Так получилось, что едва живого ребенка извлекали уже из безжизненного тела матери.
Светлана мелькнула в жизни Антона и всей нашей семьи, как прозрачная тень от легких облаков, что мимолетно скользнула по земле и исчезла без следа.
Нет, это неверно. След остался. Спустя годы мне в голову не раз приходила пугающая и печальная мысль, что предназначение Светы в этом мире состояло только в том, чтобы подарить двух удивительных мальчишек - Георгия и Алексея.
Крепкие и жизнерадостные малыши внесли в жизнь нашей семьи приятную суматоху, и искренняя радость от появления детей на свет быстро заглушила печаль от кончины их матери.
Хотя и печалью наше тогдашнее состояние было сложно назвать. Скорее, растерянностью и недоумением.
Мы все очень беспокоились об Антоне, первое время после смерти Светланы словно бы живущему где-то параллельно тому состоянию, в котором пребывало его физическое тело. Он работал, проводил с детьми свободное время, но стал молчаливым и погруженным в себя. Меньше общался с нами со всеми, будто отгородился невидимой стеной.
На работе пошли ему навстречу и перестали посылать в командировки, оказывали всяческую помощь и поддержку, но Антон все равно почти постоянно пропадал на работе. Бабушка и дед взяли на себя заботу о малышах, а мы все дружно помогали.
Я часто забегала после школы, и подолгу возилась с двойняшками, замечая, как они растут и насколько братья разные.
Егор (так в нашей семье предпочтительно звался Георгий), родившийся первым, был терпеливый и спокойный, чем постоянно пользовался младший Алексей, провоцируя брата на шалости, и ревностно оспаривая его право на владение игрушками или вниманием ближайших родственников. Стоило кому-то из нас приласкать Егорку, как Лешка начинал орать, требуя внимания к себе. Научившись ходить, Алексей уже не церемонился - забирался на коленки к тому, кто держал Егора и усердно спихивал брата, пытаясь занять его место.
Бабушка говорила, что так маленький Лешка борется за свое существование. Ведь это его появление на свет оказалось роковым для матери и чуть не стоило жизни ему самому.
Через пару лет Антон встретил девушку, которая почти полностью совпала с моими подростковыми представлениями о достойной его паре - умной и очень красивой. Почти идеальной.
За одним единственным исключением - дав согласие выйти замуж, Наталья отказалась принять сыновей своего жениха, заявив ему, что не испытывает к ним материнских чувств, а потому не может взять на себя ответственность за их воспитание.
С одной стороны прямолинейность девушки вызывала почти уважение, избавив от неприятных недоразумений, которые могли возникнуть, не признайся она в истинности своих чувств к детям. Но с другой стороны отношение Натальи к сыновьям любимого мужчины заставило меня пересмотреть свои взгляды на многие вещи. Наверное, именно тогда я по-настоящему начала взрослеть.
Я пылала праведным гневом, не понимая, как можно не проникнуться искренними чувствами к лишенным материнской заботы детям человека, которого любишь. С нетерпеливым почти злорадством я ждала, что Антон вот-вот выскажет свое "презрение" эгоистичной, хладнокровной "ведьме" (так со временем окрестила я Наталью) и немедленно разлюбит ее. Но мои воздушные замки рухнули окончательно, когда Антон, вопреки ожиданиям, согласился с условиями своей будущей жены и оставил детей у бабушки и деда.
В тот день, когда любимый родственник собирал вещи, переезжая с невестой в съемную квартиру, он окончательно перестал быть моим идеальным кумиром.
Я не понимала до конца, как мне относиться к ситуации в целом и к Антону в частности. Однозначным было лишь мое мнение о Наталье. С ней мы взаимно не "сошлись характерами", что не скрывали друг от друга всю жизнь.
Но Антон не забросил сыновей, не забыл о них. Он окружал их заботой и проводил с ними время, чем вызывал недовольство молодой жены. И не спешил заводить еще детей. Этот вывод я сделала, когда подслушала разговор бабушки с мамой, в котором они обсуждали Антона, и где прозвучала фраза "Сказал, что не будет с этим торопиться, во всяком случае, пока мальчишки не подрастут".
Их с Натальей дочка родилась, когда Алешке и Егору исполнилось семь лет.
Следом за рождением малышки умер дед, а бабушка, тяжело пережив смерть мужа, очень ослабела и слегла. Мама забрала сыновей Антона к нам.
К тому времени я окончила институт, устроилась на приличную работу и еще подрабатывала шитьем. Папа так лихо поднялся по карьерной лестнице, что мы смогли купить кооперативную квартиру, в которой хватало места всем. В покупке квартиры и ее обустройстве Антон принял самое непосредственное участие, но мы тайно ожидали, что вместо щедрого материального вклада и активного участия в ремонте и переезде, он наконец-то решится забрать детей к себе.
Но он не сделал этого, продолжая исправно давать деньги на содержание сыновей и проводить с ними время на территории, где не наблюдалось присутствия его благоверной.
Мы так и не поняли, чем была вызвана такая стойкая, не проходящая с годами неприязнь Натальи к детям Антона от первого брака и почему Антон шел у жены на поводу, не настояв на своем праве любить всех своих отпрысков одинаково.
Мальчишки не виделись с мачехой и никоим образом не могли ей досаждать. Её же нежелание смириться с фактом существования сыновей мужа только крепло. Она не стала даже чуточку терпимей к ним и всячески избегала контактов с мальчиками. Собственно, Наталья и со всеми нами не особо сблизилась, демонстративно предпочитая своих родственников родным мужа.
Свою маленькую дочку, Надежду, Антон знакомил с братьями, приведя девочку в дом к бабушке. Там же или у нас дома дети и общались чаще всего все последующие годы.
Вскоре бабуля расхворалась настолько, что стала практически беспомощной, и я переехала к ней.
В их с дедом квартире я и живу по сей день.
Семнадцать лет спустя
Звонок на урок прозвенел пятнадцать минут назад.
Отсидевшись в туалете на этаже, где располагался спортивный зал, Алексей и Егор кубарем скатились по лестнице и бесшумно пронеслись через безлюдное фойе к раздевалке.
Лихорадочно сдернув с вешалок куртки, одевались на ходу и поглядывали, как бы из кабинета в торце правого крыла этажа не вылезла вечно злющая завуч или откуда-нибудь не выплыл директор, решивший дозором обойти свои владения.
Георгий запутался в рукавах, чертыхаясь, остановился.
-Давай, Гаря, линяем быстрее,- поторапливал брата Алексей. – Хватай барахло, на улице разберешься.
- Постой, ты ничего не слышишь? - замер Егор.
- В смысле?
- Звук какой-то, будто мышь пищит.
- Не слышу ничего, пошли уже, - отмахнулся Алексей. - Двинули скорее, а то спалимся.
- Погоди, - повторил Егор, прислушиваясь.
В самом деле, в тишине отчетливо раздавался тоненький звук, похожий на страдальческий писк мыши, угодившей в мышеловку. Звук то прерывался, то снова зудел на высокой ноте.
Георгий наклонился, потом присел на корточки, заглядывая под ряды развешенной одежды. Пригнувшись, ловко поднырнул под ворохом тряпок и исчез из поля зрения. Откуда-то раздался его тихий голос. Алексей выругался и полез за братом.
Гера сидел на корточках возле кучки каких-то одежек, из недр которых и доносился звук, напоминавший приглушенный комариный писк.
- Ты чего ревешь? - тихо спрашивал Егор «кучку».
Писк стих, а через пару секунд возобновился, перемежаясь теперь приглушенными всхлипами и бульканьем.
Егор ухватил рукой за тряпки, осторожно потянул.
Из вороха показалось залитое слезами и покрытое красными пятнами детское лицо.
Глазастая девчонка лет семи сидела на полу, забившись в темный угол, ближе к стене. Она всхлипывала, содрогаясь маленьким телом, и судорожно прижимала к себе какую-то одежду. На голову криво нахлобучена белая меховая шапочка, из-под которой на Егора смотрели наполненные слезами большущие карие глаза. Круглая мордашка, курносый покрасневший нос, в уголках обиженно оттопыренных губ вздулись пузыри.
Алексей брезгливо скривился, тронул брата за плечо.
- Пошли, Гер. Оставь малявку. Двойку, небось, получила, вот и ревет.
От его слов девчонка снова заскулила, пряча лицо в одежку, которую держала в охапке. У ее ног, обутых в незастегнутые сапожки, стоял ранец, рядом валялся мешок со сменной обувью.
Брат коротко оглянулся на Алексея через плечо и бросил:
- Сейчас, погоди.
Он снова протянул руку и осторожно поправил на малышке съехавшую шапку. Девочка приподняла мордашку, глядя на Егора одним глазом.
- Слышь, мелочь. Кончай реветь! Говори, что случилось, - не выдержал Алексей.
- Шу...шу...шу-у-у-у-ба-а-а-а... - раздался тонкий, жалобный вой. - Шу-у-у-ба...новая...
- Какая, блин, шуба? «С вешалки упала»... - прокомментировал он.
- Не упа-а-а-ала...Сорва-а-а-а-али...- подхватила малышка. - На полу-у-у-у... Грязная вся... рваная... Она же новая-а-а-а-а...
- Слышь, малая, давай-ка потише! Сейчас на твой вой вся школа сбежится, - шикнул на неё Алексей, понижая голос до сердитого шепота. - И чего ты из-за тряпки так убиваешься! Вот дуреха.
- Лех, момент... - начал, было, Егор.
Алексей будто и не слышал брата. Устрашающе надвинулся, навис, как туча.
- Кончай реветь, одевайся и шуруй домой, - раздраженно шипел он. - Дома мамка все зашьет и почистит. У тебя небось уже и уроки давно закончились, а ты тут сидишь, соплями пол поливаешь из-за ерунды. Хватай свои шмотки и дуй отсюда поживей!
Малышка замерла, приоткрыв рот и глядя на Алексея большими испуганными глазищами. И в финале его тирады снова уткнула залитое слезами лицо в многострадальную шубу и разразилась новой порцией судорожных, слегка приглушенных рыданий. Шапка свалилась с девчонки, и перед глазами братьев предстала круглая растрепанная голова. Тепло-коричневые, как гречишный мед волосы забраны в два хвостика, перетянутых ядовито-зелеными резинками, на которых крепились по три пластиковых орешка в чашечках из листиков.
- Не могу-у-у-у домо-о-о-ой, - запричитала мелкая, - шуба-а-а-а - подарок....
- Слушай, а может Зинаиду Михалну попросить, пускай зашьет? - обратился к брату Егор.
- Я просила-а-а-а, - пропищала жалобно, - она сказала... сказала... не исправить ничего...слишком много зашивать. Подкладка... и рукав...И все грязное-е-е....
- Вот грымза вредная, - в сердцах обронил Алексей в адрес школьного завхоза.
Егор больше не стал слушать ни брата, ни девчонку. Он деловито выпрямился, уверенным движением поднял малышку, подхватив ее под локотки. Подобрал с пола шапку, отряхнул об колено, нахлобучил на голову страдалице и стал решительно натягивать на неё шубу.
- Да не дергайся ты, - спокойно, но строго сказал он девчонке, пытавшейся увернуться от его рук. - Надевай свой тулуп, застегивай обувку и пошли.
- К-куда пошли? - всхлипывая, проговорила малышка, послушно просовывая руки в рукава шубки.
- Куда скажешь, мы тебя туда и проводим. Что толку здесь сидеть и реветь на всю раздевалку. Выйдем на улицу, там и разберемся.
Алексей пробурчал что-то невнятное и явно недоброе в адрес брата, не вовремя записавшегося в добровольные няньки. Вот так было всегда - то кошку подберет и носится с ней, пристраивая в добрые руки. Теперь вот малявка эта... Сердобольный, блин.
Юноша резко вдохнул сквозь зубы, гася раздражение, и быстро подхватил с пола разбросанный девчоночий скарб.
Они втроем вышли из дверей и, стараясь не маячить под окнами, спешно двинулись с территории школы.
Алексей нес ранец девчонки и ее мешок со сменной обувью, Егор вел мелкую за руку. На улице, под ярким февральским солнцем оба брата посмотрели на свою невольную подопечную. Зареванная малышка послушно семенила рядом, опустив голову и продолжая горестно всхлипывать. Белая шубка и в самом деле изрядно пострадала от чьих-то недобрых рук. Грязная, со следами того, что одежку явно топтали обувью, рукав оторван, что называется «с мясом», и подкладка выглядывает неровными махрами почти по всему подолу. Словом, кто-то от всей своей мерзкой души покуражился.
Девчонка была очень мелкая, вся какая-то кругленькая. Короткие ножки в темно-синих сапожках быстро мелькали, едва поспевая за широким шагом братьев.
Во дворе соседнего со школой дома юноши остановились. Егор снова присел перед девочкой на корточки.
- Ну, говори, что за беда у тебя стряслась?
Она некоторое время смотрела на юношу в упор, шмыгая коротким покрасневшим носом, похожим на кнопку. Глаза, как две круглые карамельные ириски. Или два спелых лесных ореха. На длинных темных ресницах росой повисли слезы.
- Шубу испортили, - произнесла, наконец, внятно.
- Это мы заметили, - отозвался Егор. - Кто-то из твоих одноклашек? Или у тебя враги покруче имеются?
Девчонка молчала, сосредоточенно сопя.
- Свои.... - пробурчала нехотя.
- Вот упыри мелкие, - хмыкнул парень. - Ну и злющие первоклашки сейчас пошли.
- Не первоклашки... Я из третьего «А».
- Из тре-е-етьего...- удивленно протянул Егор. - А что-то мелковата ты для третьего класса, нет? - беззлобно отметил он.
Девчонка вскинула на него вдруг ставший сердитым взгляд и промолчала.
- Ладно, проехали, - сказал юноша. - Все это жуть до чего неприятно, но и не повод, чтобы так рыдать. Шубу можно почистить и зашить.
Алексей все это время нетерпеливо переминался с ноги на ногу, закатывал глаза, вздыхал, словом всячески изображал нетерпение.
Наконец не выдержал.
- Руки надо повыдергивать, тем, кто это сделал, - бросил он резко. - А сейчас давай-ка, пошли. Нечего резину тянуть. Где ты живешь?
Девочка вздрогнула и страдальчески поежилась, осторожно потрогав почти оторванный рукав.
- До дома как-нибудь добредешь, а там все родичи исправят, - продолжил Алексей, возвышаясь над малышкой и братом.
Она посмотрела на него с какой-то не детской грустью и тихо сказала:
- Нельзя мне домой в таком виде, - и снова по щекам потеки ручьи слез.
- Да почему-нельзя-то?! Ты же это не сама сделала. Расскажешь все родителям и дело с концом. Пусть еще в школу придут, да по шее накостыляют твоим приятелям, - нетерпеливо взвился Алексей. - Ну, все пошли.
В ответ снова раздалось тихое сопение и шмыганье носом.
- Погоди, Леха, - обернулся к брату Егор. - Говори толково, почему домой идти боишься? - он взял девочку за руку, легонько тряхнул.
Подопечная ойкнула от неожиданности.
- Шубу и вот шапку эту, - затараторила, чуть задыхаясь от волнения, - мне дедушка подарил. Привез из командировки. Они новые совсем, на заказ шили, специально для меня. Мама сказала, это очень дорогие вещи. Мне их в школу надевать не позволяли, а так хотелось... Я упросила, сказала, что буду очень аккуратной. И вот... вот... а я только сегодня надела-а-а-а... - заголосила снова, в избытке детского горя роняя голову на грудь, будто сломанная кукла.
- Выходит, сильно ругать будут, а ты боишься? - Егор заглянул девочке в лицо.
- Боюсь, мама расстроится очень... И дедушку жалко. Он так старался... это же подарок...
- Ну, а кто это сделал, знаешь? - поинтересовался Алексей.
- Знаю. Девчонки из моего класса.
- Позавидовали твоим соболям, что ли? - хмыкнул Егор.
Мелкая тяжко вздохнула, и вся как-то обмякла, снова опуская голову.
Светлана мелькнула в жизни Антона и всей нашей семьи, как прозрачная тень от легких облаков, что мимолетно скользнула по земле и исчезла без следа.
Нет, это неверно. След остался. Спустя годы мне в голову не раз приходила пугающая и печальная мысль, что предназначение Светы в этом мире состояло только в том, чтобы подарить двух удивительных мальчишек - Георгия и Алексея.
Крепкие и жизнерадостные малыши внесли в жизнь нашей семьи приятную суматоху, и искренняя радость от появления детей на свет быстро заглушила печаль от кончины их матери.
Хотя и печалью наше тогдашнее состояние было сложно назвать. Скорее, растерянностью и недоумением.
Мы все очень беспокоились об Антоне, первое время после смерти Светланы словно бы живущему где-то параллельно тому состоянию, в котором пребывало его физическое тело. Он работал, проводил с детьми свободное время, но стал молчаливым и погруженным в себя. Меньше общался с нами со всеми, будто отгородился невидимой стеной.
На работе пошли ему навстречу и перестали посылать в командировки, оказывали всяческую помощь и поддержку, но Антон все равно почти постоянно пропадал на работе. Бабушка и дед взяли на себя заботу о малышах, а мы все дружно помогали.
Я часто забегала после школы, и подолгу возилась с двойняшками, замечая, как они растут и насколько братья разные.
Егор (так в нашей семье предпочтительно звался Георгий), родившийся первым, был терпеливый и спокойный, чем постоянно пользовался младший Алексей, провоцируя брата на шалости, и ревностно оспаривая его право на владение игрушками или вниманием ближайших родственников. Стоило кому-то из нас приласкать Егорку, как Лешка начинал орать, требуя внимания к себе. Научившись ходить, Алексей уже не церемонился - забирался на коленки к тому, кто держал Егора и усердно спихивал брата, пытаясь занять его место.
Бабушка говорила, что так маленький Лешка борется за свое существование. Ведь это его появление на свет оказалось роковым для матери и чуть не стоило жизни ему самому.
Через пару лет Антон встретил девушку, которая почти полностью совпала с моими подростковыми представлениями о достойной его паре - умной и очень красивой. Почти идеальной.
За одним единственным исключением - дав согласие выйти замуж, Наталья отказалась принять сыновей своего жениха, заявив ему, что не испытывает к ним материнских чувств, а потому не может взять на себя ответственность за их воспитание.
С одной стороны прямолинейность девушки вызывала почти уважение, избавив от неприятных недоразумений, которые могли возникнуть, не признайся она в истинности своих чувств к детям. Но с другой стороны отношение Натальи к сыновьям любимого мужчины заставило меня пересмотреть свои взгляды на многие вещи. Наверное, именно тогда я по-настоящему начала взрослеть.
Я пылала праведным гневом, не понимая, как можно не проникнуться искренними чувствами к лишенным материнской заботы детям человека, которого любишь. С нетерпеливым почти злорадством я ждала, что Антон вот-вот выскажет свое "презрение" эгоистичной, хладнокровной "ведьме" (так со временем окрестила я Наталью) и немедленно разлюбит ее. Но мои воздушные замки рухнули окончательно, когда Антон, вопреки ожиданиям, согласился с условиями своей будущей жены и оставил детей у бабушки и деда.
В тот день, когда любимый родственник собирал вещи, переезжая с невестой в съемную квартиру, он окончательно перестал быть моим идеальным кумиром.
Я не понимала до конца, как мне относиться к ситуации в целом и к Антону в частности. Однозначным было лишь мое мнение о Наталье. С ней мы взаимно не "сошлись характерами", что не скрывали друг от друга всю жизнь.
Но Антон не забросил сыновей, не забыл о них. Он окружал их заботой и проводил с ними время, чем вызывал недовольство молодой жены. И не спешил заводить еще детей. Этот вывод я сделала, когда подслушала разговор бабушки с мамой, в котором они обсуждали Антона, и где прозвучала фраза "Сказал, что не будет с этим торопиться, во всяком случае, пока мальчишки не подрастут".
Их с Натальей дочка родилась, когда Алешке и Егору исполнилось семь лет.
Следом за рождением малышки умер дед, а бабушка, тяжело пережив смерть мужа, очень ослабела и слегла. Мама забрала сыновей Антона к нам.
К тому времени я окончила институт, устроилась на приличную работу и еще подрабатывала шитьем. Папа так лихо поднялся по карьерной лестнице, что мы смогли купить кооперативную квартиру, в которой хватало места всем. В покупке квартиры и ее обустройстве Антон принял самое непосредственное участие, но мы тайно ожидали, что вместо щедрого материального вклада и активного участия в ремонте и переезде, он наконец-то решится забрать детей к себе.
Но он не сделал этого, продолжая исправно давать деньги на содержание сыновей и проводить с ними время на территории, где не наблюдалось присутствия его благоверной.
Мы так и не поняли, чем была вызвана такая стойкая, не проходящая с годами неприязнь Натальи к детям Антона от первого брака и почему Антон шел у жены на поводу, не настояв на своем праве любить всех своих отпрысков одинаково.
Мальчишки не виделись с мачехой и никоим образом не могли ей досаждать. Её же нежелание смириться с фактом существования сыновей мужа только крепло. Она не стала даже чуточку терпимей к ним и всячески избегала контактов с мальчиками. Собственно, Наталья и со всеми нами не особо сблизилась, демонстративно предпочитая своих родственников родным мужа.
Свою маленькую дочку, Надежду, Антон знакомил с братьями, приведя девочку в дом к бабушке. Там же или у нас дома дети и общались чаще всего все последующие годы.
Вскоре бабуля расхворалась настолько, что стала практически беспомощной, и я переехала к ней.
В их с дедом квартире я и живу по сей день.
Глава 1
Семнадцать лет спустя
Звонок на урок прозвенел пятнадцать минут назад.
Отсидевшись в туалете на этаже, где располагался спортивный зал, Алексей и Егор кубарем скатились по лестнице и бесшумно пронеслись через безлюдное фойе к раздевалке.
Лихорадочно сдернув с вешалок куртки, одевались на ходу и поглядывали, как бы из кабинета в торце правого крыла этажа не вылезла вечно злющая завуч или откуда-нибудь не выплыл директор, решивший дозором обойти свои владения.
Георгий запутался в рукавах, чертыхаясь, остановился.
-Давай, Гаря, линяем быстрее,- поторапливал брата Алексей. – Хватай барахло, на улице разберешься.
- Постой, ты ничего не слышишь? - замер Егор.
- В смысле?
- Звук какой-то, будто мышь пищит.
- Не слышу ничего, пошли уже, - отмахнулся Алексей. - Двинули скорее, а то спалимся.
- Погоди, - повторил Егор, прислушиваясь.
В самом деле, в тишине отчетливо раздавался тоненький звук, похожий на страдальческий писк мыши, угодившей в мышеловку. Звук то прерывался, то снова зудел на высокой ноте.
Георгий наклонился, потом присел на корточки, заглядывая под ряды развешенной одежды. Пригнувшись, ловко поднырнул под ворохом тряпок и исчез из поля зрения. Откуда-то раздался его тихий голос. Алексей выругался и полез за братом.
Гера сидел на корточках возле кучки каких-то одежек, из недр которых и доносился звук, напоминавший приглушенный комариный писк.
- Ты чего ревешь? - тихо спрашивал Егор «кучку».
Писк стих, а через пару секунд возобновился, перемежаясь теперь приглушенными всхлипами и бульканьем.
Егор ухватил рукой за тряпки, осторожно потянул.
Из вороха показалось залитое слезами и покрытое красными пятнами детское лицо.
Глазастая девчонка лет семи сидела на полу, забившись в темный угол, ближе к стене. Она всхлипывала, содрогаясь маленьким телом, и судорожно прижимала к себе какую-то одежду. На голову криво нахлобучена белая меховая шапочка, из-под которой на Егора смотрели наполненные слезами большущие карие глаза. Круглая мордашка, курносый покрасневший нос, в уголках обиженно оттопыренных губ вздулись пузыри.
Алексей брезгливо скривился, тронул брата за плечо.
- Пошли, Гер. Оставь малявку. Двойку, небось, получила, вот и ревет.
От его слов девчонка снова заскулила, пряча лицо в одежку, которую держала в охапке. У ее ног, обутых в незастегнутые сапожки, стоял ранец, рядом валялся мешок со сменной обувью.
Брат коротко оглянулся на Алексея через плечо и бросил:
- Сейчас, погоди.
Он снова протянул руку и осторожно поправил на малышке съехавшую шапку. Девочка приподняла мордашку, глядя на Егора одним глазом.
- Слышь, мелочь. Кончай реветь! Говори, что случилось, - не выдержал Алексей.
- Шу...шу...шу-у-у-у-ба-а-а-а... - раздался тонкий, жалобный вой. - Шу-у-у-ба...новая...
- Какая, блин, шуба? «С вешалки упала»... - прокомментировал он.
- Не упа-а-а-ала...Сорва-а-а-а-али...- подхватила малышка. - На полу-у-у-у... Грязная вся... рваная... Она же новая-а-а-а-а...
- Слышь, малая, давай-ка потише! Сейчас на твой вой вся школа сбежится, - шикнул на неё Алексей, понижая голос до сердитого шепота. - И чего ты из-за тряпки так убиваешься! Вот дуреха.
- Лех, момент... - начал, было, Егор.
Алексей будто и не слышал брата. Устрашающе надвинулся, навис, как туча.
- Кончай реветь, одевайся и шуруй домой, - раздраженно шипел он. - Дома мамка все зашьет и почистит. У тебя небось уже и уроки давно закончились, а ты тут сидишь, соплями пол поливаешь из-за ерунды. Хватай свои шмотки и дуй отсюда поживей!
Малышка замерла, приоткрыв рот и глядя на Алексея большими испуганными глазищами. И в финале его тирады снова уткнула залитое слезами лицо в многострадальную шубу и разразилась новой порцией судорожных, слегка приглушенных рыданий. Шапка свалилась с девчонки, и перед глазами братьев предстала круглая растрепанная голова. Тепло-коричневые, как гречишный мед волосы забраны в два хвостика, перетянутых ядовито-зелеными резинками, на которых крепились по три пластиковых орешка в чашечках из листиков.
- Не могу-у-у-у домо-о-о-ой, - запричитала мелкая, - шуба-а-а-а - подарок....
- Слушай, а может Зинаиду Михалну попросить, пускай зашьет? - обратился к брату Егор.
- Я просила-а-а-а, - пропищала жалобно, - она сказала... сказала... не исправить ничего...слишком много зашивать. Подкладка... и рукав...И все грязное-е-е....
- Вот грымза вредная, - в сердцах обронил Алексей в адрес школьного завхоза.
Егор больше не стал слушать ни брата, ни девчонку. Он деловито выпрямился, уверенным движением поднял малышку, подхватив ее под локотки. Подобрал с пола шапку, отряхнул об колено, нахлобучил на голову страдалице и стал решительно натягивать на неё шубу.
- Да не дергайся ты, - спокойно, но строго сказал он девчонке, пытавшейся увернуться от его рук. - Надевай свой тулуп, застегивай обувку и пошли.
- К-куда пошли? - всхлипывая, проговорила малышка, послушно просовывая руки в рукава шубки.
- Куда скажешь, мы тебя туда и проводим. Что толку здесь сидеть и реветь на всю раздевалку. Выйдем на улицу, там и разберемся.
Алексей пробурчал что-то невнятное и явно недоброе в адрес брата, не вовремя записавшегося в добровольные няньки. Вот так было всегда - то кошку подберет и носится с ней, пристраивая в добрые руки. Теперь вот малявка эта... Сердобольный, блин.
Юноша резко вдохнул сквозь зубы, гася раздражение, и быстро подхватил с пола разбросанный девчоночий скарб.
Они втроем вышли из дверей и, стараясь не маячить под окнами, спешно двинулись с территории школы.
Алексей нес ранец девчонки и ее мешок со сменной обувью, Егор вел мелкую за руку. На улице, под ярким февральским солнцем оба брата посмотрели на свою невольную подопечную. Зареванная малышка послушно семенила рядом, опустив голову и продолжая горестно всхлипывать. Белая шубка и в самом деле изрядно пострадала от чьих-то недобрых рук. Грязная, со следами того, что одежку явно топтали обувью, рукав оторван, что называется «с мясом», и подкладка выглядывает неровными махрами почти по всему подолу. Словом, кто-то от всей своей мерзкой души покуражился.
Девчонка была очень мелкая, вся какая-то кругленькая. Короткие ножки в темно-синих сапожках быстро мелькали, едва поспевая за широким шагом братьев.
Во дворе соседнего со школой дома юноши остановились. Егор снова присел перед девочкой на корточки.
- Ну, говори, что за беда у тебя стряслась?
Она некоторое время смотрела на юношу в упор, шмыгая коротким покрасневшим носом, похожим на кнопку. Глаза, как две круглые карамельные ириски. Или два спелых лесных ореха. На длинных темных ресницах росой повисли слезы.
- Шубу испортили, - произнесла, наконец, внятно.
- Это мы заметили, - отозвался Егор. - Кто-то из твоих одноклашек? Или у тебя враги покруче имеются?
Девчонка молчала, сосредоточенно сопя.
- Свои.... - пробурчала нехотя.
- Вот упыри мелкие, - хмыкнул парень. - Ну и злющие первоклашки сейчас пошли.
- Не первоклашки... Я из третьего «А».
- Из тре-е-етьего...- удивленно протянул Егор. - А что-то мелковата ты для третьего класса, нет? - беззлобно отметил он.
Девчонка вскинула на него вдруг ставший сердитым взгляд и промолчала.
- Ладно, проехали, - сказал юноша. - Все это жуть до чего неприятно, но и не повод, чтобы так рыдать. Шубу можно почистить и зашить.
Алексей все это время нетерпеливо переминался с ноги на ногу, закатывал глаза, вздыхал, словом всячески изображал нетерпение.
Наконец не выдержал.
- Руки надо повыдергивать, тем, кто это сделал, - бросил он резко. - А сейчас давай-ка, пошли. Нечего резину тянуть. Где ты живешь?
Девочка вздрогнула и страдальчески поежилась, осторожно потрогав почти оторванный рукав.
- До дома как-нибудь добредешь, а там все родичи исправят, - продолжил Алексей, возвышаясь над малышкой и братом.
Она посмотрела на него с какой-то не детской грустью и тихо сказала:
- Нельзя мне домой в таком виде, - и снова по щекам потеки ручьи слез.
- Да почему-нельзя-то?! Ты же это не сама сделала. Расскажешь все родителям и дело с концом. Пусть еще в школу придут, да по шее накостыляют твоим приятелям, - нетерпеливо взвился Алексей. - Ну, все пошли.
В ответ снова раздалось тихое сопение и шмыганье носом.
- Погоди, Леха, - обернулся к брату Егор. - Говори толково, почему домой идти боишься? - он взял девочку за руку, легонько тряхнул.
Подопечная ойкнула от неожиданности.
- Шубу и вот шапку эту, - затараторила, чуть задыхаясь от волнения, - мне дедушка подарил. Привез из командировки. Они новые совсем, на заказ шили, специально для меня. Мама сказала, это очень дорогие вещи. Мне их в школу надевать не позволяли, а так хотелось... Я упросила, сказала, что буду очень аккуратной. И вот... вот... а я только сегодня надела-а-а-а... - заголосила снова, в избытке детского горя роняя голову на грудь, будто сломанная кукла.
- Выходит, сильно ругать будут, а ты боишься? - Егор заглянул девочке в лицо.
- Боюсь, мама расстроится очень... И дедушку жалко. Он так старался... это же подарок...
- Ну, а кто это сделал, знаешь? - поинтересовался Алексей.
- Знаю. Девчонки из моего класса.
- Позавидовали твоим соболям, что ли? - хмыкнул Егор.
Мелкая тяжко вздохнула, и вся как-то обмякла, снова опуская голову.
