излагая сюжет по мере возможности и полагаясь на последующее редактирование уже незамыленным глазом.
Приглашение Анны Филипповны Австрийской на выставку, где, в числе прочих, будут демонстрироваться ее работы, Инна приняла с благодарностью – организму требовалась перезагрузка, а Эстель еще в школе потрясала собственноручными портретами героев Дюма.
