В далекой стране Гран-Притании, в замке молодого короля Яр-Тура шел пир. Сначала устроил король охоту, и теперь веселились воины его, пока на вертелах запекались кабаны и олени. Пили рыцари вино крепкое, закусывая перепелками и зайцами, слушали певцов и рассказчиков. Всем весело было, только один из пирующих, с рыжей косой до лопаток, сидел хмуро и воду простую попивал, виноградом закусывая.
Но никто этому не удивлялся. А то удивишься или пошутишь – а потом пятачком свинячим обзаведешься или вовсе жабой на болоте прыгать будешь. Сэр Гавейн уж дошутился, третий месяц лягушкой квакает.
Только король Яр-Тур шутить с колдуном рыжим не боялся. Любил он его как младшего брата, да и тот ему спину всегда прикрыть готов был.
— Эй, друг мой Мерлин, — окликнул король весело. – Ты лицом своим кислым все вино нам сейчас сквасишь. Гляди, девок распугаешь, один ночевать будешь!
Захохотали рыцари, но осторожно: плохо посмеешься – сюзерена обидишь, громко – а болота-то тут рядом, на любой вкус.
— Да уж распугает! – осмелел кто-то.
— Они к нему так и липнут, — поддержал второй.
— В любой деревне рыжего ребятенка с глазами разными встретить можно!
Король тоже засмеялся во все горло, голову запрокинув.
— О чем думаешь? – продолжил он, в перепелку крепкими зубами вгрызаясь.
— О том, — ответил колдун невозмутимо, — отчего во время грозы доспехи маленькими молниями колются, а волосы дыбом встают. Хочу я волшебство это, в воздухе разлитое, приручить. Еще в трудах грека Фалеса Милетского описываются опыты с янтарем…
Лица присутствующих приобрели явственное баранье выражение, кое-кто даже креститься начал на романский манер, а кто-то помянул Вотана и Ллеу с просьбой защитить. Король звучно зевнул и с сочувствием посмотрел на соратника.
— Вижу я, друг мой, нелегко тебе. Я бы тоже кислее уксуса сидел. Ну, — он поднял кубок, — что делать, раз наказал тебя Господь умом, терпи, неси свою ношу. А то, если хочешь, могу и по голове двинуть, — и Яр-Тур сжал огромный кулак, — мигом нормальным станешь. Вон сэр Юстас булавой на турнире по голове получил, так хоть и речь забыл, а зато всем довольный ходит, улыбается.
— Спасибо, добрый король мой, — с усмешкой сказал Мерлин и еще виноградину в рот закинул, — я, пожалуй, пострадаю без помощи твоей.
Оглядел король притихший пиршественный зал.
— Что приуныли, рыцари мои верные? – крикнул весело, снова кубок опрокидывая. – Не боитесь, не заразно это! Мозговитость речами умными не передается!
На лицах некоторых прочиталось облегчение.
— А кто дальше нас байками веселить будет? – рыкнул уж захмелевший Яр-Тур.
Встал один из рыцарей, сэр Ульрик, кубок поднял – пришла его очередь.
— Побывал я этой зимой, — говорит, — в стране, что Русью Волшебной называют. Много там чудес я видел, которые нам и не снились, но и многое у нас есть, чего там нет. Нет на Руси ни одного эльфа, представляете? И о лепреконах там не слышали.
Зашумели рыцари, захохотали – как не слышали, если эти поганцы на каждом шагу встречаются? Правда, поймать такого никому из них еще не удавалось.
— Зато оборотней в стране той пруд пруди!
— Что ты нам про оборотней рассказываешь? – крикнул один из слушателей. – Ты лучше скажи, хороши ли девки там? Или наши краше?
Сэр Ульрик на короля глянул, на королеву Джиневрию, славящуюся красотой и скромностью. Королева глаза опустила, но слушает с любопытством, и король Яр-Тур кивнул – продолжай, мол! И рыцари загудели требовательно. Только рыжий скучающе на гобелены закопченные смотрел и яблоко лениво жевал, не слушая рассказчика.
— Девки там хороши, — не разочаровал соратников Ульрик, — но мы-то знаем, что нет прекраснее на свете жены, чем наша добрая королева!
— Нет! – дружно загрохотали рыцари и подняли кубки за королеву.
— Но хвалятся на Руси, что именно у них живет девица красоты невиданной, которой нет на свете равных, — продолжил сэр Ульрик. – Не поверил я в это, конечно, кто может быть красивее нашей королевы?
— Никто! – с готовностью подтвердили рыцари и выпили повторно.
— Говорят, что на все руки она мастерица. Зовут Марья, Мэри по-нашему. Сватались к ней тысячи знатных женихов со всего мира, но девица так горда и своенравна, что всем отказала. А еще говорят, что сестра ее стала женой царя подземного, Кащея.
Как прозвучало имя Кащея, рыжий голову поднял, внимательно на рассказчика посмотрел.
— Завидная невеста, — почти трезво пробормотал кто-то из рыцарей. Зашептались воины задумчиво.
Расхохотался король Яр-Тур, на королеву свою с гордостью глядя. Ох, хороша! Стан тонкий, глаза оленьи, волосы как шелк, губы как розы нежные.
— Мало веры сказкам таким, — проревел он, — как известно, каждый тролль свои холмы хвалит. Нет равных Джиневрии моей!
— Нет! – с готовностью поддержали рыцари и снова выпили.
— Но, даже если вторая та девка по красоте, — продолжал Яр-Тур хмельно, — хочу я, чтобы жила она в земле гранпританской и ее славила, а не какую-то там Русь за морем. Вот мое слово: чтобы вас, рыцари мои верные, развеселить и узнать, кто хитрее и быстрее, спор я предлагаю. Кто девицу эту в жены возьмет, тому я подарю любую вещь, что он попросит. Кроме меча моего. — И король коснулся рукоятки Экскалибура.
Зашумели воины одобрительно, заспорили – кто первым будет?
— И древо эльфийское отдашь, что летом цветет золотым листом, а зимой – серебряным? – спросил вдруг рыжий громко.
— А, Мерлин, друг, — рассмеялся король. – Давно ты это дерево себе на зелья забрать хочешь, в сад свой волшебный, знаю, знаю. Его не отдам, но вот тебе мое слово – возьмешь девку в жены, уговорю фейри, мне его подаривших, отдать тебе ветку на развод. Но неужто ты готов ради него жениться? Ты мне, помнится, говорил, что скорее в монастырь аббатом уйдешь, чем добровольно жену возьмешь!
— Уж очень награда заманчива, — ответил рыжий, поднимаясь. – Лист золотой с дерева того созревание любых зелий ускоряет, а серебряный – позволяет хранить хоть сто лет. Может, и женюсь.
Сидела я как-то летней порой у окошка горницы своей, песню тоскливую напевая, и цветы вышивала на скатерти белой. Рядом наша с Аленой нянюшка старая: уже почти слепая, а вышивает лучше, чем я, и песни у нее веселее. Скучно мне было — хотела я пойти за околицу батюшку с ярмарки встречать, но небо тучами черными затянуло и дождь летний полил. Молнии сверкают, гром грохочет, и девки сенные с корзинами во дворе носятся, одежду снимают с веревок, чтобы в терем нести, к печи на просушку.
Вот и взялась я за пяльцы: обед уж приготовила, в тереме чистота, а без дела не сидится мне – надо чем-то руки занять, если уж язык нечем. Нянюшку я люблю, но с ней не посмеешься, не пошутишь, как с Аленой, сестрой моей, тайны девичьи не обсудишь. А как Алена интересно мне книги ученые пересказывала! Я-то хоть читать умею и языкам обучена, ибо сызмальства слышала речь разную от иноземцев, с которыми батюшка торг вел, но поди пойми, что там написано! А Алена разбиралась, словами простыми мне все рассказывала.
Очень я по ней нынче скучала.
Два года миновало с той поры, как она замуж за царя подземного вышла, за Кащея Чудиновича. Жили они в любви да согласии, и уж сыновья у них подрастали. Мы Алену навещали часто, а все равно печально расставаться было. Но что поделать, как ни крути, мужняя жена уже другой семье принадлежит, и заботы у нее другие.
— Какие там заботы, — смеялась она, — с близнятами няньки-мамки помогают, знай по правую руку от мужа сиди и царственно на всех поглядывай. Да за травами теперь с дружиной езжу, а не одна хожу, а так не запрещает Кащей мне травы ведать и лечить, почетно у них это, что царица сама на болящих руки возлагает. Разве что, — шепотом добавляла, — разрешает только детишек малых да баб смотреть, да я не спорю.
Я все равно вздыхала грустно. Кащей, видя печаль такую, приглашал нас в царство подземное к нему переселиться. Но отказался отец.
— Благодарствую, зять дорогой, — сказал он за обедом как-то, чашу вина выпив и усы с бородой отерев, — но я в селе своем родился, в нем и помереть хочу. Чтобы положили меня рядом с Аннушкой моей, женой любимой, – могилка ее тут уж девятнадцать лет, и я никуда не уйду. А ежели Марья захочет с Аленой жить, — посмотрел он на меня, — так неволить я ее не буду.
— Останься, Машенька! – Алена меня за плечи обняла и подбородок на плечо положила.
Ох и похорошела же она замужем: пополнела, величавой стала, волосы рыжие золотыми волнами на спину ложатся, обручем с каменьями на лбу прижатые. Только улыбка такой же озорной осталась да глаза веселыми.
— Нет, сестрица, — покачала головой я, — у тебя своя судьба, а у меня своя. Останусь я с батюшкой, пока не найду друга сердечного, такого, чтобы мы с ним друг друга так же, как вы с мужем любили.
Переглянулись Кащей и Алена: зарумянилась сестра, усмехнулась лукаво.
— Тогда этого и буду тебе желать, Марьюшка, — сказала она. – Вижу, что за меня ты счастлива, а мне не будет больше счастья чем тебя счастливой видеть.
А какое уж тут счастье, если надоели мне женихи эти хуже горькой редьки? Раньше по два-три за день к воротам нашим подъезжали, а теперь, как прознали, что сестра моя царицей подземной стала, и десяток мог пройти. Пусть двадцать один год мне, уж перестарком слыть должна, но не останавливало это женихов. Я хоть и медленно соображаю, но и то дотумкала, что красивая жена – то хорошо, а ежели ты женой такой с царем породнишься, так это стократ лучше.
И каждого выслушай, каждому ответь ласково, чтобы не с обидой уехал, камень на сердце не увез.
— Хоть бы подольше с кем поговорила, узнала, что на душе, может и приглянулся бы кто, — ворчала нянюшка.
— Они-то со мной не говорить приезжают, — руками я разводила. – Им то, что у меня на душе, неинтересно. Хоть один бы про меня спросил. А то все про себя рассказывают, хвалятся. И одно и то же: «Слава о красоте твоей дошла и до моих земель, вижу, что не врут люди! Выходи за меня, Марья-Искусница, будешь мне дом украшать и детишек рожать!»
Так надоели эти женихи мне, что стала я им загадки загадывать трудные и службы давать шутливые, невыполнимые. Свяжи мне, мол, добрый молодец, рукавички из паутины, налей в кувшин света лунного, или из яиц вареных цыплят выведи, или принеси жемчужину из короны царя морского Тритона. И нам с нянюшкой и батюшкой веселее, и женихам не прямо отказываешь, обиды меньше, и невесту попроще едут искать. А если уж найдется тот, кто исполнит – к такому и присмотрюсь внимательнее.
Застучало вдруг за воротами, загудело.
— Неужто батюшка приехал, дождь нигде не переждал, товар попортить не испугался? – удивилась я, в окно выглядывая.
А внизу, у ворот, конь невиданный стоит, красоты невероятной: сам белый, как из тумана сотканный, и крылья у него огромные. Бьет копытом, хрипит, а на спине у него наездник сидит, насквозь промокший. Лицо ястребиное, волос светло-рыжий в косу до лопаток собран, одежда кожаная иноземная, а к поясу посох короткий прикреплен, и навершие у посоха того зеленью горит.
Сразу понятно – колдун али волшебник заморский. Колдуны ко мне тоже сватались, на чем только не прибывали: и на коврах самолетных, и на повозках самоходных, и на элефанте огромном ушастом. Один раз даже некромансер на коне костяном пакостном прибыл, так я, пока службу загадывала, зубом на зуб от страха не попадала.
— Кто там, Машенька? – сощурилась няня.
Поднял всадник голову, двор оглядывая, со мной взглядом встретился. Далеко, а холодом меня пробрало. Разглядела я: глаза у него страшные, разноцветные, один зеленый, кошачий, а другой черный, как у нежити какой.
Тут я струхнула и в горницу у окна спряталась. Это Алена у нас смелая да отважная – на мужа своего будущего с поленом пойти не побоялась, меня защищая, — а мне только мявкни рядом неожиданно, и я уже в обморок падаю. Даже тараканов тапкой с закрытыми глазами бью.
Слышу, девки сенные меж собой переговариваются и посмеиваются:
— Еще один жених к Марье нашей приехал.
— Сейчас-то она и ему от ворот поворот даст.
— А конь-то какой крылатый! И жених красивый-то!
— Где ж красивый-то? Страшный, волком глядит.
— Рыжий, да еще и мокрый, что кот Тишка наш дворовый.
Тут я не выдержала, хихикнула и из окна снова выглянула. Дождь по-прежнему льет, а гость на меня смотрит, и по глазам вижу – слышал он девок наших шуточки. Оглядел он из-за ворот их высокомерно, и замолчали они, шустро в терем прыснули с корзинами наперевес.
— Вижу, неласково гостей тут встречают, — проговорил он, на иностранный манер слова наши русские выговаривая. – Не накормили, не напоили, в дом не пригласили…
— Обидчив ты больно, гость дорогой, — улыбнулась я как можно приятственней. – Но нет дома хозяина, батюшки моего, Якова Силыча, и гостей мне одной, девке незамужней, принимать не след. Да и ты хорош — не поздоровался, не сказал, как величать тебя да по какому делу приехал, а уже пеняешь.
Помолчал он, меня разглядывая. Привыкла я к взглядам таким, когда на меня как на вазу кхитайскую нефритовую или на картину, искусно намалеванную, смотрят.
— Я, — говорит, — Мерлин из земли Гран-Притании.
Что-то вспомнила я смутно из сказок, Аленой вслух читанных.
— Это тот Мерлин, что короля гранпританского, Яр-Тура, воспитал?
— Нет, внук я его, — отмахнулся колдун досадливо. – Его и девы озерной.
Всхрапнул конь туманный – неужто от бабушки подарок? А колдун продолжал:
— Услышал я, что есть на Руси Волшебной девица красы невиданной, равной которой на всем белом свете нет. И что мастерица она искусная, никто с ней не сравнится. Не знаю, как мастерство твое, да и неважно это. Но не соврала о красоте молва людская.
— И этот туда же, — буркнула я себе под нос. Так обидно мне стало! Все на лицо смотрят, а будь я злодейка какая или ведьма богомерзкая, и то все равно бы было?
— Ты поприветливей, поприветливей, Марьюшка, — няня меня шепотом просит, — по голосу слышу, хорош молодец!
— Так ты, — говорю приветливо, чтобы нянюшку не расстраивать, — только похвалить меня приехал, колдун иноземный?
Он как-то так хмыкнул задумчиво, меня продолжая разглядывать. По лицу вода течет, по волосам рыжим, а он внимания на это не обращает.
— Верно ли, — спрашивает в ответ, на вопрос мой не отвечая, — что Кащей-Полоз сестру твою в жены взял?
Я вздохнула. Ничем он от других женихов не отличается.
— Верно, — отвечаю, хмурясь. – У нас это на базаре бабки тоже обсуждают.
Усмехнулся колдун, засверкал глазами, но ничего на укол мой не ответил.
— Даже жаль, что враждуем мы сейчас. Проиграл спор он наш давний — кто первым жену себе берет, тот другому яйцо жар-птицы добывает. Но, на тебя, Марья-красавица, глядя, понимаю я, почему не устоял он. Ежели твоя сестра хоть вполовину так же хороша, как ты…
– Так раз тебе Кащей интересен, может, ты к нему прямиком в подземное царство слетаешь и его самого спросишь? – перебила я его невежливо.
— Это что ты мне, красавица, провалиться так желаешь? — сощурился Мерлин с усмешкою.
— Да как же можно, гость незваный, — я глаза опустила, кончик косы застенчиво тереблю, — совсем не то я имела в виду. Похвалить ты меня похвалил, родство выяснил, может, к делу перейдешь? А то так, глядишь, под дождем простоишь и чешуей, как водяник, покроешься.
Но никто этому не удивлялся. А то удивишься или пошутишь – а потом пятачком свинячим обзаведешься или вовсе жабой на болоте прыгать будешь. Сэр Гавейн уж дошутился, третий месяц лягушкой квакает.
Только король Яр-Тур шутить с колдуном рыжим не боялся. Любил он его как младшего брата, да и тот ему спину всегда прикрыть готов был.
— Эй, друг мой Мерлин, — окликнул король весело. – Ты лицом своим кислым все вино нам сейчас сквасишь. Гляди, девок распугаешь, один ночевать будешь!
Захохотали рыцари, но осторожно: плохо посмеешься – сюзерена обидишь, громко – а болота-то тут рядом, на любой вкус.
— Да уж распугает! – осмелел кто-то.
— Они к нему так и липнут, — поддержал второй.
— В любой деревне рыжего ребятенка с глазами разными встретить можно!
Король тоже засмеялся во все горло, голову запрокинув.
— О чем думаешь? – продолжил он, в перепелку крепкими зубами вгрызаясь.
— О том, — ответил колдун невозмутимо, — отчего во время грозы доспехи маленькими молниями колются, а волосы дыбом встают. Хочу я волшебство это, в воздухе разлитое, приручить. Еще в трудах грека Фалеса Милетского описываются опыты с янтарем…
Лица присутствующих приобрели явственное баранье выражение, кое-кто даже креститься начал на романский манер, а кто-то помянул Вотана и Ллеу с просьбой защитить. Король звучно зевнул и с сочувствием посмотрел на соратника.
— Вижу я, друг мой, нелегко тебе. Я бы тоже кислее уксуса сидел. Ну, — он поднял кубок, — что делать, раз наказал тебя Господь умом, терпи, неси свою ношу. А то, если хочешь, могу и по голове двинуть, — и Яр-Тур сжал огромный кулак, — мигом нормальным станешь. Вон сэр Юстас булавой на турнире по голове получил, так хоть и речь забыл, а зато всем довольный ходит, улыбается.
— Спасибо, добрый король мой, — с усмешкой сказал Мерлин и еще виноградину в рот закинул, — я, пожалуй, пострадаю без помощи твоей.
Оглядел король притихший пиршественный зал.
— Что приуныли, рыцари мои верные? – крикнул весело, снова кубок опрокидывая. – Не боитесь, не заразно это! Мозговитость речами умными не передается!
На лицах некоторых прочиталось облегчение.
— А кто дальше нас байками веселить будет? – рыкнул уж захмелевший Яр-Тур.
Встал один из рыцарей, сэр Ульрик, кубок поднял – пришла его очередь.
— Побывал я этой зимой, — говорит, — в стране, что Русью Волшебной называют. Много там чудес я видел, которые нам и не снились, но и многое у нас есть, чего там нет. Нет на Руси ни одного эльфа, представляете? И о лепреконах там не слышали.
Зашумели рыцари, захохотали – как не слышали, если эти поганцы на каждом шагу встречаются? Правда, поймать такого никому из них еще не удавалось.
— Зато оборотней в стране той пруд пруди!
— Что ты нам про оборотней рассказываешь? – крикнул один из слушателей. – Ты лучше скажи, хороши ли девки там? Или наши краше?
Сэр Ульрик на короля глянул, на королеву Джиневрию, славящуюся красотой и скромностью. Королева глаза опустила, но слушает с любопытством, и король Яр-Тур кивнул – продолжай, мол! И рыцари загудели требовательно. Только рыжий скучающе на гобелены закопченные смотрел и яблоко лениво жевал, не слушая рассказчика.
— Девки там хороши, — не разочаровал соратников Ульрик, — но мы-то знаем, что нет прекраснее на свете жены, чем наша добрая королева!
— Нет! – дружно загрохотали рыцари и подняли кубки за королеву.
— Но хвалятся на Руси, что именно у них живет девица красоты невиданной, которой нет на свете равных, — продолжил сэр Ульрик. – Не поверил я в это, конечно, кто может быть красивее нашей королевы?
— Никто! – с готовностью подтвердили рыцари и выпили повторно.
— Говорят, что на все руки она мастерица. Зовут Марья, Мэри по-нашему. Сватались к ней тысячи знатных женихов со всего мира, но девица так горда и своенравна, что всем отказала. А еще говорят, что сестра ее стала женой царя подземного, Кащея.
Как прозвучало имя Кащея, рыжий голову поднял, внимательно на рассказчика посмотрел.
— Завидная невеста, — почти трезво пробормотал кто-то из рыцарей. Зашептались воины задумчиво.
Расхохотался король Яр-Тур, на королеву свою с гордостью глядя. Ох, хороша! Стан тонкий, глаза оленьи, волосы как шелк, губы как розы нежные.
— Мало веры сказкам таким, — проревел он, — как известно, каждый тролль свои холмы хвалит. Нет равных Джиневрии моей!
— Нет! – с готовностью поддержали рыцари и снова выпили.
— Но, даже если вторая та девка по красоте, — продолжал Яр-Тур хмельно, — хочу я, чтобы жила она в земле гранпританской и ее славила, а не какую-то там Русь за морем. Вот мое слово: чтобы вас, рыцари мои верные, развеселить и узнать, кто хитрее и быстрее, спор я предлагаю. Кто девицу эту в жены возьмет, тому я подарю любую вещь, что он попросит. Кроме меча моего. — И король коснулся рукоятки Экскалибура.
Зашумели воины одобрительно, заспорили – кто первым будет?
— И древо эльфийское отдашь, что летом цветет золотым листом, а зимой – серебряным? – спросил вдруг рыжий громко.
— А, Мерлин, друг, — рассмеялся король. – Давно ты это дерево себе на зелья забрать хочешь, в сад свой волшебный, знаю, знаю. Его не отдам, но вот тебе мое слово – возьмешь девку в жены, уговорю фейри, мне его подаривших, отдать тебе ветку на развод. Но неужто ты готов ради него жениться? Ты мне, помнится, говорил, что скорее в монастырь аббатом уйдешь, чем добровольно жену возьмешь!
— Уж очень награда заманчива, — ответил рыжий, поднимаясь. – Лист золотой с дерева того созревание любых зелий ускоряет, а серебряный – позволяет хранить хоть сто лет. Может, и женюсь.
***
Сидела я как-то летней порой у окошка горницы своей, песню тоскливую напевая, и цветы вышивала на скатерти белой. Рядом наша с Аленой нянюшка старая: уже почти слепая, а вышивает лучше, чем я, и песни у нее веселее. Скучно мне было — хотела я пойти за околицу батюшку с ярмарки встречать, но небо тучами черными затянуло и дождь летний полил. Молнии сверкают, гром грохочет, и девки сенные с корзинами во дворе носятся, одежду снимают с веревок, чтобы в терем нести, к печи на просушку.
Вот и взялась я за пяльцы: обед уж приготовила, в тереме чистота, а без дела не сидится мне – надо чем-то руки занять, если уж язык нечем. Нянюшку я люблю, но с ней не посмеешься, не пошутишь, как с Аленой, сестрой моей, тайны девичьи не обсудишь. А как Алена интересно мне книги ученые пересказывала! Я-то хоть читать умею и языкам обучена, ибо сызмальства слышала речь разную от иноземцев, с которыми батюшка торг вел, но поди пойми, что там написано! А Алена разбиралась, словами простыми мне все рассказывала.
Очень я по ней нынче скучала.
Два года миновало с той поры, как она замуж за царя подземного вышла, за Кащея Чудиновича. Жили они в любви да согласии, и уж сыновья у них подрастали. Мы Алену навещали часто, а все равно печально расставаться было. Но что поделать, как ни крути, мужняя жена уже другой семье принадлежит, и заботы у нее другие.
— Какие там заботы, — смеялась она, — с близнятами няньки-мамки помогают, знай по правую руку от мужа сиди и царственно на всех поглядывай. Да за травами теперь с дружиной езжу, а не одна хожу, а так не запрещает Кащей мне травы ведать и лечить, почетно у них это, что царица сама на болящих руки возлагает. Разве что, — шепотом добавляла, — разрешает только детишек малых да баб смотреть, да я не спорю.
Я все равно вздыхала грустно. Кащей, видя печаль такую, приглашал нас в царство подземное к нему переселиться. Но отказался отец.
— Благодарствую, зять дорогой, — сказал он за обедом как-то, чашу вина выпив и усы с бородой отерев, — но я в селе своем родился, в нем и помереть хочу. Чтобы положили меня рядом с Аннушкой моей, женой любимой, – могилка ее тут уж девятнадцать лет, и я никуда не уйду. А ежели Марья захочет с Аленой жить, — посмотрел он на меня, — так неволить я ее не буду.
— Останься, Машенька! – Алена меня за плечи обняла и подбородок на плечо положила.
Ох и похорошела же она замужем: пополнела, величавой стала, волосы рыжие золотыми волнами на спину ложатся, обручем с каменьями на лбу прижатые. Только улыбка такой же озорной осталась да глаза веселыми.
— Нет, сестрица, — покачала головой я, — у тебя своя судьба, а у меня своя. Останусь я с батюшкой, пока не найду друга сердечного, такого, чтобы мы с ним друг друга так же, как вы с мужем любили.
Переглянулись Кащей и Алена: зарумянилась сестра, усмехнулась лукаво.
— Тогда этого и буду тебе желать, Марьюшка, — сказала она. – Вижу, что за меня ты счастлива, а мне не будет больше счастья чем тебя счастливой видеть.
А какое уж тут счастье, если надоели мне женихи эти хуже горькой редьки? Раньше по два-три за день к воротам нашим подъезжали, а теперь, как прознали, что сестра моя царицей подземной стала, и десяток мог пройти. Пусть двадцать один год мне, уж перестарком слыть должна, но не останавливало это женихов. Я хоть и медленно соображаю, но и то дотумкала, что красивая жена – то хорошо, а ежели ты женой такой с царем породнишься, так это стократ лучше.
И каждого выслушай, каждому ответь ласково, чтобы не с обидой уехал, камень на сердце не увез.
— Хоть бы подольше с кем поговорила, узнала, что на душе, может и приглянулся бы кто, — ворчала нянюшка.
— Они-то со мной не говорить приезжают, — руками я разводила. – Им то, что у меня на душе, неинтересно. Хоть один бы про меня спросил. А то все про себя рассказывают, хвалятся. И одно и то же: «Слава о красоте твоей дошла и до моих земель, вижу, что не врут люди! Выходи за меня, Марья-Искусница, будешь мне дом украшать и детишек рожать!»
Так надоели эти женихи мне, что стала я им загадки загадывать трудные и службы давать шутливые, невыполнимые. Свяжи мне, мол, добрый молодец, рукавички из паутины, налей в кувшин света лунного, или из яиц вареных цыплят выведи, или принеси жемчужину из короны царя морского Тритона. И нам с нянюшкой и батюшкой веселее, и женихам не прямо отказываешь, обиды меньше, и невесту попроще едут искать. А если уж найдется тот, кто исполнит – к такому и присмотрюсь внимательнее.
Застучало вдруг за воротами, загудело.
— Неужто батюшка приехал, дождь нигде не переждал, товар попортить не испугался? – удивилась я, в окно выглядывая.
А внизу, у ворот, конь невиданный стоит, красоты невероятной: сам белый, как из тумана сотканный, и крылья у него огромные. Бьет копытом, хрипит, а на спине у него наездник сидит, насквозь промокший. Лицо ястребиное, волос светло-рыжий в косу до лопаток собран, одежда кожаная иноземная, а к поясу посох короткий прикреплен, и навершие у посоха того зеленью горит.
Сразу понятно – колдун али волшебник заморский. Колдуны ко мне тоже сватались, на чем только не прибывали: и на коврах самолетных, и на повозках самоходных, и на элефанте огромном ушастом. Один раз даже некромансер на коне костяном пакостном прибыл, так я, пока службу загадывала, зубом на зуб от страха не попадала.
— Кто там, Машенька? – сощурилась няня.
Поднял всадник голову, двор оглядывая, со мной взглядом встретился. Далеко, а холодом меня пробрало. Разглядела я: глаза у него страшные, разноцветные, один зеленый, кошачий, а другой черный, как у нежити какой.
Тут я струхнула и в горницу у окна спряталась. Это Алена у нас смелая да отважная – на мужа своего будущего с поленом пойти не побоялась, меня защищая, — а мне только мявкни рядом неожиданно, и я уже в обморок падаю. Даже тараканов тапкой с закрытыми глазами бью.
Слышу, девки сенные меж собой переговариваются и посмеиваются:
— Еще один жених к Марье нашей приехал.
— Сейчас-то она и ему от ворот поворот даст.
— А конь-то какой крылатый! И жених красивый-то!
— Где ж красивый-то? Страшный, волком глядит.
— Рыжий, да еще и мокрый, что кот Тишка наш дворовый.
Тут я не выдержала, хихикнула и из окна снова выглянула. Дождь по-прежнему льет, а гость на меня смотрит, и по глазам вижу – слышал он девок наших шуточки. Оглядел он из-за ворот их высокомерно, и замолчали они, шустро в терем прыснули с корзинами наперевес.
— Вижу, неласково гостей тут встречают, — проговорил он, на иностранный манер слова наши русские выговаривая. – Не накормили, не напоили, в дом не пригласили…
— Обидчив ты больно, гость дорогой, — улыбнулась я как можно приятственней. – Но нет дома хозяина, батюшки моего, Якова Силыча, и гостей мне одной, девке незамужней, принимать не след. Да и ты хорош — не поздоровался, не сказал, как величать тебя да по какому делу приехал, а уже пеняешь.
Помолчал он, меня разглядывая. Привыкла я к взглядам таким, когда на меня как на вазу кхитайскую нефритовую или на картину, искусно намалеванную, смотрят.
— Я, — говорит, — Мерлин из земли Гран-Притании.
Что-то вспомнила я смутно из сказок, Аленой вслух читанных.
— Это тот Мерлин, что короля гранпританского, Яр-Тура, воспитал?
— Нет, внук я его, — отмахнулся колдун досадливо. – Его и девы озерной.
Всхрапнул конь туманный – неужто от бабушки подарок? А колдун продолжал:
— Услышал я, что есть на Руси Волшебной девица красы невиданной, равной которой на всем белом свете нет. И что мастерица она искусная, никто с ней не сравнится. Не знаю, как мастерство твое, да и неважно это. Но не соврала о красоте молва людская.
— И этот туда же, — буркнула я себе под нос. Так обидно мне стало! Все на лицо смотрят, а будь я злодейка какая или ведьма богомерзкая, и то все равно бы было?
— Ты поприветливей, поприветливей, Марьюшка, — няня меня шепотом просит, — по голосу слышу, хорош молодец!
— Так ты, — говорю приветливо, чтобы нянюшку не расстраивать, — только похвалить меня приехал, колдун иноземный?
Он как-то так хмыкнул задумчиво, меня продолжая разглядывать. По лицу вода течет, по волосам рыжим, а он внимания на это не обращает.
— Верно ли, — спрашивает в ответ, на вопрос мой не отвечая, — что Кащей-Полоз сестру твою в жены взял?
Я вздохнула. Ничем он от других женихов не отличается.
— Верно, — отвечаю, хмурясь. – У нас это на базаре бабки тоже обсуждают.
Усмехнулся колдун, засверкал глазами, но ничего на укол мой не ответил.
— Даже жаль, что враждуем мы сейчас. Проиграл спор он наш давний — кто первым жену себе берет, тот другому яйцо жар-птицы добывает. Но, на тебя, Марья-красавица, глядя, понимаю я, почему не устоял он. Ежели твоя сестра хоть вполовину так же хороша, как ты…
– Так раз тебе Кащей интересен, может, ты к нему прямиком в подземное царство слетаешь и его самого спросишь? – перебила я его невежливо.
— Это что ты мне, красавица, провалиться так желаешь? — сощурился Мерлин с усмешкою.
— Да как же можно, гость незваный, — я глаза опустила, кончик косы застенчиво тереблю, — совсем не то я имела в виду. Похвалить ты меня похвалил, родство выяснил, может, к делу перейдешь? А то так, глядишь, под дождем простоишь и чешуей, как водяник, покроешься.
