Вцепилась я волку в шкуру, и понес он меня чащами и буераками. Долго бежал, долго, уж и солнце припекать начало. Растрясло меня на спине его, укачало, носом стала я клевать. И тут волк как зарычит!
— Почти пр-р-рибежали, — говорит. – Пр-р-росыпайся, слезай! А то давно я мяса молодого не ел, еле дер-р-ржусь!
И зубами на меня щелк!
Я, еще не проснувшись, с него соскочила и спиной вперед поползла, котомкой прикрываясь. А он рыкнул насмешливо, развернулся и марш в кусты!
Оглянулась я, поднялась. Гляжу, кончился лес, и лежит передо мной озеро средь лугов и холмов цветочных, ровно как я сверху, со спины коня подземного видела. А на том берегу замок костяной стоит во всей красе: башня овальная белая, точно как из ребер огромных сложенная, к вершине сужается, и на самом верху площадка башенная с оградою. Стяг там колдуна трепещет – ворон черный, и над замком стая ворон кружит, на окна узкие садится, которые в стенах проделаны.
Донжоном такая башня называется, так Яга говорила. Стена вокруг замка высокая, тоже словно из костей сложенная, а в стене ворота, как пасть дракона поверженного, зубьями грозят и мост от них через ров, словно язык черный. Ров вдоль стены прокопан, с озером соединен.
От моста дорога идет по лугам и холмам, и нет никого на дороге. Только далеко, там, куда она уходит, деревенька видна, да в поле косари работают.
Вздохнула я, котомку подобрала и пошла вокруг озера к замку. Из-под ног зайцы выпрыгивают, ругаются, пташки порхают.
— На гнездо не наступи, на птенцов наших малых! – кричат.
Лягушки в озере квакают, увидели меня, друг другу передают новость:
— Девка какая-то к колдуну на потеху пришла!
Вдруг дрогнул замок, грохот страшный раздался! Взвился над башней огненный шар, повисел-повисел, жаром все опаляя, и потух. Лягухи замолчали, под воду посыпались, птицы над лесом в разные стороны метнулись, да и я присела, руками прикрываясь. А сама голову задрала, верчу ею – что за диво такое, как второе солнышко полыхнуло?
Показалось мне, что услышала я ругательства – такие, которые и повторять-то стыдно, — а затем разглядела и человека наверху, на башне, рыжего, с посохом, который зеленой звездой сиял. Колдун и ругался. Досадливо махнул рукой, развернулся и меня увидел сверху. Но не задержался, ушел обратно в башню.
Я голову в плечи втянула и почти вприпрыжку к воротам побежала. А вдруг он в дурном настроении огненными шарами не только в небеса кидается?
У ворот стражники с копьями стояли. Одежда военная кожаная, волосы черные, носы кривые – ну чисто вороны!
— Ты по какому делу, девица? – прокаркал тот, что слева.
— Пришла к колдуну на службу наниматься, — ответила тоненько, глаза опуская.
— Не велел хозяин девок пускать, — ворон говорит, — так что иди прочь!
Я растерялась, стою, котомку мну.
— Так раньше же не против был? – спрашиваю неуверенно.
— То раньше, — второй ворон говорит, — а как прискакал на своем жеребце, Облаке, две седьмицы назад, так всех девок мигом золотом одарил, выгнал и велел не пускать больше. Ходит с тех пор мрачный, ругается…
— А много-то девок до этого тут гостило? – спрашиваю нехорошо.
Тут первый ворон сощурился.
— А чего это ты тут выпытываешь, девка? Не лазутчица ли ты от сэра Вольдемара? А ты, — на товарища набросился, — чего раскаркался? Ну чисто ворона!
— Да какая я лазутчица, — говорю жалобно, — сирота я при живом отце, помощи у колдуна за службу хочу просить. Пустите, дяденьки, а? Я никому не скажу!
— Иди отсюда, — ответили они хором и копьями мне дорогу перегородили.
Ну я и пошла. Далеко ушла, за холм, чтобы не видели меня, и стала думать, как в замок попасть. Ночи дождаться, ров переплыть, да на стену попробовать забраться? Но стены гладкие, а я и по деревьям-то не сильно лазить умею, не то что по мрамору. Да и Кащей говорил, что вороны Мерлина и днем и ночью стражу несут, мигом приметят.
Бродила я вокруг замка, бродила, уж день к вечеру пошел. Вижу вдруг, беркут вниз в поле падает, да только не поймал никого: землю взрыл и с пустыми когтями улетел, на второй круг пошел. Гляжу, а там по полю мышки малые бегут, но не скрыться им, всех поймает и съест!
Жалко мне стало мышей.
— Эй, мышеньки! – кричу. – Бегите ко мне в рукав, я вас до норки донесу, от птицы защищу!
Мышки, с десяток их, ко мне прыснули, по ногам забрались, в рукав спрятались. Налетел на меня беркут ширококрылый, едва лицо не расцарапал.
— Лети, — говорю, — отсюда, поищи добычу побольше! Стыдно маленьких обижать!
Он, надо мной зависший, хекнул, чуть ли не плюнул от досады, и медленно прочь полетел.
Отнесла я мышек к норке, они из рукава моего высыпали, по росту выстроились: от самой высокой, до самой мелкой, — и дружно поклонились.
— Спасибо, — пищат, — девка странная! Спасла ты нас, и мы тебе добро сделать хотим. Чем помочь тебе?
Я аж руками от радости всплеснула.
— Милые, — говорю, — серые, красивые, а не знаете ли, как в замок пробраться, на кухню колдуна Мерлина? Зла не замышляю я, на службу наняться хочу, а меня не пускают!
И еще хлеба им накрошила, чтобы совсем уж ублажить.
Мышки поели, пошуршали между собой.
— Идем, — пищит одна из них. – Есть тут ход подземный старый, в лес выходящий. Прямо в погреба замковые ведет. Проведем мы тебя туда!
Побежали мышки по холмам вокруг озера, мимо валунов, которые я десять раз обошла, пока думу думала. Остановились у одного из них, запищали.
— Наклоняйся сюда, девка! Да руку суй!
Я наклонилась и вижу – за валуном склон холма травой высокой скрыт, сплелась трава та, что кажется, что земля там. А я руку просунула – пустота!
— Спасибо вам, мышеньки! – говорю и хлеб им ломаю. – Спасибо!
Мыши хлебные ломти похватали и разбежались. Одна только остановилась и говорит:
— Добрая ты девка, хоть и блаженная, поэтому еще тебе подскажу. Хлебным мякишем уши заклей. Не пустой ход тот. Охраняет его дух страшный, банши, белая плакальщица. Нас, мелочь полевую, не трогает, а людей не пускает. Как увидит тебя – закричит, завоет, оглушит, там ты и помрешь.
Я как про плакальщицу услышала, задрожала. Пока с духом собиралась, мышка уже убежала.
Побродила я вокруг хода, повздыхала, да куда деваться? Залепила уши хлебным мякишем, нашла в лесу сук сухой толстый, кремнем с огнивом огонь добыла, сук подожгла и протиснулась в ход.
Сразу темнота и тишина меня обняли, землей и тленом пахнуло. Я вперед шагаю, а от страха зубы стучат. Сыро там, тени пляшут от огня, тесно – одному человеку едва пройти можно.
Стала я песенку веселую напевать, про соловушку и солнышко. И шагается бодрее, и отвлекаешься – как вдруг под ногу что-то попало, и споткнулась я, чуть не полетев на пол.
Повела суком горящим и взвизгнула – лежат кости человеческие, точь как в Алениной книге лекарской были намалеваны, и скелет тот череп свой руками зажимает.
Зажмурилась я, дальше шагнула, еще громче напевая.
— Соловей, соловей, лети к со-о-олнышку!
Снова ногой на что-то наткнулась. Краем глаза посмотрела – еще кости лежат, и тоже видно, что помер человек, уши зажимая. Дальше я пошла, голос повышая:
— Спой мне песню свою во око-ныш-кооо!
То и дело под ногами кости хрустели — много кто, видимо, в замок проникнуть пытался, да все и остались тут. Я о том, что сама могу рядом лечь, думать не смею, во всю мощь пою.
И вдруг ветер ледяной дунул из подземелья мне в лицо, пальцы выморозил, огонь затушил. Я моргнуть не успела, как встала впереди, проход перекрывая, женщина прекрасная в белых одеждах, с волосами черными, до пола отросшими, с провалами темными вместо глаз.
— Ой, — пискнула я, уши ладонями зажимая, и тут она тьмой в глазницах полыхнула, рот открыла – и завыло вокруг, заплакало, да так громко, что меня как подушкой тяжелой с ног сбило.
Долго она орала – я будто в трубе печной себя чувствовала, когда заслонка открыта и в ней ветер воет, — долго я жмурилась, уши зажимая. Если б не хлебный мякиш, не спаслась бы.
Только тишина наступила, я на ноги вскочила.
— Здравствуй, — говорю дрожащим бодрым голосом, — тетушка банши! Не серчай на меня, не кричи, не со злым умыслом я полезла сюда, а за помощью!
Дух снова глазами сверкнул, да как завизжит:
— Во-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-н!
Переждала я и этот раз. Наступила тишина.
— Как громко ты кричишь, тетушка, — говорю льстиво, дыхание переведя. — Думала я, что громче петуха нашего хишпанского никто не орет, но ты, тетушка, громче, заливистей. Да постой, — руками я замахала, видя, что снова орать собирается. – Пропусти меня, а я отдарюсь! Смотри, какие бусы у меня есть, красные, из камня гранатового, в дюжину рядов! – И бусы достала. – Хорошо к белому платью тебе эти бусы будут, сразу станет понятно – женщина видная, не какая-то там банши подзаборная! А если позволишь, то и косы тебе красными лентами заплету, — и за лентами я полезла, — у нас на Руси так все девки ходят, что на выданье. Самое то тебе будет! И леденцами могу угостить… — Я леденец вытянула.
Банши, уже рот открывшая, на подарки посмотрела, на меня. Метнулась вперед, бусы-ленты выхватила и пропала. Я так с леденцом в руках и осталась.
Ну хоть мордой другая, а повадки как у нашей русской нечисти: заболтать можно и откупиться. И слава Богу!
Я постояла там, хлебный мякиш из ушей не вынимая, леденец в карман сунула, дрожащими руками снова сук подожгла, кремнем об огниво не попадая, и пошла дальше, через кости переступая. Больше банши мне не показывалась.
Долго я шла, то вниз спускаясь, то наверх поднимаясь. Уж сук мой прогорел, и я дальше в темноте кромешной ступала, руки вперед вытянув. Думала, не кончится никогда подземелье, буду идти, пока без сил не упаду… и тут руками в дверцу деревянную уперлась.
Толкнула ее – дверца так легко подалась, будто ее каждый день открывали и смазывали... Запахло рыбой соленой, овощами лежалыми, молоком кислым, грибами сушеными. Припасов тут было видимо-невидимо. Прошла я мимо бочек больших, в два моих роста, мимо ледника с рыбой разной и раками, лестницу увидела с дверью наверху. Поднялась и осторожно дверцу приоткрыла.
А там кухня дымит, печь большая горит, на печи котлы кипят! А за столом хлопочет повариха удивительная – ну чисто медведица наша, только морда плоская, мех короткий, уши круглые, и мне сама по пояс! Платье на ней надето парадное, фартук на талии подвязан. С ножом лучше человека управляется и ворчит что-то себе под нос, напевает.
Вижу – ларь стоит тяжелый в углу дальнем, рядом со столом, где посуда выставлена. Я за спиной поварихи по стенке к ларю пробралась, крышку открыла – а он пустой, только стены мукой припылены. Ну я туда и нырнула, щель малую оставила и сижу, подглядываю. Пережду, пока уйдет, а потом буду думать, что делать.
Тут в кухню мужчина вошел тощий, чернявый. Лицом ко мне повернулся, я чуть не ойкнула – это ж он на столичном торге ковер с жар-птицей уволок, в ворона оборотясь.
— Эй, Эльда, — почтительно ворон позвал, — готов ужин-то хозяину?
— Готов, Доррин, готов, — мохнатая повариха заворчала, — сейчас, яблочко еще нарежу для аппетита. А то привередлив больно, не угодишь ему.
Ушли они с двумя подносами еды, и я ждала-ждала, пить захотела – ужас как. Выбралась из ларя быстро, нашла кувшин с водой, чуть ли не половину выхлебала и обратно в ларь забралась. Да и не дождалась повариху, заснула.
Проснулась я от петушиного крика, крышку приоткрыла – а за окнами небо чуть светлое, вот-вот солнышко взойдет. На кухне нет никого.
Как, думаю, колдуна задабривать, чтобы зелье мне отдал, на службу взял? Вылезла я из ларя, воды в лицо поплескала, попила, яблочко кисленькое погрызла, в ход подземный по своим делам сбегала – и давай во все ящики и лари заглядывать. Продуктов понабрала, печь разожгла и начала кашеварить.
Батюшка всегда говорил, что мужик, вкусно накормленный, сговорчивей теленка. Ну я и расстаралась.
Нажарила колдуну оладий тонких, сахарных, медом стопку залила. Испекла пирог с грибами сушеными и сыром мягким козьим, нарезала его, сама в рот кусок сунула, слюною давясь. Хлеб поставила пышный, сбитень сварила. Как приготовилось — все на поднос выложила и снова в ларь спряталась.
Зазвенел на кухне колокольчик, и через несколько мгновений соткалась из воздуха повариха вчерашняя, поспешно фартук повязывая. И ворчит:
— Что ж ему не спится в рань такую, завтрак только через два часа подавать надобно! Верно, опять всю ночь в башне своей колдовал, про сон забыл! А что я ему сейчас принесу? Хлеб вчерашний и молоко кислое?
Тут увидела она поднос мой с разносолами, глаза потерла, огляделась. Одну оладью с блюда подцепила, в рот отправила.
— Ах, — говорит, — во рту тает, и на пиру богов подать не стыдно было бы!
От всего по кусочку попробовала.
— И не отравлено, — бурчит задумчиво, — и такая вкуснота, что язык проглотить можно! Это что же за помощник у меня такой тут завелся? – голос она повысила и оглядывается. – Выходи, покажись, не бойся!
Я в ларе сижу как мышка. А как выйдешь, и мигом из замка выгонят?
Она еще позвала меня, позвала, но тут вдругорядь колокольчик позвонил, она поднос подхватила и исчезла.
Вернулась нескоро с подносом пустым. Постояла с ним задумчиво.
— Не знаю, — говорит, — кто ты такой, помощник неведомый, да только первый раз наш хозяин ни крошки не оставил, все съел. И мне улыбнулся, спасибо сказал. На обед еще таких оладий с медом пожелал. Так что если ты хочешь обед ему приготовить, выходи, не бойся. Уйду я сейчас и подсматривать не буду, матушкой-Дану клянусь.
И правда пропала она, была – и исчезла, только поднос с грязной посудой на пол лег.
Опять я из ларя вылезла, закатала рукава и принялась обед мастерить. Принесла с ледника рыбицы белой, поставила ушицу самую быструю и простую — всего-то семьдесят строчек в рецепте. Оладий снова напекла, кореньев с маслицем топленым и травами натушила, рагу сделала, сыром залила. Завертела грибы с чесноком и сметаной в листы виноградные, запекла под молочной корочкой. Ну, если он после этого у меня из рук есть не будет, точно не человек он, а ледышка бессовестная!
Как зазвенел колокольчик, снова я нырнула в ларь. Появилась повариха, головой покачала.
— Ах и помощник! – говорит, голос повысив. – Ай да молодец!
Поднос с трудом подняла и пропала с ним.
Вернулась, сияющая.
— Ох, хоть от записей своих оторвался, — болтает, посуду намывая, — а с каким аппетитом ел, нахваливал! Ну, — зовет, — покажись, помощник мой! Слово тебе даю, матушкой-Дану клянусь, не трону я тебя, кем бы ты ни был! Если девка ты – дочерью назову, если парень – сыном возьму, если старше меня – бабушкой или дедом величать стану. И от других уберегу… кроме хозяина, конечно, его слово превыше всего! А, может, помощь какая тебе нужна? Все сделаю, выходи! Очень уж ты меня порадовал!
Я вздохнула и крышку ларя откинула, из-под стола выбралась.
— Здравствуй, — говорю робко, — тетушка повариха…
Повернулась ко мне мохнатая, руками всплеснула.
— Девка человеческая! Ну надо же! А я-то думаю, отчего мне человечий дух мерещится? Как же ты попала сюда, не пропускают ведь никого из ваших в замок?! Да не бойся! Сказала же, не трону. Зачем пришла?
— Помощь мне от вашего хозяина нужна, — призналась я. – Хочу о зелье его одном попросить.
— Отчаянная девка, — покачала головой повариха.
