— Прости меня, тетушка Яга, что незваной гостьей пришла! Кащей сказал, тебе кланяться, у тебя помощи просить! Нужно мне к колдуну Мерлину попасть, на работу к нему наняться! Решила я тебе в службу убрать тут, ужин сготовить, а если недостаточно, то другую работу мне загадай, я все исполню!
Яга мутными глазами на меня посмотрела, снова избушку взглядом обвела и опять глаза закатила.
— Тетушка, — тереблю ее, трясу, водой поливаю, — тетушка, не спи на полу, замерзнешь! А, может, голодная ты? – сообразила я. – Может, гуся тебе дать откусить?
Тут она снова глаза приоткрыла.
— Ты, — спросила слабым голосом, — еще и гусей моих запекла?
— Одного, — ответила я испуганно, отскочила назад и блюдо с гусем ей протянула, — а что, не хватит тебе, тетушка Яга?
Яга взвыла голосом нечеловеческим, так, что я от страха с гусем на печку обратно забралась, а ей в ответ волки из леса на десять голосов провыли. Глазами опять сверкнула, мертвецкими, гнилушечными, ко мне метнулась. Задрала голову, руки ко мне протягивая, и тут ее взгляд за потолок зацепился.
— Паутина моя селекционная, — провыла она горестно, — нетопырчики мои с пометом целебным!
— Помета от них знатно было, — согласилась я шепотом.
Стала Яга по избушке метаться, сундуки открывая, в горшки заглядывая, и причитать, волосы свои седые дергая.
— Травы мои волшебные толченые! Зелья мои, годами настаиваемые! Ткани заговоренные! Свечи, ифритовыми пчелами сделанные! Все, все, что нажито трудом непосильным, вековым!
— А грязь на окнах тоже волшебная? – полюбопытствовала я тихо.
— Ой, да что же ты не замолчи-и-ишь никак, дура! – кот рядом замяукал и когтями мне в руку вцепился.
— Сама не знаю! – я ладонь раненую лизнула, кота за шкирку взяла и с печи сбросила.
Яга на меня опять посмотрела, скривилась, носом повела.
— Не замолчит, потому что гуся порошками волшебными натерла, — прорычала она, — один такой страх убирает, рот отворяет. Что с тобой-то делать, девица ты глупая? Ну уж Кащей, удружил так удружил. В камень тебя обратить или эльфам в услужение отдать? Ты хоть понимаешь, что каждая паутинка и пылинка тут дороже золота стоила?
Опустила я голову. Опять хотела как лучше, а только хуже сделала.
— Прости меня, тетушка Яга, — повинилась я. – Хотела я тебе доброе дело сделать, а оно вон как вышло. Не со зла я, очень мне хотелось тебе понравиться, чтобы к колдуну Мерлину помогла попасть.
Яга руки в бока уперла, брови подняла.
— И зачем тебе к гаду этому, девица?
Я с печи слезла и все ей рассказала – и про батюшку, и про ведьму, и про совет Кащея, от расстройства чуть ли не половину гуся за это время умяв. Умолчала о сватовстве только и о том, что заколдованный гребень в волосах у меня. Яга меня слушала, слушала, и как начнет улыбаться!
— Ну, — под нос себе бурчит, — вот и возможность сразу двоих проучить!
А громко у меня спрашивает:
— Так, говоришь, к Мерлину в услужение хочешь наняться?
И сама свою избушку выразительно оглядела.
— Хочу, тетушка, — кивнула я воодушевленно.
А она еще пуще улыбается.
— Помогу тебе, — говорит. – Конечно, помогу. Как такой славной девице не помочь?
— Ой, спасибо, тетушка, — я в пояс ей поклонилась. – Век доброты твоей не забуду. Но, может, поешь ты с дороги? – и половину гуся на блюде ей протягиваю. – Раз все равно я его зажарила.
Она на меня опять зверем оскалилась, потом головой покачала и очи к потолку подняла.
— Бери гуся, девка глупая, — махнула мне рукой. – Только кости все собери, даже самые малые. И голову гусячью, голову куда дела? Пойдем, покажу тебе, почему я есть его не стану.
Я с блюдом из избушки вслед за ней вышла в лес ночной, месяцем залитый. А там на поляне гуси-лебеди: кто спит, голову под крыло спрятав, а кто в пруду ныряет и гогочет. А я все слышу и все понимаю.
— Эй, куда ты, го-го-горбоклювый? Мой это го-головастик!
— Да сейчас, проворонил этого – нового-го-го ищи.
— Смотрите, смотрите, девка эта, убивица, с Яго-го-гой нашей идет.
— У-у-у, душегу-гу-губка!
— Кряка нашего-го-го зашибла, да и съела еще!
Я стою, глазами хлопаю.
— Это как это? – у Яги спрашиваю. – Это значит, кот говорящий мне не показался?
— Показался я е-ей, — кот из-за спин наших фырчит, — вот бе-е-естолковая, а?
— Не показался, — хмыкнула Яга. — Гуся такого волшебного, что ты съела, у меня все волшебники купить пытаются, ибо отведав мяса его, язык зверей понимать начинаешь.
А гуси ругаются:
— Ну пройди только мимо, мы тебе ноги-ги-ги все общиплем!
— Места живого-го-го не оставим!
Я прямо почувствовала, как бледнею.
— И надолго-го… тьфу!.. надолго это? – спросила дрожащим голосом.
— На всю жизнь, — засмеялась Яга злорадно.
— И никак не исправить?
— Никак, — сильнее Яга хохочет.
— И всех теперь слышать буду? И кур глупых, и поросят, и перепелок? – шепчу.
— Всех, — подтвердила хозяйка.
Тут я поднос с гусем на землю уронила и за голову схватилась.
— Это как же их есть, если они с тобой речи ведут? – говорю в ужасе.
— Никак, — фыркает Яга. – Я и не ем.
А я ее уже не слушаю.
— Это что же, выходит? Никаких щей и борщей наваристых? Прощай, сальце соленое, с чесноком верченое? Кабанчики запеченные, да жаркое перченое? А язык говяжий с хренком? А студень поросячий с горчицей такой, что Богу душу отдать можно?
— Так, — Яга говорит голосом странным, — я тебя пожалела, но ежели не замолчишь, точно прибью сейчас.
— Кур нельзя, свинят нельзя, — печалюсь, — о, в земле франгалианской, говорят, лягушек едят, будто на курятину они похожи. Может, их можно?
— Лягухи с жабами самые болтливые, — отрезала хозяйка. – Еще и песни поют истошно.
— А рыбу-то можно? – спрашиваю с надеждой.
— Рыбу можно, — смилостивилась Яга. – У ней мозга не хватает говорить, только жрать и икру метать.
— Это что же, — почти плачу, — мне всю жизнь рыбьим мясом, да икрой красной и черной питаться?
— Отчего же, — говорит Яга, забавляясь. – Можно еще мелочью речной и морской пробавляться, раками, ракушками, гребешками да креветками. А еще медом и акридами, как старцы святые.
— Святые плохого не посоветуют, — оживилась я. – Тем более с медом. А что такое эти акриды?
— Саранча, — безжалостно просветила меня хозяйка, и я снова завыла тихонько.
— А это тебе уроком будет, девка, — строго сказала Яга. – Не лезь, куда не просят, а хочешь добро кому причинить – помни, что могут догнать и добром тем поперек спины отходить. От усердия и беда бывает. Ну, хватит слезы глотать. К лучшему это. Выгоду ты сама потом поймешь. Раз ты к колдуну наняться хочешь, то нечего о мясе думать. Мерлин тоже звериный и птичий язык понимает, оттого и не ест зверей и птиц. И в замке мяса его никому не подают.
— А, вот почему характер у него поганый такой, — бурчу сквозь слезы. – Без мяса-то любой мужик злобным станет. А как же ты мне, тетушка, к нему в замок попасть поможешь?
— Сейчас нужно одно дело доделать, а затем и к твоей беде перейдем. Ты гуся сюда прежде давай, — Яга мне говорит. – Лопату бери, яму рой. Сама натворила, сама и исправляй.
Ну, руки у меня крепкие, работы я не боюсь. Вырыла ямку малую, хозяйка туда гуся положила недоеденного, все косточки сложила, сама руками землей засыпала. Присела в платье своем роскошном на землю, ладони в холмик тот уперла, и давай что-то гортанным голосом петь. Глаза зеленым светятся, а у меня от голоса ее мороз по коже.
Зашевелился холмик, поднялась ведьма, руки отряхивая, а я стою, с места сдвинуться не могу. Раздалось шипение страшное, тени лунные от деревьев протянулись к нам, и вдруг холмик снизу крыло черное пробило!
Я взвизгнула, назад отпрыгивая.
А из-под земли выкопался гусь живой. Только голова, которую я открутила, да половина тела, которую съесть успела, черными перьями покрыты, а остальное – белыми. Выкопался, отряхнулся деловито, на меня посмотрел с укоризной.
— Эх ты, га-га-гадость с косой! – сказал и потопал вперевалочку к своим. А те радуются, шумят.
Так стыдно мне стало! Вздохнула я и к Яге повернулась. А она меня оглядывает.
— Хорошо, что ты бледная такая и лопоухая, — говорит, а я радуюсь, что Кащеево колдовство не прознала она, значит, и колдуна обмануть должно. – Не любит Мерлин девок красивых.
— А почему? – навострила я уши.
— Говорят, по молодости полюбил он фейри Весеннего двора, которая к бабке в гости заходила. Та им крутила, душу мотала, соки все высосала, насмехалась – мол куда тебе, смертному, на меня смотреть!
Так вот почему он на шутки мои невинные так недобро отреагировал. Энто травма у него детская. Ну как вроде меня коза в три года боднула, так я их до сих пор побаиваюсь.
— А очень красивой та фейри была? – спросила с любопытством. Посмотреть бы, какие такие фейри рыжим колдунам по сердцу. Вот кого ему подавай!
Яга на меня посмотрела и вдруг по-матерински меня по макушке потрепала.
— Дите ты еще ведь, — смеется. – Как тебе сказать, Марья. Возьми самую красивую девку в трех мирах, и даже самая некрасивая фейри ее стократ прелестнее будет. Но холодные они, как ручей студеный. Оттого и тянутся к людям, греются они о нас, но и презирают за то, что век наш короток. Всегда им нас мало, так что нет человеку с фейри жизни.
— Это же обычной девке с такой не тягаться, — вздыхаю я.
Ведьма хмыкнула, ко мне склонилась и тихонько поведала:
— У них, когда из Холмов своих в наш мир выходят, всегда уродство какое-то есть. Ликом прелестны, телом прекрасны, но то уши волосатые, то хвост козлиный, то копыта, то колена в обратную сторону.
Мне аж на душе полегчало.
— У Мерлина-то глаза разноцветные тоже поэтому, - продолжила секретничать хозяйка. – Потому что бабка у него – фейри, дева озерная. Но сам он смертный: в третьем и последующих поколениях только глаза и остаются, а еще способности к волшбе и понимание языка звериного. Ну ладно, хватит об этом, слушай меня, девка, — Яга к делу перешла. — Сам Мерлин живет в замке, построенном предком его из костей последнего из убиенных драконов.
Я вспомнила замок, с высоты увиденный, и поежилась.
— Брр. Это ж как жить в нем? И какого размера тварь та была?
— Раньше все были больше, — с грустью сказала ведьма, — и зверей волшебных видимо-невидимо в лесах и на полях водилось, и волшебники были сильнее. Но уходит волшба из мира, пройдет время, и разойдется мир-Явь наш с миром подземным и вирием небесным, и будут о нас только в сказках вспоминать, как мы сейчас о драконах вспоминаем… Ну, — опомнилась она, — тебе этого не надобно, не бери в голову, девка. Кости те давно закаменели, постучишь – белый мрамор как есть. Но даже окаменевшие они старым волшебством пропитаны, так что не зря колдун там живет, силу из них тянет. Служат ему в замке духи, существа волшебные да вороны зачарованные – научил он их человеческий облик принимать.
— А люди разве ему не служат, тетушка? – шепотом спросила я. От рассказа ее кровь в жилах холодеет, но и любопытно – жуть!
— Мерлин животных пестует, лечит, а людей не любит. Есть там люди, но мало их, хоть он не простой колдун, а лорд, из благородных, значится. На землях его деревень дюжин шесть, не меньше. Живут там под его защитой крестьяне простые и ремесленники, землю пашут, лорду долю отдают. Боятся они его как огня, а все равно за помощью и судом к нему обращаются. Да и девок иногда работать в замок посылают, чтоб задобрить. Но все знают, что не работать они туда идут.
— А зачем? – спросила я с любопытством.
— Кхе-кхе, — как-то по-старушечьи закашлялась Яга. – Ну так он мужчина справный…
— Это точно, — вздохнула я.
— …даром что колдун, а если приглянется какая, так и оставляет для утех.
— Вот же ж гад, — говорю сердито.
Ведьма хмыкнула, на меня весело глядя.
— Долго при себе не держит, отсылает с богатым приданым, они потом ходят королевами, невестами завидными. Те, кто не сбежал в первые же дни. Духов боятся, слуг-воронов, да и ночами над замком небо светится, тени видятся. Так что не удивятся твоему появлению стражники, примут за девку, золота желающую.
— А ежели правда позовет постель ему стелить? – испугалась я.
Яга меня оглядела, брови подняв.
— Ну, — говорит неуверенно, — он, конечно, злодей, и ему любое злодейство свойственно, но я бы на твоем месте не опасалась. Ты, главное, в замок попади, а уж встретишься с колдуном, и проси работы за зелье, убалтывай, как знаешь. Мое же дело небольшое – я тебе помогу к замку добраться, а дальше уж сама, — и она засмеялась, потирая ладони.
— А за что ты Мерлина не любишь, тетушка? – подозрительно осведомилась я.
Она рукой сердито махнула.
— Нос он от ведьм простых воротит. Хоть и молодой, тридцати годков еще не стукнуло, а знает и умеет стократ больше, чем я. А я в бабки ему гожусь! Помнится, с дедом его… эх, — она осеклась, — совсем другая это история. Дед его всем помогал, но сейчас к деве своей в Холм ушел. А то бы к нему попросилась. Услыхала я, что Мерлин карты небесные составляет и зелья свои варит, по положению звезд благоприятные дни вычисляя. Пошла к нему на поклон, научи меня, мол, астрометрии своей небесной. А он так глумливо на меня посмотрел и говорит: «Тебе, бабушка, конечно, о вечном и небесном думать уже давно пора, но даже это не заставит меня на знахарку лесную время тратить, от дела отрываться. Не беру я учеников!». И рукой махнул – я уже за стенами замка оказалась.
— И правда гад, вежливости не обученный, — выругалась я. – Сердцем он очерствел! Теперь, боюсь, и батюшке моему не поможет.
— Не спросишь – не узнаешь, — мудро заметила Яга.
— А как же ты меня к замку проведешь, тетушка? – спросила я.
— Завтра и покажу, — говорит. — А сейчас спать. Утро вечера мудренее. Спи, а я пока посмотрю, что в избушке после твоей… помощи спасти можно.
Казалось бы, должна я была ворочаться, волноваться, но ночь проспала так сладко, как никогда не спала. Кот-мурлыка ноги мне грел, мурчал, убаюкивая.
Поднялась я рано утром. Смотрю – на столе в горшках уже закваска снова стоит, в уголке над печкой паук опять паутину растянул, с десяток нетопырей и бабочек на потолке висит, цветные тряпки, коими я полы мыла, сушатся на окне. Яга меня кашей накормила, платье крестьянское гранпританское дала.
— А то твой сарафан больно приметный, — объяснила.
Провела меня мимо гусей к лесу. Гуси-лебеди молчат, от меня презрительно отворачиваются, а я и рада. И так кругом голоса и щебет: пташки перекликаются, зайцы о найденных корешках кричат, ежики пыхтят натужно, но и их слова разбираю. Сто раз я уже пожалела, что гуся этого тронула. Этак и с ума сойти можно, всех вокруг слушая.
Встала Яга, руки трубой у губ сложила, и как завоет по-волчьи! Я чуть котомку свою не уронила.
Раздался ответный вой, а затем вышел через некоторое время на поляну громадный серый волчище. Почти седой, а на боку шрамы страшные даже под мехом видны.
— Никак добычу мне привела, Яга? – рычит.
Я за спину ведьме спряталась и оттуда выглядываю, а волк на меня смотрит и облизывается. Ему-то то, что я говорящая, не помешает!
— Не бойся, Марья, — говорит мне Яга, — не тронет он тебя. Я его когда-то давно волчонком вылечила, троллем порванного. Донесет он тебя до костяного замка Мерлина, пройдет чащу непроходимую, волчьими тропами проведет там, где не ступала нога человека. Ну, давай, с Богом. И если что в замке вымыть захочешь, ни в чем себе не отказывай!
Яга мутными глазами на меня посмотрела, снова избушку взглядом обвела и опять глаза закатила.
— Тетушка, — тереблю ее, трясу, водой поливаю, — тетушка, не спи на полу, замерзнешь! А, может, голодная ты? – сообразила я. – Может, гуся тебе дать откусить?
Тут она снова глаза приоткрыла.
— Ты, — спросила слабым голосом, — еще и гусей моих запекла?
— Одного, — ответила я испуганно, отскочила назад и блюдо с гусем ей протянула, — а что, не хватит тебе, тетушка Яга?
Яга взвыла голосом нечеловеческим, так, что я от страха с гусем на печку обратно забралась, а ей в ответ волки из леса на десять голосов провыли. Глазами опять сверкнула, мертвецкими, гнилушечными, ко мне метнулась. Задрала голову, руки ко мне протягивая, и тут ее взгляд за потолок зацепился.
— Паутина моя селекционная, — провыла она горестно, — нетопырчики мои с пометом целебным!
— Помета от них знатно было, — согласилась я шепотом.
Стала Яга по избушке метаться, сундуки открывая, в горшки заглядывая, и причитать, волосы свои седые дергая.
— Травы мои волшебные толченые! Зелья мои, годами настаиваемые! Ткани заговоренные! Свечи, ифритовыми пчелами сделанные! Все, все, что нажито трудом непосильным, вековым!
— А грязь на окнах тоже волшебная? – полюбопытствовала я тихо.
— Ой, да что же ты не замолчи-и-ишь никак, дура! – кот рядом замяукал и когтями мне в руку вцепился.
— Сама не знаю! – я ладонь раненую лизнула, кота за шкирку взяла и с печи сбросила.
Яга на меня опять посмотрела, скривилась, носом повела.
— Не замолчит, потому что гуся порошками волшебными натерла, — прорычала она, — один такой страх убирает, рот отворяет. Что с тобой-то делать, девица ты глупая? Ну уж Кащей, удружил так удружил. В камень тебя обратить или эльфам в услужение отдать? Ты хоть понимаешь, что каждая паутинка и пылинка тут дороже золота стоила?
Опустила я голову. Опять хотела как лучше, а только хуже сделала.
— Прости меня, тетушка Яга, — повинилась я. – Хотела я тебе доброе дело сделать, а оно вон как вышло. Не со зла я, очень мне хотелось тебе понравиться, чтобы к колдуну Мерлину помогла попасть.
Яга руки в бока уперла, брови подняла.
— И зачем тебе к гаду этому, девица?
Я с печи слезла и все ей рассказала – и про батюшку, и про ведьму, и про совет Кащея, от расстройства чуть ли не половину гуся за это время умяв. Умолчала о сватовстве только и о том, что заколдованный гребень в волосах у меня. Яга меня слушала, слушала, и как начнет улыбаться!
— Ну, — под нос себе бурчит, — вот и возможность сразу двоих проучить!
А громко у меня спрашивает:
— Так, говоришь, к Мерлину в услужение хочешь наняться?
И сама свою избушку выразительно оглядела.
— Хочу, тетушка, — кивнула я воодушевленно.
А она еще пуще улыбается.
— Помогу тебе, — говорит. – Конечно, помогу. Как такой славной девице не помочь?
— Ой, спасибо, тетушка, — я в пояс ей поклонилась. – Век доброты твоей не забуду. Но, может, поешь ты с дороги? – и половину гуся на блюде ей протягиваю. – Раз все равно я его зажарила.
Она на меня опять зверем оскалилась, потом головой покачала и очи к потолку подняла.
— Бери гуся, девка глупая, — махнула мне рукой. – Только кости все собери, даже самые малые. И голову гусячью, голову куда дела? Пойдем, покажу тебе, почему я есть его не стану.
Я с блюдом из избушки вслед за ней вышла в лес ночной, месяцем залитый. А там на поляне гуси-лебеди: кто спит, голову под крыло спрятав, а кто в пруду ныряет и гогочет. А я все слышу и все понимаю.
— Эй, куда ты, го-го-горбоклювый? Мой это го-головастик!
— Да сейчас, проворонил этого – нового-го-го ищи.
— Смотрите, смотрите, девка эта, убивица, с Яго-го-гой нашей идет.
— У-у-у, душегу-гу-губка!
— Кряка нашего-го-го зашибла, да и съела еще!
Я стою, глазами хлопаю.
— Это как это? – у Яги спрашиваю. – Это значит, кот говорящий мне не показался?
— Показался я е-ей, — кот из-за спин наших фырчит, — вот бе-е-естолковая, а?
— Не показался, — хмыкнула Яга. — Гуся такого волшебного, что ты съела, у меня все волшебники купить пытаются, ибо отведав мяса его, язык зверей понимать начинаешь.
А гуси ругаются:
— Ну пройди только мимо, мы тебе ноги-ги-ги все общиплем!
— Места живого-го-го не оставим!
Я прямо почувствовала, как бледнею.
— И надолго-го… тьфу!.. надолго это? – спросила дрожащим голосом.
— На всю жизнь, — засмеялась Яга злорадно.
— И никак не исправить?
— Никак, — сильнее Яга хохочет.
— И всех теперь слышать буду? И кур глупых, и поросят, и перепелок? – шепчу.
— Всех, — подтвердила хозяйка.
Тут я поднос с гусем на землю уронила и за голову схватилась.
— Это как же их есть, если они с тобой речи ведут? – говорю в ужасе.
— Никак, — фыркает Яга. – Я и не ем.
А я ее уже не слушаю.
— Это что же, выходит? Никаких щей и борщей наваристых? Прощай, сальце соленое, с чесноком верченое? Кабанчики запеченные, да жаркое перченое? А язык говяжий с хренком? А студень поросячий с горчицей такой, что Богу душу отдать можно?
— Так, — Яга говорит голосом странным, — я тебя пожалела, но ежели не замолчишь, точно прибью сейчас.
— Кур нельзя, свинят нельзя, — печалюсь, — о, в земле франгалианской, говорят, лягушек едят, будто на курятину они похожи. Может, их можно?
— Лягухи с жабами самые болтливые, — отрезала хозяйка. – Еще и песни поют истошно.
— А рыбу-то можно? – спрашиваю с надеждой.
— Рыбу можно, — смилостивилась Яга. – У ней мозга не хватает говорить, только жрать и икру метать.
— Это что же, — почти плачу, — мне всю жизнь рыбьим мясом, да икрой красной и черной питаться?
— Отчего же, — говорит Яга, забавляясь. – Можно еще мелочью речной и морской пробавляться, раками, ракушками, гребешками да креветками. А еще медом и акридами, как старцы святые.
— Святые плохого не посоветуют, — оживилась я. – Тем более с медом. А что такое эти акриды?
— Саранча, — безжалостно просветила меня хозяйка, и я снова завыла тихонько.
— А это тебе уроком будет, девка, — строго сказала Яга. – Не лезь, куда не просят, а хочешь добро кому причинить – помни, что могут догнать и добром тем поперек спины отходить. От усердия и беда бывает. Ну, хватит слезы глотать. К лучшему это. Выгоду ты сама потом поймешь. Раз ты к колдуну наняться хочешь, то нечего о мясе думать. Мерлин тоже звериный и птичий язык понимает, оттого и не ест зверей и птиц. И в замке мяса его никому не подают.
— А, вот почему характер у него поганый такой, — бурчу сквозь слезы. – Без мяса-то любой мужик злобным станет. А как же ты мне, тетушка, к нему в замок попасть поможешь?
— Сейчас нужно одно дело доделать, а затем и к твоей беде перейдем. Ты гуся сюда прежде давай, — Яга мне говорит. – Лопату бери, яму рой. Сама натворила, сама и исправляй.
Ну, руки у меня крепкие, работы я не боюсь. Вырыла ямку малую, хозяйка туда гуся положила недоеденного, все косточки сложила, сама руками землей засыпала. Присела в платье своем роскошном на землю, ладони в холмик тот уперла, и давай что-то гортанным голосом петь. Глаза зеленым светятся, а у меня от голоса ее мороз по коже.
Зашевелился холмик, поднялась ведьма, руки отряхивая, а я стою, с места сдвинуться не могу. Раздалось шипение страшное, тени лунные от деревьев протянулись к нам, и вдруг холмик снизу крыло черное пробило!
Я взвизгнула, назад отпрыгивая.
А из-под земли выкопался гусь живой. Только голова, которую я открутила, да половина тела, которую съесть успела, черными перьями покрыты, а остальное – белыми. Выкопался, отряхнулся деловито, на меня посмотрел с укоризной.
— Эх ты, га-га-гадость с косой! – сказал и потопал вперевалочку к своим. А те радуются, шумят.
Так стыдно мне стало! Вздохнула я и к Яге повернулась. А она меня оглядывает.
— Хорошо, что ты бледная такая и лопоухая, — говорит, а я радуюсь, что Кащеево колдовство не прознала она, значит, и колдуна обмануть должно. – Не любит Мерлин девок красивых.
— А почему? – навострила я уши.
— Говорят, по молодости полюбил он фейри Весеннего двора, которая к бабке в гости заходила. Та им крутила, душу мотала, соки все высосала, насмехалась – мол куда тебе, смертному, на меня смотреть!
Так вот почему он на шутки мои невинные так недобро отреагировал. Энто травма у него детская. Ну как вроде меня коза в три года боднула, так я их до сих пор побаиваюсь.
— А очень красивой та фейри была? – спросила с любопытством. Посмотреть бы, какие такие фейри рыжим колдунам по сердцу. Вот кого ему подавай!
Яга на меня посмотрела и вдруг по-матерински меня по макушке потрепала.
— Дите ты еще ведь, — смеется. – Как тебе сказать, Марья. Возьми самую красивую девку в трех мирах, и даже самая некрасивая фейри ее стократ прелестнее будет. Но холодные они, как ручей студеный. Оттого и тянутся к людям, греются они о нас, но и презирают за то, что век наш короток. Всегда им нас мало, так что нет человеку с фейри жизни.
— Это же обычной девке с такой не тягаться, — вздыхаю я.
Ведьма хмыкнула, ко мне склонилась и тихонько поведала:
— У них, когда из Холмов своих в наш мир выходят, всегда уродство какое-то есть. Ликом прелестны, телом прекрасны, но то уши волосатые, то хвост козлиный, то копыта, то колена в обратную сторону.
Мне аж на душе полегчало.
— У Мерлина-то глаза разноцветные тоже поэтому, - продолжила секретничать хозяйка. – Потому что бабка у него – фейри, дева озерная. Но сам он смертный: в третьем и последующих поколениях только глаза и остаются, а еще способности к волшбе и понимание языка звериного. Ну ладно, хватит об этом, слушай меня, девка, — Яга к делу перешла. — Сам Мерлин живет в замке, построенном предком его из костей последнего из убиенных драконов.
Я вспомнила замок, с высоты увиденный, и поежилась.
— Брр. Это ж как жить в нем? И какого размера тварь та была?
— Раньше все были больше, — с грустью сказала ведьма, — и зверей волшебных видимо-невидимо в лесах и на полях водилось, и волшебники были сильнее. Но уходит волшба из мира, пройдет время, и разойдется мир-Явь наш с миром подземным и вирием небесным, и будут о нас только в сказках вспоминать, как мы сейчас о драконах вспоминаем… Ну, — опомнилась она, — тебе этого не надобно, не бери в голову, девка. Кости те давно закаменели, постучишь – белый мрамор как есть. Но даже окаменевшие они старым волшебством пропитаны, так что не зря колдун там живет, силу из них тянет. Служат ему в замке духи, существа волшебные да вороны зачарованные – научил он их человеческий облик принимать.
— А люди разве ему не служат, тетушка? – шепотом спросила я. От рассказа ее кровь в жилах холодеет, но и любопытно – жуть!
— Мерлин животных пестует, лечит, а людей не любит. Есть там люди, но мало их, хоть он не простой колдун, а лорд, из благородных, значится. На землях его деревень дюжин шесть, не меньше. Живут там под его защитой крестьяне простые и ремесленники, землю пашут, лорду долю отдают. Боятся они его как огня, а все равно за помощью и судом к нему обращаются. Да и девок иногда работать в замок посылают, чтоб задобрить. Но все знают, что не работать они туда идут.
— А зачем? – спросила я с любопытством.
— Кхе-кхе, — как-то по-старушечьи закашлялась Яга. – Ну так он мужчина справный…
— Это точно, — вздохнула я.
— …даром что колдун, а если приглянется какая, так и оставляет для утех.
— Вот же ж гад, — говорю сердито.
Ведьма хмыкнула, на меня весело глядя.
— Долго при себе не держит, отсылает с богатым приданым, они потом ходят королевами, невестами завидными. Те, кто не сбежал в первые же дни. Духов боятся, слуг-воронов, да и ночами над замком небо светится, тени видятся. Так что не удивятся твоему появлению стражники, примут за девку, золота желающую.
— А ежели правда позовет постель ему стелить? – испугалась я.
Яга меня оглядела, брови подняв.
— Ну, — говорит неуверенно, — он, конечно, злодей, и ему любое злодейство свойственно, но я бы на твоем месте не опасалась. Ты, главное, в замок попади, а уж встретишься с колдуном, и проси работы за зелье, убалтывай, как знаешь. Мое же дело небольшое – я тебе помогу к замку добраться, а дальше уж сама, — и она засмеялась, потирая ладони.
— А за что ты Мерлина не любишь, тетушка? – подозрительно осведомилась я.
Она рукой сердито махнула.
— Нос он от ведьм простых воротит. Хоть и молодой, тридцати годков еще не стукнуло, а знает и умеет стократ больше, чем я. А я в бабки ему гожусь! Помнится, с дедом его… эх, — она осеклась, — совсем другая это история. Дед его всем помогал, но сейчас к деве своей в Холм ушел. А то бы к нему попросилась. Услыхала я, что Мерлин карты небесные составляет и зелья свои варит, по положению звезд благоприятные дни вычисляя. Пошла к нему на поклон, научи меня, мол, астрометрии своей небесной. А он так глумливо на меня посмотрел и говорит: «Тебе, бабушка, конечно, о вечном и небесном думать уже давно пора, но даже это не заставит меня на знахарку лесную время тратить, от дела отрываться. Не беру я учеников!». И рукой махнул – я уже за стенами замка оказалась.
— И правда гад, вежливости не обученный, — выругалась я. – Сердцем он очерствел! Теперь, боюсь, и батюшке моему не поможет.
— Не спросишь – не узнаешь, — мудро заметила Яга.
— А как же ты меня к замку проведешь, тетушка? – спросила я.
— Завтра и покажу, — говорит. — А сейчас спать. Утро вечера мудренее. Спи, а я пока посмотрю, что в избушке после твоей… помощи спасти можно.
Казалось бы, должна я была ворочаться, волноваться, но ночь проспала так сладко, как никогда не спала. Кот-мурлыка ноги мне грел, мурчал, убаюкивая.
Поднялась я рано утром. Смотрю – на столе в горшках уже закваска снова стоит, в уголке над печкой паук опять паутину растянул, с десяток нетопырей и бабочек на потолке висит, цветные тряпки, коими я полы мыла, сушатся на окне. Яга меня кашей накормила, платье крестьянское гранпританское дала.
— А то твой сарафан больно приметный, — объяснила.
Провела меня мимо гусей к лесу. Гуси-лебеди молчат, от меня презрительно отворачиваются, а я и рада. И так кругом голоса и щебет: пташки перекликаются, зайцы о найденных корешках кричат, ежики пыхтят натужно, но и их слова разбираю. Сто раз я уже пожалела, что гуся этого тронула. Этак и с ума сойти можно, всех вокруг слушая.
Встала Яга, руки трубой у губ сложила, и как завоет по-волчьи! Я чуть котомку свою не уронила.
Раздался ответный вой, а затем вышел через некоторое время на поляну громадный серый волчище. Почти седой, а на боку шрамы страшные даже под мехом видны.
— Никак добычу мне привела, Яга? – рычит.
Я за спину ведьме спряталась и оттуда выглядываю, а волк на меня смотрит и облизывается. Ему-то то, что я говорящая, не помешает!
— Не бойся, Марья, — говорит мне Яга, — не тронет он тебя. Я его когда-то давно волчонком вылечила, троллем порванного. Донесет он тебя до костяного замка Мерлина, пройдет чащу непроходимую, волчьими тропами проведет там, где не ступала нога человека. Ну, давай, с Богом. И если что в замке вымыть захочешь, ни в чем себе не отказывай!