Как они выросли? Какими стали?
Тоска по родным, которую я отчаянно гнала из сердца, сдавила грудь.
Мама, папа, братцы «Р», как же мне вас не хватает…
Как наяву я увидела нашу крепость. Острые зубцы башен, серую каменную кладку, темные коридоры подземелья и семейную усыпальницу, вырезанную в сердце скалы, на которой и стояло мрачное, но такое любимое мною семейное гнездо Бонков.
А за дверью склепа был потайной выход в лес.
Я вспомнила, как радовался Рэндольф этой находке, как горели его глаза, когда он делился с близнецом своим открытием. Ральф тогда страшно боялся темноты и наотрез отказывался идти с братом исследовать подземелье. Он ничуть не поверил, братья разругались в пух и прах, и я, как старшая, решила разбить их спор, подтвердив или опровергнув наличие этого хода.
И мы с Рэндольфом, кряхтя от натуги, сдвинули статую Эдинга, закрывавшую узкий проход в скале.
– Ты думаешь, нам стоит туда идти? – Я опасливо заглянула в проем.
– Струсила? – скрестил руки на груди Рэндольф и презрительно фыркнул: – Девчонка!
И я вошла.
В темном лазе пахло лесом. Ни ветерка, ни отблеска света, ни звука. Не слышно было и наших шагов, здесь и времени, кажется, не существовало – так долго мы шли.
Но любопытство наше было вознаграждено многократно. Мы действительно вышли в Эдинбургский лес, и как же сильно нам досталось за это от мамы!
Она нашла нас почти сразу, наверное, не прошло и пары минут. Схватила нас обоих за уши и затолкала обратно в проход. Это Ральф рассказал родителям о нашей вылазке, и, конечно, тем же вечером Рэндольф хорошенько отметелил ябеду. Нам ведь было запрещено ходить в склеп без сопровождения, но когда детей останавливали запреты?
Ухо у меня болело долго. Папа вдобавок всыпал нам с Рэном ремня, так что болели у нас не только уши. И все же это было одним из самых счастливых моих воспоминаний, потому что я никогда не видела места красивее. Только насмерть перепуганное лицо мамы немного умерило тогда мой восторг.
– Чему ты улыбаешься? – тихонько толкнула меня Элизабет, вырывая из воспоминаний.
– Я подумала, что если Никки нет, значит, и шоколадный торт с ним можно не делить! – состроила я радостную физиономию.
– Точно! – подхватила мой тон Диана. – Сам виноват!
Госпожа Диана приказала накрыть нам в столовой. Мы пили чай и смеялись, болтали о пустяках, все трое делали вид, что безоговорочно счастливы, и все трое врали друг другу.
Вскоре к чаепитию незаметно присоединился Никки. Диана ни о чем не спрашивала сына, он ничего не говорил. Сел на свободный стул на другом конце огромного стола и смотрел перед собой. Длинные волосы закрывали его лицо, плечи были опущены.
«О чем же ты думаешь?» – посмотрела я на него.
Никки вскинул голову и поймал мой взгляд.
– Шоколадный? – громко спросил меня мальчик и кивком головы показал на огромный нетронутый кусок торта на моей тарелке.
Диана запнулась на полуслове и испуганно уставилась на сына. Элизабет застыла, забыв сделать глоток.
Его голос ломался и скрежетал, задевая нервы. У меня задрожали руки. Перед глазами встало видение с младшим Холдом в лесу, а в животе заныло, неприятно напомнив о физической подоплеке вчерашнего обморока.
– Ты говоришь, – спокойно заметила я, стараясь ничем не выдать своих чувств.
– Иногда, – без тени эмоций подтвердил Никки, слово в слово повторяя диалог, которого не было.
– Шоколадный. – Я подвинула тарелку в его сторону.
Никки поднялся с места и направился в мою сторону. Я напряженно следила за каждым его шагом. Кажется, никогда он сам не подходил ко мне так близко, и этот внезапный порыв почему-то испугал меня.
«Господи, это ведь просто Никки, – напомнила я себе. – Немного странный, тихий, незаметный и неласковый котенок. Нашла кого бояться!»
– Садись. – Я указала на ближайший ко мне стул, тепло улыбнувшись подростку. – А я налью тебе чая.
Поднялась, чтобы взять с каменного острова еще одну фарфоровую чашку, поморщилась от нарастающей боли. Но Николас-младший остановил меня, неожиданно взяв за руку.
– До весны, – сказал мальчик и второй рукой коснулся моего живота.
От неожиданности я не могла сказать и слова. Там, где его ладонь соприкасалась с тканью юбки, я почувствовала мягкое пульсирующее тепло. Боль отступила, не успев как следует обосноваться в моем теле. А я изумленно смотрела на склонившуюся передо мной темную макушку Холда-младшего, забывая дышать.
Этот странный контакт закончился так же внезапно, как и начался. Никки отнял руку и отпустил меня, а затем молча покинул столовую. Яркое солнце заглянуло в высокие окна просторного помещения и мазнуло лучом по моему лицу.
– Что это было? – спросила Элизабет то ли у меня, то ли у мамы.
– Думаю, вам пора отправляться в пансион, – рывком встала с места госпожа Диана. – Я распоряжусь собрать вам остатки торта.
Госпожа Диана была чудесной хозяйкой, прекрасной матерью и не менее замечательной женой. Никаких объяснений насчет поведения Николаса-младшего от нее мы с Лиззи не получили. Пожалуй, умением говорить, ничего не сказав, она могла соперничать с господином Холдом. Я не стала настаивать, это бы ничего не дало. Женщина нервничала, хоть и не подавала вида. Не знай я ее достаточно хорошо, никогда бы не подумала, что она обеспокоена. И все же это было так.
Сын ли ее испугал, или она испугалась за сына?
Какая, в сущности, разница? Мне было довольно и собственных проблем.
Мы с Лиззи уехали в колледж через несколько минут. Нас буквально выставили за дверь. Диана клюнула нас обеих в щеки и, отговорившись срочными делами, ушла в дом. Элизабет недоуменно смотрела то на перевязанную синей лентой коробку с шоколадным тортом, то на закрытую дверь огромного дома.
– Итак, – задумчиво сказала она, – мы едем в пансион.
– Именно, – подтвердила я.
– Тебе не кажется, что мои родители чего-то недоговаривают? – поправила она ленту на коробке. – И что самое неприятное, делают это вдвоем.
Я рассмеялась глухо и немного нервно, а потом ответила:
– Что ты, Лиззи, как такое возможно?
– И ты туда же, – печально вздохнула подруга, и мы уселись в автомобиль.
Водитель отъехал от резных ворот особняка Холдов, оставляя резиденцию маршала и его семьи вместе с их тайнами и недомолвками далеко позади. Элизабет что-то недовольно бурчала себе под нос, я смотрела на изящный профиль подруги и ловила себя на странной мысли.
До конца нашего обучения оставалось полгода, и эти полгода – последние месяцы нашей с Лиззи свободы, если бы понятие «свобода» можно было к нам применить.
Время летело неумолимо. Зима теряла позиции, впрочем, разве можно было назвать зимой это недоразумение? Дождь, ветер, серое небо да цветущие розы в саду колледжа.
Весна пришла незаметно. Как-то утром мы вышли на улицу ради очередной пробежки, подняли глаза и увидели ясное синее небо без единого облачка.
До получения нами аттестатов оставалось несколько недель. До представления ко двору императора и того меньше.
Все эти месяцы я ждала вестей от родителей. Каждый вечер приходила в приемную директрисы и гипнотизировала телефон, на который изредка звонили воспитанницам пансиона, но не мне.
И уверенность, что это молчание не беспричинно, крепла день ото дня.
Ужин давно закончился, я сидела в высоком кресле секретаря и листала толстую книгу. Надо сказать, весьма и весьма увлекательную, пусть и написанную сухим языком. Это был «Свод имперских законов».
– Все сидишь? – заглянула в приемную Лиззи и покосилась на пустой стол секретаря.
Госпожа Эмилия без опаски оставляла меня в кабинете одну и даже позволяла пользоваться ее креслом. Полагаю, жалела.
– Сижу, – подтвердила я.
– Мама передала нам каталоги.
Я выгнула бровь.
– В качестве исключения. Администрация знает, что мы приглашены на Весенний бал. Но я пришла не за тем, чтобы срочно приступить к разглядыванию моделей. Там телеграмма. Для тебя.
Я вскочила на ноги. Талмуд свалился с колен.
– Спокойно, она здесь, – рассмеялась подруга и протянула мне вожделенный клочок бумаги.
«Я поступил в столичную военную академию. Маршал обещал, что весной решится вопрос с запретом на выезд. Люблю тебя. Ральф»
Ни строчки о родителях, ни слова о Рэндольфе, с которым они были неразлучны с самого рождения. И напоминание о просьбе к Александру, которую вложил в мою голову старший Холд.
– Алиана, что с тобой, тебе плохо?! – взволнованно вскрикнула Элизабет.
– Нет, – покачала я головой.
Плохо мне не было с самой зимы, с обморока в вишневой гостиной особняка Холдов. Я даже физической культурой эти полгода занималась наравне со всеми. Госпожа Клаус была крайне довольна мной и моими успехами.
– Ты читала? – глазами показала я на лист бумаги в моих руках.
– Взглянула, – кивнула Лиззи. – Твой брат скоро приедет в столицу, и вы сможете встретиться! Разве это не здорово?
– Очень здорово, – подтвердила я. – Просто великолепно! – счастливо улыбнулась.
Почти так же великолепно, как манипуляция мною господином Холдом. Мне не оставалось никакой возможности избежать беседы с Александром. Впрочем, у меня не было выбора и до телеграммы Ральфа. Скорая встреча с братом была лишь еще одним доводом в пользу идеи маршала.
Меня собирались использовать, не нужно быть гением, чтобы это понять.
И пусть. Если это поможет моей семье.
Но поможет ли?
– Думаю, звонка можно уже не ждать. – Я подняла книгу с пола и вернула ее, откуда взяла – на стеллаж справа от стола секретаря.
– Что это ты читаешь? – удивилась подруга. – Я думала, это библиотечная книга.
Сердце сжалось от неприятной мысли. С тех самых пор, как я приехала в столицу, вся моя жизнь проходила под непрестанным наблюдением Холдов. С кем дружу, с кем говорю и даже то, что я читаю, все известно Лиззи.
Элизабет Холд.
– Из библиотеки, конечно. – Я лукаво подмигнула подруге. – Завтра верну, а сейчас пойдем лучше выбирать платья! Мне нужно предстать на балу в лучшем виде. Вряд ли император прислушается к словам оборванки.
– Это точно, – хихикнула Лиззи.
Холод сковал внутренности. Она не удивилась моим словам, как будто знала о прошении к императору.
Только я ничего ей не говорила.
– А как же кабинет? – нахмурилась Лиззи, бросая быстрый взгляд на поставленную мной книгу.
– А мы захлопнем дверь. – Я подхватила ее под руку и быстро вывела из комнаты.
– Ты какая-то загадочная сегодня, – потерла лоб подруга.
– Это весна, – доверительно шепнула ей я. – Женщина я или кто, в конце концов? В конце лета мне исполнится двадцать, а я еще ни разу не целовалась! Непорядок.
– И правда, – покачала головой подруга. – И я, в общем-то, тоже.
– Вот на балу мы это досадное упущение и исправим. – Я задвигала бровями.
Лиззи резко остановилась и взволнованно посмотрела на меня.
– Не шути с этим, Ана, – растерянно пробормотала она.
– Почему? – удивилась я.
Лиззи опустила глаза, а потом сказала:
– Ты ведь Холд. Это непозволительно.
Я была уверена, что эта причина была придумана ей только что, но ответила:
– Ладно, но помечтать-то ведь можно.
– Не стоит, – тихо заметила Элизабет, неуловимо напомнив отца и брата одновременно.
– Как скажешь. – Я беспечно пожала плечами.
– Вот найдет тебе папа жениха, и мечтай на здоровье, – вновь вернулась подруга к шутливому тону. – А пока не надо. Еще ошибешься и случайно начнешь о моем женихе мечтать. Как мы тогда будем дружить дальше?
– А в твоих словах и впрямь есть рациональное зерно, – серьезно согласилась я. – Договорились!
Вопрос о нашей дружбе, будущей и настоящей, похоже, волновал не только меня.
За три дня до императорского бала госпожа Диана прислала за нами с Элизабет автомобиль. Весна окончательно вступила в свои права. Все вокруг цвело яркими красками. Померанцы, плотными рядами посаженные вдоль дорог, умопомрачительно пахли. Птицы горланили о любви, а я смотрела в окно и пила вот уже третью таблетку обезболивающего. Хорошо, догадалась попросить их с собой в медицинском кабинете. Жаль только, они не помогали.
С трудом сдержала стон. Живот тянуло как никогда сильно, как будто организм решил сторицей компенсировать болью несколько месяцев идеальной работы. Еще и одарил новым ощущением – к груди было невозможно прикоснуться. Обычно недомогания длились несколько дней, только как я вообще куда-то пойду в таком состоянии?
Тем более на бал, говорить с императором.
Черт, как же не вовремя!
А ведь календарь обещал еще минимум неделю спокойствия, и выписанные врачом витамины я принимала исправно.
Я подавилась глотком. Завинтила металлическую крышку на серебряной фляге с гербом Холдов. На ней был выбит парящий орел. Очень символично. Особенно извивающаяся змея в когтистых лапах хищника.
– Мне кажется или это уже не первая по счету таблетка? – спросила меня подруга. – Тебе плохо, – обличительно добавила она. – Почему ты не сказала мне об этом?
– Все нормально, – отмахнулась я. – Волнуюсь перед балом.
– Алиана, что происходит? – тяжело взглянула на меня Лиззи.
Водитель, кажется тот же самый, что вез нас зимой в пансион, быстро посмотрел на нас в зеркало заднего вида.
Лиззи нажала на кнопку подлокотника, плотная шторка отрезала нас от внимательного военного.
– А что происходит? – ответила я вопросом на вопрос.
Она отвела взгляд.
– Ты отдаляешься от меня, Ана, – сказала подруга, глядя себе куда-то под ноги – И это разрывает мне сердце.
– Иди ко мне. – Я раскрыла объятия и прижала ее к себе, стараясь не слишком морщиться, когда она положила голову мне на грудь. – Ты – самое большое счастье, которое подарила мне империя, – поцеловала я ее в макушку. – Поэтому не болтай глупостей, никуда я от тебя не денусь.
– Точно? – улыбнулась она.
– Абсолютно, – я погладила ее по волосам, – мы же теперь сестры.
Я опустила перегородку и посмотрела в окно. Полуденное солнце золотило макушки деревьев, поля зеленели, а в воздухе стояло почти летнее марево. Весна на юге была во много раз теплее северного лета.
«Не вспоминать!» – приказала я себе, сжимая зубы от острого приступа боли.
«Просчитывать. Выжидать. Действовать» – таков был девиз Эдинга, и я взяла его на вооружение.
Пропустила волосы Лиззи сквозь пальцы. Каштановые в тени, на свету они горели огнем.
Холды любили меня. Конечно, подразумевая семью, я не имела в виду господина маршала – слишком уж редко мы виделись. Но Элизабет, Диана и даже странный Никки, который хвостом таскался за мной с самого детства, испытывали ко мне искреннюю привязанность. Во всяком случае, выглядело это именно так.
И все же я чувствовала свою чуждость в этой семье, этом доме, городе и даже в империи.
Мое место было там, много миль севернее. За высокими стенами Эдинбургской крепости. Глупо, но даже боль моя становилась сильнее, когда я вспоминала наш лес. Как будто тоска по дому превращалась в болезнь.
Ограду поместья обновили к весне, черная краска блестела на солнце. Во дворе весело журчал фонтан, ярко цвел хозяйский сад, и такой же яркой была госпожа Диана, неизменно встречающая нас на крыльце дома.
Лиззи выбежала из машины здороваться, а я собралась с силами, чтобы тоже выбраться со своего места. Водитель открыл мне дверь, и я вышла, старательно изображая радость от встречи.
Какая уж тут радость, когда единственное желание – напиться снотворного и проспать пару дней, пока не полегчает.
Тоска по родным, которую я отчаянно гнала из сердца, сдавила грудь.
Мама, папа, братцы «Р», как же мне вас не хватает…
Как наяву я увидела нашу крепость. Острые зубцы башен, серую каменную кладку, темные коридоры подземелья и семейную усыпальницу, вырезанную в сердце скалы, на которой и стояло мрачное, но такое любимое мною семейное гнездо Бонков.
А за дверью склепа был потайной выход в лес.
Я вспомнила, как радовался Рэндольф этой находке, как горели его глаза, когда он делился с близнецом своим открытием. Ральф тогда страшно боялся темноты и наотрез отказывался идти с братом исследовать подземелье. Он ничуть не поверил, братья разругались в пух и прах, и я, как старшая, решила разбить их спор, подтвердив или опровергнув наличие этого хода.
И мы с Рэндольфом, кряхтя от натуги, сдвинули статую Эдинга, закрывавшую узкий проход в скале.
– Ты думаешь, нам стоит туда идти? – Я опасливо заглянула в проем.
– Струсила? – скрестил руки на груди Рэндольф и презрительно фыркнул: – Девчонка!
И я вошла.
В темном лазе пахло лесом. Ни ветерка, ни отблеска света, ни звука. Не слышно было и наших шагов, здесь и времени, кажется, не существовало – так долго мы шли.
Но любопытство наше было вознаграждено многократно. Мы действительно вышли в Эдинбургский лес, и как же сильно нам досталось за это от мамы!
Она нашла нас почти сразу, наверное, не прошло и пары минут. Схватила нас обоих за уши и затолкала обратно в проход. Это Ральф рассказал родителям о нашей вылазке, и, конечно, тем же вечером Рэндольф хорошенько отметелил ябеду. Нам ведь было запрещено ходить в склеп без сопровождения, но когда детей останавливали запреты?
Ухо у меня болело долго. Папа вдобавок всыпал нам с Рэном ремня, так что болели у нас не только уши. И все же это было одним из самых счастливых моих воспоминаний, потому что я никогда не видела места красивее. Только насмерть перепуганное лицо мамы немного умерило тогда мой восторг.
– Чему ты улыбаешься? – тихонько толкнула меня Элизабет, вырывая из воспоминаний.
– Я подумала, что если Никки нет, значит, и шоколадный торт с ним можно не делить! – состроила я радостную физиономию.
– Точно! – подхватила мой тон Диана. – Сам виноват!
Госпожа Диана приказала накрыть нам в столовой. Мы пили чай и смеялись, болтали о пустяках, все трое делали вид, что безоговорочно счастливы, и все трое врали друг другу.
Вскоре к чаепитию незаметно присоединился Никки. Диана ни о чем не спрашивала сына, он ничего не говорил. Сел на свободный стул на другом конце огромного стола и смотрел перед собой. Длинные волосы закрывали его лицо, плечи были опущены.
«О чем же ты думаешь?» – посмотрела я на него.
Никки вскинул голову и поймал мой взгляд.
– Шоколадный? – громко спросил меня мальчик и кивком головы показал на огромный нетронутый кусок торта на моей тарелке.
Диана запнулась на полуслове и испуганно уставилась на сына. Элизабет застыла, забыв сделать глоток.
Его голос ломался и скрежетал, задевая нервы. У меня задрожали руки. Перед глазами встало видение с младшим Холдом в лесу, а в животе заныло, неприятно напомнив о физической подоплеке вчерашнего обморока.
– Ты говоришь, – спокойно заметила я, стараясь ничем не выдать своих чувств.
– Иногда, – без тени эмоций подтвердил Никки, слово в слово повторяя диалог, которого не было.
– Шоколадный. – Я подвинула тарелку в его сторону.
Никки поднялся с места и направился в мою сторону. Я напряженно следила за каждым его шагом. Кажется, никогда он сам не подходил ко мне так близко, и этот внезапный порыв почему-то испугал меня.
«Господи, это ведь просто Никки, – напомнила я себе. – Немного странный, тихий, незаметный и неласковый котенок. Нашла кого бояться!»
– Садись. – Я указала на ближайший ко мне стул, тепло улыбнувшись подростку. – А я налью тебе чая.
Поднялась, чтобы взять с каменного острова еще одну фарфоровую чашку, поморщилась от нарастающей боли. Но Николас-младший остановил меня, неожиданно взяв за руку.
– До весны, – сказал мальчик и второй рукой коснулся моего живота.
От неожиданности я не могла сказать и слова. Там, где его ладонь соприкасалась с тканью юбки, я почувствовала мягкое пульсирующее тепло. Боль отступила, не успев как следует обосноваться в моем теле. А я изумленно смотрела на склонившуюся передо мной темную макушку Холда-младшего, забывая дышать.
Этот странный контакт закончился так же внезапно, как и начался. Никки отнял руку и отпустил меня, а затем молча покинул столовую. Яркое солнце заглянуло в высокие окна просторного помещения и мазнуло лучом по моему лицу.
– Что это было? – спросила Элизабет то ли у меня, то ли у мамы.
– Думаю, вам пора отправляться в пансион, – рывком встала с места госпожа Диана. – Я распоряжусь собрать вам остатки торта.
Госпожа Диана была чудесной хозяйкой, прекрасной матерью и не менее замечательной женой. Никаких объяснений насчет поведения Николаса-младшего от нее мы с Лиззи не получили. Пожалуй, умением говорить, ничего не сказав, она могла соперничать с господином Холдом. Я не стала настаивать, это бы ничего не дало. Женщина нервничала, хоть и не подавала вида. Не знай я ее достаточно хорошо, никогда бы не подумала, что она обеспокоена. И все же это было так.
Сын ли ее испугал, или она испугалась за сына?
Какая, в сущности, разница? Мне было довольно и собственных проблем.
Мы с Лиззи уехали в колледж через несколько минут. Нас буквально выставили за дверь. Диана клюнула нас обеих в щеки и, отговорившись срочными делами, ушла в дом. Элизабет недоуменно смотрела то на перевязанную синей лентой коробку с шоколадным тортом, то на закрытую дверь огромного дома.
– Итак, – задумчиво сказала она, – мы едем в пансион.
– Именно, – подтвердила я.
– Тебе не кажется, что мои родители чего-то недоговаривают? – поправила она ленту на коробке. – И что самое неприятное, делают это вдвоем.
Я рассмеялась глухо и немного нервно, а потом ответила:
– Что ты, Лиззи, как такое возможно?
– И ты туда же, – печально вздохнула подруга, и мы уселись в автомобиль.
Водитель отъехал от резных ворот особняка Холдов, оставляя резиденцию маршала и его семьи вместе с их тайнами и недомолвками далеко позади. Элизабет что-то недовольно бурчала себе под нос, я смотрела на изящный профиль подруги и ловила себя на странной мысли.
До конца нашего обучения оставалось полгода, и эти полгода – последние месяцы нашей с Лиззи свободы, если бы понятие «свобода» можно было к нам применить.
Глава 7
Время летело неумолимо. Зима теряла позиции, впрочем, разве можно было назвать зимой это недоразумение? Дождь, ветер, серое небо да цветущие розы в саду колледжа.
Весна пришла незаметно. Как-то утром мы вышли на улицу ради очередной пробежки, подняли глаза и увидели ясное синее небо без единого облачка.
До получения нами аттестатов оставалось несколько недель. До представления ко двору императора и того меньше.
Все эти месяцы я ждала вестей от родителей. Каждый вечер приходила в приемную директрисы и гипнотизировала телефон, на который изредка звонили воспитанницам пансиона, но не мне.
И уверенность, что это молчание не беспричинно, крепла день ото дня.
Ужин давно закончился, я сидела в высоком кресле секретаря и листала толстую книгу. Надо сказать, весьма и весьма увлекательную, пусть и написанную сухим языком. Это был «Свод имперских законов».
– Все сидишь? – заглянула в приемную Лиззи и покосилась на пустой стол секретаря.
Госпожа Эмилия без опаски оставляла меня в кабинете одну и даже позволяла пользоваться ее креслом. Полагаю, жалела.
– Сижу, – подтвердила я.
– Мама передала нам каталоги.
Я выгнула бровь.
– В качестве исключения. Администрация знает, что мы приглашены на Весенний бал. Но я пришла не за тем, чтобы срочно приступить к разглядыванию моделей. Там телеграмма. Для тебя.
Я вскочила на ноги. Талмуд свалился с колен.
– Спокойно, она здесь, – рассмеялась подруга и протянула мне вожделенный клочок бумаги.
«Я поступил в столичную военную академию. Маршал обещал, что весной решится вопрос с запретом на выезд. Люблю тебя. Ральф»
Ни строчки о родителях, ни слова о Рэндольфе, с которым они были неразлучны с самого рождения. И напоминание о просьбе к Александру, которую вложил в мою голову старший Холд.
– Алиана, что с тобой, тебе плохо?! – взволнованно вскрикнула Элизабет.
– Нет, – покачала я головой.
Плохо мне не было с самой зимы, с обморока в вишневой гостиной особняка Холдов. Я даже физической культурой эти полгода занималась наравне со всеми. Госпожа Клаус была крайне довольна мной и моими успехами.
– Ты читала? – глазами показала я на лист бумаги в моих руках.
– Взглянула, – кивнула Лиззи. – Твой брат скоро приедет в столицу, и вы сможете встретиться! Разве это не здорово?
– Очень здорово, – подтвердила я. – Просто великолепно! – счастливо улыбнулась.
Почти так же великолепно, как манипуляция мною господином Холдом. Мне не оставалось никакой возможности избежать беседы с Александром. Впрочем, у меня не было выбора и до телеграммы Ральфа. Скорая встреча с братом была лишь еще одним доводом в пользу идеи маршала.
Меня собирались использовать, не нужно быть гением, чтобы это понять.
И пусть. Если это поможет моей семье.
Но поможет ли?
– Думаю, звонка можно уже не ждать. – Я подняла книгу с пола и вернула ее, откуда взяла – на стеллаж справа от стола секретаря.
– Что это ты читаешь? – удивилась подруга. – Я думала, это библиотечная книга.
Сердце сжалось от неприятной мысли. С тех самых пор, как я приехала в столицу, вся моя жизнь проходила под непрестанным наблюдением Холдов. С кем дружу, с кем говорю и даже то, что я читаю, все известно Лиззи.
Элизабет Холд.
– Из библиотеки, конечно. – Я лукаво подмигнула подруге. – Завтра верну, а сейчас пойдем лучше выбирать платья! Мне нужно предстать на балу в лучшем виде. Вряд ли император прислушается к словам оборванки.
– Это точно, – хихикнула Лиззи.
Холод сковал внутренности. Она не удивилась моим словам, как будто знала о прошении к императору.
Только я ничего ей не говорила.
– А как же кабинет? – нахмурилась Лиззи, бросая быстрый взгляд на поставленную мной книгу.
– А мы захлопнем дверь. – Я подхватила ее под руку и быстро вывела из комнаты.
– Ты какая-то загадочная сегодня, – потерла лоб подруга.
– Это весна, – доверительно шепнула ей я. – Женщина я или кто, в конце концов? В конце лета мне исполнится двадцать, а я еще ни разу не целовалась! Непорядок.
– И правда, – покачала головой подруга. – И я, в общем-то, тоже.
– Вот на балу мы это досадное упущение и исправим. – Я задвигала бровями.
Лиззи резко остановилась и взволнованно посмотрела на меня.
– Не шути с этим, Ана, – растерянно пробормотала она.
– Почему? – удивилась я.
Лиззи опустила глаза, а потом сказала:
– Ты ведь Холд. Это непозволительно.
Я была уверена, что эта причина была придумана ей только что, но ответила:
– Ладно, но помечтать-то ведь можно.
– Не стоит, – тихо заметила Элизабет, неуловимо напомнив отца и брата одновременно.
– Как скажешь. – Я беспечно пожала плечами.
– Вот найдет тебе папа жениха, и мечтай на здоровье, – вновь вернулась подруга к шутливому тону. – А пока не надо. Еще ошибешься и случайно начнешь о моем женихе мечтать. Как мы тогда будем дружить дальше?
– А в твоих словах и впрямь есть рациональное зерно, – серьезно согласилась я. – Договорились!
Вопрос о нашей дружбе, будущей и настоящей, похоже, волновал не только меня.
За три дня до императорского бала госпожа Диана прислала за нами с Элизабет автомобиль. Весна окончательно вступила в свои права. Все вокруг цвело яркими красками. Померанцы, плотными рядами посаженные вдоль дорог, умопомрачительно пахли. Птицы горланили о любви, а я смотрела в окно и пила вот уже третью таблетку обезболивающего. Хорошо, догадалась попросить их с собой в медицинском кабинете. Жаль только, они не помогали.
С трудом сдержала стон. Живот тянуло как никогда сильно, как будто организм решил сторицей компенсировать болью несколько месяцев идеальной работы. Еще и одарил новым ощущением – к груди было невозможно прикоснуться. Обычно недомогания длились несколько дней, только как я вообще куда-то пойду в таком состоянии?
Тем более на бал, говорить с императором.
Черт, как же не вовремя!
А ведь календарь обещал еще минимум неделю спокойствия, и выписанные врачом витамины я принимала исправно.
Я подавилась глотком. Завинтила металлическую крышку на серебряной фляге с гербом Холдов. На ней был выбит парящий орел. Очень символично. Особенно извивающаяся змея в когтистых лапах хищника.
– Мне кажется или это уже не первая по счету таблетка? – спросила меня подруга. – Тебе плохо, – обличительно добавила она. – Почему ты не сказала мне об этом?
– Все нормально, – отмахнулась я. – Волнуюсь перед балом.
– Алиана, что происходит? – тяжело взглянула на меня Лиззи.
Водитель, кажется тот же самый, что вез нас зимой в пансион, быстро посмотрел на нас в зеркало заднего вида.
Лиззи нажала на кнопку подлокотника, плотная шторка отрезала нас от внимательного военного.
– А что происходит? – ответила я вопросом на вопрос.
Она отвела взгляд.
– Ты отдаляешься от меня, Ана, – сказала подруга, глядя себе куда-то под ноги – И это разрывает мне сердце.
– Иди ко мне. – Я раскрыла объятия и прижала ее к себе, стараясь не слишком морщиться, когда она положила голову мне на грудь. – Ты – самое большое счастье, которое подарила мне империя, – поцеловала я ее в макушку. – Поэтому не болтай глупостей, никуда я от тебя не денусь.
– Точно? – улыбнулась она.
– Абсолютно, – я погладила ее по волосам, – мы же теперь сестры.
Я опустила перегородку и посмотрела в окно. Полуденное солнце золотило макушки деревьев, поля зеленели, а в воздухе стояло почти летнее марево. Весна на юге была во много раз теплее северного лета.
«Не вспоминать!» – приказала я себе, сжимая зубы от острого приступа боли.
«Просчитывать. Выжидать. Действовать» – таков был девиз Эдинга, и я взяла его на вооружение.
Пропустила волосы Лиззи сквозь пальцы. Каштановые в тени, на свету они горели огнем.
Холды любили меня. Конечно, подразумевая семью, я не имела в виду господина маршала – слишком уж редко мы виделись. Но Элизабет, Диана и даже странный Никки, который хвостом таскался за мной с самого детства, испытывали ко мне искреннюю привязанность. Во всяком случае, выглядело это именно так.
И все же я чувствовала свою чуждость в этой семье, этом доме, городе и даже в империи.
Мое место было там, много миль севернее. За высокими стенами Эдинбургской крепости. Глупо, но даже боль моя становилась сильнее, когда я вспоминала наш лес. Как будто тоска по дому превращалась в болезнь.
Ограду поместья обновили к весне, черная краска блестела на солнце. Во дворе весело журчал фонтан, ярко цвел хозяйский сад, и такой же яркой была госпожа Диана, неизменно встречающая нас на крыльце дома.
Лиззи выбежала из машины здороваться, а я собралась с силами, чтобы тоже выбраться со своего места. Водитель открыл мне дверь, и я вышла, старательно изображая радость от встречи.
Какая уж тут радость, когда единственное желание – напиться снотворного и проспать пару дней, пока не полегчает.
