- Силен, да, Арик? А хлюпиком был каким, аж гордость берет! Наш воспитанник-та!
       -Так, - сказал Тротт раздраженно – ладони горели, остатки созданного им урагана таяли призрачной пылью, невольно прихваченная сила игриво колола тело, - кто вы такие, я уже понял. Что нужно?
       - Пугнуть тебя хотели, - с ехидцей ответил Аристарх, камен из коридора первого этажа. – Очень уж ты, малец, злобный.
       - Обженить его надо, мигом подобреет, - буркнул второй и вдруг поменял форму, став похож на Мартина – только огромного, светящегося, и Мартиновым же голосом добавил. – Это он сублимируеть так.
       - А, может, прикопать тут? – спросила мерцающая леди Виктория, повела плечом и подмигнула Тротту. – Никто и не найдет.
       Макс выдохнул, отметил про себя, что в кабинете Алекса больше встречаться не следует. В голове зашумело. Он не переносил нелепые ситуации.
       - А злится-то как, поглядь, - ехидно сказал псевдо-Мартин и погрозил Максу пальцем. – Ты вот что, малец, охолонь-ка. Поговорим. Почто девчонку опять обидел? Она вон какая маленькая да худенькая! Ты хоть погляди, какая она хорошенькая, чисто козочка! И добрая!
       - Нежить, - сухо сказал Макс, мысленно прокляв уже и свою доброту, и Алекса, и профессора Николаева, сладко спящего у себя в кабинете, - одинаково жрет и маленьких, и больших. От неправильной волшбы гибнут и хорошенькие, и некрасивые. Если ей руки оторвет, то доброта ее не спасет. Вы здесь сотни лет – сколько на вашей памяти студентов доживало до седьмого курса? Только с нашего потока из ста пятидесяти человек тридцать погибло до выпуска. И больше половины – в первые двадцать лет после.
       Камены слушали его, и ехидное выражение на их лицах менялось на сочувственное, и фигуры его друзей таяли, уступая место прежним обликам.
       - Я даю знания так, - продолжал он зло, и голос его отражался от стен, - чтобы им даже в голову не пришло совершить ошибку. Кто послабее – сам уйдет или на экзаменах отвалится, а кто посильнее –я буду уверен, что сделал все, чтобы они в живых остались. Сюда идут с пустыми головами, забитыми романтическими представлениями о том, какими они будут великими магами, как их будут все уважать. И не понимают, что это тяжелый труд, обожжённые руки, ранения и постоянный самоконтроль. А вы со своей жалостью и сюсюканьем только вредите ей.
       - Все правду говоришь, но ты подумай, - совершенно нормальным голосом вдруг сказал Аристарх. Или Ипполит? – Время заматереть у нее еще будет. Ты тоже, малец, не сразу гиперученым стал, и скажу, что учится она поболе тебя на первом курсе. А сейчас сломаешь, и что?
       - Целее будет, - Макс раздраженно дернул плечами. Камены смотрели на него с жалостью, и он открыл Зеркало – никто ему не препятствовал – и ушел в свой привычный, спокойный, тихий лес. Без рыдающих девчонок и восставших духов.
       Хотя нет, рыдающая девчонка у него уже была.
       Весь день, пока он работал, его потряхивало, и он предпочитал думать, что это от избытка силы. Инцидент в заземлителе он уже забыл. А помнились ему злой взгляд зеленых глаз, юбка, едва прикрывающая колени, пальцы, испачканные мелом. И где-то глубоко снова шептал тихий голос совести – ну к чему тебе противостояние со вчерашней школьницей? Оставь ее в покое!
       Тротт упорно работал до поздней ночи и так измотался, что рухнул в постель, не поужинав. Тело так ломало, что он почти с удовольствием, поймав момент между сном и явью, отпустил себя туда, куда уже много лет не ходил по своему желанию. Туда, где он проживал вторую жизнь, являющуюся ему во снах, вколачивающуюся в мозг чужой памятью, напоминающую о себе в моменты избытка силы настойчивым голосом «пусти меня». Сейчас он шел туда добровольно, потому что уж лучше так, чем сорваться здесь.
       
       Тротт обнаружил себя в дороге, недалеко от поселения – с пояса свисали несколько подстреленных зайцев, на спине, между отрастающими крыльями, висел лук. Переждал поток хлынувших воспоминаний, морщась и сжимая зубы. Получается… с его последнего, не очень приятного пребывания здесь прошло почти два месяца? Время здесь текло странно по отношению к туринскому – никак он не мог вычислить закономерность.
       Уже садилось солнце, и он медленно зашагал к городку, вдыхая влажный и теплый лесной запах. Но пошел не домой – направился на окраину поселка, к маленькому деревянному дому с соломенной крышей.
       - Это я, не бойся, - сказал он предупреждающе, ступая в темный проем двери. В доме пахло кислым тестом и медом. Женщина, склонившаяся над столом, наощупь перебирала крупу. Подняла незрячие глаза, улыбнулась настороженно.
       - Давно не заходил, Охтор.
       Действительно, давно. С момента пленения его дар-тени здесь не был.
       - Дети где? – спросил он, кладя на стол добычу и снимая с пояса кошель с деньгами. Кошелек звякнул о дерево – хозяйка дома дернула губами, вздохнула благодарно, и он взял ее ладонь, положил на кошелек, потом на одного из зайцев, чтобы ощупала.
       - На сеновал пошли спать. Старший натрудился, душно в доме-то.
       - Хорошо, - проговорил он, снимая лук, перевязь. – Я сейчас обмоюсь, Далин.
       - Будешь есть? – спросила она, прислушиваясь.
       - Нет, - ответил Макс нетерпеливо. – Приготовь постель.
       Он вышел во двор – на землю уже опускалась темнота, и только окошки светились свечным огнем, да горели факелы на воротах городка. В лесу щебетали птицы, иногда слышался треск – то бродила местная фауна. Охотник снял кожаную куртку, штаны, отставил сапоги и пошел к колодцу, лично выкопанному им.
       Ворот скрипел натужно, но он вытащил ведро, разделся донага и окатился ледяной водой, фыркая и отряхиваясь. Потом еще и еще, пока не заломило зубы, а голова не перестала гудеть.
       В поселке жили не только дар-тени. Простые люди иногда появлялись здесь, спасаясь от жестокости феодалов, и их принимали – самих крылатых было слишком мало, чтобы обеспечивать жизнь.
       Далин пришла сюда с двумя сыновьями. Хозяин швырнул ей в лицо горсть углей и выпорол, за то, что женщина, обнося его гостей, пролила вино на костюм одного из них. Сбежавшие дети отвязали искалеченную мать от дерева – ее оставили в жертву чудовищным обитателям окрестностей – и буквально на себе притащили к посту дар-тени.
       Ее приняли, вылечили – но что она могла делать, чтобы прокормить себя и детей? Только предлагать себя. Она предлагала, а он брал, помогая ей и жестко запретив принимать других мужчин. Только если соберется замуж.
       Впрочем, таких, как Далин, здесь было много. Люди шли и шли, умоляя не оставить их в беде. Были среди них и лазутчики, но их быстро вычисляли и расправлялись жестоко и наглядно.
       Мир этот вообще был жесток, и уважали в нем только силу.
       Женщина ждала его, скромно сидя на кровати – она надела его подарок, сорочку с красными и желтыми цветами, распустила волосы. Протянула руки, ощупала его живот, провела губами где-то в области пупка и ниже и подняла лицо.
       Кажется, глаза у нее раньше были зелеными – хотя что в этой темноте разглядишь? Но он наклонился и сделал то, что никогда не делал – медленно, глубоко поцеловал ее, сжимая ей грудь, чувствуя, как закипает кровь, а томление тела становится невыносимым. Опрокинул ее на кровать, задрал сорочку – она дышала тяжело, повернув голову к стене, - и навалился сверху, раздвигая коленом бедра.
       - Миленький, полегче, - просила она сипло, прерывалась, пыталась оттолкнуть его слабыми руками и стонала протяжно, - что же ты голодный такой, дикий… миленький мой, милый….
       От этих просьб и стонов он совершенно сорвался – в голове не осталось ни единой мысли, и, кажется, он рычал ей что-то на ухо, и переворачивал ее на живот, и кусал за плечи, вколачиваясь в мягкие ягодицы до кровавых всполохов в глазах.
       Позже, когда он уже спал, чувствуя блаженную легкость, женщина все гладила его отрастающие крылья, руки, и тяжело вздыхала, то ли о пропадающем то и дело мужике, то ли о своей судьбе.
       Макс проснулся в полумраке – небо за окном только-только начало сереть, и несколько секунд соображал, где он. Телу было хорошо, но недостаточно, и он потянулся расслабленно, поискал рукой рядом женщину – ее не было. Поморщился и сел, всматриваясь в полутьму. Зрение привычно переключилось, окружающее приобрело четкость.
       В печке, стоящей в углу, мерцали угли, Далин колдовала над столом – обвязавшись передником, катала по посыпанной мукой поверхности ком теста. Ей свет не был нужен. И он встал, подошел к ней сзади, обхватил за талию, прижал к себе, забрался рукой в ворот рубахи – грудь ее была мягкая, приятная ладони.
       - Дети скоро встанут, - сказала она просяще, упершись руками в стол, - хлеб бы поставить.
       - Тихо, - Макс коснулся губами ее шеи, поцеловал, и женщина замолчала, замерла от непривычной ласки. Но он уже опускал ее животом на стол, задирал юбку – она схватилась обсыпанными белым пальцами за край – и он почему-то только и смотрел, что на эти пальцы - и сдавленно вздохнула, качнувшись вперед, размазывая муку по дереву. Но двигался он в этот раз медленно, почти бережно, и не сжимал до синяков – и так украсил ими ее тело вчера до чрезмерности, и дал ей удовольствия сполна, прежде чем разрядиться самому.
       
       Позже, когда утреннее солнце уже окрасило крыши домов косыми блеклыми лучами, в доме, в печи поднимался хлеб, пахло сладким сытным духом, и булькал горшок с кашей, Далин с красными стыдливыми пятнами на щеках чистила ему сапоги на крыльце, а он под болтовню мальчишек колол ей дрова. Пацаны следили за ним с восхищением – старшему только-только исполнилось десять, но он старался, помогал матери по мере сил, берег брата.
       Конечно, они понимали, почему дядька иногда остается у них ночевать. Здесь быстро взрослели. Но не судили мать – наоборот, хвастались, что их семья под защитой самого Охтора.
       - Ты скоро придешь? – робко спросила она его, когда он собрался. Протянула ему узелок с копченой зайчатиной, с караваем хлеба.
       - Не знаю, - ответил Макс совершенно искренне. – Я далеко сейчас ухожу, Далин.
       Она стояла у изгороди, слушая, как он уходит, затем развернулась, приложила к щекам ладони и тихо заплакала. Макс ускорил шаг. Женские слезы в обоих мирах не добавляли ему добродушия.
       Охтор заглянул и к себе в дом – там было прохладно и чисто. Усмехнулся – жизнь разная, привычки одни. Надел под одежду броню, взял оружие, плащ, и ушел, хотя очень хотелось обратно, в привычный мир, потому что всегда боялся, что не сможет вернуться. Но за долгие годы он привык к страху и научился с ним справляться, а раз уж он по своей воле спустился сюда, нужно было проверить видения Алекса.
       Через три дня путешествия по папоротниковым лесам и болотам и стычек, по счастью, не с самой крупной живностью, Макс пришел в харчевню, стоящую на оживленном тракте. Перед выходом на дорогу охотник предварительно накинул морок на глаза – только они сейчас могли выдать его суеверным местным. Отрастающие крылья пока легко ложились под кожаную куртку, хоть и неудобно это было до невозможности. Послушал разговоры – где еще искать информацию, как не в месте, собирающем торговцев, разбойников, лазутчиков и охранников со всех архов континента? Хозяин харчевни, знающий его уже давно и наученный, что трогать гостя не стоит, исправно указывал ему на обозы, рассказывая, кто откуда идет и куда держит путь.
       Макс слушал и наблюдал, поил разговорчивых купцов солтасом – местным аналогом пива - и тщательно отслеживал, чтобы не попасться на глаза иногда останавливающимся пообедать всадникам. Они, конечно, не одолели бы его, но потом на безродного, осмелившегося поднять руку на господ, объявили бы охоту, ну и харчевню бы спалили в возмездие.
       Ночевать высокородные тха-норы здесь не останавливались – не по чину было делить кров с мужичьем. Но и во время коротких остановок они ухитрялись устраивать драки – одному из купцов, замешкавшемуся с поклоном, перерезали горло и бросили на влажной земле дороги, кнутом высекли хозяина харчевни за показавшееся кислым вино. Старый пройдоха, ко всему уже привычный, вечером все так же обносил постояльцев едой и пивом, хоть и морщился на поворотах, и рубаха его под жилеткой набрякала от крови.
       - Эээ, братец, - горячо говорил один из торговцев, прибывших из портового города, - говорю тебе, предсказание было. Хранительница капища упилась болью пленников и сказала, что скоро уже врата откроются в землю, тучную и изобильную. Но надо готовиться, вот и созывает тха-но-арх войска, дабы прийти туда победителем. Хранительница прорицает – утонем мы все скоро, Ларта как блюдечко в океан опускается.
       - Я сказания про ту землю как родился, слышу, - возражал ему второй, пузатый, захмелевший, - дурь все это, - он понизил голос, - думаю, опять крылатых воевать собрались. Говорят, милостью Малвика сумели приучить рыньяров, да от тха-охонгов в окрестностях Лакшии уже не развернуться.
       Макс кивал, запоминая. Рыньяры были местным гигантским аналогом обыкновенных стрекоз, Малвик – чудовищным богом, одним из пантеона, и новости были – если не окажутся обычными сплетнями – пугающими.
       Когда разговоры стали повторяться, он ушел в сторону Лакшии. И хотя зарекался использовать дороги, в этот раз дал слабину. И поплатился за это на следующее утро, когда оглянулся и увидел, что его нагоняют трое всадников на охонгах – темно-зеленых мелких родственниках тха-охонгов.
       Ну как мелких. Размером с лошадь.
       Он еще надеялся на мирное разрешение ситуации, поэтому ступил на обочину, встал на колени, опустил голову. Ни к чему привлекать к себе внимание.
       Всадники замедлили ход, и Макс напрягся – ездовые богомолы хоть и предпочитали растительный рацион, от свежего мяса еще не отказывались.
       - Он? – крикнул один из преследователей, в форме со знаками отличия местного феодала. Макс выругался про себя – тха-нейры, цепные псы господ, имеющие полную власть судить и карать.
       - Старик так описал, - высокомерно сказал другой, будто никого, кроме них, здесь не было. – Эй, ты! Лицо покажи!
       Третий молча достал арбалет, направил на Тротта.
       Макс откинул капюшон, глянул на заинтересованно присматривающихся к нему охонгов, щелкающих челюстями и опирающихся на передние лапы – острые, с зазубринами, перевел взгляд на нейров. Двое спешились, достали мечи, подошли ближе, и главный, со знаками отличия, острием клинка коснулся шеи Макса – тот сжал зубы, все еще надеясь, что пронесет – прочертил кровавую полосу вверх, поднимая подбородок к свету.
       - Глаза обычные, - сказал главный, присматриваясь. – Эй! Ты для кого вынюхивал в таверне? Для Венрши? Ханоши?
       Сдал все-таки хозяин, не удержался. Тха-нейры платили золотом и покровительством, а феодалы лазутчиков друг друга ловили с азартом и пятки поджаривали с удовольствием.
       - Я просто общался, - за ворот текла струйка крови, а мозг уже просчитывал ситуацию, мышцы напрягались, настраивались на драку. – Ждал обоз в Лакшию. Хочу там работу искать, почтенный, но ни одного обоза не было. Пришлось идти самому.
       Воин выслушал его с брезгливостью, что-то решил, толкнул в грудь сапогом – Макс повалился на землю и услышал свист стали. Тут же рванулся в сторону, прыгнул, уходя от выпущенного болта и настигающего клинка, сорвал плащ, махнув им перед носом у набегающего противника, развернулся за спину второго пса тха-нора и свернул ему шею. Меч нейра на замахе разрубил уже мертвого соратника, как свиную тушу – и тут же защелкали жвалами охонги, бросились вперед, на свежую кровь и стали рвать недавнего хозяина.