- Мне сообщили о гибели вашего сына, полковник. Я бесконечно сочувствую вам и вашей супруге, - сказала Василина, волнуясь. Лицо тидусса, всегда равнодушное и спокойное, не могло стать еще недвижимей – но стало, словно все мышцы на нем закаменели. – Если вам нужно несколько дней провести с семьей, пожалуйста…
- Благодарю, ваше величество, - ровно ответил Тандаджи. – Мы уже попрощались с Диди. Я продолжу работать. Чтобы другие дети остались живы.
Он поклонился и вышел, не дождавшись разрешения королевы – и эта рассеянность была единственным, чем он проявил ту боль, которая плескалась сейчас в нем.
Дорогие друзья, напоминаю, что вы читаете черновик. Это значит, что после окончания главы и эпизоды могут меняться местами, дополняться, углубляться и тп)))
Ваш автор.
Поехали потихоньку, ттт, чтоб не сглазить) Всех обнимаю и безумно рада первому продолжению после долгого перерыва!
Майло Тандаджи, пройдя по залу Управления мимо затихающих сотрудников, глянул на двери к Стрелковскому, но все же направился к себе – нужно было подумать в тишине. В кабинете он сыпанул в кружку с надписью «Спокойствие побеждает все» кофе, залил кипятком, и, морщась от противного вкуса, опустился в кресло.
Приедет домой и сварит себе настоящий. С корицей и солью, такой, какой любил Диди. Сварит для себя, для матушки, для Таби и невесток…
…Надо было плюнуть на честь и гордость и держать сыновей здесь, под боком. Они так же служили бы Рудлогу, но Диди был бы жив…
И кто-то другой погиб бы в Угорском котле.
Тидусс закрыл глаза, закинул в глотку остатки обжигающей горькой бурды – и, выдохнув, смахнул набежавшие слезы. К дурман-траве он не прикасался специально, чтобы не осквернять память о сыне, не притушать ее, а вот дрянной кофе позволял отвлечься и сосредоточиться.
Итак, все попытки ментально «подключиться» и передать что-то Алине Рудлог через Ситникова провалились. Возможно, смог бы помочь Хань Ши или его старший сын, но один сейчас в районе провинции Сейсянь, где ждут открытия следующего портала, а второй остался во главе империи, да и чтобы добраться до Рудлога, потребуется немало времени – Зеркала и телепорты не работают.
Свидерский с Алмазом Старовым обещали заглянуть к Дорофее сегодня ночью и попробовать вдвоем. Можно было бы привлечь им на помощь и Черныша, но рисковать, подпуская ничем не брезгующего мага к двоим, от которых зависит судьба Туры, не решился никто.
Тандаджи, поколебавшись, насыпал себе еще кофе, и, помешивая ложечкой кипяток, пошел к Стрелковскому. На его плече тоже была траурная фиолетовая лента – Игорь знал сыновей Тандаджи с детства и тоже горевал.
Игорь сидел за столом с аккуратнейшим образом разложенными бумагами и папками и, просматривая досье с секретной лазурной лентой наискосок, тоже пил кофе. Увидев коллегу, приветственно махнул рукой: присаживайся.
- Я ненадолго. Хочу одолжить у тебя Дробжек, – сообщил тидусс, оставшись у входа. – Надо разговорить и привлечь к сотрудничеству еще одного молчуна. Который в бункере у Дорофеи сидит.
- Уперся? – понимающе проговорил Стрелковский.
- Скорее, закрылся, - поправил его Тандаджи. – Апатия, общается только со священником, исповедовался ему. Жаль, что служитель принципиален и тайну исповеди хранит стойко.
- Он и не может рассказать, - Игорь потеребил шестиугольный знак Триединого, висящий на цепочке на шее. – Расскажет – потеряет силу. А записать не пробовали?
- Ты ли мне это предлагаешь? - едко вопросил Майло. Стрелковский усмехнулся.
- Греха на служителе тогда не будет.
- Увы, - так же едко продолжил тидусс, - отец Олег не только принципиален, но и умен. Поэтому накрыл их с Макроутом щитом на время исповеди. Поэтому мне и нужна Люджина.
- Я только за, - проворчал Игорь, – Хоть ко всем допросам ее привлекай, главное, чтобы избавилась от мысли поехать к матери. А то получит от нее письмо, и затем ходит задумчивая – на лбу написано, что размышляет, не податься ли ей обратно на Север, к партизанам.
- Люджина – разумная женщина, - напомнил Тандаджи. – Где она сейчас, кстати?
Игорь взглянул на часы – половина одиннадцатого утра.
- Через полчаса появится. Теперь по утрам и вечерам консультирует в Первом военном госпитале, - Стрелковский встал, чтобы тоже долить себе кофе. – Туда положили несколько северян после захвата хутора Анежки Витановны, Люджина пару раз ездила их навестить, поговорить… потом стала другим раненым помогать, теперь каждый день в свободные часы и все выходные там.
- А ты говоришь, уйдет на фронт, - усмехнулся тидусс. – Она себе свой фронт нашла здесь, полковник.
- Дай-то боги, - буркнул Игорь. Посмотрел на свои бумаги. – Ты ее прямо сегодня хочешь направить к Дорофее, Майло?
- Чем скорее, тем лучше. Приедет – выделю сопровождающего и пусть едет. Мало того, что нужно пробовать все способы передать послание в Нижний мир, так и еще следует выудить у темного максимум информации об остальных заговорщиках. У Макроута в голове все так же заперто, как у Львовского, но тут крошка, там крошка… сам понимаешь, пока не выловим всех, есть опасность, что покушения на королеву будут продолжаться. Несмотря на то что Львовский утверждает, что их больше не будет.
- А если прижать Черныша и заставить снять блоки?
- Отказывается, - с досадой поморщился Майло. – Свидерский поторопился с магдоговором: про снятие блоков там ни строчки. И не заставишь Черныша теперь. Амнистия.
- Мага такой силы в принципе сложно заставить что-то сделать, - заметил Стрелковский сочувственно. Постучал пальцами по пустой кружке. – Я, пожалуй, сам отвезу Люджину к Дорофее сегодня. Мне надо проветрить голову, засиделся я в кабинете. Покажу ей дорогу, чтобы завтра, если понадобится, могла доехать сама.
Люджина
Звонок от Тандаджи раздался, когда капитан Дробжек уже подъезжала к стоянке Зеленого крыла. Теперь она вставала в шесть – чтобы успеть в госпиталь к семи и провести две-три консультации, но ее это не утомляло: в детстве на утреннюю дойку или на сенокос приходилось и раньше вставать.
Сонливость, сопровождавшая ее первые месяцы беременности, прошла, тело после событий в декабре в Бермонте постепенно вернуло свой вес, живот к седьмому месяцу сильно округлился, но чувствовала она себя так легко, будто снова была десятилетней активной девчонкой. Разве что прошлогодние переломы еще ныли на погоду, да к вечерам ноги становились тяжеловаты.
Только на душе было муторно – в Первом госпитале лежали не только раненые солдаты, но и бывшие пленные рудложцы, которым удалось сбежать или которых отбили свои, беженцы, получившие по пути к Иоаннесбургу травмы или ранения. Было там и детское отделение, в котором находились раненые дети.
Но с детьми Люджина не умела работать и не могла. Первое правило психолога - отстраняться, уметь дистанцироваться от горя, беды, иначе быстро выгоришь, пропуская через себя. Со взрослыми у нее получалось, а с детьми – нет.
Дробжек поначалу ездила в госпиталь по просьбе матери – навещала «ее» партизан и медсестру Элишку, потерявшую мужа и перенесшую издевательства иномирян. Элишка и стала первой пациенткой северянки – а затем к Дробжек подошла женщина, чудом сбежавшая из колонны будущих рабов, отправляющихся к порталу в Нижний мир, следом боец, единственный выживший из своего отряда… и после общения с начмедом госпиталя Люджину включили в штат психологов на четверть ставки.
Теперь, по пути из госпиталя в Зеленое крыло она всегда останавливалась у моста через Адигель и некоторое время стояла там, вдыхая влажный речной воздух, глядя на уходящий вдаль по берегам зеленый цветущий Иоаннесбург, который уже полностью вступил в пышную весну средней полосы, и отдавая текущей воде, темным водоворотам у опор моста и ветру все то горе, которое самой Люджине отдали сегодня.
С Игорем они теперь виделись большей частью на работе – ибо, хотя с вечерних консультаций она возвращалась не раньше десяти, он засиживался вообще допоздна, мог прийти заполночь, когда Люджина уже спала. А утром она вставала раньше его.
Но раз в неделю Стрелковский старался уходить с работы пораньше – и тогда они вдвоем заезжали сначала в собачий приют, а затем к старенькой «бабушке» королевы Полины-Иоанны Тамаре Марковне, чтобы помочь ей с уборкой и купить продукты. Тамара Марковна ждала их, как дорогих гостей, приглашала на встречи других старушек и стариков из своего дома, которые делились уже своими проблемами – так постепенно Игорь и Люджина взяли шефство над всеми, кому в этом доме требовалась помощь.
На следующий после встречи с бабушкой день, около четырех вечера Игорь Иванович обязательно звонил Полине прямо из Управления. Люджина периодически заставала эти звонки – он рассказывал дочери и про собак, и про стариков, и что-то объяснял по следовательской работе, обязательно говорил то ,что известно про Демьяна Бермонта, хотя у королевы наверняка лежали доклады из Бермонтской службы безопасности. Но несколько раз он не успевал вернуться в кабинет из-за срочных дел – и тогда просил позвонить Люджину, потому что Полина ждала звонка.
И как-то внезапно королева Бермонта стала общаться с Дробжек чаще и больше, чем со Стрелковским.
Полина Бермонт была приветливой, жизнерадостной и контактной. Она периодически звонила Люджине «на минутку», открыто смеялась в трубку при рассказах о проказах собак, благодарила за помощь «своей» бабушке. Иногда, по всей очевидности, у Полины оказывалось больше свободного времени – и тогда она расспрашивала Люджину про Стрелковского, живо интересовалась, чем занимается сама капитан.
- Я не слишком вас отвлекаю? – спросила она как-то. – Я скучаю по дому, и пусть даже общаюсь с сестрами, мне все равно мало, понимаете?
- Понимаю, - спокойно ответила Люджина. – Для вас Рудлог – это ваши корни, и вы всегда будете находить в нем силу. Поэтому вам так важно иметь здесь как можно больше корней.
- Именно, - рассмеялась Полина и больше к этому не возвращалась.
Она очень внимательно слушала про нынешнюю дополнительную работу Дробжек и то, как необходима жертвам войны помощь в лечении душевных ран. Люджина, конечно, не делилась частной информацией, но и общей о жертвах насилия или плена было вполне достаточно, чтобы ввести в печаль кого угодно.
- Я не расстраиваю вас, ваше величество? - уточнила Дробжек в один из таких разговоров.
- Нет, мне очень интересно, - заверила ее королева со странной задумчивостью. – Если бы я не вышла замуж за Демьяна, я бы хотела заниматься тем, чем занимаетесь вы, капитан.
- Вы слишком активны, ваше величество, - улыбнулась Люджина в трубку. – Вам, как и Игорю Ивановичу, нужно движение, а профессия психолога предполагает долгое сидение на одном месте. Так что, полагаю, вы бы быстро передумали.
- Это верно, - рассеянно откликнулась Полина. И словно решилась: – Капитан, вы говорите, что жертвам насилия, физического ли, психологического ли, нужно прожить его, проговорить, переработать, выплеснуть все эмоции на врага. А если… если близкий человек повел себя так? Например, в результате болезни… или заклятия. Врага можно убить, можно уничтожить и, отомстив, успокоиться, но если он не враг, и ты точно знаешь, что он никогда бы пальцем тебя не тронул? Но при этом не можешь забыть… и не получается общаться, как прежде. И любишь, и понимаешь, а все равно внутри словно запрет какой-то стоит… это я для примера, конечно, - добавила она горько.
- Я не сталкивалась с ситуациями, когда жертва проклятия причиняла вред своим близким, - Люджина не ожидала этого разговора, и от мгновенного напряжения, необходимости собраться у нее запульсировала венка на виске, - но мне известно о таких случаях. Мы разбирали их при обучении, да и в специальной литературе попадались.
- Расскажите, - непривычно тихо попросила Полина. – Как с этим справлялись?
- Все ведь очень индивидуально, ваше величество... секунду… – Дробжек все-таки сделала паузу, чтобы собраться с мыслями, вспомнить все, что знает о Полине Бермонт, и понять, имеет ли право в отсутствии опыта отреагировать на этот подспудный запрос о помощи. Скинула ботинки, чтобы дать отдых отекшим ногам, погладила живот под широким синим платьем: сын пинался со всей дробжековой силой.
Когда Игорь прилетел на хутор, чтобы позвать северянку на помощь в Бермонт, он рассказал, почему королеве Полине понадобилось присутствие гвардии и агентов из Рудлога. И, скрывая переживания за резкостью и сухостью слов, упомянул, что Полина была сильно ранена супругом.
Но и не скажи он об этом – Люджина все равно узнала бы в замке Бермонт. Про случившееся в ночь свадьбы со страхом шептались слуги, вполголоса, с сочувствием и восхищением, говорили придворные и берманы-гвардейцы. Говорили, что красная принцесса, настоящая дочь Вечного Воина, спасла Бермонт от эпидемии бешенства, что не побоялась, увела зараженного и обезумевшего до звериного состояния мужа в часовню Хозяина лесов, и что Демьян Бермонт чуть не разорвал ее, когда нагнал - ведь королевские покои после были все в крови. И платье ее величества тоже.
Что случилось в часовне, не знал никто – кроме того, что невеста короля вышла оттуда его женой и королевой Бермонта. Оттого и приняли ее и старейшины, и гвардия, и верные королю кланы. И варронты, духи земли.
Много тогда говорили и разного, но королева Полина так фанатично, яростно горела целью вылечить супруга, так очевидна была ее любовь, что все сошлись на мысли: король успел жену ранить, но в часовне под присмотром первопредка бешенство на время отступило и на алтарное ложе они с королевой возлегли как должно, в уважении и мыслях о наследнике.
- Будь иначе, разве билась бы она так за него? – так сказала леди Редьяла, мать Демьяна, когда вышивала в кругу своих фрейлин, и слова эти разнесли по всему замку и за его пределы, и приняли, что так и было.
А что было на самом деле, какую боль хранила в своей памяти молодая королева, совсем девчонка еще? В той своей битве она, очевидно, не думала о себе. Но сейчас, когда тело стало восстанавливаться, когда организм залечил повреждения, и все более-менее наладилось, видимо, дали о себе знать и душевные раны. Телесные могут зажить, но что делать со страхом, с отторжением произошедшего, с горем и болью, которые остались внутри? Они никогда не проходят без сторонней помощи и даже через десятки лет могут терзать, всплывать в самых необычных проявлениях и мешать жить.
Капитан Дробжек сама иногда, ощущая, как прижимается к ней ночами Игорь, слышала его слова, брошенные ей на Маль-Серене: «Вы мне не нужны! Я никогда не полюблю вас, понимаете?» Она приняла это и четко знала, на что шла и что делает сейчас. Но это не значит, что ей не бывало больно.
Люджина не была гениальным опытным психологом, никогда не считала это своей основной работой и практику имела небольшую – в основном с военными, с бойцами, пережившими ужас, нападение нежити, потерю соратников. И знала, что слишком любит в работе своей проводить терапию через кризис, и деликатности в ней мало – недаром в начале совместной работы Игорь требовал от нее быть помягче, поконтактнее. Но отказать тем, кто просил ее помощи, не могла.
- Благодарю, ваше величество, - ровно ответил Тандаджи. – Мы уже попрощались с Диди. Я продолжу работать. Чтобы другие дети остались живы.
Он поклонился и вышел, не дождавшись разрешения королевы – и эта рассеянность была единственным, чем он проявил ту боль, которая плескалась сейчас в нем.
****
Дорогие друзья, напоминаю, что вы читаете черновик. Это значит, что после окончания главы и эпизоды могут меняться местами, дополняться, углубляться и тп)))
Ваш автор.
Поехали потихоньку, ттт, чтоб не сглазить) Всех обнимаю и безумно рада первому продолжению после долгого перерыва!
Прода от 29.09.2020, 21:21
***
Майло Тандаджи, пройдя по залу Управления мимо затихающих сотрудников, глянул на двери к Стрелковскому, но все же направился к себе – нужно было подумать в тишине. В кабинете он сыпанул в кружку с надписью «Спокойствие побеждает все» кофе, залил кипятком, и, морщась от противного вкуса, опустился в кресло.
Приедет домой и сварит себе настоящий. С корицей и солью, такой, какой любил Диди. Сварит для себя, для матушки, для Таби и невесток…
…Надо было плюнуть на честь и гордость и держать сыновей здесь, под боком. Они так же служили бы Рудлогу, но Диди был бы жив…
И кто-то другой погиб бы в Угорском котле.
Тидусс закрыл глаза, закинул в глотку остатки обжигающей горькой бурды – и, выдохнув, смахнул набежавшие слезы. К дурман-траве он не прикасался специально, чтобы не осквернять память о сыне, не притушать ее, а вот дрянной кофе позволял отвлечься и сосредоточиться.
Итак, все попытки ментально «подключиться» и передать что-то Алине Рудлог через Ситникова провалились. Возможно, смог бы помочь Хань Ши или его старший сын, но один сейчас в районе провинции Сейсянь, где ждут открытия следующего портала, а второй остался во главе империи, да и чтобы добраться до Рудлога, потребуется немало времени – Зеркала и телепорты не работают.
Свидерский с Алмазом Старовым обещали заглянуть к Дорофее сегодня ночью и попробовать вдвоем. Можно было бы привлечь им на помощь и Черныша, но рисковать, подпуская ничем не брезгующего мага к двоим, от которых зависит судьба Туры, не решился никто.
Тандаджи, поколебавшись, насыпал себе еще кофе, и, помешивая ложечкой кипяток, пошел к Стрелковскому. На его плече тоже была траурная фиолетовая лента – Игорь знал сыновей Тандаджи с детства и тоже горевал.
Игорь сидел за столом с аккуратнейшим образом разложенными бумагами и папками и, просматривая досье с секретной лазурной лентой наискосок, тоже пил кофе. Увидев коллегу, приветственно махнул рукой: присаживайся.
- Я ненадолго. Хочу одолжить у тебя Дробжек, – сообщил тидусс, оставшись у входа. – Надо разговорить и привлечь к сотрудничеству еще одного молчуна. Который в бункере у Дорофеи сидит.
- Уперся? – понимающе проговорил Стрелковский.
- Скорее, закрылся, - поправил его Тандаджи. – Апатия, общается только со священником, исповедовался ему. Жаль, что служитель принципиален и тайну исповеди хранит стойко.
- Он и не может рассказать, - Игорь потеребил шестиугольный знак Триединого, висящий на цепочке на шее. – Расскажет – потеряет силу. А записать не пробовали?
- Ты ли мне это предлагаешь? - едко вопросил Майло. Стрелковский усмехнулся.
- Греха на служителе тогда не будет.
- Увы, - так же едко продолжил тидусс, - отец Олег не только принципиален, но и умен. Поэтому накрыл их с Макроутом щитом на время исповеди. Поэтому мне и нужна Люджина.
- Я только за, - проворчал Игорь, – Хоть ко всем допросам ее привлекай, главное, чтобы избавилась от мысли поехать к матери. А то получит от нее письмо, и затем ходит задумчивая – на лбу написано, что размышляет, не податься ли ей обратно на Север, к партизанам.
- Люджина – разумная женщина, - напомнил Тандаджи. – Где она сейчас, кстати?
Игорь взглянул на часы – половина одиннадцатого утра.
- Через полчаса появится. Теперь по утрам и вечерам консультирует в Первом военном госпитале, - Стрелковский встал, чтобы тоже долить себе кофе. – Туда положили несколько северян после захвата хутора Анежки Витановны, Люджина пару раз ездила их навестить, поговорить… потом стала другим раненым помогать, теперь каждый день в свободные часы и все выходные там.
- А ты говоришь, уйдет на фронт, - усмехнулся тидусс. – Она себе свой фронт нашла здесь, полковник.
- Дай-то боги, - буркнул Игорь. Посмотрел на свои бумаги. – Ты ее прямо сегодня хочешь направить к Дорофее, Майло?
- Чем скорее, тем лучше. Приедет – выделю сопровождающего и пусть едет. Мало того, что нужно пробовать все способы передать послание в Нижний мир, так и еще следует выудить у темного максимум информации об остальных заговорщиках. У Макроута в голове все так же заперто, как у Львовского, но тут крошка, там крошка… сам понимаешь, пока не выловим всех, есть опасность, что покушения на королеву будут продолжаться. Несмотря на то что Львовский утверждает, что их больше не будет.
- А если прижать Черныша и заставить снять блоки?
- Отказывается, - с досадой поморщился Майло. – Свидерский поторопился с магдоговором: про снятие блоков там ни строчки. И не заставишь Черныша теперь. Амнистия.
- Мага такой силы в принципе сложно заставить что-то сделать, - заметил Стрелковский сочувственно. Постучал пальцами по пустой кружке. – Я, пожалуй, сам отвезу Люджину к Дорофее сегодня. Мне надо проветрить голову, засиделся я в кабинете. Покажу ей дорогу, чтобы завтра, если понадобится, могла доехать сама.
Люджина
Звонок от Тандаджи раздался, когда капитан Дробжек уже подъезжала к стоянке Зеленого крыла. Теперь она вставала в шесть – чтобы успеть в госпиталь к семи и провести две-три консультации, но ее это не утомляло: в детстве на утреннюю дойку или на сенокос приходилось и раньше вставать.
Сонливость, сопровождавшая ее первые месяцы беременности, прошла, тело после событий в декабре в Бермонте постепенно вернуло свой вес, живот к седьмому месяцу сильно округлился, но чувствовала она себя так легко, будто снова была десятилетней активной девчонкой. Разве что прошлогодние переломы еще ныли на погоду, да к вечерам ноги становились тяжеловаты.
Только на душе было муторно – в Первом госпитале лежали не только раненые солдаты, но и бывшие пленные рудложцы, которым удалось сбежать или которых отбили свои, беженцы, получившие по пути к Иоаннесбургу травмы или ранения. Было там и детское отделение, в котором находились раненые дети.
Но с детьми Люджина не умела работать и не могла. Первое правило психолога - отстраняться, уметь дистанцироваться от горя, беды, иначе быстро выгоришь, пропуская через себя. Со взрослыми у нее получалось, а с детьми – нет.
Дробжек поначалу ездила в госпиталь по просьбе матери – навещала «ее» партизан и медсестру Элишку, потерявшую мужа и перенесшую издевательства иномирян. Элишка и стала первой пациенткой северянки – а затем к Дробжек подошла женщина, чудом сбежавшая из колонны будущих рабов, отправляющихся к порталу в Нижний мир, следом боец, единственный выживший из своего отряда… и после общения с начмедом госпиталя Люджину включили в штат психологов на четверть ставки.
Теперь, по пути из госпиталя в Зеленое крыло она всегда останавливалась у моста через Адигель и некоторое время стояла там, вдыхая влажный речной воздух, глядя на уходящий вдаль по берегам зеленый цветущий Иоаннесбург, который уже полностью вступил в пышную весну средней полосы, и отдавая текущей воде, темным водоворотам у опор моста и ветру все то горе, которое самой Люджине отдали сегодня.
С Игорем они теперь виделись большей частью на работе – ибо, хотя с вечерних консультаций она возвращалась не раньше десяти, он засиживался вообще допоздна, мог прийти заполночь, когда Люджина уже спала. А утром она вставала раньше его.
Но раз в неделю Стрелковский старался уходить с работы пораньше – и тогда они вдвоем заезжали сначала в собачий приют, а затем к старенькой «бабушке» королевы Полины-Иоанны Тамаре Марковне, чтобы помочь ей с уборкой и купить продукты. Тамара Марковна ждала их, как дорогих гостей, приглашала на встречи других старушек и стариков из своего дома, которые делились уже своими проблемами – так постепенно Игорь и Люджина взяли шефство над всеми, кому в этом доме требовалась помощь.
На следующий после встречи с бабушкой день, около четырех вечера Игорь Иванович обязательно звонил Полине прямо из Управления. Люджина периодически заставала эти звонки – он рассказывал дочери и про собак, и про стариков, и что-то объяснял по следовательской работе, обязательно говорил то ,что известно про Демьяна Бермонта, хотя у королевы наверняка лежали доклады из Бермонтской службы безопасности. Но несколько раз он не успевал вернуться в кабинет из-за срочных дел – и тогда просил позвонить Люджину, потому что Полина ждала звонка.
И как-то внезапно королева Бермонта стала общаться с Дробжек чаще и больше, чем со Стрелковским.
Полина Бермонт была приветливой, жизнерадостной и контактной. Она периодически звонила Люджине «на минутку», открыто смеялась в трубку при рассказах о проказах собак, благодарила за помощь «своей» бабушке. Иногда, по всей очевидности, у Полины оказывалось больше свободного времени – и тогда она расспрашивала Люджину про Стрелковского, живо интересовалась, чем занимается сама капитан.
- Я не слишком вас отвлекаю? – спросила она как-то. – Я скучаю по дому, и пусть даже общаюсь с сестрами, мне все равно мало, понимаете?
- Понимаю, - спокойно ответила Люджина. – Для вас Рудлог – это ваши корни, и вы всегда будете находить в нем силу. Поэтому вам так важно иметь здесь как можно больше корней.
- Именно, - рассмеялась Полина и больше к этому не возвращалась.
Она очень внимательно слушала про нынешнюю дополнительную работу Дробжек и то, как необходима жертвам войны помощь в лечении душевных ран. Люджина, конечно, не делилась частной информацией, но и общей о жертвах насилия или плена было вполне достаточно, чтобы ввести в печаль кого угодно.
- Я не расстраиваю вас, ваше величество? - уточнила Дробжек в один из таких разговоров.
- Нет, мне очень интересно, - заверила ее королева со странной задумчивостью. – Если бы я не вышла замуж за Демьяна, я бы хотела заниматься тем, чем занимаетесь вы, капитан.
- Вы слишком активны, ваше величество, - улыбнулась Люджина в трубку. – Вам, как и Игорю Ивановичу, нужно движение, а профессия психолога предполагает долгое сидение на одном месте. Так что, полагаю, вы бы быстро передумали.
- Это верно, - рассеянно откликнулась Полина. И словно решилась: – Капитан, вы говорите, что жертвам насилия, физического ли, психологического ли, нужно прожить его, проговорить, переработать, выплеснуть все эмоции на врага. А если… если близкий человек повел себя так? Например, в результате болезни… или заклятия. Врага можно убить, можно уничтожить и, отомстив, успокоиться, но если он не враг, и ты точно знаешь, что он никогда бы пальцем тебя не тронул? Но при этом не можешь забыть… и не получается общаться, как прежде. И любишь, и понимаешь, а все равно внутри словно запрет какой-то стоит… это я для примера, конечно, - добавила она горько.
Прода от 03.10.2020, 15:58
- Я не сталкивалась с ситуациями, когда жертва проклятия причиняла вред своим близким, - Люджина не ожидала этого разговора, и от мгновенного напряжения, необходимости собраться у нее запульсировала венка на виске, - но мне известно о таких случаях. Мы разбирали их при обучении, да и в специальной литературе попадались.
- Расскажите, - непривычно тихо попросила Полина. – Как с этим справлялись?
- Все ведь очень индивидуально, ваше величество... секунду… – Дробжек все-таки сделала паузу, чтобы собраться с мыслями, вспомнить все, что знает о Полине Бермонт, и понять, имеет ли право в отсутствии опыта отреагировать на этот подспудный запрос о помощи. Скинула ботинки, чтобы дать отдых отекшим ногам, погладила живот под широким синим платьем: сын пинался со всей дробжековой силой.
Когда Игорь прилетел на хутор, чтобы позвать северянку на помощь в Бермонт, он рассказал, почему королеве Полине понадобилось присутствие гвардии и агентов из Рудлога. И, скрывая переживания за резкостью и сухостью слов, упомянул, что Полина была сильно ранена супругом.
Но и не скажи он об этом – Люджина все равно узнала бы в замке Бермонт. Про случившееся в ночь свадьбы со страхом шептались слуги, вполголоса, с сочувствием и восхищением, говорили придворные и берманы-гвардейцы. Говорили, что красная принцесса, настоящая дочь Вечного Воина, спасла Бермонт от эпидемии бешенства, что не побоялась, увела зараженного и обезумевшего до звериного состояния мужа в часовню Хозяина лесов, и что Демьян Бермонт чуть не разорвал ее, когда нагнал - ведь королевские покои после были все в крови. И платье ее величества тоже.
Что случилось в часовне, не знал никто – кроме того, что невеста короля вышла оттуда его женой и королевой Бермонта. Оттого и приняли ее и старейшины, и гвардия, и верные королю кланы. И варронты, духи земли.
Много тогда говорили и разного, но королева Полина так фанатично, яростно горела целью вылечить супруга, так очевидна была ее любовь, что все сошлись на мысли: король успел жену ранить, но в часовне под присмотром первопредка бешенство на время отступило и на алтарное ложе они с королевой возлегли как должно, в уважении и мыслях о наследнике.
- Будь иначе, разве билась бы она так за него? – так сказала леди Редьяла, мать Демьяна, когда вышивала в кругу своих фрейлин, и слова эти разнесли по всему замку и за его пределы, и приняли, что так и было.
А что было на самом деле, какую боль хранила в своей памяти молодая королева, совсем девчонка еще? В той своей битве она, очевидно, не думала о себе. Но сейчас, когда тело стало восстанавливаться, когда организм залечил повреждения, и все более-менее наладилось, видимо, дали о себе знать и душевные раны. Телесные могут зажить, но что делать со страхом, с отторжением произошедшего, с горем и болью, которые остались внутри? Они никогда не проходят без сторонней помощи и даже через десятки лет могут терзать, всплывать в самых необычных проявлениях и мешать жить.
Капитан Дробжек сама иногда, ощущая, как прижимается к ней ночами Игорь, слышала его слова, брошенные ей на Маль-Серене: «Вы мне не нужны! Я никогда не полюблю вас, понимаете?» Она приняла это и четко знала, на что шла и что делает сейчас. Но это не значит, что ей не бывало больно.
Люджина не была гениальным опытным психологом, никогда не считала это своей основной работой и практику имела небольшую – в основном с военными, с бойцами, пережившими ужас, нападение нежити, потерю соратников. И знала, что слишком любит в работе своей проводить терапию через кризис, и деликатности в ней мало – недаром в начале совместной работы Игорь требовал от нее быть помягче, поконтактнее. Но отказать тем, кто просил ее помощи, не могла.
