– Хотя, — под нос себе пробурчала, — может, и не осерчает, если так недельку попитается, то точно подобреет! Ты вот что, на глаза пока никому не показывайся. Спрячу я тебя! А если спросит, отчего так вкусно стало, я про тебя и расскажу!
— А я бы и сейчас послушал, Эльда! – прогремел голос на всю кухню. Повариха аж подскочила, да и я взвизгнула, под стол метнулась. Выглядываю из-под него – в дверях рыжий колдун стоит, руки на груди сложив, и глазами своими страшными сверкает. А повариха головой понуро качает.
— Спустился я узнать, кто это разносолы мне такие готовит с утра, а тут что же получается? В моем замке от меня секреты? – задумчиво проговорил Мерлин.
— Да уж больно ты на расправу скор, хозяин, — повариха бормочет, — а тут в кои-то веки у меня помощница появилась. Не серчай, оставь ее на кухне, а?
— Да, оставь меня, а? – тихонько вторю из-под стола. – Ем я немного, служить верно буду…
Он брови приподнял, нахмурился, меня разглядывая.
— А что за выговор у тебя странный? – спрашивает, вперед шагнув.
— Немтырем уродилась, — говорю, как Яга меня подучила, — до двенадцати годков не говорила, а затем булыжник с неба упал, по темечку меня стукнул, вот и заговорила.
Он усмехнулся, а глаза холодные, внимательные.
— Первый раз слышу, чтобы от удара росский выговор проявлялся. Чудеса!
— Не чудеснее, чем замок костяной и повариха мохнатая, — ответила я, едва заметно назад отползая.
Мерлин на повариху посмотрел, на меня.
— Так ты, — спрашивает, еще ближе подойдя, — где жила, что брауни не признала? В Гран-Притании их только слепой не видел. Или ты еще и слепой родилась, а от булыжника небесного не только заговорила, но и прозрела?
А голос такой мягкий, я аж заслушалась. Но назад еще отползла, к ларю, на всякий случай.
— Отчего это не признала, — отвечаю честным голосом, — да как это я брауню могла не признать! Просто не видела я, чтоб обеды они варили и поварешки держали! У нас на Рус… в деревне нашей таких не было!
Хмыкнул Мерлин, еще шаг вперед сделал.
— А как ты сюда попала? – говорит почти с нежностью. – Кто из слуг моих тебя пропустил?
Мохнатая брауни из-за его спины мне головой трясет – не сдавай, мол, никого!
— Да я, — говорю, вбок отползая, чтобы вскочить и дать стрекача, — сама зашла. Шла мимо, смотрю – замок стоит. Ну, думаю, зайду, хозяину завтрак-обед приготовлю. Авось не осерчает… Не осерчает ведь? – уточнила я у колдуна настороженно. А он как рявкнет:
— Ну-ка, явись передо мной тот страж, который девку человеческую в замок пропустил!
— Понятно, осерчал, — пробормотала я, юбку подхватила и понеслась к лестнице в кладовые. Лучше уж банши, чем в глаза эти страшные смотреть.
Но не убежала далеко – спеленали меня путы невидимые по рукам и ногам, лицом к колдуну развернули, за руки посреди кухни подвесили, как рыбешку за крючок. Забарахталась я, ногами дрыгая – а никак не освободиться мне.
Смотрю – встала перед колдуном банши вчерашняя. Одежды белые развеваются без ветра, волосы лентами красными переплетены, на шее бусы мои висят в двенадцать рядов.
— Как же ты, Магда, девку пропустила? – тихо поинтересовался колдун. – Разве не для охраны ты в том подземелье поставлена?
А она руки в бока уперла, ногой топнула.
— А так, хозяин! Ты мне ни разу слова приветливого не сказал, все приказы да угрозы, а девка со мной вежливо заговорила, уважительно. Я роду триста лет служу, никто из вас мне даже веревочки не подарил, а она мне ленты красные отдала и ожерелье драгоценное. Поставлена я врагов не пускать. Но не враг она тебе. Нет зла в девке этой, только добро. И тебе бы подобрее быть не помешало. Не только к зверям лесным, но и к людям простым!
— Это ты мне говоришь, вестница смерти? – насмешливо спросил колдун.
— Это я говорю, как прабабка твоя далекая, Мерлин внук Мерлина, — ответила банши сварливо. — Не всегда я вестницей была. Когда-то была я такой же молодой и прекрасной, как девка эта.
— Прекрасной? – колдун на меня посмотрел, губы насмешливо скривил.
— Но смерть не добра и не зла, смерть справедлива, тебе ли этого не знать, Мерлин-на-ту-сторону-ходивший, — продолжила банши. — Так что хочешь – развоплощай меня, а только вины своей я не признаю.
И белая плакальщица исчезла, а я под тяжелым взглядом Мерлина снова путы порвать попыталась. Не вышло.
— Тетушка банши дело говорит, — подсказала я, ежась. – Позволь мне остаться, великий колдун! Я все делать умею! И готовить, и ткать, и вышивать, и шить, и убирать! Захочешь – петь буду, слух твой ублажать!
— Только этого и не хватало, — пробормотал он. Пошел вокруг меня, хмурясь, вглядываясь, чуть ли не принюхиваясь, как волчара вчерашний.
– Или не буду! – подхватила я понятливо. — Вообще молчать могу целыми днями! Только оставь, позволь службу тебе сослужить!
— Службу, — повторил колдун насмешливо. Руку протянул, по волосам меня погладил – и вытащил гребень чудесный. И расхохотался.
— То-то чувствую, что чужая волшба где-то рядом, а понять, в чем дело, не могу, — и он потер гребень в руках, скривился. – Кащеева волшба, – гребень на его ладони вспыхнул, сгорая. – Обманул бы он меня ранее, но не сейчас, когда я создал зелье, чужую силу рассмотреть помогающее. А это что? – он амулет в виде коня на шее моей качнул. – Понятно. Ну, это я забирать не буду, тебе еще пригодится.
И понимаю, что плохо дело, а что сказать, как заболтать – не придумывается. Зажмурилась я, чтобы думалось лучше. И в обморок никак не падается, когда надо, вот же беда! А то сомлела бы, он бы меня и пожалел, на руки подхватил, от красы моей неземной смягчился.
— Ну, вот и свиделись, Марья-Искусница, — усмехнулся Мерлин, вокруг шагая и смягчаться не собираясь. — Так зачем ты ко мне пришла, за тридевять земель, да еще под личиной чужой? Никак приглянулся я тебе, что задрав подол ко мне прибежала? Решила вокруг пальца обвести и женить на себе?
Я все жмурилась, а на словах этих глаза распахнула.
— Даже в мыслях не было! – возмутилась я. – Да мне на тебя посмотреть страшно, не будь нужды, я бы и на версту к тебе не подошла!
Вижу, помрачнел колдун, себя отругала и тут же попыталась исправиться ласково, глазами захлопала. Женихи, когда я так делала, дурели обычно и только улыбались блаженно.
— Эх, Мерлин, свет мой, это отчего у тебя первая мысль про женитьбу? – зажурчала я ручейком, пташкой нежной запела. — Небось, сам про меня все эти дни думал, ночей не спал, вот и выдал, что на уме вертится? Ну так уж и быть, сокол ясный… не так уж ты и страшен, если приглядеться. Рыжий опять-таки… Помоги мне в деле, за которым пришла — прощу я грубость твою и невежество, стану твоей женой, не буду противиться.
Он головой с изумлением покачал. С таким выражением на лице не жениться собираются, ой не жениться!
— А что за дело? – спросил колдун так же ласково, как я его сейчас журила. Сам за косу меня потянул, заставляя в глаза поглядеть – а они у него по-прежнему холодные, страшные. Замерла я: взгляд не отвести, не перестать на него смотреть.
— Батюшку моего ведьма прокляла, — поведала тихо. – Жить ему осталось шесть седьмиц. Спит он сейчас сном наведенным, но с каждым днем тают его силы его.
— А сам Кащей проклятье снять не смог, значит, — пробормотал колдун, усмехаясь довольно. – А гонору-то, гонору было…
— Затем и пришла к тебе, Мерлин внук Мерлина. Сказал Кащей, что только ты помочь сможешь, что только у тебя зелье волшебное есть, которое любое проклятие снимает. Помоги мне, колдун, — голос у меня задрожал, слезы на ресницах замерли. — Век тебе благодарна буду, отслужу, как скажешь.
— Это как ты мне отслужишь? – спрашивает хрипло.
— Хоть всю жизнь тебе готовить и убирать буду, — вздохнула я. — Только помоги!
Он опять головой досадливо покачал.
— Ох и красива же ты, Марья, — пробормотал, косу мою отпуская. Отошел, отвернулся от меня и через плечо бросил:
— Кончилось у меня зелье, которое нужно тебе, а варить его месяц надо, и год еще настаивать. Нечем мне тебе помочь, Марья Прекрасная, и стряпня мне твоя без надобности.
— Неужели ничего сделать нельзя? – всхлипнула я. Смотрю, и брауни Эльда всхлипывает, лапой мохнатой слезы утирает.
— Отчего же, можно, — хмыкнул он, — если добыть золотой лист с древа эльфийского, который созревание любых зелий ускоряет. Да вот беда, отдаст король мне его, если я на тебе женюсь.
Я хоть и ума-то не быстрого, но догадалась.
— Это поэтому ты ко мне свататься прилетал? – спросила звеняще. – Чтобы какое-то там дерево получить?
— Древо не какое-то, а уникальное, — недовольно ответил Мерлин. – Но даже ради него я женой тебя брать не хочу. Если и женюсь когда, то жена у меня будет тихая, скромная, под руку не лезущая, гордостью обделенная. А что до готовки твоей… обходился пищей простой и дальше обойдусь. Стряпуха у меня и так есть, а если на красоту захочу посмотреть, в окно выгляну.
— Но как же так можно! — крикнула я, а он рукой махнул.
— Прощай, Марья, — говорит. – И не вздумай через ход подземный идти обратно, засыплю я его! Есть у тебя амулет, чтобы коня подземного вызвать – улетай, чтобы я тебя и не видел больше! А то в лягушку превращу!
Тут в глазах моих потемнело, в ушах засвистело, и очутилась я за стеной замковой, за рвом, водой заполненным. Шагнула к воротам – а они зубьями клац! И закрылись. Я от злости ногами затопала.
— Ну погоди, Мерлин, внук Мерлина, — прокричала я через стену звонко, — ты еще сам у меня будешь прощения просить и остаться умолять! Разве можно так с будущей женой поступать?!
Лягушки в пруду захохотали, заливаясь. И в ответ мне грохнуло что-то, словно обвал где-то случился. Поняла я – сдержал свое слово колдун, засыпал подземный ход.
Я от злости порыдала, слезы поглотала, и побрела к лесу. Ничего у меня не осталось: ни котомки моей, ни откупа для нечисти. Только амулет в виде коня резного на груди, платье и лента в косе. А еще леденец сладкий в кармане – и все.
Села я на опушке леса, колени руками охватила, голову на них положила, и сижу, слезы роняю. Что делать дальше – не знаю. Домой ни с чем возвращаться или к Яге снова на поклон идти? А чем поможет она мне, раз сказала, что в замок самой мне нужно пробираться?
Так еще мало же пробраться, надо колдуна как-то на себе женить! Хотя это дело проще будет. Может, ученых слов я понять не могу, зато уж разобраться, запала ли я в сердце кому или нет, с полувзгляда способна. Не мудрена наука.
— Жена ему тихая нужна да послушная, — пробормотала я, носом шмыгая. – Мне, может, тоже муж нужен тихий и ласковый! И чтобы детей любил, как я люблю. А придется идти за рыжего, грубого, уче-но-о-го-о-о! Который еще и упи-ра-а-а-ется-а-а-а!
Тут я совсем разрыдалась и поревела от души. Несколько раз мне казалось, что смотрит на меня кто-то, а оборачивалась я – и не видела никого.
Там, на опушке, и заснула я. Так измаялась, что уже не боялась ни волков, ни нечисти, ни фейри, которые к себе в Холм уволочь могут.
Проснулась – замок среди лугов от солнышка восходящего сияет, вокруг трава в росе, а мне тепло. Посмотрела – лежу я, закутанная в плащ тяжелый на дорогой бархатной подбивке. Подскочила, головой завертела – нет никого. Только вокруг меня круг проведен, будто кто-то землю ровной линией вспахал. А за линией этой следов видимо-невидимо! И волчьи, и вроде как человечьи, но с пальцами крючковатыми, и кого-то, на двух копытах ко мне приходившего. Как я там не поседела, их увидев, – не знаю!
— Кто же ты такой, защитник неведомый? – спросила я громко. – Неужто у тебя, Мерлин, совесть проснулась?
Но никто не ответил мне.
— Кто бы ты ни был, спасибо тебе, — проговорила я. — Хоть кто-то меня не гонит, не насмешничает, а просто так помогает!
Встала я, косу переплела, лентой одной оставшейся повязала. В животе у меня забурчало, захотелось мне пить-есть. Я из озера воды попила и пошла в лес – может, хоть ягод найду каких, а потом уже буду думать, что дальше делать, как в замок попасть.
Нашла я место, где черники и малины видимо-невидимо росло. Грибов набрала навроде сыроежек наших и боровиков крепких. Их и так можно есть, сырыми, вот я и поела.
Ягода за ягодой, гриб за грибком, вышла я на странную поляну. Растут под дубом старым по кругу грибочки разные, а внутри круга этого трава и цветы примяты, будто плясал кто.
Я только на эту поляну зашла, нагнулась за крепкой сыроежкой, а гляжу, меж ветками дубовыми, под которыми грибы растут, паутины намотано видимо-невидимо. И в паутине этой человечек маленький бьется с крылышками сияющими – но никак ему не освободиться. Порхают вокруг такие же малявки, с мой мизинчик, паутину порвать пытаются, но только сами запутываются. И паук уже огромный к нему подбирается, блестящий, серый, словно каменный.
Я ветку взяла, паука далеко отбросила, человечка того выпустила. Закружили вокруг меня крошки с крылышками: сияющие, в одеждах из лепестков цветочных, на вид – точь-в-точь люди, девки и парни молодые, только размером с пальчик. Закружили, завертели!
— Вы кто такие? – спрашиваю.
— Мы – пикси, — пищат. — Спасибо тебе, что не побоялась братца нашего освободить! То не паук был, а троллиха старая, которая нашей силой питается!
Я побледнела, оглянулась – смотрю, троллиха горбатая на меня надвигается, сама серая, как камень, когти черные, ростом мне по грудь, лицо поросячье, только вместо пятачка нос картошкой, вся морщинами покрыта. На лицо мое посмотрела и вдруг сникла, побежала от меня в лес, ковыляя. Я так удивилась, что чуть за ней не побежала.
— Это что с ней? – спрашиваю у малышей.
— Под защитой ты, — кричат. – Знак тайный на лбу начерчен. Да не думай ты о ней, пойдем с нами плясать!
А я головой мотаю, назад отступая, в плащ кутаясь. Вспомнила я, как Алена сказки про фей лесных читала. Мол, могут они так заплясать, что перестанешь время ощущать и состаришься, а то и замертво падешь от усталости.
— Пойдем, — все тащат меня к полянке, — пойдем!
— Не умею я плясать, — говорю вежливо, — лучше я на вас посмотрю, феи лесные.
— Тогда откуп! – кричат. – Откуп давай, за то что на полянку нашу ступила!
— Так я же братца вашего спасла, — рассердилась я. – Куда вам откуп еще, малышня бессовестная?
Они захохотали.
— Мы и есть бессовестные, бесстыжие и неблагодарные, — пищат, чуть ли не по земле катаясь. – Тебе, девка глупая, надо было перед тем, как братца нашего освободить, три желания потребовать. А теперь откуп давай, а то затанцуем! И не вздумай плащом откупиться, не твой он, да и не возьмем, а то хозяин потом нас в бабочек превратит!
— А кто хозяин-то? – сощурила я глаза.
— Без оплаты не скажем! – кричат пикси вредными голосами. – Не скажем! И затанцуем сейчас! И на защитника не посмотрим, в своем мы праве! На нашу полянку ты зашла!
Ну ничем от нашей нечисти не отличаются! Разве что у нашей совести побольше.
Сунула я руку в карман, достала леденец сладкий на палочке.
— Вот, — говорю, — все, что есть у меня на откуп. Из самой Руси Волшебной гостинец к вам приехал.
Схватили пикси леденец, драться стали за него. Разломали на мелкие кусочки, во рты пихают, давятся.
— Никогда, — говорят, — такого лакомства не ели. Ну, не будем тебя до смерти затанцовывать, девка! Порадовала ты нас! А кто хозяин плаща, не скажем, не скажем, мало нам леденца! Прощай, ума набирайся, и из леса уходи скорее, а то не все такие добрые, как мы!
— А я бы и сейчас послушал, Эльда! – прогремел голос на всю кухню. Повариха аж подскочила, да и я взвизгнула, под стол метнулась. Выглядываю из-под него – в дверях рыжий колдун стоит, руки на груди сложив, и глазами своими страшными сверкает. А повариха головой понуро качает.
— Спустился я узнать, кто это разносолы мне такие готовит с утра, а тут что же получается? В моем замке от меня секреты? – задумчиво проговорил Мерлин.
— Да уж больно ты на расправу скор, хозяин, — повариха бормочет, — а тут в кои-то веки у меня помощница появилась. Не серчай, оставь ее на кухне, а?
— Да, оставь меня, а? – тихонько вторю из-под стола. – Ем я немного, служить верно буду…
Он брови приподнял, нахмурился, меня разглядывая.
— А что за выговор у тебя странный? – спрашивает, вперед шагнув.
— Немтырем уродилась, — говорю, как Яга меня подучила, — до двенадцати годков не говорила, а затем булыжник с неба упал, по темечку меня стукнул, вот и заговорила.
Он усмехнулся, а глаза холодные, внимательные.
— Первый раз слышу, чтобы от удара росский выговор проявлялся. Чудеса!
— Не чудеснее, чем замок костяной и повариха мохнатая, — ответила я, едва заметно назад отползая.
Мерлин на повариху посмотрел, на меня.
— Так ты, — спрашивает, еще ближе подойдя, — где жила, что брауни не признала? В Гран-Притании их только слепой не видел. Или ты еще и слепой родилась, а от булыжника небесного не только заговорила, но и прозрела?
А голос такой мягкий, я аж заслушалась. Но назад еще отползла, к ларю, на всякий случай.
— Отчего это не признала, — отвечаю честным голосом, — да как это я брауню могла не признать! Просто не видела я, чтоб обеды они варили и поварешки держали! У нас на Рус… в деревне нашей таких не было!
Хмыкнул Мерлин, еще шаг вперед сделал.
— А как ты сюда попала? – говорит почти с нежностью. – Кто из слуг моих тебя пропустил?
Мохнатая брауни из-за его спины мне головой трясет – не сдавай, мол, никого!
— Да я, — говорю, вбок отползая, чтобы вскочить и дать стрекача, — сама зашла. Шла мимо, смотрю – замок стоит. Ну, думаю, зайду, хозяину завтрак-обед приготовлю. Авось не осерчает… Не осерчает ведь? – уточнила я у колдуна настороженно. А он как рявкнет:
— Ну-ка, явись передо мной тот страж, который девку человеческую в замок пропустил!
— Понятно, осерчал, — пробормотала я, юбку подхватила и понеслась к лестнице в кладовые. Лучше уж банши, чем в глаза эти страшные смотреть.
Но не убежала далеко – спеленали меня путы невидимые по рукам и ногам, лицом к колдуну развернули, за руки посреди кухни подвесили, как рыбешку за крючок. Забарахталась я, ногами дрыгая – а никак не освободиться мне.
Смотрю – встала перед колдуном банши вчерашняя. Одежды белые развеваются без ветра, волосы лентами красными переплетены, на шее бусы мои висят в двенадцать рядов.
— Как же ты, Магда, девку пропустила? – тихо поинтересовался колдун. – Разве не для охраны ты в том подземелье поставлена?
А она руки в бока уперла, ногой топнула.
— А так, хозяин! Ты мне ни разу слова приветливого не сказал, все приказы да угрозы, а девка со мной вежливо заговорила, уважительно. Я роду триста лет служу, никто из вас мне даже веревочки не подарил, а она мне ленты красные отдала и ожерелье драгоценное. Поставлена я врагов не пускать. Но не враг она тебе. Нет зла в девке этой, только добро. И тебе бы подобрее быть не помешало. Не только к зверям лесным, но и к людям простым!
— Это ты мне говоришь, вестница смерти? – насмешливо спросил колдун.
— Это я говорю, как прабабка твоя далекая, Мерлин внук Мерлина, — ответила банши сварливо. — Не всегда я вестницей была. Когда-то была я такой же молодой и прекрасной, как девка эта.
— Прекрасной? – колдун на меня посмотрел, губы насмешливо скривил.
— Но смерть не добра и не зла, смерть справедлива, тебе ли этого не знать, Мерлин-на-ту-сторону-ходивший, — продолжила банши. — Так что хочешь – развоплощай меня, а только вины своей я не признаю.
И белая плакальщица исчезла, а я под тяжелым взглядом Мерлина снова путы порвать попыталась. Не вышло.
— Тетушка банши дело говорит, — подсказала я, ежась. – Позволь мне остаться, великий колдун! Я все делать умею! И готовить, и ткать, и вышивать, и шить, и убирать! Захочешь – петь буду, слух твой ублажать!
— Только этого и не хватало, — пробормотал он. Пошел вокруг меня, хмурясь, вглядываясь, чуть ли не принюхиваясь, как волчара вчерашний.
– Или не буду! – подхватила я понятливо. — Вообще молчать могу целыми днями! Только оставь, позволь службу тебе сослужить!
— Службу, — повторил колдун насмешливо. Руку протянул, по волосам меня погладил – и вытащил гребень чудесный. И расхохотался.
— То-то чувствую, что чужая волшба где-то рядом, а понять, в чем дело, не могу, — и он потер гребень в руках, скривился. – Кащеева волшба, – гребень на его ладони вспыхнул, сгорая. – Обманул бы он меня ранее, но не сейчас, когда я создал зелье, чужую силу рассмотреть помогающее. А это что? – он амулет в виде коня на шее моей качнул. – Понятно. Ну, это я забирать не буду, тебе еще пригодится.
И понимаю, что плохо дело, а что сказать, как заболтать – не придумывается. Зажмурилась я, чтобы думалось лучше. И в обморок никак не падается, когда надо, вот же беда! А то сомлела бы, он бы меня и пожалел, на руки подхватил, от красы моей неземной смягчился.
— Ну, вот и свиделись, Марья-Искусница, — усмехнулся Мерлин, вокруг шагая и смягчаться не собираясь. — Так зачем ты ко мне пришла, за тридевять земель, да еще под личиной чужой? Никак приглянулся я тебе, что задрав подол ко мне прибежала? Решила вокруг пальца обвести и женить на себе?
Я все жмурилась, а на словах этих глаза распахнула.
— Даже в мыслях не было! – возмутилась я. – Да мне на тебя посмотреть страшно, не будь нужды, я бы и на версту к тебе не подошла!
Вижу, помрачнел колдун, себя отругала и тут же попыталась исправиться ласково, глазами захлопала. Женихи, когда я так делала, дурели обычно и только улыбались блаженно.
— Эх, Мерлин, свет мой, это отчего у тебя первая мысль про женитьбу? – зажурчала я ручейком, пташкой нежной запела. — Небось, сам про меня все эти дни думал, ночей не спал, вот и выдал, что на уме вертится? Ну так уж и быть, сокол ясный… не так уж ты и страшен, если приглядеться. Рыжий опять-таки… Помоги мне в деле, за которым пришла — прощу я грубость твою и невежество, стану твоей женой, не буду противиться.
Он головой с изумлением покачал. С таким выражением на лице не жениться собираются, ой не жениться!
— А что за дело? – спросил колдун так же ласково, как я его сейчас журила. Сам за косу меня потянул, заставляя в глаза поглядеть – а они у него по-прежнему холодные, страшные. Замерла я: взгляд не отвести, не перестать на него смотреть.
— Батюшку моего ведьма прокляла, — поведала тихо. – Жить ему осталось шесть седьмиц. Спит он сейчас сном наведенным, но с каждым днем тают его силы его.
— А сам Кащей проклятье снять не смог, значит, — пробормотал колдун, усмехаясь довольно. – А гонору-то, гонору было…
— Затем и пришла к тебе, Мерлин внук Мерлина. Сказал Кащей, что только ты помочь сможешь, что только у тебя зелье волшебное есть, которое любое проклятие снимает. Помоги мне, колдун, — голос у меня задрожал, слезы на ресницах замерли. — Век тебе благодарна буду, отслужу, как скажешь.
— Это как ты мне отслужишь? – спрашивает хрипло.
— Хоть всю жизнь тебе готовить и убирать буду, — вздохнула я. — Только помоги!
Он опять головой досадливо покачал.
— Ох и красива же ты, Марья, — пробормотал, косу мою отпуская. Отошел, отвернулся от меня и через плечо бросил:
— Кончилось у меня зелье, которое нужно тебе, а варить его месяц надо, и год еще настаивать. Нечем мне тебе помочь, Марья Прекрасная, и стряпня мне твоя без надобности.
— Неужели ничего сделать нельзя? – всхлипнула я. Смотрю, и брауни Эльда всхлипывает, лапой мохнатой слезы утирает.
— Отчего же, можно, — хмыкнул он, — если добыть золотой лист с древа эльфийского, который созревание любых зелий ускоряет. Да вот беда, отдаст король мне его, если я на тебе женюсь.
Я хоть и ума-то не быстрого, но догадалась.
— Это поэтому ты ко мне свататься прилетал? – спросила звеняще. – Чтобы какое-то там дерево получить?
— Древо не какое-то, а уникальное, — недовольно ответил Мерлин. – Но даже ради него я женой тебя брать не хочу. Если и женюсь когда, то жена у меня будет тихая, скромная, под руку не лезущая, гордостью обделенная. А что до готовки твоей… обходился пищей простой и дальше обойдусь. Стряпуха у меня и так есть, а если на красоту захочу посмотреть, в окно выгляну.
— Но как же так можно! — крикнула я, а он рукой махнул.
— Прощай, Марья, — говорит. – И не вздумай через ход подземный идти обратно, засыплю я его! Есть у тебя амулет, чтобы коня подземного вызвать – улетай, чтобы я тебя и не видел больше! А то в лягушку превращу!
Тут в глазах моих потемнело, в ушах засвистело, и очутилась я за стеной замковой, за рвом, водой заполненным. Шагнула к воротам – а они зубьями клац! И закрылись. Я от злости ногами затопала.
— Ну погоди, Мерлин, внук Мерлина, — прокричала я через стену звонко, — ты еще сам у меня будешь прощения просить и остаться умолять! Разве можно так с будущей женой поступать?!
Лягушки в пруду захохотали, заливаясь. И в ответ мне грохнуло что-то, словно обвал где-то случился. Поняла я – сдержал свое слово колдун, засыпал подземный ход.
Я от злости порыдала, слезы поглотала, и побрела к лесу. Ничего у меня не осталось: ни котомки моей, ни откупа для нечисти. Только амулет в виде коня резного на груди, платье и лента в косе. А еще леденец сладкий в кармане – и все.
Села я на опушке леса, колени руками охватила, голову на них положила, и сижу, слезы роняю. Что делать дальше – не знаю. Домой ни с чем возвращаться или к Яге снова на поклон идти? А чем поможет она мне, раз сказала, что в замок самой мне нужно пробираться?
Так еще мало же пробраться, надо колдуна как-то на себе женить! Хотя это дело проще будет. Может, ученых слов я понять не могу, зато уж разобраться, запала ли я в сердце кому или нет, с полувзгляда способна. Не мудрена наука.
— Жена ему тихая нужна да послушная, — пробормотала я, носом шмыгая. – Мне, может, тоже муж нужен тихий и ласковый! И чтобы детей любил, как я люблю. А придется идти за рыжего, грубого, уче-но-о-го-о-о! Который еще и упи-ра-а-а-ется-а-а-а!
Тут я совсем разрыдалась и поревела от души. Несколько раз мне казалось, что смотрит на меня кто-то, а оборачивалась я – и не видела никого.
Там, на опушке, и заснула я. Так измаялась, что уже не боялась ни волков, ни нечисти, ни фейри, которые к себе в Холм уволочь могут.
Проснулась – замок среди лугов от солнышка восходящего сияет, вокруг трава в росе, а мне тепло. Посмотрела – лежу я, закутанная в плащ тяжелый на дорогой бархатной подбивке. Подскочила, головой завертела – нет никого. Только вокруг меня круг проведен, будто кто-то землю ровной линией вспахал. А за линией этой следов видимо-невидимо! И волчьи, и вроде как человечьи, но с пальцами крючковатыми, и кого-то, на двух копытах ко мне приходившего. Как я там не поседела, их увидев, – не знаю!
— Кто же ты такой, защитник неведомый? – спросила я громко. – Неужто у тебя, Мерлин, совесть проснулась?
Но никто не ответил мне.
— Кто бы ты ни был, спасибо тебе, — проговорила я. — Хоть кто-то меня не гонит, не насмешничает, а просто так помогает!
Встала я, косу переплела, лентой одной оставшейся повязала. В животе у меня забурчало, захотелось мне пить-есть. Я из озера воды попила и пошла в лес – может, хоть ягод найду каких, а потом уже буду думать, что дальше делать, как в замок попасть.
Нашла я место, где черники и малины видимо-невидимо росло. Грибов набрала навроде сыроежек наших и боровиков крепких. Их и так можно есть, сырыми, вот я и поела.
Ягода за ягодой, гриб за грибком, вышла я на странную поляну. Растут под дубом старым по кругу грибочки разные, а внутри круга этого трава и цветы примяты, будто плясал кто.
Я только на эту поляну зашла, нагнулась за крепкой сыроежкой, а гляжу, меж ветками дубовыми, под которыми грибы растут, паутины намотано видимо-невидимо. И в паутине этой человечек маленький бьется с крылышками сияющими – но никак ему не освободиться. Порхают вокруг такие же малявки, с мой мизинчик, паутину порвать пытаются, но только сами запутываются. И паук уже огромный к нему подбирается, блестящий, серый, словно каменный.
Я ветку взяла, паука далеко отбросила, человечка того выпустила. Закружили вокруг меня крошки с крылышками: сияющие, в одеждах из лепестков цветочных, на вид – точь-в-точь люди, девки и парни молодые, только размером с пальчик. Закружили, завертели!
— Вы кто такие? – спрашиваю.
— Мы – пикси, — пищат. — Спасибо тебе, что не побоялась братца нашего освободить! То не паук был, а троллиха старая, которая нашей силой питается!
Я побледнела, оглянулась – смотрю, троллиха горбатая на меня надвигается, сама серая, как камень, когти черные, ростом мне по грудь, лицо поросячье, только вместо пятачка нос картошкой, вся морщинами покрыта. На лицо мое посмотрела и вдруг сникла, побежала от меня в лес, ковыляя. Я так удивилась, что чуть за ней не побежала.
— Это что с ней? – спрашиваю у малышей.
— Под защитой ты, — кричат. – Знак тайный на лбу начерчен. Да не думай ты о ней, пойдем с нами плясать!
А я головой мотаю, назад отступая, в плащ кутаясь. Вспомнила я, как Алена сказки про фей лесных читала. Мол, могут они так заплясать, что перестанешь время ощущать и состаришься, а то и замертво падешь от усталости.
— Пойдем, — все тащат меня к полянке, — пойдем!
— Не умею я плясать, — говорю вежливо, — лучше я на вас посмотрю, феи лесные.
— Тогда откуп! – кричат. – Откуп давай, за то что на полянку нашу ступила!
— Так я же братца вашего спасла, — рассердилась я. – Куда вам откуп еще, малышня бессовестная?
Они захохотали.
— Мы и есть бессовестные, бесстыжие и неблагодарные, — пищат, чуть ли не по земле катаясь. – Тебе, девка глупая, надо было перед тем, как братца нашего освободить, три желания потребовать. А теперь откуп давай, а то затанцуем! И не вздумай плащом откупиться, не твой он, да и не возьмем, а то хозяин потом нас в бабочек превратит!
— А кто хозяин-то? – сощурила я глаза.
— Без оплаты не скажем! – кричат пикси вредными голосами. – Не скажем! И затанцуем сейчас! И на защитника не посмотрим, в своем мы праве! На нашу полянку ты зашла!
Ну ничем от нашей нечисти не отличаются! Разве что у нашей совести побольше.
Сунула я руку в карман, достала леденец сладкий на палочке.
— Вот, — говорю, — все, что есть у меня на откуп. Из самой Руси Волшебной гостинец к вам приехал.
Схватили пикси леденец, драться стали за него. Разломали на мелкие кусочки, во рты пихают, давятся.
— Никогда, — говорят, — такого лакомства не ели. Ну, не будем тебя до смерти затанцовывать, девка! Порадовала ты нас! А кто хозяин плаща, не скажем, не скажем, мало нам леденца! Прощай, ума набирайся, и из леса уходи скорее, а то не все такие добрые, как мы!
