- Ты подготовился к защите, Эро? - спросил он.
Де Сешель пожал плечами.
- Ночью я, в отличие от тебя, спал, а не корпел над речью. А с утра полтора часа играл в мяч с Франсуа. И поверь, Камилл, это мне было более интересно.
- Но...
- Мой дорогой Камилл, вся моя речь - в моей голове. - Эро дотронулся ладонью до виска. - В любом случае, я не возлагаю на всё это судилище никаких надежд. Всё уже заранее решено...
- Что-то ты совсем раскис, красавчик Эро, - бросил Дантон, - выше голову. И ты, Камилл, тоже. Пока мы ещё живы, и можем говорить, а значит, и защищаться.
- Сколько собралось народу, - подал голос Лакруа. - Посмотрите, весь зал полон.
Он был очень бледным и казалось, даже не пытается скрыть своего волнения.
- Ещё бы, - отозвался Дантон, - не часто удаётся увидеть такого человека, как я на скамье подсудимых.
Беспокойство в зале всё нарастало. Слышался оживлённый гул. Люди, сидевшие на окнах, размахивали трехцветными кокардами. Отдельная группка парней, человек пять-шесть, начали громко скандировать имя Дантона.
- Тихо! - председатель революционного трибунала Эрман поднял колокольчик, и воздух огласил громкий звон. - Объявляю заседание Революционного трибунала открытым.
Люди почти мгновенно смолкли, и в зале повисла тишина...
В зале суда было очень душно, несмотря на открытые окна... Люсиль почувствовала начинающуюся головную боль и сильнее сжала руку своей юной подруги.
Председатель революционного трибунала тем временем продолжал опрашивать первого из подсудимых. Это был Фабр д'Эглантин.
- Фабр, вы так и будете отрицать свою вину? - Эрман поднял в воздух какую-то бумагу и потряс ею. - Будете продолжать утверждать, что этот декрет составляли не вы? Тогда, как на нем стоит ваша подпись.
- Да, - насмешливо и одновременно устало ответил Фабр, - это декрет о ликвидации Ост-Индской компании, который я собирался предоставить в Конвент. Я сам неоднократно выступал за её ликвидацию и прекращение деятельности тех, кто украл у республики миллионы за счёт финансовых махинаций. И я говорил вам это уже не раз.
- Тогда почему же, - председатель трибунала повысил голос, - почему же содержание этого декрета совсем иное?! Или вы отказываетесь от своей собственной подписи?
- Господи! - похоже, Фабр начал терять терпение, - я же вам только что доказал, что в исходном тексте моего декрета кто-то сделал ремарки и поправки, полностью искажающие его смысл. И я даже догадываюсь, кто это сделал... Это же будет очевидно каждому, кто посмотрит на это дело беспристрастно. А моя же единственная вина в том, что я имел несчастье лично не понравиться Робеспьеру. Впрочем, как и все эти люди, сидящие вместе со мной на этой скамье. - Фабр кивнул в сторону остальных подсудимых.
- Фабр, говори только за себя! - раздраженно крикнул ему Фукье, перейдя "на ты". - К тому же ты оскорбляешь правосудие и непосредственно гражданина Робеспьера. А твоя страсть к интригам и тёмным махинациям давно известна. Что ещё можно ожидать от плохого комедианта и сочинителя бездарных пьес и стихов.
- Моё творчество попрошу не трогать! - вспыхнул Фабр д'Эглантин. - Фукье, не суди о том, в чём не разбираешься. А лучшие судьи того, плохи мои пьесы или нет - это народ Парижа. Ну, скажите, разве вам не нравились мои спектакли? - Фабр обернулся в сторону публики, - не зря же каждый вечер зрительный зал в моем театре был полон.
В зале послышался одобрительный гул.
- Да, он верно говорит! - выкрикнул какой-то парень из зала.
- Фабр, - сморщился Эрман, - видно, ты забыл, что здесь зал революционного трибунала, а не твой театрик.
- Да... - протянул д'Эглантин, - если сегодня здесь и разыгрывается пьеса, то самая дурная из всех, что я когда-либо видел.
Он вытер со лба пот и махнул рукой.
- Фукье, лучше прикажи отрубить мне голову немедленно. Нет сил уже смотреть на всё это...
- Садитесь, Фабр, - холодно бросил ему Эрман, - переходим к следующему обвиняемому.
Он в упор посмотрел на Эро де Сешеля.
- Обвиняемый, встаньте. Ваше имя, возраст, звание, место проживания.
Эро поднялся со скамьи, аккуратно поправив манжеты.
- Ах, какой хорошенький! - невольно вырвалось у сидящей в первом ряду девушки с пышными рыжими волосами.
- Меня зовут Мари-Жан Эро Сешель, - спокойно ответил Эро, - как видите, эти имена ничем не примечательны даже среди святых.
- Сешель, свои шуточки приберегите для своих сомнительных друзей, - бросил ему Эрман, - ваш возраст, звание и место проживания?
- Мне 34 года, место проживания - Париж. Бывший генеральный прокурор в Шатле, бывший председатель Конвента. От его имени я провозгласил конституцию Республики. Бывший член Комитета общественного спасения. Бывший соратник Сен-Жюста и Кутона, которые теперь хотят убить меня.
- Вы - аристократ! - резко бросил ему Фукье, - ваша карьера началась еще при королевском дворе, после того, как вас представили Антуанетте, вдове Капета. Вы никогда не прерывали отношений с эмигрантами. Вот доказательство этого, - Фукье потряс в воздухе стопкой писем, - ваша переписка с ними!
- Скажите лучше, каким образом вы получили эту переписку, - усмехнулся Эро, - или взлом квартиры и воровство теперь тоже считаются республиканской добродетелью?
- Молчать! - повысил голос Эрман, - здесь обвиняете не вы, а вас обвиняют!
В зале поднялся шум, и Эрман позвонил в колокольчик, добиваясь тишины.
- Продолжай, Фукье, - обернулся он к общественному обвинителю.
- Сешель, вы были другом австрийца Проли, гильотинированного месяц назад, - продолжил Фукье. - Находясь в дипломатических миссиях, вы помогали лицам, арестованным, как подозрительные, уйти от справедливого возмездия. Вы сочувствовали врагам республики. Вы разглашали тайны Комитета общественного спасения и передавали важные сведения иностранным государствам.
Фукье замолк.
- Это всё? - с усмешкой спросил у него Эро, - или вы ещё что-то добавите в этот длинный список?
- Пока объяснитесь по этим пунктам.
- На гильотину аристо! - выкрикнул визгливый женский голос откуда-то с галёрки.
Люсиль и Луиза вздрогнули и одновременно обернулись. Это кричала та самая старуха в красном колпаке, которая жаловалась на то, что Люсиль загораживала ей обзор. Старуха опять открыла рот, как будто намереваясь снова что-то крикнуть, но Луиза удостоила её таким испепеляющим взглядом, что "патриотка" промолчала и даже отвела глаза.
- Разглашение государственных тайн я отрицаю категорически, - спокойно ответил Эро. - Это - гнусная клевета, которую вы к тому же никак не можете обосновать. Остальные же пункты я оспаривать не собираюсь. У меня были друзья и люди, которых я любил и которым сочувствовал. И не во власти государства запретить мне помогать им и любить их.
- Значит, частично уже признались, - Фукье потер свои длинные ладони. - Хорошо. А теперь, Сешель, скажите, с какой целью вы со своими сообщниками составили заговор против свободы французского народа, желая восстановить монархию и уничтожить национальный Конвент и республиканское правительство?
- Заговор... - Эро усмехнулся. - Несомненно, тот, кто создал Декларацию прав человека и гражданина и столько потрудился над проектом Республиканской конституции... О да, этот человек конечно же мечтал восстановить в стране монархию.
- Так вы признаетесь или нет? - бросил Эрман.
- Конечно же нет, если вы этого ещё не поняли. Всё это - клевета.
- А как вы объясните своё аморальное поведение, не достойное и противоестественное для республиканца? - поинтересовался Фукье.
- Что, что? - Эро слегка поднял бровь.
- Ваше сожительство с аристократкой де Бельгард, которая, будучи замужней женщиной, переехала к вам в Париж из Савойи.
Эро пожал плечами.
- На подобное я не считаю нужным вообще что-либо отвечать.
- И всё-таки?
- Я так полагаю, это самое главное моё обвинение здесь и самая страшная моя вина? - он рассмеялся.
В зале тоже послышался дружный смех.
- Конечно, Эро! - не удержался Дантон, - а ты в этом сомневался?
- Фукье! - крикнул он общественному обвинителю, - а что противоестественного в том, что мужчина живет с женщиной?! Или все республиканцы должны быть евнухами?
В зале раздался ещё больший хохот.
Эрман опять прозвенел колокольчиком.
- Дантон, не устраивайте здесь балаган, иначе вас выведут из зала, - он повысил голос, - говорить будете, когда вам дадут слово.
- Сешель, вы были председателем Конвента, - раздраженно сказал Эрман. - Вы должны были подавать всей нации пример повиновения законам и достойного и добродетельного республиканского поведения. Но мы видим совершенно противоположную картину.
- Ничего, - холодно ответил Эро, - зато теперь я подаю ей пример, как нужно умирать за исполнение своего долга, свою совесть и свои убеждения.
- Что-нибудь ещё хотите сказать в своё оправдание?
Эро отрицательно покачал головой.
- Хорошо, тогда переходим к следующему, - Эрман сделал какую-то пометку на одной из лежащих перед ним бумаг и поднял свои бесцветные глаза на следующего обвиняемого. Это был Демулен.
- Ваше имя, фамилия, возраст и звание?
Люсиль почувствовала, как сердце забилось совсем высоко, почти в горле...
Она вцепилась в руку Луизы и подалась вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. Видно было плохо, но она всё-таки разглядела, как Камилл встал, собираясь отвечать на вопросы. А по залу пронёсся оживлённый гул. Люди произносили его имя. За последнее время он стал популярен почти также, как и Дантон.
- Меня зовут Камилл Демулен, - ответил Камилл. - Я нахожусь в возрасте санкюлота Иисуса Христа, когда его распяли. Мне 33 года, возраст, критический для революционеров.
По залу пронесся ропот.
- Так, Демулен, - резко сказал Эрман, - отвечайте на вопросы нормально, без издёвки. Не надо уподобляться вашему сообщнику Сешелю. Ваше место проживания и должность?
- Место проживания - Париж. Я депутат Конвента, адвокат и журналист.
Камилл откинул прядь волос, упавшую на лицо и посмотрел в бесцветные рыбьи глаза Эрмана.
- Та-ак, хорошо... - протянул председатель трибунала, пробежав взглядом по разложенным перед ним бумагам. - Вот на вашей журналистской деятельности пока и остановимся. Демулен, вы обвиняетесь в оскорблении республики. В своей газете вы сравнивали наше славное революционное время с тиранией римских цезарей, сочувствовали аристократам, ставили под сомнение необходимость отдельных репрессий и революционного террора вообще. Изображая из себя человеколюбца, что так не вяжется с вашим прошлым, вы требовали открыть двери тюрем и выпустить на свободу всех подозрительных личностей, дабы устроить новую Вандею и уничтожить республику.
Вы призывали к милосердию в то время, когда все истинные республиканцы понимают, что для окончательной победы необходимы только жёсткие и беспощадные меры. Вы оскорбляли свободу и республиканские добродетели. Что вы можете на это сказать?
- Вы обвиняете меня в том, что на страницах своей газеты я высказывался открыто и критиковал существующую власть, - проговорил Демулен, - тогда я напомню вам слова вот этого документа.
Он указал на стену, где под скрижалями законов, чуть ниже, в большой позолоченной раме висела Декларация прав человека и гражданина.
- Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать и печататься.
- Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена, - продолжил за ним Эро текст Декларации.
- Сешель! - Эрман повысил голос, - вы уже отвечали судьям ранее. Сейчас вам слова никто не давал.
- Извините, не смог удержаться, - иронично ответил Эро, - просто мне, как непосредственному создателю данного документа, особенно грустно видеть, что он всё ещё продолжает висеть в стенах этого места. Декларацию прав давно пора завесить черной траурной тканью, а ещё лучше - вообще убрать отсюда.
В зале поднялся гул.
- Правильно говорит! - крикнул парень, сидящий на подоконнике.
- Сешель! - визгливо крикнул Фукье, - ещё одно слово и вас выведут из зала!
- Демулен, - обратился он к Камиллу, - вы признаетесь в тех преступлениях, в которых вас обвиняют?
- Преступлениях? - переспросил Камилл, усмехнувшись, - вы обвиняете меня в том, что я свободно выражал свои мысли и стремился донести их до народа? Я горжусь этим. Я всегда останусь свободным в своём мнении, чего бы мне это ни стоило. Вы утверждаете, что я оскорблял свободу. Я же говорил, что свобода - это счастье, это разум, это любовь, это справедливость, это великая Конституция. Вот как я её оскорблял! Народ, ответь же, - он повернулся к публике, - это похоже на оскорбление?!
Публика одобрительно зашумела.
- Браво! - крикнул какой-то мужчина.
- Демулен, вы не имеете права обращаться к народу! - взвизгнул Фукье.
- А к кому же ещё мне обращаться, требуя справедливости? - повысил голос Камилл.
- Какая здесь может быть справедливость... - опять не удержался Эро. - Всё это "судилище" напоминает мне поединок императора Коммода, который, вооружившись тяжелым мечом, заставлял своего противника драться копьем с пробковым наконечником.
В зале раздался смех и аплодисменты.
- Молчать! - крикнул Эрман, потрясая колокольчиком. Сделав неловкое движение, он уронил его на пол.
Публика засмеялась. Один из гвардейцев подобрал колокольчик и подобострастно протянул его председателю революционного трибунала. Покрасневший Эрман достал платок и вытер пот со лба.
- Тишина! - заорал он, звоня с удвоенной силой.
В зале повисло молчание.
- Демулен... - начал Фукье, решивший взять нить допроса в свои руки, - вы сочувствовали врагам республики и призывали к милосердию, столь губительному в тех непростых условиях, в которых сейчас находится республика. Что вы можете на это сказать?
- Да, я взывал к милосердию членов Комитета общественного спасения, - Демулен в упор посмотрел в тёмные, немигающие глаза Фукье, - увы, тщетно.
- Для чего вы это делали?
- Я всего лишь хотел, чтобы народ воспользовался той свободой, которую завоевал после взятия Бастилии, после падения многовековой монархии. Он сделал это не для того, чтобы горстка негодяев могла утолять свою злобу. Я мечтал о республике, которую любил бы весь мир. А люди, живущие в ней, существовали по законам братства, справедливости и любви, а не по законам, во главе которых стоит гильотина. Наверное, это моё желание и есть преступление. А я считаю преступлением ту безумную фанатичную политику, которая уничтожает французскую нацию и позорит наш народ перед всем миром, заставляя его проливать невинную кровь... кровь своих же граждан.*
- Ага, - как-то весело сказал Фукье, - вот вы и сознались, Демулен. Для вас, аристократы и подозрительные - невинные люди. Тогда, как на самом деле это - враги республики. И кого вы имели в виду под горсткой негодяев?
- Догадайтесь сами, - бросил Камилл, - я сказал всё предельно ясно.
- Не сложно догадаться, о ком идет речь, - усмехнулся Эро.
- Комитет общественной гибели, конечно, - засмеялся Дантон, тоже не удержавшись от реплики.
- Долой Комитет! - одновременно раздалось несколько выкриков из зала.
Де Сешель пожал плечами.
- Ночью я, в отличие от тебя, спал, а не корпел над речью. А с утра полтора часа играл в мяч с Франсуа. И поверь, Камилл, это мне было более интересно.
- Но...
- Мой дорогой Камилл, вся моя речь - в моей голове. - Эро дотронулся ладонью до виска. - В любом случае, я не возлагаю на всё это судилище никаких надежд. Всё уже заранее решено...
- Что-то ты совсем раскис, красавчик Эро, - бросил Дантон, - выше голову. И ты, Камилл, тоже. Пока мы ещё живы, и можем говорить, а значит, и защищаться.
- Сколько собралось народу, - подал голос Лакруа. - Посмотрите, весь зал полон.
Он был очень бледным и казалось, даже не пытается скрыть своего волнения.
- Ещё бы, - отозвался Дантон, - не часто удаётся увидеть такого человека, как я на скамье подсудимых.
Беспокойство в зале всё нарастало. Слышался оживлённый гул. Люди, сидевшие на окнах, размахивали трехцветными кокардами. Отдельная группка парней, человек пять-шесть, начали громко скандировать имя Дантона.
- Тихо! - председатель революционного трибунала Эрман поднял колокольчик, и воздух огласил громкий звон. - Объявляю заседание Революционного трибунала открытым.
Люди почти мгновенно смолкли, и в зале повисла тишина...
Глава 32. ДОПРОС ЭРО
В зале суда было очень душно, несмотря на открытые окна... Люсиль почувствовала начинающуюся головную боль и сильнее сжала руку своей юной подруги.
Председатель революционного трибунала тем временем продолжал опрашивать первого из подсудимых. Это был Фабр д'Эглантин.
- Фабр, вы так и будете отрицать свою вину? - Эрман поднял в воздух какую-то бумагу и потряс ею. - Будете продолжать утверждать, что этот декрет составляли не вы? Тогда, как на нем стоит ваша подпись.
- Да, - насмешливо и одновременно устало ответил Фабр, - это декрет о ликвидации Ост-Индской компании, который я собирался предоставить в Конвент. Я сам неоднократно выступал за её ликвидацию и прекращение деятельности тех, кто украл у республики миллионы за счёт финансовых махинаций. И я говорил вам это уже не раз.
- Тогда почему же, - председатель трибунала повысил голос, - почему же содержание этого декрета совсем иное?! Или вы отказываетесь от своей собственной подписи?
- Господи! - похоже, Фабр начал терять терпение, - я же вам только что доказал, что в исходном тексте моего декрета кто-то сделал ремарки и поправки, полностью искажающие его смысл. И я даже догадываюсь, кто это сделал... Это же будет очевидно каждому, кто посмотрит на это дело беспристрастно. А моя же единственная вина в том, что я имел несчастье лично не понравиться Робеспьеру. Впрочем, как и все эти люди, сидящие вместе со мной на этой скамье. - Фабр кивнул в сторону остальных подсудимых.
- Фабр, говори только за себя! - раздраженно крикнул ему Фукье, перейдя "на ты". - К тому же ты оскорбляешь правосудие и непосредственно гражданина Робеспьера. А твоя страсть к интригам и тёмным махинациям давно известна. Что ещё можно ожидать от плохого комедианта и сочинителя бездарных пьес и стихов.
- Моё творчество попрошу не трогать! - вспыхнул Фабр д'Эглантин. - Фукье, не суди о том, в чём не разбираешься. А лучшие судьи того, плохи мои пьесы или нет - это народ Парижа. Ну, скажите, разве вам не нравились мои спектакли? - Фабр обернулся в сторону публики, - не зря же каждый вечер зрительный зал в моем театре был полон.
В зале послышался одобрительный гул.
- Да, он верно говорит! - выкрикнул какой-то парень из зала.
- Фабр, - сморщился Эрман, - видно, ты забыл, что здесь зал революционного трибунала, а не твой театрик.
- Да... - протянул д'Эглантин, - если сегодня здесь и разыгрывается пьеса, то самая дурная из всех, что я когда-либо видел.
Он вытер со лба пот и махнул рукой.
- Фукье, лучше прикажи отрубить мне голову немедленно. Нет сил уже смотреть на всё это...
- Садитесь, Фабр, - холодно бросил ему Эрман, - переходим к следующему обвиняемому.
Он в упор посмотрел на Эро де Сешеля.
- Обвиняемый, встаньте. Ваше имя, возраст, звание, место проживания.
Эро поднялся со скамьи, аккуратно поправив манжеты.
- Ах, какой хорошенький! - невольно вырвалось у сидящей в первом ряду девушки с пышными рыжими волосами.
- Меня зовут Мари-Жан Эро Сешель, - спокойно ответил Эро, - как видите, эти имена ничем не примечательны даже среди святых.
- Сешель, свои шуточки приберегите для своих сомнительных друзей, - бросил ему Эрман, - ваш возраст, звание и место проживания?
- Мне 34 года, место проживания - Париж. Бывший генеральный прокурор в Шатле, бывший председатель Конвента. От его имени я провозгласил конституцию Республики. Бывший член Комитета общественного спасения. Бывший соратник Сен-Жюста и Кутона, которые теперь хотят убить меня.
- Вы - аристократ! - резко бросил ему Фукье, - ваша карьера началась еще при королевском дворе, после того, как вас представили Антуанетте, вдове Капета. Вы никогда не прерывали отношений с эмигрантами. Вот доказательство этого, - Фукье потряс в воздухе стопкой писем, - ваша переписка с ними!
- Скажите лучше, каким образом вы получили эту переписку, - усмехнулся Эро, - или взлом квартиры и воровство теперь тоже считаются республиканской добродетелью?
- Молчать! - повысил голос Эрман, - здесь обвиняете не вы, а вас обвиняют!
В зале поднялся шум, и Эрман позвонил в колокольчик, добиваясь тишины.
- Продолжай, Фукье, - обернулся он к общественному обвинителю.
- Сешель, вы были другом австрийца Проли, гильотинированного месяц назад, - продолжил Фукье. - Находясь в дипломатических миссиях, вы помогали лицам, арестованным, как подозрительные, уйти от справедливого возмездия. Вы сочувствовали врагам республики. Вы разглашали тайны Комитета общественного спасения и передавали важные сведения иностранным государствам.
Фукье замолк.
- Это всё? - с усмешкой спросил у него Эро, - или вы ещё что-то добавите в этот длинный список?
- Пока объяснитесь по этим пунктам.
- На гильотину аристо! - выкрикнул визгливый женский голос откуда-то с галёрки.
Люсиль и Луиза вздрогнули и одновременно обернулись. Это кричала та самая старуха в красном колпаке, которая жаловалась на то, что Люсиль загораживала ей обзор. Старуха опять открыла рот, как будто намереваясь снова что-то крикнуть, но Луиза удостоила её таким испепеляющим взглядом, что "патриотка" промолчала и даже отвела глаза.
- Разглашение государственных тайн я отрицаю категорически, - спокойно ответил Эро. - Это - гнусная клевета, которую вы к тому же никак не можете обосновать. Остальные же пункты я оспаривать не собираюсь. У меня были друзья и люди, которых я любил и которым сочувствовал. И не во власти государства запретить мне помогать им и любить их.
- Значит, частично уже признались, - Фукье потер свои длинные ладони. - Хорошо. А теперь, Сешель, скажите, с какой целью вы со своими сообщниками составили заговор против свободы французского народа, желая восстановить монархию и уничтожить национальный Конвент и республиканское правительство?
- Заговор... - Эро усмехнулся. - Несомненно, тот, кто создал Декларацию прав человека и гражданина и столько потрудился над проектом Республиканской конституции... О да, этот человек конечно же мечтал восстановить в стране монархию.
- Так вы признаетесь или нет? - бросил Эрман.
- Конечно же нет, если вы этого ещё не поняли. Всё это - клевета.
- А как вы объясните своё аморальное поведение, не достойное и противоестественное для республиканца? - поинтересовался Фукье.
- Что, что? - Эро слегка поднял бровь.
- Ваше сожительство с аристократкой де Бельгард, которая, будучи замужней женщиной, переехала к вам в Париж из Савойи.
Эро пожал плечами.
- На подобное я не считаю нужным вообще что-либо отвечать.
- И всё-таки?
- Я так полагаю, это самое главное моё обвинение здесь и самая страшная моя вина? - он рассмеялся.
В зале тоже послышался дружный смех.
- Конечно, Эро! - не удержался Дантон, - а ты в этом сомневался?
- Фукье! - крикнул он общественному обвинителю, - а что противоестественного в том, что мужчина живет с женщиной?! Или все республиканцы должны быть евнухами?
В зале раздался ещё больший хохот.
Эрман опять прозвенел колокольчиком.
- Дантон, не устраивайте здесь балаган, иначе вас выведут из зала, - он повысил голос, - говорить будете, когда вам дадут слово.
- Сешель, вы были председателем Конвента, - раздраженно сказал Эрман. - Вы должны были подавать всей нации пример повиновения законам и достойного и добродетельного республиканского поведения. Но мы видим совершенно противоположную картину.
- Ничего, - холодно ответил Эро, - зато теперь я подаю ей пример, как нужно умирать за исполнение своего долга, свою совесть и свои убеждения.
- Что-нибудь ещё хотите сказать в своё оправдание?
Эро отрицательно покачал головой.
- Хорошо, тогда переходим к следующему, - Эрман сделал какую-то пометку на одной из лежащих перед ним бумаг и поднял свои бесцветные глаза на следующего обвиняемого. Это был Демулен.
- Ваше имя, фамилия, возраст и звание?
Люсиль почувствовала, как сердце забилось совсем высоко, почти в горле...
Она вцепилась в руку Луизы и подалась вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. Видно было плохо, но она всё-таки разглядела, как Камилл встал, собираясь отвечать на вопросы. А по залу пронёсся оживлённый гул. Люди произносили его имя. За последнее время он стал популярен почти также, как и Дантон.
Глава 33. СИТУАЦИЯ ВЫХОДИТ ИЗ-ПОД КОНТРОЛЯ...
- Меня зовут Камилл Демулен, - ответил Камилл. - Я нахожусь в возрасте санкюлота Иисуса Христа, когда его распяли. Мне 33 года, возраст, критический для революционеров.
По залу пронесся ропот.
- Так, Демулен, - резко сказал Эрман, - отвечайте на вопросы нормально, без издёвки. Не надо уподобляться вашему сообщнику Сешелю. Ваше место проживания и должность?
- Место проживания - Париж. Я депутат Конвента, адвокат и журналист.
Камилл откинул прядь волос, упавшую на лицо и посмотрел в бесцветные рыбьи глаза Эрмана.
- Та-ак, хорошо... - протянул председатель трибунала, пробежав взглядом по разложенным перед ним бумагам. - Вот на вашей журналистской деятельности пока и остановимся. Демулен, вы обвиняетесь в оскорблении республики. В своей газете вы сравнивали наше славное революционное время с тиранией римских цезарей, сочувствовали аристократам, ставили под сомнение необходимость отдельных репрессий и революционного террора вообще. Изображая из себя человеколюбца, что так не вяжется с вашим прошлым, вы требовали открыть двери тюрем и выпустить на свободу всех подозрительных личностей, дабы устроить новую Вандею и уничтожить республику.
Вы призывали к милосердию в то время, когда все истинные республиканцы понимают, что для окончательной победы необходимы только жёсткие и беспощадные меры. Вы оскорбляли свободу и республиканские добродетели. Что вы можете на это сказать?
- Вы обвиняете меня в том, что на страницах своей газеты я высказывался открыто и критиковал существующую власть, - проговорил Демулен, - тогда я напомню вам слова вот этого документа.
Он указал на стену, где под скрижалями законов, чуть ниже, в большой позолоченной раме висела Декларация прав человека и гражданина.
- Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать и печататься.
- Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена, - продолжил за ним Эро текст Декларации.
- Сешель! - Эрман повысил голос, - вы уже отвечали судьям ранее. Сейчас вам слова никто не давал.
- Извините, не смог удержаться, - иронично ответил Эро, - просто мне, как непосредственному создателю данного документа, особенно грустно видеть, что он всё ещё продолжает висеть в стенах этого места. Декларацию прав давно пора завесить черной траурной тканью, а ещё лучше - вообще убрать отсюда.
В зале поднялся гул.
- Правильно говорит! - крикнул парень, сидящий на подоконнике.
- Сешель! - визгливо крикнул Фукье, - ещё одно слово и вас выведут из зала!
- Демулен, - обратился он к Камиллу, - вы признаетесь в тех преступлениях, в которых вас обвиняют?
- Преступлениях? - переспросил Камилл, усмехнувшись, - вы обвиняете меня в том, что я свободно выражал свои мысли и стремился донести их до народа? Я горжусь этим. Я всегда останусь свободным в своём мнении, чего бы мне это ни стоило. Вы утверждаете, что я оскорблял свободу. Я же говорил, что свобода - это счастье, это разум, это любовь, это справедливость, это великая Конституция. Вот как я её оскорблял! Народ, ответь же, - он повернулся к публике, - это похоже на оскорбление?!
Публика одобрительно зашумела.
- Браво! - крикнул какой-то мужчина.
- Демулен, вы не имеете права обращаться к народу! - взвизгнул Фукье.
- А к кому же ещё мне обращаться, требуя справедливости? - повысил голос Камилл.
- Какая здесь может быть справедливость... - опять не удержался Эро. - Всё это "судилище" напоминает мне поединок императора Коммода, который, вооружившись тяжелым мечом, заставлял своего противника драться копьем с пробковым наконечником.
В зале раздался смех и аплодисменты.
- Молчать! - крикнул Эрман, потрясая колокольчиком. Сделав неловкое движение, он уронил его на пол.
Публика засмеялась. Один из гвардейцев подобрал колокольчик и подобострастно протянул его председателю революционного трибунала. Покрасневший Эрман достал платок и вытер пот со лба.
- Тишина! - заорал он, звоня с удвоенной силой.
В зале повисло молчание.
- Демулен... - начал Фукье, решивший взять нить допроса в свои руки, - вы сочувствовали врагам республики и призывали к милосердию, столь губительному в тех непростых условиях, в которых сейчас находится республика. Что вы можете на это сказать?
- Да, я взывал к милосердию членов Комитета общественного спасения, - Демулен в упор посмотрел в тёмные, немигающие глаза Фукье, - увы, тщетно.
- Для чего вы это делали?
- Я всего лишь хотел, чтобы народ воспользовался той свободой, которую завоевал после взятия Бастилии, после падения многовековой монархии. Он сделал это не для того, чтобы горстка негодяев могла утолять свою злобу. Я мечтал о республике, которую любил бы весь мир. А люди, живущие в ней, существовали по законам братства, справедливости и любви, а не по законам, во главе которых стоит гильотина. Наверное, это моё желание и есть преступление. А я считаю преступлением ту безумную фанатичную политику, которая уничтожает французскую нацию и позорит наш народ перед всем миром, заставляя его проливать невинную кровь... кровь своих же граждан.*
- Ага, - как-то весело сказал Фукье, - вот вы и сознались, Демулен. Для вас, аристократы и подозрительные - невинные люди. Тогда, как на самом деле это - враги республики. И кого вы имели в виду под горсткой негодяев?
- Догадайтесь сами, - бросил Камилл, - я сказал всё предельно ясно.
- Не сложно догадаться, о ком идет речь, - усмехнулся Эро.
- Комитет общественной гибели, конечно, - засмеялся Дантон, тоже не удержавшись от реплики.
- Долой Комитет! - одновременно раздалось несколько выкриков из зала.
